Текст книги "Золоченые"

9

В желудке пусто. Лишь желчь и пыль. И это единственное, что спасает меня от гнева выпроваживающих нас из зала двух джату, пока я содрогаюсь в мучительных приступах. Руки саднят от позолоты, но я уже чувствую, как они заживают, как нарастает новая кожа под тонкой блестящей пленкой, которая удивительным образом так же эластична. Золото в тех чашах и правда странное.

Тот джату, что пониже ростом, презрительно и брезгливо ухмыляется.

– Возьми себя в руки, тварь. – Он толкает меня к ряду массивных, похожих на передвижные тюрьмы повозок.

Всего их двадцать, разных цветов, обозначающих тренировочные лагеря, разбросанные по холмам на внешних границах Хемайры. Мы с Бриттой шагаем к неприветливым красным повозкам в самом конце вереницы. К тем, что направятся в Варту-Бера. Прежде чем ночь кончится, туда доставят, по меньшей мере, сотню девушек. Новобранцы-джату уже, несомненно, в пути, готовые начать собственную первую подготовку.

Чем ближе мы к повозкам, тем сильнее запах страха. Девушки отчаянно жмутся друг к дружке, перешептываются – слухи, догадки, все, что каждая слышала во время пути. А вот Бритта все еще думает о наших уруни.

– Интересно, почему им не дают сразу начать обучение вместе с нами, – бормочет она. В ее голосе слышатся странные нотки.

Оглядываюсь и вижу, как она осторожно тыкает покрывающее руки золото. Бритта тихонько шипит со слезами на глазах, и я придвигаюсь ближе.

– Кожа под ним скоро заживет, – шепчу я. – Все будет хорошо, вот увидишь.

Она прерывисто втягивает воздух и кивает.

– Вы слышали? – шепчет та самая рыжеволосая из зала, привлекая наше внимание. – Лагерями будут командовать Тени, личные шпионы императора.

– Я слышала, что они все женщины, – добавляет еще одна, низенькая и темная.

У меня в голове тут же проносится воспоминание о втором командующем.

– Женщины? – переспрашивает третья. – Быть не может. Где это видано, учителя-женщины?

Вот и я не знаю.

Безграничные Мудрости запрещают женщинам работать вне дома, за исключением случаев, когда приходится служить мужьям и семьям. И все же в Варту-Бера могут быть учителя-женщины – шпионы-женщины.

Я слышала об императорских Тенях, все о них слышали. Именно их посылают всякий раз, когда императору нужно сделать что-то быстро и бесшумно. Говорят, они обладают способностями, недоступными обычным людям, мол, они умеют сливаться с тенями, своими тезками, и поражать врага с огромного расстояния. И вдруг они наши учителя? Даже осознать такое не могу.

Рыжеволосая качает головой.

– Слышала, у них нет выбора, кроме как использовать женщин. Слишком много плохих историй с провожатыми-мужчинами. Видели же некоторых девчонок…

– Бритта, Аша, Адвапа, Белкалис, Дека! – рявкает низкорослый джату. – Шевелите задом!

Спешу вперед, изо всех сил стараясь не обращать внимания на судороги, до сих пор сотрясающие мое тело. Позолота оказалась не такой уж болезненной, а вот запах, этот ужасный запах гари все еще стоит в носу, навевая воспоминания, которые я предпочла бы навсегда похоронить. Джату и его напарник распахивают перед нами дверь повозки, и я бросаю взгляд на Бритту. Ей, кажется, стало полегче, к щекам постепенно приливает цвет.

– Тебе лучше? – спрашиваю я.

Бритта кивает.

Низкорослый джату запирает дверь.

– Готовы! – кричит второй, стуча по крыше.

– Езжай! – командует низенький.

– Езжай! – снова стучит его напарник.

Повозка приходит в движение, с грохотом выкатываясь на улицу. Мы удаляемся от Зала Джор, а я разглядываю нутро повозки. С нами здесь еще три девушки. Две из них – близняшки, такие темнокожие, что я сразу узнаю в них нибари, племя яростно оберегающее свою самобытность, которое обитает в горах самых отдаленных южных провинций. Сюда их явно привело ужасно неудачное стечение обстоятельств. Нибари отчаянно преданы друг другу, и однажды мама сказала, что на самом деле они почитают не Ойомо, а только какого-то тайного бога, которого сберегли с тех времен, когда племена еще не стали Единым царством.

Еще большую тревогу вызывает последняя девушка – та самая бунтарка. Она отсаживается как можно дальше от нас, устремляет решительный взгляд из-за завесы растрепанных черных волос на решетчатую дверь, отделяющую нас от внешнего мира. Возможно, уже жалеет, что решила остаться.

Выхода нет, хочу я ей сказать. Если не решетка, так придется иметь дело с джату. К каждому каравану повозок приставлен отряд, и все воины обучены справляться с алаки. Я даже не удивлюсь, если среди них найдется несколько новобранцев, которые сопровождают своих обретенных «сестер». При этой мысли приходится сглотнуть подкатившую к горлу горечь.

Повозка все грохочет колесами по мостовой. Несмотря на это, тишина оглушает – и напряжение, которое клубится вокруг нас, удушающее, как дым. Рядом со мной ерзает Бритта. Она из тех, кто ненавидит неловкое молчание, да и любое молчание в принципе, если уж на то пошло.

– Ну, вот мы и здесь, – говорит Бритта, призывая на помощь свою самую жизнерадостную улыбку.

Когда к ней обращаются все взгляды, Бритта снова неуютно ерзает, но храбро продолжает:

– У кого-нибудь есть мысли, что нас ждет на месте? Ну, кроме других новобранцев. – Она нервно смеется над своей мучительной попыткой пошутить.

– Думаешь, это такая игра?! – рявкает бунтарка, резко повернув к Бритте орлиные, хищные черты. – Думаешь, нас послали ко двору учиться быть приличными девицами да вышивать?! – Она подается ближе с презрительной усмешкой. – Мы – чудовища, и обращаться с нами будут как с чудовищами. Нас используют, обескровят, а когда мы перестанем быть нужны, они найдут, как обеспечить каждой последнюю смерть, и казнят нас одну за другой.

Бунтарка откидывается на спинку сиденья и фыркает.

– Уруни… какова брехня! Скорее шпионы, чтобы мы ни на шаг не перешли черту или не сбежали во время вылазки. – Она снова переводит на Бритту суровый взгляд: – Чем скорее ты это поймешь, тем для тебя же лучше.

Бритта краснеет, на ее глаза наворачиваются слезы, и во мне вдруг разрастается гнев. Кто эта девчонка такая, что так резко говорит с Бриттой? Особенно сегодня, после всего, что мы пережили, после всех унижений. Зачем усугублять боль, страдания? Зачем нападать на единственную, кто пытается их облегчить?

Поворачиваюсь к бунтарке:

– Не надо так. Не надо ее пугать.

В меня впивается взгляд глаз цвета полуночи.

– Да? Ты, может, уже размечталась, каково это быть в паре с новобранцем Кейтой и все такое, – с издевкой произносит бунтарка, – а я – нет, и я предпочту готовиться в тишине.

Я вспыхиваю, сама того не замечая.

– То, с кем я в паре, не имеет никакого отношения к моим чувствам! – огрызаюсь в ответ. – И внесу ясность: ты сама сделала выбор, как и мы. Тебе дали выбор, и ты решила остаться.

– Нет, – возражает бунтарка. – Я решила избежать Права казни хотя бы на несколько дней. Я решила выжить, а не оказаться казненной, едва переступив тот порог. Не искажай мое решение.

– Да ладно, мы тут все решили избежать Права, – встревает раздраженный голос.

За нами наблюдают две пары глаз, и в них отчетливо читается досада.

– Мы все выбрали этот путь, – протяжно произносит более высокая близняшка; ее бритая голова поблескивает в полумраке повозки. – Вынужденно или нет – неважно. Сейчас мы здесь. Мы либо обратим ситуацию в свою пользу, либо умрем, все просто.

Я удивлена, что она за меня вступилась. Северяне и южане никогда не ладят, а мой акцент, несмотря на внешность, очень четко выдает во мне северянку. Может, ее не волнует вражда провинций.

Меня – точно нет, эта вражда всегда доставляла мне лишь проблемы.

Близняшки кажутся старше нас, им восемнадцать или около, но заговорившая выглядит гораздо свирепей сестры, чьи черные волосы заплетены в тонкие косы. Когда она пожимает плечами, на них и на щеках в пляшущих пятнах лунного света мелькают замысловатые шрамы. Я узнаю их – и сжимается сердце. Это племенные шрамы, нанесенные задолго до того, как ее кровь обратилась, как проклятое золото начало заживлять все раны. Так южные племена отмечают своих. У моей матери было по два шрама на каждой щеке.

– Давайте обратим ситуацию в свою пользу и станем друзьями, – предлагает Бритта.

Когда все снова к ней поворачиваются, она на мгновение втягивает голову в плечи.

– Или союзниками, х-хотя бы, – заикается Бритта. – Настоящими, а не как наши новые напарники.

Я не могу не восхищаться ее храбростью.

– Бритта права, – говорю я. – Мы все отправляемся в незнакомое место и столкнемся с ужасами, которые трудно даже представить. Можно вынести все в одиночку. – Темный подвал. Золотая кровь на камнях. – Или объединиться, помогать друг другу. Бритта уже мне помогала. Я проспала все путешествие по морю, и она тайком съедала мои порции, чтобы никто не начал задаваться вопросом, как же я так долго протянула без пищи.

– На какую пошла жертву, – скользит по пухленькой фигурке Бритты взгляд бунтарки. – Попировала пару дней в свое удовольствие.

Ее сарказм вызывает укол боли.

– Четыре недели, – холодно говорю я. – Почти месяц.

Вот теперь бунтарка распахивает глаза.

– Месяц? – выдыхает она.

Близняшки-нибари потрясены не меньше.

– Месяц не ела? – задумчиво вторит та, что повыше. – А выглядишь-то здоровой.

Ее сестра кивает в знак согласия, но по-прежнему молчит. Начинаю сомневаться, может ли она вообще разговаривать.

– Вряд ли наш род способен умереть от голода, – отвечаю я.

– Верно. – Мрачное выражение в глазах бунтарки свидетельствует, что ей это известно не понаслышке. – Однако пагубные последствия все же видны. Наша способность исцеляться имеет пределы, и чтобы ее подпитывать, нам нужна пища. – Бунтарка оглядывает меня с головы до ног. – Волосы не повылезали, тело не похудело. Кожа не сморщилась, нет язв вокруг рта. Как давно ты голодала?

Пока я вспоминаю, Бритта подается вперед.

– Она все еще не поела.

Пораженно мигаю, осознав, что она права. Когда я в последний раз ела? Или хотя бы пила? Пытаюсь определить день, но воспоминания ускользают, сливаясь в бесформенную массу. Они теперь всегда такие, с тех самых пор, как я оказалась в подвале.

Бунтарка кривит губы.

– Противоестественная, – бросает она с отвращением.

Вздрагиваю от этого слова, как вдруг к бунтарке поворачивается молчаливая нибари.

– Мы все такие – и ты тоже, – фыркает она. У нее, как и у сестры, проницательные глаза, вызывающее выражение лица, ритуальные шрамы на щеках и плечах. – Как еще, по-твоему, ты расшвыряла стражу в Зале Джор? Или знаешь еще какую человеческую женщину, которая обладает такой силой?

Бунтарка цепенеет.

– Знаю, разумеется…

– Нельзя насмехаться над другой за противоестественность, когда люди считают тебя точно такой же, – перебивает та нибари, что ниже ростом.

– Тем больше причин объединиться, – объявляет Бритта, протягивая ладонь близняшкам. – Я – Бритта.

Сестры смотрят на ее руку, потом друг на друга. Та, что повыше, бритая налысо, пожимает ладонь первой.

– Я – Адвап́ а, первая дочь Табел́ о, верховного вождя нибари.

– А я – А́ша, вторая дочь Табело, верховного вождя нибари, – кивает ее сестра, покачивая косами.

Затем близняшки поворачиваются ко мне, и я тоже протягиваю ладонь.

– Дека из Ирфута, – пожимаю я их руки по очереди.

– Рада знакомству, – произносят обе нараспев.

Мы все смотрим на бунтарку. Сперва она просто глядит на нас с отвращением. И наконец со вздохом закатывает глаза.

– Ладно уж, я – Белка́лис из Уа́льпы, – называет она далекий западный город вблизи от границы с Неизведанными землями.

– Рады знакомству, – отзываемся мы.

– Это не делает нас друзьями, – ощеривается Белкалис.

Бритта широко улыбается, на ее левой щеке появляется ямочка.

– Но делает союзницами.

Я киваю.

– Давайте прикрывать друг другу спину, насколько это возможно.

Это условие, похоже, успокаивает Белкалис.

– Насколько это возможно, – соглашается она и добавляет: – Но поймите вот что: я сбегу из этой адской дыры при первой же возможности.

Бритта хмурит брови.

– Что же, ты не хочешь быть чистой? Блаженны кроткие и покорные, смиренные и истинные дщери человеческие, ибо незапятнанны они пред ликом Отца Безграничного. Так гласят Безграничные Мудрости.

Белкалис опять закатывает глаза.

– Ты и правда веришь в эту дрянь? Чистота – лишь иллюзия. Как и отпущение грехов и все прочее из этой проклятой книжонки. Даже такие идиотки, казалось бы, уже должны догадаться.

У меня чуть не отвисает челюсть. Я еще никогда не слышала, чтобы кто-то так отзывался о Безграничных Мудростях, а уж о чистоте! Быстро поднимаю взгляд, возношу короткую молитву Безграничному Отцу о прощении. Прошу, прошу, пожалуйста, не наказывай нас за это, умоляю.

Поворачиваюсь к остальным:

– Наверное, нам лучше помолиться.

– Если тебя так прошибло, – пожимает плечами Адвапа.

Сама она явно не собирается. Как и ее сестра, и Белкалис. Неужели что-то в южных провинциях заставляет людей так отвергать Безграничного Отца?

Я не хочу в этом участвовать. Не хочу участвовать ни в чем, что может привести меня обратно в тот подвал, обратно ко всей той крови, боли…

С облегчением чувствую, как Бритта прижимается ближе.

– Я помолюсь с тобой, Дека, – протягивает она руку.

– Спасибо, – шепчу я, крепко ее сжимая.

Мы молча молимся. Повозка грохочет к окраинам столицы.

* * *

Мы направляемся, как выясняется, к ряду отдельных холмов на самой окраине города, прямо у стены. Наступила ночь, караван повозок с алаки окутывает гнетущий мрак. Несмотря на темноту, я все прекрасно вижу: большую постройку на вершине самого большого холма, крошечные точки окон, гладкие красные стены. В ней есть нечто внушительное, почти зловещее – так задумано. Ее стены, ее узенькие окна должны как не впускать внешний мир, так и удерживать обитателей внутри. Наверняка это и есть Варту-Бера, наш тренировочный лагерь.

При виде его размеров моя челюсть отвисает. Пологие холмы, озеро между ними – Варту-Бера может вместить целую деревню. Да и в целом он напоминает деревушку, большой дом в окружении маленьких. Единственное различие – здесь все построено для войны. Сощурившись, я различаю вдали нечто похожее на песочницу и острые колья, торчащие из недр окружающего все это рва. Даже без вопросов понимаю, что они там для той алаки, которая решится на побег таким путем. Из стен торчат смотровые башенки, все они кишат вооруженными джату. Нашими новыми тюремщиками. Пусть Кейта и остальные твердят, что мы солдаты и у нас есть выбор, но меня не проведешь. За дезертирство карают даже обычных солдат, а нам и до них, как до звезд.

Эта мысль неприятна мне, и я пытаюсь ее отогнать, когда ворота открываются, и мы, проехав мост, начинаем подъем на холм. Наконец мы добираемся до внутреннего двора самого большого дома, где у статуи императора Гизо выстроились в ряд женщины средних лет в оранжевых одеждах. Меня охватывает шок: они все без масок, с непокрытой головой и – что еще тревожней – с чем-то вроде короткой деревянной трости в ножнах на бедре. Отвожу взгляд, от их лиц мне становится не по себе.

Не те ли это женщины, которые будут нас обучать?

Повозки медленно останавливаются. Напряжение нарастает, под кожей бурлит, покалывая, кровь.

– Спешиться! – передается от одного джату к другому приказ. – Выпустить алаки!

В замке щелкает ключ, мы с Бриттой в последний раз переглядываемся.

– Будь сильной, – шепчет она, в темноте лицо ее кажется совсем белым.

– И ты, – шепчу я в ответ.

Мы присоединяемся к толпе собравшихся во дворе девушек. Снаружи все еще тепло, похоже, температура здесь не падает столь стремительно, как на севере. Воздух влажный, он пропитан резким металлическим запахом. Не нужно даже глубоко вдыхать: это кровь, проклятое золото. После проведенных в подвале месяцев я узнаю его даже с малейшего дуновения.

От группы женщин отделяется дородная матрона с внушительным бюстом. Из-за тяжелых бровей и глазок-бусинок она напоминает быка. Опускаю взгляд, не в силах смотреть на ее лицо без маски, и вдруг замечаю маленькую татуировку на тыльной стороне ее руки, в глаза тут же бросается ярко-красный цвет. Из горла вырывается вздох. Илм-куру, красное солнце. Символ храмовых дев, тех незамужних женщин, которым не повезло настолько, что они обречены служить в храмах и других местах поклонения.

Теперь я понимаю, почему все эти женщины непокрыты, почему они все без масок даже в присутствии джату. Это не наши учителя, это их прислуга.

– За мной, неофитки! – гаркает матрона, входя в дом.

Я никогда не слышала слово «неофитки», но понимаю, что она имеет в виду нас. Встаю в вереницу девушек, следую за матроной в огромную арку. На самом большом камне над входом нанесен знак: затмение солнца, лучи которого превратились в зловещие острые клинки. Я хмуро свожу брови. Где я его уже видела?

– Поживее! – ревет матрона и торопит нас вниз по ступенькам в недра дома, в подземную купальню, состоящую из ряда выложенных плиткой ванн.

Возле каждой стоят помощницы в желтом облачении, с тонкими полотенцами и заточенными бритвами. От их вида мое сердце вдвое ускоряет бег.

– Раздеться! – рявкает похожая на быка матрона.

Когда мы все ошеломленно оборачиваемся, она кладет ладонь на рукоять трости на поясе. Мы покорно снимаем одежды, так быстро, чтобы никто не успел ничего заметить. Щеки пылают, взгляд прыгает с пола на потолок, куда угодно, только не на других девушек. И все равно улавливаю краем глаза: тела всех форм и размеров, у кого-то покрыты волосами, у кого-то совсем гладкие, некоторые, как нибари, с ритуальными шрамами и татуировками, нанесенными, когда их кровь еще не стала проклятым золотом.

Меня потрясает то, насколько они все разные. Меня и маму никогда не пускали в женские бани Ирфута, и потому она – единственная, кого я видела обнаженной, такую же темнокожую и фигуристую, как и я.

Вскоре одетой остается лишь одна.

Белкалис.

Она обхватывает себя руками, с вызовом, несмотря на горящие в глазах неуверенность и стыд.

Матрона подходит, поднимает ей подбородок рукоятью палки.

– Слыхала, говорят, что среди вас есть смутьянка, – произносит женщина с сильным акцентом, с раскатистыми «р». – Это, должно быть, ты. Скажи мне, алаки, почему ты отказываешься подчиниться моему приказу?

– Я не желаю раздеваться, – цедит Белкалис сквозь зубы.

– А, скромница, – ухмыляется матрона с издевкой.

– Если угодно.

– Мне угодно, чтобы ты разделась!

Слышу удар – низкий свистящий звук, – и лишь потом вижу, как тяжелая рукоять взрезается в спину Белкалис. Та глухо хрипит, задыхается, рухнув на пол. Из рассеченной кожи струится золотистая кровь. Воздух застревает у меня в горле. Это не просто палка, это рунгу – метательная дубинка. Я видела такую в действии, когда отец упражнялся с ней и многим другим оружием, которое сохранил со времен военной службы. У его рунгу, однако, на утяжеленном конце нет зазубрин, что впиваются в плоть и кровь.

Так вот как нас будут держать в узде.

Матрона опускает ногу на спину Белкалис, сильней вжимает ее в пол. Девушка рычит от боли, но матрона не двигается с места. Просто ухмыляется и смотрит сверху вниз ледяным взглядом.

– Наглая скотина, – фыркает женщина и вырывает рунгу обратно.

Зажимаю руками рот, желудок сжимается – в воздух взлетают капли золотой крови. Вид ее тошнотворен, но то, что под ней, куда хуже. Месиво шрамов, покрывающих спину Белкалис так густо, что зазубрины не сумели пробить их полностью. Теперь я понимаю, почему она так дерзка, почему не отступает, когда ей угрожают властью. Она привыкла, что ее избивают, пускают ей кровь, даже морят голодом. Торчащие ребра, острые позвонки, отстраненное выражение лица – все это рассказывает историю, полную невообразимого ужаса.

Неужели именно так я выглядела в подвале? Отстраненно, покорно судьбе?

Матрона теряет терпение. Она снова поглаживает рунгу.

– Не будешь слушаться, алаки? – издевается она. – Не пойдешь по указанному пути? Тогда, полагаю, придется тебя по нему прогнать.

Матрона вскидывает дубинку, и Белкалис отшатывается.

Движение выходит изломанным, уродливым.

– Нет! – охаю я, не успевая одернуть себя. – Прошу, не бейте!

Матрона поворачивается с ледяным весельем.

– Что это? У смутьянки есть подружка.

Оставив Белкалис, она подходит ко мне. Теперь ее лицо совсем близко – квадратная суровая челюсть, тонкий хищный нос. Под сведенными бровями поблескивают крошечные глазки.

– Есть в тебе что-то знакомое, – бормочет матрона. – Мы уже встречались?

Я качаю головой.

– Открой ротик и подай голос, алаки.

От ужаса пересыхает в горле, но я чудом нахожу силы сглотнуть.

– Нет, – сиплю я. – Мы никогда не встречались.

Матрона хмыкает.

– Что ж, ладно, – произносит она. – Итак, ты что-то хотела сказать о подруге. Повтори-ка?

Бросаю быстрый взгляд на золото, змеящееся по камню. Помню ту кровь, помню, как она растекалась вокруг меня в подвале…

– Не бейте… пожалуйста, – шепчу я.

Снова сглатываю, чтобы отогнать темноту. Матрона шагает еще ближе, поглаживает меня по шее тяжелым концом рунгу. В крошечных глазках вспыхивают огоньки, когда она замечает, как я вздрагиваю из-за зазубрин.

– Не хотела вас оскорбить, – хриплю, – просто сказать, что Белкалис очень… праведна. Она не привыкла обнажаться рядом с другими.

– Праведна? – хохочет матрона над моей ложью. – Как будто Ойомо обратит Свой взор на хоть одну из вас, адских тварей.

Вздрагиваю теперь от оскорбления, а матрона оборачивается к Белкалис, кривит губы в тонкой ухмылке.

– А ты… так, значит, тебя зовут Белкалис. Полезно знать.

Та бросает злобный взгляд с другого конца комнаты, и меня охватывает тревога. «Я не хотела!» – пытаюсь объяснить ей глазами.

Матрона возвращается к Белкалис, но путь ей преграждает почтительно склонившая голову помощница.

– Матрона Назра, близится час. Тебя ожидают кармо́ко.

Назра фыркает.

– Так и быть. Убедитесь, что все девочки вымыты, особенно эта, – указывает она на Белкалис. – И всех побрить как следует. В Варту-Бера не будет вшей! – рявкает она уже на пороге.

Затем заговорившая помощница поворачивается к нам:

– Мойтесь поживее. Времени все меньше. – Она направляет вторую помощницу к Белкалис. – Отведи ее в отдельную комнату. Не потерплю проклятого золота в воде.

Та кланяется.

– Да, госпожа, – отзывается она, выпроваживая Белкалис.

Когда они проходят мимо, Белкалис ловит мой взгляд.

– В следующий раз, как захочешь мне помочь – не помогай, – шипит она.

С этим ее уводят, и остальные девчонки, включая меня, опускаются в воду. Третья помощница подходит с бритвой и скоблит мне голову. Стараюсь не смотреть, как падают вьющиеся черные пряди, стараюсь не поддаться слезам, что наворачиваются на глаза. Даже не знаю, что теперь думать. Изнурение, эмоции, позолота… все хлещет через край, сбивает с толку.

Но я все переживу, строго напоминаю я себе. Переживу и это, что бы ни случилось дальше.

Ойомо, помоги мне вытерпеть.