Текст книги "Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске"

Мне следовало оставаться в госпитале, но я настояла на том, чтобы меня выпустили на одну ночь посмотреть футбол. Я отчаянно хотела посмотреть матч и чтобы Аргентина победила или хотя бы Испания. Но мне было так больно, что я почти кричала от боли по пути домой в такси, да и дома тоже. Мустафа и Бланд не могли долго слушать мои стоны и крики и вынуждены были уйти.

Через некоторое время боль все же утихла. Однако мне нужно было оставаться в гипсе целых 40 дней, которые казались мне вечностью. Затем Мустафа заплатил за специальный корсет, в который нужно было помещать мои ноги, чтобы тренировать мышцы. В этом корсете ноги напоминали ноги робота, и боль тоже была жуткой. Я должна была носить эту штуку по 10 часов в день, мне было тяжело, и я без конца скулила. Но через неделю я все-таки привыкла и даже смогла самостоятельно передвигаться, опираясь на палку. Мне открылись уголки квартиры, куда я раньше не заходила, например кухня, и я наконец могла любоваться крепостью с балкона без чьей-либо помощи. Айи говорила, что я будто заново родилась.

Примерно в то же время я начала смотреть американскую «мыльную оперу». Она называлась «Дни нашей жизни» и рассказывала о двух враждующих семьях, Хортон и Брэйди, живших в придуманном городе в штате Иллинойс. Еще там рассказывалось о семье мафиози ДиМера, о том, какие козни строили ее члены, и о любовных треугольниках. У них у всех были красивые большие дома с кучей домашней техники, полно одежды, а у каждого ребенка была своя спальня. Один из мужчин работал врачом в сверкающей чистотой больнице, совсем не как Аль Салам, в которой лежала я. Здорово их жизнь отличалась от нашей! Сначала я не понимала, что происходит, и иногда сюжет казался мне очень странным, особенно когда персонажи, которых считали умершими, вдруг «оживали», но через некоторое время я во всем разобралась. Я смотрела сериал с Айи, что просто сводило Насрин с ума. «Да что такое вы нашли в этом?» – постоянно спрашивала она.

В нашей семье была своя «мыльная опера». Мои родители отчаивались из-за того, что Мустафа никак не женится. Он был вторым сыном, и ему следовало жениться после Шиара в 1999 году, но он сначала сказал, что будет ждать, пока замуж выйдет Джамила, а затем, когда она вышла замуж, – что он хочет посвятить себя работе, так как он был нашим главным кормильцем. Но теперь ему было уже 35, что в нашей культуре считается очень солидным возрастом для неженатых мужчин. Наши браки все договорные, люди женятся не по любви, что, судя по сериалу «Дни нашей жизни», не особенно хорошая традиция. Моя мама постоянно ходила на встречи с подходящими невестами из нашего племени, но Мустафа либо отказывался развивать отношения, либо просто отшучивался. Неважно, был ли он в этот момент дома или нет, в нашей семье нежелание моего брата жениться было, казалось, единственной темой для обсуждения. Я терпеть этого не могла. Как только они вновь поднимали эту тему, я кричала: «Только не это!» – и закрывала уши ладонями.

4. Дни ярости

Алеппо, 2011

Было 25 января 2011 года, вскоре после моего двенадцатого дня рождения. Я смотрела «Дни нашей жизни», подумывая, что могу так стать психопаткой: ну что за дело, все мои любимые персонажи постоянно оказывались злодеями! Вдруг домой с работы прибежал Бланд и схватил пульт от телевизора. Я с удивлением посмотрела на него – все знали, что телевизором заведовала я.

Бланд всегда был очень спокойный, хотя иногда мне казалось, что у него есть другая сторона, о которой никто не знает. Но на этот раз он был не похож на самого себя. Он буквально крутился на месте, как пыльный смерч, что встречаются в пустыне. Схватив пульт, он переключил телевизор на канал на Аль-Джазиру Вся моя семья знает, что я не люблю новости: они всегда плохие – Афганистан, Ирак, Ливан, в соседних мусульманских странах вспыхивает одна война за другой практически с тех пор, как я родилась.

– Что-то случилось! – сказал Бланд.

На экране мы видели тысячи людей, собравшихся на главной площади Каира, машущих флагами и требующих отставки их давнего президента Хосни Мубарака. Я испугалась. Диктаторы стреляют в свой народ, мы знали это, и я не хотела это видеть.

– Эй, я смотрела свою программу! – закричала я.

Одним из моих «бонусов по инвалидности» было то, что мои братья и сестры старались не огорчать меня. Ну, если точнее, не ругать. Меня не ругали даже тогда, когда я выкинула вещи Насрин из окна, ее голубую ручку и CD-диск с курдскими песнями, которые она постоянно слушала. Но на этот раз все было иначе – они все продолжали смотреть.

Как я и думала, скоро полетели баллончики со слезоточивым газом, резиновые пули, а потом в ход пустили водяные пушки, чтобы разогнать толпу. Грохот выстрелов заставлял меня подпрыгивать.

Чуть позже Бланд разрешил мне переключить телевизор на мой канал. Но Мустафа, Бланд и Насрин не могли говорить ни о чем другом, кроме протестов в Каире. Пользуясь любой возможностью, они смотрели новости. Вскоре я прекратила сопротивляться и теперь тоже постоянно смотрела новостной канал. Аль-Джазира без остановки передавала репортажи с площади Тахрир. Толпа протестующих росла. Многие были такими же молодыми, как Бланд и Насрин. На их лицах был нарисован египетский флаг, а головы повязаны красно-бело-черными банданами.

Однажды мы с замиранием сердца увидели, как на площадь въезжает колонна огромных танков. Десятки мужчин храбро преградили им путь, и я с трудом могла смотреть на это. Затем случилось нечто невероятное – танки не открыли огонь, а остановились. Толпа взорвалась радостными криками. Люди начали забираться на броню, царапать на боках: «Мубарак должен уйти!», и экипажи танков не препятствовали этому.

Несколько дней спустя мы с Бландом и Насрин снова сидели на краю дивана, переживая, что будет дальше. На площадь ворвалась толпа людей, поддерживающих Мубарака. Многие были на лошадях и верблюдах, и это напоминало демоническую кавалерию. Протестующие отбили их натиск, кидая камни и вырывая куски брусчатки, которой была выложена площадь. Танки выстроились стеной между двумя группами, и было трудно понять, что происходит, так как в воздух поднялись тучи пыли и все вокруг было охвачено огнем. Наконец толпу, выступавшую за Мубарака, оттеснили, и продемократически настроенные люди стали строить баррикады из уличных знаков, кусков металлической ограды и сожженных машин, чтобы противники не смогли прорваться внутрь.

Мы спрашивали себя: когда же это закончится? Протестующие соорудили на площади что-то вроде палаточного городка и устроили там же полевой госпиталь для лечения раненых. Кто-то в толпе раздавал еду и воду, некоторые даже брили бороды у всех на глазах. Все это выглядело почти как фестиваль и немножко напоминало наш Навруз. Я видела, как дети моего возраста топтались на изображениях Мубарака. Журналисты, которые вели репортаж, были очень взволнованы. То, что происходит, они назвали Арабской весной. Для наших ушей это было похоже на Дамасскую весну, а мы знали, что она закончились плохо.

Все это длилось восемнадцать дней. Затем, примерно в шесть вечера 11 февраля, Нахда и Насрин пришли со свадьбы нашего дяди и разбудили меня. Мы включили телевизор и услышали, как кто-то, кажется вице-президент Египта, объявил, что «президент Хосни Мубарак принял решение уйти со своего поста». Вскоре в новостях сказали, что семья Мубараков улетела на военном вертолете в изгнание. Для изгнания они выбрали на курорт Шарм Эль-Шейх на Красном море. Но как бы это ни звучало, это был их конец, после трех десятилетий правления Мубарак ушел. Я была счастлива за Египет.

Затем были салюты, солдаты, обнимающие демонстраторов, поющие и свистящие толпы людей. Действительно ли это было так просто? А что, если я засну вечером, а утром проснусь и узнаю, что Каддафи ушел из Ливии? Или… Асад?

На Египте все не закончилось. В то время мы и не подозревали, что на самом деле Арабская весна началась еще в предыдущем декабре в Тунисе, когда двадцатишестилетний продавец фруктов по имени Мохаммед Буазизи облил себя керосином и поджег рядом со зданием городской администрации. Для нас, мусульман, это было шокирующим событием, так как Коран запрещает использовать огонь против творений Аллаха, и поступок Буазизи означал, что парень действительно был в полном отчаянии. Куда он теперь попадет, в рай или ад? Его семья сказала, что он был сыт по горло унизительным отношением к нему со стороны местных властей. Он впал в отчаяние, когда на рынке у него конфисковали товар, ведь это было единственным, что его кормило. Когда Буазизи умер от ожогов в январе, произошли массовые протесты в центре Туниса. А через десять дней президент Зин эль-Абидин Бен Али после двадцати трех лет правления бежал со своей семьей в Саудовскую Аравию.

В скором времени практически каждый день по телевизору стали говорить о народных волнениях в новых местах. В Йемене, Бахрейне, Иордании, Ливии, Алжире, Марокко, даже в Омане – везде проходили демонстрации против власти. Это было сродни эпидемии на всей территории Северной Африки и Ближнего Востока. Конечно, мы все знали о сорока годах правления Асада, но мы и не подозревали, насколько долго диктаторы в других странах были у власти. После пятничной молитвы люди выходили на улицы и собирались на одной из центральных площадей. Эти дни назывались Днями ярости.

Когда это докатится до Сирии? – думала я. Как и в других странах, у нас тоже было много молодых и безработных людей, и наши права тоже были растоптаны властным диктатором, которого поддерживала богатая элита. Даже сидя у себя в комнате на пятом этаже, я чувствовала, как вся наша страна затаила дыхание. Насрин сказала, что в университете только и говорят о том, что происходит. Мои братья и сестры приходили домой и рассказывали об ужасных событиях – один мужчина-курд в северовосточном городе Эль-Хасака также сжег себя заживо. То там, то тут проходили демонстрации, даже случился протест в Дамаске, после того как полиция убила лавочника на одном из главных рынков. Но ни одно выступление не было достаточно серьезным и долговременным.

И вот началось. В конце февраля была арестована группа мальчиков-подростков, которые разрисовывали школьные стены слоганами против режима. Это послужило катализатором для дальнейшего. Огонь массовых протестов разгорелся совсем не там, где мы ожидали, – в небольшом фермерском городке Дераа на юго-западе, недалеко от границы с Иорданией. Считалось, что этот тихий город был опорой режима. Я могу что-то напутать, но оттуда родом наш премьер-министр, министр иностранных дел и глава правящей партии Баас.

Мальчики писали Al-Shaab yureed eskat el nizam! – что означает «Народ хочет свергнуть режим!»; именно это скандировали толпы протестующих в Каире. Рядом было «Башара – прочь!» и «Твой ход, доктор». Пока они расписывали стены, их заметила служба безопасности.

В течение нескольких дней было задержано еще десять подростков, всех вместе получилось пятнадцать. Их отвели в местный директорат политической безопасности. Я уже говорила, что у нас много разной секретной полиции, и все эти подразделения находились под контролем генерала Атефа Наджиба, двоюродного брата президента, которого все страшно боялись.

В 1967 году, когда Хафез Асад, отец Башара, командовал армией, произошла Шестидневная война. Тогда Израиль отобрал наши Голанские высоты рядом с Тивериадским озером на юге и горы Хермон на севере. После этого наша полиция и службы безопасности получили право арестовывать и задерживать любого на неопределенный срок без суда и следствия. Они объясняли это тем, что мы находимся в постоянном военном положении из-за «Сионистского образования» – так у нас называют Израиль. Мы воевали с израильтянами еще и в 1973 году, но нам так и не удалось вернуть назад нашу землю. Тюрьмы Асада за свои пытки получили дурную славу. Люди говорят, что умереть легче, чем находиться в сирийской тюрьме, хотя не думаю, что кто-то может знать это наверняка – оттуда не выходят.

Вскоре появились репортажи о том, что мальчишек, писавших лозунги, избивают и пытают, используя традиционные тюремные методы, такие как вырывание ногтей и электрические разряды по интимным местам. Отчаявшиеся родители, обратившись к администрации, получили такой ответ от генерала Наджиба: «Забудьте о своих детях, идите и сделайте других».

Вы можете это представить? После этого молодежь пытались организовать День ярости в поддержку тех ребят. Я видела, как Насрин и Бланд просматривали страничку в Facebook под названием «Сирийская революция против Башара Асада. 2011 год». Но власти почти сразу эту страничку закрыли. Но то, что там было, было страшно.

В районе Дераа ярко выражены племенные отношения, и арестованные подростки были родом из всех крупнейших кланов. Это объединяло. Объединяло и то, что люди там страдали из-за жестокой засухи, которая длилась уже четыре года. У местных производителей не было возможности конкурировать с дешевым товаром из Турции и Китая. Вместо того чтобы помочь им, правительство снизило субсидии. Многие были недовольны тем, что генерал Наджиб управлял этим регионом, будто это его собственное княжество.

Восемнадцатого марта, после пятничной молитвы, семьи арестованных мальчиков пришли к дому губернатора Дераа и начали сидячий протест, требуя освобождения своих детей. К ним примкнули местные общественные и религиозные лидеры. Полиция пыталась разогнать собравшихся водяной пушкой и слезоточивым газом, потом появились вооруженные отряды полиции и открыли огонь. В тот вечер убили четырех человек. Казалось, люди сошли с ума, увидев кровь. Кареты «скорой помощи» не могли пробраться к пострадавшим из-за заграждений служб безопасности, и раненых пришлось нести на руках до мечети в Старом городе, которая была превращена в полевой госпиталь.

Двумя днями позже протестующие подожгли местную штаб-квартиру партии Баас и еще несколько административных зданий. Затем президент Асад отправил официальную делегацию, чтобы выразить соболезнования родственникам убитых, уволил губернатора и убрал с должности генерала Наджиба.

Но было слишком поздно. Настал наш черед действовать. Наша революция началась.

* * *

Как и ожидалось (диктаторам точно не хватает изобретательности), первоначальным ответом Асада было послать танки в Дераа и попытаться прекратить протесты. Возможно, из-за того, что наша армия в основном состоит из алавитов, как и клан Асадов, танки не остановились перед протестующими, как это было в Египте. Вместо этого они атаковали мечеть, которая стала чем-то вроде штаба протестующих. После этой атаки древние стены мечети все были в крови. Похороны людей, убитых в тот день, превратились в массовые шествия. Они тоже были расстреляны, еще больше людей было убито, и еще больше пришли на новые похороны.

Затем наше правительство издало указ о снижении налогов и повышении зарплаты госслужащим, что разозлило всех еще сильнее. На следующий день после этого указа собрались десятки тысяч людей. Они скандировали: «Нам не нужен твой хлеб, нам нужно наше достоинство!» В конце марта Асад выступил с речью в парламенте, назвав протестующих «религиозными экстремистами» и «террористами». «Подобные заговоры не сработают в нашей стране и не найдут поддержки у народа, – говорил он в ярости. – Мы можем сказать им, что у них есть лишь один выбор – учиться на своем провале».

Сирийцы были шокированы этим выступлением. «Он относится к нам как к предателям!» – сказал Бланд. Дераа была осаждена, но антиправительственные выступления начались и в других городах, информация об этом быстро разлеталась на Facebook и YouTube. В течение апреля и мая произошли протесты в Хомсе, Хаме, Дамаске и Ракке – от Латакии на Средиземноморском побережье до сельских регионов на севере, граничащих с Турцией, и до восточной провинции Дайр-эз-Заур, откуда поступает наша нефть.

Каждый раз протесты пытались подавить с помощью силы. Сотни людей были убиты, но это никого не останавливало. По всей стране люди кричали: «Свои души, свою кровь мы приносим в жертву тебе, Дераа!»

В каждом доме говорили только о том, что происходит. У нас даже о нежелании Мустафы жениться никто не вспоминал. Воздух был наэлектризован, чуть не дрожал. Революция! Прямо как в исторических программах, которые я видела. Мы были взволнованы до предела, и мы думали, что наконец-то избавимся от Асадов. Теперь вслух обсуждали то, о чем раньше нельзя было и подумать, и это было прекрасно! Молодежь пела насмешливые песни про клан Асадов, а я даже придумала ругательства, которые иногда произносила вслух.

Мы, курды, начали думать, что наконец-то сможем получить свой Курдистан, или Рожаву, как мы это называли. На некоторых баннерах на улицах было написано: «Демократия для Сирии, федерализм для сирийского Курдистана!» Но Яба говорил, что мы ничего не понимаем. Люди старшего поколения знали, насколько опасен режим. Они видели, что происходило в Хаме в начале 1980-х, когда Хафез Аль-Асад и его брат Рифат из-за протестов мусульманского братства разрушили целый город. Погибли, как говорят, десять тысяч человек. Асады и сейчас были готовы пойти на многое, на всё.

Режим был слеп и глух к требованиям народа. Вместо настоящих перемен Асад издавал все новые и новые указы в попытке задобрить разные слои населения. Например, он легализовал ношение никабов в школе, которые были запрещены за год до этого. Пытаясь предотвратить присоединение курдов к протестам, он подписал указ, наделяющий гражданством примерно триста тысяч курдов. Эти люди не имели гражданства с 1960-х годов. Впервые на государственном телевидении появился секретарь Асада, чтобы пожелать курдам счастливого Навруза, там даже исполнили курдскую песню.

Но этого было недостаточно – на самом деле люди хотели меньше коррупции и больше свободы. Призывы к реформам превратились в призывы к свержению Асада. Протестующие сорвали постеры с изображениями президента, на которых он в джинсах сажал дерево, подожгли их, а потом повалили статуи его отца, чье имя мы раньше не смели произносить.

* * *

Большинство новостей мы узнавали из репортажей Аль-Джазиры или из YouTube — сирийское телевидение, конечно, ничего не показывало. Нашим персональным источником информации был Мустафа, который теперь занимался перевозкой тягачей из Ливана. Он постоянно ездил по стране и видел все своими глазами. Как и Яба, он говорил, что наш режим жестче, чем все остальные, и сомневался, что его можно свалить. Однако, когда он увидел, насколько быстро протест в Дераа перекинулся на Хомс и Хаму, он изменил свою точку зрения.

Мустафа рассказал нам, что в Хаме было такое ощущение, будто центральную площадь залила человеческая волна. Из-за бойни 1982 года многие, кто был на площади, остались сиротами. Но режим остался верен себе – появились три военных грузовика с большими пулеметами, и был открыт огонь. Семьдесят человек были убиты. Люди в передних рядах кричали: «Мы мирные!», а их расстреливали. Убийства взбудоражили весь город, все выскочили на улицы в поддержку протестующих.

«Это конец, – сказал нам Мустафа. Недели через три все будет кончено».

После этого ему довелось побывать в курдском городке Дерик, он находится на юго-востоке Турции, недалеко от границы. Там проходил праздник в честь дня рождения Абдулхамида Хаджи Дарвиша, главы сирийской Курдской демократической прогрессивной партии. На празднике обсуждалось, как мы, курды, должны ответить на разгорающуюся революцию. В том, что режиму пришел конец, никто не сомневался, и в воздухе витала мысль о создании собственной страны или хотя бы об установлении автономии, как у курдов в Северном Ираке. Была даже отправлена делегация в Багдад на встречу с Джалялем Талабани, президентом Ирака и тоже курдом, чтобы спросить его мнение. Но Талабани сказал, что режим Асада не падет. Это было совсем не то, что люди хотели услышать, поэтому, вернувшись, они сказали, что, должно быть, Талабани стал слишком стар и не понимает, что происходит.

Но оказалось, что он был прав – он прекрасно знал и понимал, что происходило на самом деле.

* * *

Сирия не похожа на Египет и Тунис. Асад перенял у своего отца жестокие методы, с помощью которых тот подавил восстание в Хаме. А если копнуть, он перенял еще более ранние методы французских колонистов. В 1925 году, когда Сирия была подмандатной территорией Франции, мусульмане, друзы и христиане собрались вместе и организовали восстание, которое мы называем Великим бунтом. Французы ответили такими мощными артиллерийскими залпами, что в результате до основания был разрушен целый квартал в Старом городе Дамаска. Сегодня это место называется Аль-Харика, что означает «Пожарище». В тот день они убили тысячи людей, а затем устроили публичные казни на центральной площади Марджа в качестве предупреждения. Вскоре после этого бунт был подавлен, и мы жили под французским правлением еще 20 лет, до 1946 года.

Может быть, из-за того, что молодежь не помнила эту историю, она была уверена, что все должно поменяться к лучшему. Когда мы услышали, что Асад собрался выступить с речью в июне 2011 года, мы были уверены, что он наконец-то объявит о какой-то крупной реформе. Но вместо этого он заявил о «заговоре» против Сирии. По его словам, нестабильной ситуацией в стране воспользовались «диверсанты» и «религиозные экстремисты», спонсируемые иностранными властями. Он сказал, что ни о какой реформе не может идти речи, пока вокруг хаос. Было очевидно, что ни он, ни его семья не собираются отказываться от власти. Я уже говорила, им, видимо, казалось, что они владеют нами.

После этого началось организованное сопротивление режиму Асада. Сотни различных повстанческих групп собрались вместе и создали Свободную сирийскую армию, ССА, и начали готовиться к войне. Большинство были совсем молодые и неопытные, но вскоре к ССА примкнули разочаровавшиеся солдаты армии Асада. В репортажах говорилось даже о высших армейских чинах, которые перешли в ССА. Курды к ССА не присоединились, потому что у нас были свои военные подразделения, Отряды народной самообороны.

В ответ на это Асад усилил репрессии. Большая часть его вооруженных сил в начале тех событий тренировалась в Хомсе, откуда была моя черепашка и где вспыхнул один из первых протестов в нашей стране. Хомс – третий по размеру город в Сирии. Сунниты, шииты, алавиты и христиане жили здесь бок о бок, как и в Алеппо. Люди там не сдавались, хотя шла настоящая война. Например, силы Асада упорно пытались разрушить старый квартал Бабр аль-Амр. В скором времени Хомс прозвали столицей революции.

Мы думали, что, узнав про все эти убийства, западные державы вмешаются, как они это сделали в Ливии. Там была установлена бесполетная зона, чтобы не дать Каддафи использовать военно-воздушные силы против протестующих. В апреле начались бомбардировки таких объектов, как лагерь Каддафи в Триполи. Запад тогда вообще всячески помогал повстанцам. К августу повстанцы захватили Триполи и одержали победу. К октябрю Каддафи был мертв, его поймали, как крысу в норе, и выставили напоказ в морозильной камере. Жестоко? Но он точно так же поступал со своими врагами.

В отличие от Ливии, наша оппозиция была слишком разрозненна, и, казалось, Запад не знал, как ответить. Все иностранцы сбежали из страны, посольства начали в срочном порядке закрываться. К концу 2011 года большая часть страны стала полем боя между армией Асада и силами сопротивления. Мустафа говорил, что образовавшийся в результате всего этого хаос играл на руку его бизнесу, так как ему больше не нужно было платить таможенные сборы, но затем ССА начала организовывать пункты контроля и досмотра, точно так же, как это делал режим. Яба ужасно волновался за Мустафу, поэтому брат не особенно много нам рассказывал.

Смешно, что все эти события казались нам чем-то отдаленным, причем так казалось не только мне, сидящей на пятом этаже дома номер 19 по улице Джорджа Аль-Асвада, но даже Бланду и моим сестрам. Хоть мы и были самым большим городом, Алеппо не присоединился к революции. Может быть, из-за того, что это торговый и индустриальный центр Сирии, и здесь жило много обеспеченных людей; многие из них поддерживали режим, опасаясь за то, что изменения могут повлиять на их бизнес. Еще у нас было много представителей меньшинств – христиане, туркоманы, армяне, ассирийцы, евреи, черкесы, греки и, конечно, курды. Не все были уверены, стоит ли им примыкать к оппозиции, практически полностью состоящей из арабов-суннитов, которые, по слухам, получали поддержку от Саудовской Аравии и Катара. Это было очень странно, как будто существовало два параллельных мира. В стране бушевала революция, каждый день умирали люди, Хомс продолжал превращаться в руины, а в Алеппо люди ходили в кино, ездили на пикники, компании продолжали строить дома, будто ничего и не менялось. Это правда был настоящий абсурд.

Одно хорошее воспоминание из того времени – у меня прекратились приступы астмы.