Текст книги "Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске"

5. Разделенный город

Алеппо, 2012

Говорят, что историю пишут победители, но одно я не могу понять – почему мы постоянно превозносим злодеев? Что бы они ни совершили, руки у них могут быть по локоть в крови, а мы обсуждаем, какие они харизматичные, какие гениальные лидеры. Когда я училась грамоте, моя третья сестра Нахра снова и снова заставляла меня писать предложения на арабском, и одно из них было «Александр – великий герой». Только потом я узнала, что Александр Македонский был эгоистичным, испорченным мальчишкой, и я почувствовала себя обманутой.

Я с ненавистью воспринимаю тот факт, что я почти ничего не знаю о хороших людях, но знаю все о плохих. Я практически ничего не знаю о жизни Ганди или Нельсона Манделы. Я вообще не знала, кто такой Мандела, пока в Южной Африке не начался Кубок мира, – так почему же я знаю так много о Сталине и Гитлере?

Например, я могу с ходу рассказать, что Гитлер родился 20 апреля 1889 года, что его отца звали Алоис, а мать – Кларой, что она умерла от рака груди и что Гитлер страшно горевал по ней. Затем он хотел стать художником, но венская Академия изящных искусств отказала ему два раза подряд, и он в свою очередь подумал, что это произошло из-за того, что большинство отборочной комиссии состояло из евреев, так и начался холокост. Он был влюблен в свою племянницу Гели, которая наложила на себя руки, когда он ушел от нее, а затем – в Еву Браун, которая совершила самоубийство вместе с ним в бункере в Берлине.

Сталин убил шесть миллионов человек в своих лагерях в результате Большого террора. Режим Гитлера повлек за собой еще больше смертей – 11 миллионов было убито и 17 миллионов стали беженцами…

Я могу рассказать вам только о Сталине и Гитлере, но ничего – о жертвах. Неужели через пятьдесят лет то же самое будет с Асадом? Люди будут помнить все о нем, а не о добрых, благодетельных сирийцах. Мы станем просто цифрами, я, Насрин, Бланд и все остальные, в то время как имя тирана будет высечено в истории. От этой мысли становится жутко.

* * *

Когда революция наконец-то докатилась до Алеппо весной 2012 года, было такое чувство, что до этого все спали и тут внезапно проснулись. Это похоже на тот момент рано утром, когда солнечный свет просачивается в квартиру и освещает пыль и паутину.

Насрин была счастлива, что первыми вышли протестовать студенты ее университета. Третьего мая она пошла на занятия и увидела большую демонстрацию, которая требовала отставки Асада. Она с друзьями присоединилась к ней, и это было очень волнительно – протестовать впервые в жизни. Затем раздался какой-то хлопок, и практически сразу Насрин почувствовала, что глаза начало жечь. Она решила бежать. Всем было очень страшно, потому что мы знали, что у нас за режим, – если кого-то арестуют, то этого человека сразу можно считать мертвым, а иногда и всю его семью.

В тот вечер Насрин получила сообщение от своей подружки, жившей в кампусе. К ним пришла служба безопасности. Эти люди кричали в мегафоны, что все должны немедленно покинуть здание, а затем начали стрелять слезоточивым газом и резиновыми пулями, чтобы разогнать студентов. Когда некоторые запротестовали и отказались выходить, по ним открыли настоящий огонь и убили четверых. В тот вечер на Facebook появились фотографии погибшего студента в окровавленной майке и горящего общежития.

Студенты конечно же были в ярости, и когда, наблюдатели от ООН приехали из Дамаска, чтобы увидеть своими глазами, что случилось, состоялась еще одна демонстрация, в этот раз на нее вышло не меньше десяти тысяч студентов. Эту демонстрацию даже транслировали по Интернету, чтобы все могли увидеть.

На следующий день после пятничной молитвы молодежь снова вышла на улицы, держа над головами фотографии застреленных студентов с надписью: «Герои Университета Алеппо». Везде слышалось: «Асад – прочь!» и «Народ хочет свергнуть режим» – этот слоган, как я знаю, использовался в Египте.

Яба запретил Насрин идти на демонстрацию. «Ты что думаешь, что несколько студентов заставят режим убраться восвояси? – спрашивал он. – Да они скорее по вам танками прокатятся!» Но я знала, что моя сестра все равно пойдет.

В ту ночь она вернулась очень тихой и больше никогда не ходила на демонстрации. Моя семья всегда следила за тем, что мне говорить, а что нет: по их мнению, плохие новости могли дурно повлиять на меня. Они и в этот раз молчали. Только много позже я узнала, что участники той демонстрации были жестоко избиты и их заставляли целовать портреты Асада. Насрин своими глазами видела, что сделали со студентом-второкурсником по имени Ибрагим, он учился на архитектора. Его схватила служба безопасности и до смерти замучила элекрошокерами. Ибрагим, кстати, был из Хамы, как и многие из протестующих студентов, – практически все из них потеряли своих родителей в бойне 1982 года.

На потоке Насрин был один настолько умный парень, что все его звали Пифагором. Его забрали, ему удалось вырваться, но он был избит до такой степени, что его даже не узнавал никто. Администрация хотела исключить его из университета, но потом оставила с потерей года.

Протесты на этом не остановились. Девушки и парни, которые раньше не думали ни о чем, кроме учебы, музыки, модной одежды и своих друзей, оказались втянуты в борьбу за свержение диктатора. Среди преподавательского состава произошел разлом, половина профессоров поддерживала революцию, а другие остались верны режиму. Ректор университета выступил в защиту протестующих студентов, и его, конечно, сняли с должности, поставив вместо него сторонника Асада. В конце концов уволили всех, кто поддерживал противников режима. Среди студентов тоже были разные группы. Парни и девушки, которые раньше были друзьями, теперь стали доносить друг на друга. Группа Насрин, в ней было шестнадцать человек, разделилась на две половины, а курды стояли особняком, это была третья сторона.

Кроме участия в демонстрациях, студенты занимались волонтерской работой: носили припасы протестующим, отправляли отчеты в социальные сети. Чтобы помочь раненым, организовывали летучие медицинские пункты – в государственные клиники пострадавшие не могли обратиться, их там могли арестовать и убить.

Помогать раненым было опасно. В июне в восточном пригороде Алеппо под названием Нейраб нашли сгоревшую машину, а в ней – три изуродованных обуглившихся тела. У одного руки были связаны за спиной, все конечности сломаны, у других видны были следы от пуль. Выяснилось, что в машине находились студенты, два медика и один лингвист, звали их Базиль, Мусаб и Хазем. Они оказывали первую медицинскую помощь раненым, но их выследил армейский разведывательный отдел.

Моя семья мне ничего не рассказывала, но однажды я увидела фотографию мальчика без головы. Отрезанная голова лежала рядом на асфальте. Когда ветер дул в нашу сторону, мне казалось, что я слышу голоса протестующих, как они кричат свои лозунги. Айи с Ябой были как туго натянутые струны, ожидая, пока Бланд и Насрин вернутся домой.

Протесты в основном происходили в восточной части города, западная часть находилась под жестким контролем режима. В районе Шейх-Максуд на улицах начали появляться пугающие фигуры. Мы называли их «шабиха», что означает «привидение». Это были преступники, которым режим платил за то, чтобы они останавливали людей, собирающихся участвовать в протестах. Режим снова и снова давал нам понять, что за нами следят повсюду.

Мы восхищались храбрецами, которые не собирались сдаваться. Они не хотели, чтобы нами правила одна и та же семья сорок лет. В основном среди протестующих была молодежь – почему? Мустафа говорил, что участвовать в революции интересно людям от 17 до 21 года, а таким, как он, кто постарше, важнее всего иметь работу, чтобы обеспечивать свои семьи. Он сказал, что каким-то людям в Кобани якобы платили за то, чтобы они ходили на демонстрации. Вероятно, Насрин могла бы возразить ему. У нее даже была революционная песня на телефоне, но она, как вы уже знаете, больше не ходила на демонстрации. Я вспомнила, как она сказала Ябе о том, что если они умрут, то за мной будет некому присматривать. Наверное, Насрин переживала из-за того, что она могла бы сделать больше, если бы ей не приходилось постоянно думать обо мне. Что же касается меня… Иногда, вспоминая о тех днях, я жалею, что не могла быть в центре событий. Я могла лишь слушать песни протестующих. Мне даже не довелось сорвать постер с Асадом!

Как и во всех других уголках Сирии, туда, где начиналась революция, очень скоро приходила настоящая война. Асад наращивал интенсивность военных действий. В начале года все силы были сконцентрированы на городе Хомс. Словно в назидание, диктатор отдал приказ своим войскам обстреливать гаубицами улицы, стирая в пыль вековые здания с людьми внутри. Убивали детей, убивали иностранных журналистов. Осажденный город стал ловушкой для семей, которые не успели убежать, – у них не было ни еды, ни воды, ни медикаментов.

Но то, что происходило, не запугало сирийцев. Люди чувствовали, что больше не могут молчать. Вместо того чтобы смириться, все больше городов присоединялось к борьбе.

Мустафа сказал, что Асад теряет целые регионы, сосредоточившись на удержании Дамаска, Хомса и двух провинций на побережье Средиземного моря. Под контроль повстанцев переходили огромные территории. Ценой больших потерь они захватили основные пункты перехода через границу с Турцией и Ираком. Ходили слухи, что при взятии этих пунктов погибло около десяти тысяч человек. Со слов Мустафы, люди начали скупать золотые слитки из-за опасений, что сирийский фунт совсем скоро обесценится. Яба, продолжая щелкать своими четками, сказал на это, что дальше будет только хуже.

У повстанцев появилось эффективное оружие. Что-то было украдено с сирийских военных баз, что-то – контрабандой привезено из Турции, Иордана и Ливана под покровительством Катара и Саудовской Аравии. А Асаду помогали Россия, Китай и Иран. Таким образом, стало ясно, что страны мира не собираются его останавливать.

* * *

Наша война началась, когда шел Рамадан – месяц поста. В это время люди становятся вспыльчивыми, а июль 2012 года выдался к тому же жарким и пыльным.

Произошло все очень внезапно. Практически за одну ночь повстанцы из сельских районов подступили к окраинам Алеппо. Продвигаясь очень быстро, за несколько дней они захватили контроль над районами на северо-востоке, на юге и западе. Контроль над нашим районом, Шейх Максуд, осуществляли курдские отряды. Некоторые части города переходили из рук в руки ежедневно. В целом город оказался разломлен на несколько частей. Повстанцы контролировали восток, силы режима – запад. В скором времени линия фронта подступила к воротам Старого города.

Мы были напуганы. Если ССА уже в городе, значит, режим вот-вот пришлет свои танки. Люди боялись ССА, потому что к ней примыкали все подряд, включая криминальные банды. Мои старшие братья Шиар и Фархад, которые следили за происходящим из Европы по YouTube и Facebook, постоянно звонили моим родителям и убеждали их уехать: «Бегите оттуда, покиньте это ужасное место, там же опасно!»

На улицах, которые еще не были захвачены повстанцами, бесчинствовали «шабиха». Некоторые из наших соседей шепотом рассказывали истории о случавшихся изнасилованиях, истории, которые мне определенно не стоило слышать. Я очень волновалась за Насрин. Ее университет находился в районе, подконтрольном режиму, хотя сам университет был центром антиправительственных протестов; на его территории многие искали убежища. К счастью, очень скоро моя сестра перестала ходить на занятия – чтобы добраться до университета, ей пришлось бы пересекать линию фронта, где стреляли без разбору по всем.

Мы волновались, что Бланда могут призвать в армию. Из всех моих братьев только Мустафа прошел обязательную службу. Шиар и Фархад получили политическое убежище за границей, а Бланд отсрочил службу благодаря учебе в университете. Когда началась война, армии Асада не хватало живой силы, ведь она воевала сразу на нескольких фронтах. В результате Асад заручился поддержкой старого союзника – организации Хезболлах, также была усилена работа по призыву солдат-срочников. Избежать призыва могли только те, у кого было много денег и кто знал нужных людей. На сирийском телевидении о солдатах говорили как о героях, но все знали, что быть в рядах армии Асада означало участие в убийстве женщин и детей. Мы молили Бога о том, чтобы не стать их жертвами.

* * *

От шума было некуда деться. Я закрывала уши ладонями, делала громче звук телевизора, но ничто не могло заглушить гула военных вертолетов, когда они летели бомбить районы, захваченные повстанцами, откуда затем доносилось ритмичное «тук-тук-тук» пушек.

Иногда этот ужасный шум заставал меня дома одну, когда все остальные были на работе, на учебе или в магазине. На пятом этаже дома номер 19 по улице Джорджа Аль-Асвада я по-прежнему смотрела «Дни нашей жизни» и изо всех сил старалась не думать о том, что случится, если в дом попадет бомба и подо мной обрушится пол. К чему тогда все мои знания? У меня еще столько дел впереди, хотелось так много всего узнать, и я не собиралась умирать. Хоть я и мусульманка и мы верим в то, что со смертью жизнь не заканчивается, я не хотела уходить в мир иной до того, как выполню все задуманное в этом мире.

Асад не мог потерять Алеппо – вот почему он использовал военные вертолеты и самолеты. Как разъяренные пчелы, они летали над нашими головами и сбрасывали свой смертоносный груз. Все было так же, как и в Хомсе, – план Асада состоял в том, чтобы стереть с лица земли кварталы, занятые повстанцами, при помощи артиллерии и бомб. Поначалу бомбы падали довольно далеко, но затем их стали сбрасывать на квартал Бустан Аль-Баша, совсем рядом с нами, который контролировала ССА. Силы курдского ополчения не допускали повстанцев в наш район, но все вокруг говорили, что они все равно скоро проберутся в Шейх Максуд, и тогда режим начнет бомбить и нас.

Интересно, могут ли птицы чувствовать приближающуюся бомбежку? Мне казалось, что да, могут. Я не раз была свидетельницей, как перед бомбежкой птицы перестают петь и в воздухе повисает напряженная тишина, будто само время останавливается перед тем, как начинает доноситься гул пролетающих над головами самолетов. Однажды я видела документальный фильм, в котором говорилось, что пчел можно научить выискивать взрывчатые вещества, – вы можете в это поверить?

Когда начинались налеты, люди сломя голову бежали в бомбоубежище. Бомбоубежища оборудовали в подвалах домов, но я, конечно, не могла бежать со всеми. Моя семья никогда не покидала меня, и мы все сидели на своем пятом этаже, а дом дрожал, и окна звенели от взрывов. Все это время мы пытались не показывать страх. Правда, я в такие моменты часто плакала, но мне можно было плакать, потому что я самая младшая, и к тому же калека.

Когда бомбардировщики наконец улетали, мои братья и сестры шли на балкон, откуда можно было увидеть столбы серого дыма, поднимающиеся над местами взрывов. Я пошла с ними только один раз и больше не ходила. Это ужасное чувство – знать, что в тех местах десятки людей были мертвы, что целые семьи погребены под обрушившимся бетоном. Это горькое чувство смешивалось с облегчением от осознания того, что мы живы. Может быть, так думать неправильно? Я надеялась, что тот, кто взял к себе С’раа, защищен – маленькая черепашка защищала их.

Совсем скоро появился еще один звук – стук молотков. Люди из нашего квартала начали уезжать из города, и, перед тем как уехать, они прибивали металлические листы на двери, боясь, что мародеры заберут все их имущество. Те, у кого были паспорта и деньги, могли улететь, другие уезжали на чем придется в Дамаск, в сельскую местность или даже в Ливан, где у многих жили родственники и где были лагеря беженцев для тех, кому негде укрыться.

Каждый день мы узнавали о знакомых, покинувших город. Шиар и Фархад продолжали часто звонить, уговаривая моих родителей уехать, но Яба опасался, что дороги на выезд будут перекрыты. На моего отца бомбежки производили самое большое впечатление из всех нас. Однако он говорил, что гораздо страшнее не бомбы, падающие с неба, а танки, которые, по его мнению, скоро должны были войти в город.

В конце концов мои родители согласились, что нам нужно уезжать. План состоял в том, чтобы вернуться на «холм чужаков» в ужасный Манбидж. Этот город был освобожден 20 июля и стал первым крупным городом, полностью взятым под контроль повстанцами. Я хорошо помню этот день, когда родители объявили об отъезде, – был Рамадан, и моя мама сказала, что мы проведем праздник Ид в нашем старом доме в Манбидже, а затем вернемся обратно. Но у меня было такое чувство, что она сказала это лишь для того, чтобы успокоить меня, и что на самом деле мы уже никогда не вернемся в Алеппо. Но был ли у нас выбор? Бомбежки стали настолько частыми, что за последние три ночи до отъезда мы не могли сомкнуть глаз, и я не переставала думать, что мы на самом деле можем умереть.

Мне хотелось убежать от бомбежек, но не хотелось возвращаться в Манбидж с его собаками и кошками. Нашим последним ужином в Алеппо была пицца. Так как был Рамадан, нам позволялось есть только после захода солнца – мы называем это ифтар, или перерыв в посте. Я не постилась (опять эти бонусы по инвалидности), но вся остальная семья соблюдала пост. Помню, что я заказала пиццу с грибами, мою любимую. Пока мы ели, позвонила моя сестра Джамила и сказала: «Вы слышали, вертолет только что сбросил бомбы на Манбидж! Может быть, не стоит туда ехать?» Я была счастлива это слышать, я надеялась, что это заставит моих родителей передумать и я не попаду в это ужасное место, но они решили не менять планов.

Мы выехали в пятницу 27 июля 2012 года, на восьмой день Рамадана, пока режим бомбил соседний квартал. Я даже не подозревала, что больше никогда не увижу своего дома. Последнее, что я сделала, – это посмотрела спортивные новости по ТВ и расчесала волосы. Мы не стали прибивать металлические листы на нашу дверь, Айи полила растения, оставила окна открытыми, а дверь просто заперла на ключ. И я не стала оборачиваться.

* * *

Впоследствии я жалела, что не оставила дома ничего – какого-нибудь следа, который кто-то мог бы найти через годы. Например, список десяти моих самых любимых гениев (номер один – Леонардо да Винчи). Нашли бы и узнали, что однажды жила девочка, которая не могла ходить, но много чем интересовалась.

Мустафа договорился, чтобы меня, Бланда, Насрин и наших родителей забрал микроавтобус. Места было мало, и мы все делали вид, что этот отъезд лишь на время, что мы скоро вернемся. Мы взяли с собой совсем немного одежды, ноутбук, несколько фотографий и важных документов и конечно же телевизор. На выезде из города мы увидели наполовину обрушившиеся здания – они как будто рассыпались под своим весом. Дороги были забиты сотнями горожан. Казалось, будто весь Алеппо в ужасе бежит неизвестно куда, оставив завтраки на столах.

Нам пришлось пересечь несколько постов, сначала те, что контролировали войска режима, затем посты под контролем повстанцев. На первых я задерживала дыхание от страха – переживала, что заберут Бланда. Из-за задержек на постах и из-за огромного количествах машин на дороге путешествие длиной в 56 миль заняло у нас целых три часа вместо привычных полутора. Но мы убежали очень вовремя. Мои дядя с тетей, которые уехали днем позже, застряли в пути на семь с половиной часов.

* * *

Мы не знали, какой будет жизнь в Манбидже под контролем ССА. Для Сирии это было чем-то вроде эксперимента. Въезжая в город, мы увидели плакаты, провозглашающие свободу, еще на них был какой-то человек в майке с портретом Че Гевары, но, кроме этого, здесь все было по-прежнему.

Наш дом выглядел так же, и я не особенно была рада снова оказаться по соседству со злобными бело-рыжими кошками, живущими на крыше, и страшным черным деревом. Кошек стало еще больше, а у одной из них было что-то вроде нароста на горле, из-за чего она казалась вообще каким-то монстром.

Было лето, в доме было очень жарко, и нам приходилось спать на крыше. В первую ночь я много плакала и молилась Богу, чтобы Он остановил войну и чтобы мы могли вернуться домой в Алеппо. Единственным хорошим моментом было то, что я снова могла видеть звезды. Звезды и тишина. Даже Асаду не под силу испортить это.

По мере того как луна росла, на ней можно было различать темные и светлые участки, моря и горные цепи. Я лежала и вспоминала документальные фильмы о космосе и астронавтах. «Интересно, что Нил Армстронг видел и чувствовал там, на Луне?» – спросила я Айи. «Спи давай», – проворчала она. Но я никак не могла заснуть из-за комаров, которые, казалось, думали, что у меня самая сладкая кровь. Ну хоть кому-то я нравлюсь! На следующее утро я была вся в укусах и постоянно чесалась, пока смотрела по ТВ церемонию открытия Олимпийских игр в Лондоне. Мне очень хотелось увидеть королеву. По сценарию она должна была встретиться с Джеймсом Бондом. Как же это интересно!

Я все еще злилась на то, что оказалась в Манбидже, но на самом деле нам повезло. Через неделю после того, как мы уехали, режим стал использовать бочковые бомбы. Это были в прямом смысле бочки, наполненные ядовитыми веществами и шрапнелью. Падая на землю с большой высоты, они взрывались и наносили ужасные увечья всем в радиусе километра.

Боевые действия велись вокруг Старого города. Вслед за столетиями мира силы режима вновь превратили крепость Алеппо в оборонительное сооружение. Средневековые стены стали заградительными барьерами, бойницы, где раньше стояли лучники, заняли солдаты с автоматами, на башнях разместились снайперы.

Линия фронта проходила и через крытый базар. Раньше мои сестры любили ходить туда и с восторгом рассказывали о километрах волшебных рядов, где можно было купить что угодно, от знаменитого душистого мыла до тончайшего шелка. Там можно было посетить баню, выпить чаю, обменяться историями в красивом черепичном караван-сарае. Однажды я дала Насрин все деньги, которые скопила с праздников Ид аль-Фитр и дней рождений, и она купила на базаре для меня золотую цепочку, эта цепочка стала самой ценной вещью из тех, что у меня были. А теперь на базаре снайперы пристреливали свои винтовки, и эти ужасные звуки слышались каждый вечер. В сентябре мы видели по телевизору, что базар охвачен огнем. В этом пламени сгорели, вероятно, сотни лет истории города.

К концу 2012 года казалось, что битва за Алеппо никогда не закончится. Она превратилась в полномасштабную войну, где на одной стороне были Асад и Хезболлах, а на другой – многочисленные повстанческие группы, включая криминальные банды и Джабхат ан-Нусра (также известный как Фронт ан-Нусра), ответвление Аль-Каиды в Сирии. Каждый квартал стал маленькой автономией, контролируемой разными группами повстанцев. Режим стирал в порошок целые районы, а оппозиция отрезала практически все пути поставки в город продовольствия и оружия.

В восточной части города, которая находилась под контролем режима, жилось лучше. Но как лучше. От друзей и родственников, которые все еще оставались там, мы слышали, что у них нет топлива, чтобы приготовить пищу, и что у деревьев в парках ободрали всю кору и ветви. За хлебом приходилось стоять в длинных очередях, которые иногда бомбили с воздуха. Многие прочесывать свалки мусора в поисках объедков, как в самых бедных странах Африки.

Некоторые думали, что близится конец света, как и предвидел наш пророк.