Текст книги "Наджин. От войны к свободе в инвалидной коляске"

6. Наша собственная война

Манбидж, лето 2012

Я сидела и смотрела программу о бомбежках Дрездена в годы Второй мировой и тем самым, кажется, раздражала Айи.

– Зачем ты смотришь эти фильмы о старых войнах? – спросила она. – У нас здесь наша собственная война.

– Однажды, через пятьдесят или сто лет, о нашей войне будут знать все, – ответила я.

Мне нравилось читать и смотреть фильмы о Первой и Второй мировых войнах. Мне трудно было поверить, что Гаврило Принцип, который застрелил эрцгерцога Франца Фердинанда и тем самым развязал Первую мировую войну, был всего лишь семнадцатилетним сербским подростком. Ну спасибо, Гаврило, за разрушение полмира!

Но потом нам отключили электричество. Очень не вовремя, потому что я ждала, что вот-вот начнется «Мастер-шеф», его американская версия, которая становилась все интереснее и интереснее с приходом нового участника – слепой девочки из Вьетнама по имени Кристина Ха, за которую я очень болела. Как она могла вслепую так хорошо готовить? Это наводило меня на мысль, что для того, чтобы засиять всеми своими качествами, достаточно оказаться в нужном месте и в нужное время. Как, например, оказался Лионель Месси, который был очень маленького роста и над которым все смеялись из-за этого, зато теперь он лучший футболист в мире. Что до меня, так я совсем не была уверена, что нахожусь в нужном месте.

Будь я где-то еще, я могла бы сделать что-то такое… Такое… Ну, например, изобрести что-нибудь нужное, как тот пятнадцатилетний американский мальчик, который изобрел способ диагностики рака поджелудочной железы после того, как от этой болезни умер его близкий друг. Я хотела быть полезной, ведь сознавать, что ты ничего не делаешь, ужасно. Но я, тем не менее, верю в то, что у каждого в этом мире есть свое предназначение. Должно быть, я еще просто не нашла своего.

* * *

С самого начала войны у нас постоянно выключали свет. В Манбидже жилось не так уж и плохо по сравнению с другими городами, поскольку неподалеку была дамба. В городе сложилась целая система – в одни дни не было электричества, другие – воды. Мы успели привыкнуть к тому, что, пока есть вода, нужно этим пользоваться. С электричеством немножко по-другому. На улицах по ночам было абсолютно темно, ни один фонарь не работал. В домах пользовались свечами и лучинами. Когда не было света и нельзя было включить телевизор, единственное, что оставалось, – слушать звуки войны: «трум-трум-трум» самолетов и «тук-тук-тук» пушек.

Зачем мы сюда приехали? – удивлялась я. Убежали от войны из Алеппо, а она пришла по нашим следам в Манбидж: режим пытался бомбежками выгнать ССА из города. В школе неподалеку был штаб ССА, так что они очень часто бомбили это место. Самолеты в небе выглядели как бомбардировщики Второй мировой войны из старых фильмов, они даже атаковали похожим образом – резко ныряя к земле, сбрасывали бомбы на цель и так же резко выправляли курс. На сирийском государственном ТВ об этом, разумеется, ничего не говорили.

В нашу первую неделю в Манбидже один наш глупый сосед схватил свое ружье и встал на крышу, пытаясь сбить самолеты. «Ты что, с ума сошел?! – закричала на него моя мама. – Если солдаты режима увидят твое ружье, они подумают, что здесь скрываются бойцы ССА, и убьют всех нас!» Порой ей отлично удавалось пугать.

Мы научились отлично разбираться в оружии. По звуку могли отличить истребитель МиГ-21 от МиГ-23, знали, когда летят боевые вертолеты, на слух определяли, чем бомбят: обычными бомбами или кассетными. Бланд постоянно хотел выйти на улицу или на крышу, чтобы посмотреть на все своими глазами, а Яба кричал на него и требовал зайти обратно в дом.

Однажды около полудня Насрин пошла навестить Джамилу, и вдруг началась бомбежка. Я смотрела удивительный документальный фильм под названием «Добраться до Луны». Услышав гул вертолета над головой, я не поверила своим ушам. Асад, ты что, бросаешь мне вызов? Я очень хотела смотреть фильм дальше, но гул становился все громче и громче. Они выпускали ракеты, и каждый раз, когда одна из них попадала в цель, мы чувствовали, как содрогается весь наш дом. Мы с Айи спрятались в ванной, потому что там была самая прочная крыша со слоем цемента поверх глиняного наката. Нашим вторым убежищем было пространство под бетонной лестницей со стороны фасада, но мне туда было очень сложно забраться.

В ванной комнате мы просидели целых четыре часа. Я помню, как думала, что если кому-то из нашей семьи суждено умереть, то пусть это буду я. У всех остальных была определенная цель и от всех была какая-то польза, а от меня никому никакой пользы.

* * *

Прошли Рамадан и Ид, а мы так и не вернулись в Алеппо, как обещали мама. «Ты обманула меня! – кричала я Айи. – Мы никогда не вернемся назад, да?»

Однажды вечером мы были дома, Яба молился, а мы с Айи просто сидели и ничего не делали, потому что нам в очередной раз выключили свет. Мы не могли включить вентиляторы, и нам пришлось открыть все окна. Вдруг непонятно откуда появился военный самолет и сбросил бомбу на улицу за нашим домом. Все вокруг так сильно тряхнуло, что со стен полетели кусочки цемента и глины, а двери и окна попросту выбило.

– Это кассетные бомбы, – сказала Айи.

Мне было так страшно, что я лежала на спине с открытым ртом и, наверное, казалось, что я умерла. Айи легла рядом со мной и обняла меня. Затем еще один самолет начал рыскать совсем близко. Мое терпение лопнуло.

– Убирайся прочь, самолет! – закричала я. – Прочь, прочь, прочь!

Почти сразу же у Айи зазвонил телефон – это была Насрин, которая видела с крыши дома Джамилы, как бомбы упали прямо рядом с нашим домом. Она была в ужасе.

Наконец самолеты улетели. Когда снова дали свет, я включила телевизор и начала смотреть турецкую драму «Самар», пока Айи подметала битое стекло и обломки.

* * *

На следующий день мы узнали, что разбомбили похоронную процессию, шедшую по улице за нашим домом. Были убиты пять человек и ранены десятки. Взрыв был такой силы, что у одной женщины оторвало ногу и взрывной волной закинуло на дерево. Наши соседи сказали, что какой-то шпион позвонил в соответствующие органы и сообщил, что на похоронах будут присутствовать важные люди. Никаких важных людей там не было – обычные горожане, как и мы, пытающиеся жить нормальной жизнью. Теперь те похороны превратились в еще пять.

Через некоторое время мы настолько привыкли к бомбежкам, что однажды я осознала, что не могу вспомнить, каково это – жить в нормальной обстановке. Насрин и Бланд каждый раз бежали на крышу посмотреть на взрывы, но у меня никогда не было такого желания – я знала, что это неизбежно оставит шрамы на моей психике. Я видела программы по психологии и не хотела превращаться в социопатку или серийную убийцу, хотя моих брата с сестрой, похоже, это не особо заботило.

Насрин не хотела бросать учебу и настаивала на том, что ей нужно вернуться в университет в начале 2013 года, чтобы написать тест по физике. Мы очень волновались, потому что в январе, в день экзаменов, в университет попала бомба. Я помню, как моя сестра произнесла молитву путника в ночь перед тем, как отправиться в дорогу.

Ей потребовалось целых семнадцать часов, чтобы добраться, – надо было сделать огромный крюк в объезд линии фронта. Мини-вэном управлял волонтер, который все время звонил кому-то по пути, чтобы понять, какие места нужно объезжать. Даже в самом Алеппо они сначала ехали с востока по улице Тарик аль-Баб, а потом им пришлось уехать на юг города, а оттуда – в западную часть, чтобы обогнуть Старый город, где кипела вооруженная борьба. И им все-таки пришлось пересечь линию фронта в самом конце, уже не на мини-вэне, а пешком. Контрольные пункты ССА и режима были разделены аллеей, которую простреливали снайперы. Пока Насрин бежала через эту аллею, она увидела четыре мертвых тела. Они там лежали, потому что никто не мог поднять и унести из-за снайперов, и они достались на съедение уличным псам. После этого моя сестра ни разу не говорила о том, чтобы вернуться в Алеппо. И, кстати, ей так и не прислали результаты ее теста.

* * *

Никто на самом деле не знал, кто был у власти в Манбидже. В центре города было здание, называющееся Серай, где располагались суды, кабинет мэра и отделение полиции. Администрация режима, то есть люди, которые раньше занимали эти посты, либо уже давно сбежали, либо перешли на сторону повстанцев. Теперь в Серае находился Революционный совет; в его состав входили представители духовенства, несколько инженеров, фармацевт, офицер разведки, юрист, местный производитель плитки и поэт, про которого говорили, что он провел в тюрьме последние пятнадцать лет.

Магазины были открыты, работали даже ювелирные лавки, то есть все было как раньше. Вернее, не всё. Появились две новые независимые газеты, одна из них называлась «Улицы свободы». На ее страницах чего только не писали про режим Асада. Например, там была колонка с комиксами, где Асада называли «Бишо» или «Малыш Башар». Мы никогда ничего подобного не видели.

Плохим было то, что по улицам постоянно разъезжали вооруженные отряды. Бланд сказал, что в город поделили между собой сорок семь бригад. Самой главной управлял некий Принц. Он перемещался на белом пикапе Toyota Hilux в сопровождении охраны. Внешность у него была так себе: невысокого роста и широкая шея. До войны он был мелким преступником и пришел к власти на волне хаоса. Говорят, он похищал богатых людей, требовал выкуп и на эти деньги покупал машины и оружие. Мустафа рассказывал, что однажды этот Принц явился к владельцу заправочной станции и украл у него 20 миллионов турецких лир.

У каждого отряда было свое название. Обычно они писали его на дверцах своих машин, чтобы все видели, кто едет. Но потом стали замазывали названия грязью или просто закрашивать, опасаясь стать жертвой бомбардировщиков. Эти отряды часто устраивали разборки. Как-то раз бойцы одного отряда похитили бойцов из другого, а потом устроили перестрелку. По ночам местное население собиралось в группы, чтобы защищать свои кварталы.

Естественно, режим был в ярости от того, что Манбидж перешел к оппозиции. И раз уж они не могли вернуть его, то делали все, чтобы испортить нам жизнь. Прямо как дети, которые со злости ломают чужие игрушки. Они планомерно бомбили город, особенно узлы водоснабжения и хранилища зерна. Эй, хотелось сказать мне им, вы что, забыли? Мы же люди, а не игрушки! Отражать атаки с воздуха новая власть не могла, и к тому же у нее не было денег, чтобы просто содержать город. Как такового, городского правительства не существовало, и этот Революционный совет ничего не значил. Если кто-нибудь хотел жениться, развестись или у кого-то рождался ребенок, то никаких документов не выдавали – регистрационные службы не работали. Все школы были закрыты. Старикам перестали платить пенсии, пожаловаться на отсутствие воды или еще чего-то важного было некому. Режим отрезал нас от Интернета, а без него в наше время очень трудно; особенно трудно было мне, так как я фактически оказалась отлученной от источника информации. С электричеством были перебои, но оно все-таки было, потому что Манбидж находится недалеко от станции, которая обеспечивает энергией большую часть Сирии. Режим опасался что-либо предпринимать, иначе повстанцы могли бы взорвать станцию.

На улицах стало гораздо меньше машин, чем раньше, и это понятно. Бензин привозили в город контрабандой, и он был очень дорогим. На базаре было много одежды и бытовой техники. Поговаривали, что все эти вещи были украдены из покинутых домов в Алеппо, и мы ничего там не покупали. Нам многого не хватало, ведь мы почти все свои вещи оставили дома, но лучше уж совсем без них, чем прийти на базар и увидеть на прилавках то, что тебе принадлежало. Покупали мы только продукты, и в первую очередь хлеб, отстаивая длинные очереди в булочную.

* * *

Когда живешь в условиях войны, никогда не знаешь, что с тобой может произойти. Однажды Насрин и Айи пошли купить что-нибудь из одежды на свадьбу (об этом потом). В витрине одного магазина Насрин заметила симпатичную куртку. Айи хотела идти дальше, но Насрин умеет быть упрямой, и она убедила маму зайти. Когда она стала примерять куртку, раздался гул самолетов, а потом грохот взрыва. Бомба попала именно в тот магазин, куда они направлялись изначально. Три человека погибли, включая владельца. «Эта куртка спасла нам жизнь», – сказала потом Насрин. Позже она узнала, что в этом злосчастном магазине была ее давняя школьная подруга Эвелин. Ее мужа убило, а ей оторвало обе ноги.

Но не только бомбежки мешали нам жить. Мустафа продолжал заниматься своим бизнесом и много ездил по стране. Он говорил, что раньше в пустыне можно было спокойно заночевать, никто бы тебя не тронул. Теперь же все изменилось. На контрольных постах ССА за проезд требовали деньги – иногда больше тысячи долларов. Мустафа стал ездить под покровом ночи, в основном по объездным дорогам, но и это не гарантировало безопасности.

Вскоре после того, как мы переехали в Манбидж, Мустафа попал в тот еще переплет. Если говорить о деньгах, то он лишился 21 тысячи долларов, которые отобрали молодчики из Джабхат ан-Нусры. Он купил несколько машин в Хомсе и продал их в Кобане, часть выручки у него была с собой. Ночью, когда они остановились на ночлег, мой брат заметил, что водитель, ехавший вместе с ним, много разговаривал по телефону. Утром водитель сказал, что им надо сменить маршрут, так как дорогу простреливают, якобы он узнал об этом по телефону. Маршрут, который он предложил, пролегал через какую-то деревню рядом с Дейр аль-Зур, это в Восточной Сирии. В этой деревне на них напали вооруженные люди на четырех машинах. Они стали стрелять, остановили машину брата и обвинили его в том, что он работает на курдское ополчение. Все деньги они забрали. После этого Мустафа уволил водителя, так как не сомневался, что тот был в сговоре с бандитами.

Несколькими месяцами позже его снова обокрали, когда он проезжал Аль-Хасаку, где шли бои между двумя деревнями. Мустафу остановили вооруженные люди и спросили: «Ты курд?» Потом они сказали ему, что он должен дождаться их эмира. Моего брата и водителя (уже другого) отвели в здание школы, где сидели еще нескольких задержанных курдов. Брат лишился двух пикапов и всей наличности, что у него была, около трех или четырех сотен долларов. Ну и мобильных телефонов. Хорошо хоть отпустили.

Обо всем этом Мустафа рассказывал Насрин, а я услышала случайно. Отцу бы он никогда не рассказал, иначе Яба запретил бы ему работать, хотя Мустафа по-прежнему был главным кормильцем семьи. Мустафа считал, что война стимулирует бизнес, потому что никаких лицензий не требовалось, какие там лицензии, когда кругом хаос, и к тому же спрос на автомобили резко возрос (покупали их боевики, часто оптом). Но быть в таком бизнесе было страшно. Чтобы снять стресс, водители постоянно возили с собой ящик пива. А Яба всегда предупреждал Мустафу: «Не будь слишком алчным, это может сильно навредить тебе».

* * *

Но были в нашей семье и хорошие новости. Может быть, для того, чтобы родители наконец перестали говорить о том, насколько опасно то, чем он занимается, в возрасте тридцати семи лет Мустафа согласился жениться! И это после десяти лет отказов невестам, которых предлагала Айи. Его избранницей стала наша двоюродная сестра Дозгин, жившая в деревне неподалеку от Кобане. Почему вдруг она, а не кто-то другой, мы не знали. Да и зачем нам знать? Я благодарила Бога за то, что мне больше не придется зажимать уши, когда Мустафу начинали уговаривать. Единственное, что раздражало, так это то, что свадьбу будут праздновать в нашем доме. Это означало, что к нам придет толпа людей, а это мне совсем не нравилось.

Когда Мустафа с моим отцом поехали в Кобане, чтобы встретиться с семьей невесты и обговорить всякие вопросы, в том числе о размере приданого, их остановили боевики ССА и начали требовать деньги. К счастью, их командир знал Мустафу, поэтому взял всего 1500 долларов, а так взяли бы пять тысяч. Но дело тут даже не в деньгах. Наши мужчины везли с собой золотые браслеты, кольца и ожерелья, и если бы командир нашел все это, он бы точно забрал золото себе.

* * *

К нам домой постоянно кто-то приходил, двери, можно сказать, не закрывались. Люди пили чай, хрустели фисташками и рассказывали историю своего бегства. Кто из Алеппо бежал, кто из других мест. Меня раздражало, что, когда они приходят, мама просила выключить телевизор, но это была не единственная причина, почему мне не нравились гости. После того как они уходили, я иногда плакала. Мама спрашивала, что со мной, а я отвечала:

– Такое чувство, что у нас телевизор без телевизора и по всем каналам передает новости мигрантов!

– Не расстраивайся, – вздыхала мама. – Самое главное, что мы все вместе и с нами ничего не случилось.

Мамина сестра, тетя Шамза, со своим мужем, дядей Бозаном, тоже уехали из Алеппо и поселились в доме неподалеку от нас со своими детьми. Их старшая дочь Азмар изучала право с Нахдой, а потом вышла замуж за нашего Фархада, и они теперь жили в Англии. Дядя Бозан торговал оливковым маслом, и в Алеппо они считались очень обеспеченной семьей. У них был хороший дом, но им пришлось бросить все, кроме дорогого автомобиля. «Единственное, что я хочу, – так это безопасности для моих детей», – говорила тетя.

В марте 2013 года дядя Бозан со своим сыном Мохаммедом должны были поехать в Дамаск, чтобы забрать какие-то документы, и Мохаммед смог поехать учиться за границу. Стоило им выехать из Манбиджа, их остановили вооруженные люди, наставили на них автоматы и заставили выйти из машины. Потом они схватили Мохаммеда и сказали моему дяде, что если он хочет получить своего сына обратно, то должен заплатить им два миллиона сирийских фунтов.

Дядя Бозан вернулся в Манбидж в ужасном состоянии. Все начали искать деньги. На третий день после этого к нам должна была прийти Джамила, чтобы побыть с тетей Шамзой. Насрин стояла на балконе, поджидая сестру, собираясь пойти вместе с ней, и вдруг вскрикнула от удивления. Она увидела Мохаммеда, идущего по улице! Он сказал, что бандиты привезли его куда-то в пустыню между Хамой и Хомсом. Шейх местного клана, когда узнал, в чем дело, здорово на своих людей разозлился и приказал нашего Мохаммеда отпустить.

* * *

В начале 2013 года силы Асада стали стрелять по Алеппо какими-то российскими ракетами. Говорили, что «Шквал», но потом я узнала, что «Шквал» – это подводные ракеты. Но, в сущности, какая разница, как они называются. Еще больше людей уехало из города. Мне казалось, что в Алеппо уже никого не осталось. Вы и представить не можете, сколько знакомых имен мы видели в регулярно появляющихся списках погибших. Насрин постоянно восклицала: «Ой, а я его знаю! Ой, а я ее знаю!» Однажды я увидела, что она плачет. Очередная ракета разорвалась в квартале, где жила ее лучшая подружка Ведад, и Насрин думала, что она погибла. Целую вечность телефон Ведад молчал, и мы уже потеряли всякую надежду, но потом она позвонила. Ведад рассказала, что ей повезло, она в тот день уходила по делам, но целый квартал был уничтожен.

Я все больше убеждалась в том, что нам не суждено вернуться в Алеппо. После того как мы прожили в Манбидже около шести месяцев, мои родители решили все-таки съездить домой и забрать вещи. Яба не хотел ехать, но курдские женщины, если что-то задумают, не отступят. Мустафа шутил над отцом – мол, он боится нашей мамы даже больше войны. В общем, они поехали и увидели, что город превратился в руины. «Город-призрак», – сказала мама. Наш дом был единственным уцелевшим на улице. Все окна были выбиты, кроме наших, потому что Айи оставила их открытыми.

В апреле мы услышали, что на Шейх Максуд сбросили химическое оружие – канистры с какой-то гадостью. Люди задыхались, изо рта шла пена. В тот раз среди убитых нашли двух младенцев.

В какой-то степени я даже была рада, что мы не вернемся, так как у меня в голове до сих пор хранится образ прекрасного города, совсем не такого Алеппо, что видели Насрин и мои родители. Никогда не забуду, как Насрин сказала мне, что лучше бы она туда вообще не ездила.

* * *

«Дни нашей жизни» стали для меня настоящим спасением. Этот сериал заставлял меня забывать о бомбежках, я смотрела его с фанатизмом, бросая раздраженные взгляды на всех, кто пытался оторвать меня от него. Соперничество между Брэйди и ДиМера настолько захватывало, что я иногда даже кричала в экран, будто они могут меня услышать.

Сериал сопровождался субтитрами, но однажды я осознала, что поняла одно из английских слов, это было слово anything — «ничего».