Текст книги "Я поживу еще немного"

Уже с самого утра стояла ясная и жаркая погода. Июнь широко распахнул объятия, приглашая любоваться его красками, вдыхать ароматы цветов и загорать на ярком солнышке. Теплый ветерок, который залетал сквозь решетки в узкие форточки, ласкал щеки и обнимал высунувшиеся из-под одеяла плечи.

– Девочки, заправляйте кровати, надевайте чулки! – скомандовала медсестра. – Мы уходим на прогулку.

Уверенная, что меня это не касается, я сильнее закуталась в одеяло и принялась наблюдать за неловкими движениями девочек, которые встрепенулись, словно птички на жердочке от внезапного шума, и тут же восторженно принялись повторять: «Мы идем гулять!» В этой утренней суете было что-то приятное. В палате почувствовалось оживление. Из сонных и вялых мух девочки превратились в жужжащих пчелок.

Ранее девочки уже выходили на прогулку. А меня медсестры оставляли в отделении вместе с тяжелыми лежачими больными. Но именно сегодня они почему-то решили, что все без исключения должны пойти гулять.

– Тея, а ты почему лежишь и хлопаешь глазами? – спросила медсестра и доброжелательно добавила: – Одевайся, сегодня пойдешь с нами.

– Как? Зачем? Не пойду гулять! – возмутилась я.

Внутри меня начала подниматься волна тревоги.

– Почему это ты не пойдешь? – спросила медсестра. – Все собираются. Даже Полина идет гулять. Ты только взгляни, какое солнышко на улице!

– Но я не хочу, – с еще большим негодованием сказала я.

И принялась умолять:

– Пожалуйста, можно я останусь здесь?

– Нет! Мы не можем оставить тебя здесь одну, – объяснила медсестра.

– Просто я не могу пойти гулять. Я плохо себя чувствую. Мне надо лечь спать, – взволнованно произнесла я.

– Ой, не выдумывай. Одевайся. Или голой на улицу пойдешь, – сказала она спокойно, не замечая моего состояния.

Медсестра повесила на спинку моей кровати чулки. Они были самодельные – отрезанные от плотных колготок – и выглядели безобразно. Раньше мне ни разу не приходилось надевать подобное. Но в больнице чулки были чем-то вроде обязательной детали формы. Их выдавали пациенткам всякий раз, когда они выходили на улицу.

«Ну почему я должна делать то, чего не хочу?!» То ли от злости, то ли от страха меня начало трясти. Чего я боялась?! Света! Мне нужна была темнота: только она обеспечивала душевный покой. Я начала сопротивляться, плакать, умолять медсестер, но все были озабочены сборами и не обращали на меня внимания, словно меня и нет вовсе.

– Если вы заставите меня идти гулять, я что-нибудь с собой сделаю! – совсем отчаявшись, выкрикнула я.

Но в ответ увидела лишь снисходительную и добрую улыбку медсестры, которая давно перестала слушать мои вопли. В конце концов мне пришлось проглотить раздражение и боль и, проклиная целый свет, выйти вместе со всеми на улицу.

Территория, куда нас загнали, как стадо овец, походила на клетку. Со всех сторон она была огорожена высокими железными решетками. А прямо перед глазами простиралось громадное кирпичное здание с решетками на всех окнах – наша больница.

Присев на скамейку и оглядевшись, я поняла, что спрятаться некуда. Солнце слепило глаза. Хотелось с головой укрыться курткой, но в ней было очень жарко. Она была на два размера больше моего и выглядела еще безобразнее, чем растянутые чулки, сползающие с ног.

Наблюдать за девочками и медсестрами уже не хотелось. Они без конца маячили перед глазами, вызывая еще большее отчаяние. Подобно роботам, в которых встроены программы, они были настолько предсказуемыми! Я знала наизусть каждый их шаг, каждое слово. А медсестры разговаривали одними штампованными фразами, лишенными каких-либо ярких красок. «И эти люди заставляли меня жить! – думала я. – Просили оглядеться вокруг и увидеть красоту… А сами похожи на безликих манекенов с безжизненными лицами и занудными голосами…»

Чтобы хоть чем-то заняться, я начала бесцельно блуждать по территории, задевая песок подошвами, растаптывая от злости отцветшие одуванчики, которые походили на маленькие парашютики. Вдруг мое внимание привлек небольшой камешек. Красивый и одинокий, он лежал на истоптанной тропинке. Я села на корточки, взяла его в левую руку и начала разглядывать, покачала в сжатом кулаке, словно измеряя вес, провела пальцами по поверхности. Его мутно-бежевый оттенок и неправильная форма с острыми углами напомнили мне осколок надгробной плиты. Внезапно я вздрогнула, как будто меня кто-то толкнул.

«Может, мне вены порезать? – вдруг промелькнуло в голове. – Господи, что это со мной?» – испугалась я и, словно обжегшись, выронила камень из рук. Но мысли уже бежали со скоростью света. И я не в силах была остановить этот поток.

«Мне ведь терять нечего. Страшно… Не будь трусливой, это тот самый миг, он настал! Ты упускаешь возможность!» – промелькнуло в голове. Вдруг вся моя жизнь за мгновение пронеслась перед глазами, я схватила камень и резко провела острым углом по запястью.

Еще не успев ничего осознать, я почувствовала, что кто-то схватил меня за капюшон.

– Зараза такая! Ты что вздумала делать? – сердито взревела медсестра и поволокла меня, словно преступника, к скамейке. – Теперь ты от меня не отойдешь ни на шаг!

В голове все закружилось, завертелось. Медсестры шумели, бранились, кипели от злости, сквозь которую просачивались страх и растерянность. Со всех сторон раздавались взволнованные громкие восклицания. «Нет, ты представляешь, какая она!.. Говорила ведь, что сделает что-нибудь! Не надо было ее на улицу выводить…» – кричала одна из медсестер. Я почти ничего не слышала, и лишь некоторые яростные слова долетали до меня, словно брызги грязи, от которых становилось противно, и я невольно морщилась. Я робко взглянула на свою руку и, заметив на ней лишь легкую царапину, тут же присела на корточки, лихорадочно нащупала лежащий рядом острый обломок кирпича и что есть силы провела по запястью. На это были доли секунды. А когда меня вновь заметила медсестра, она так истошно завопила, что ее крик еще долго эхом доносился до меня.

Мне все же удалось повредить запястье, потекла кровь, но рана все равно больше походила на царапину, чем на настоящий порез. Это было очень досадно.

Прогулку тут же закончили. Всем велели подниматься в отделение, а меня повели в процедурный кабинет.

Там меня встретила медсестра, которую я видела впервые. Она казалась совсем молоденькой девушкой с большими серыми глазами, пухлыми щечками и передними зубками, как у зайчика.

– Ох, котенок, как же ты так?! – бережно смывая засохший песок с запястья, ласково приговаривала медсестра. – Тихо, не шевели ручкой. Вот умничка.

«Она не злится?! Почему она меня не ругает и зачем жалеет?» – не отрывая от нее глаз, с удивлением думала я. Другие медсестры от ярости готовы были съесть меня за такой поступок, а она, бережно перевязывая руку, даже ни о чем не спросила.

Мне не хотелось обсуждать с ней произошедшее, и я была очень благодарна за ее тактичность. Закончив перевязку, она проводила меня до надзорки. Вернувшись в палату, я сразу легла и начала думать о случившемся…

Я размышляла об этом событии как о небольшом приключении, которое привнесло хоть какое-то разнообразие в безжизненные будни и надолго прогнало скуку.

Разумеется, этот случай, переполошивший всех вокруг, стал событием дня не только для меня. Девочки то и дело рассматривали меня, кто-то показывал пальцем, некоторые пересказывали, спорили, как все было на самом деле, а кто-то, выразив сожаление по поводу преждевременного завершения прогулки, равнодушно бродил по палате.

Надо признаться, мне было даже приятно оказаться в центре внимания. Вместе с тем я ощущала, как какое-то неприятное чувство догоняло меня. Что-то неправильное было в моей радости, но этого мне было не понять.

Страх перед смертью вдруг разом исчез. Я решила, что голодовка – слишком долгий и мучительный путь. Со всем этим надо было заканчивать. Я чувствовала, что перешла в наступление, и хотелось финала…

* * *

Когда я проснулась, палата была пустой. Из столовой доносился запах творожной запеканки. Девочки звякали ложками. Даже Полина, которая ни разу за мое пребывание здесь не вставала к ужину, по всей видимости, изменила привычке. «Почему меня не разбудили?! – думала я. – Медсестры ведь всегда прямо-таки заставляли меня садиться за стол… Может, я так сладко спала, что они решили мне не мешать?»

Я села в кровати и медленно свесила ноги на пол. Белая повязка на правом запястье напоминала о событиях первой половины дня. Я огляделась вокруг и с удивлением обнаружила у своей кровати пустое пространство. «Так, а куда делась моя тумбочка? Может, кто-то новенький поступил, а тумбочек не хватило, – подумала я. – Но почему взяли именно мою?» Не то чтобы она была мне очень нужна. В отличие от девочек, у которых в тумбочке лежали средства гигиены, сладости, книжки, одежда, у меня не было ничего, кроме носочков и трусиков, которые разрешили оставить в приемном покое, но они были всегда на мне.

Слегка пошатываясь от слабости, которая не покидала меня с тех пор, как решила заморить себя голодом, я направилась в коридор.

– О, наша красавица проснулась, – увидев меня, сказала медсестра и пригласила к столу.

Я тихо буркнула в ответ:

– Не голодна.

– Ну хотя бы чаю попей, ты ведь не обедала, – предложила она.

– А где моя тумбочка? – озадаченно спросила я.

– Все, нет у тебя больше тумбочки. Врач велела ее забрать, – злорадно ухмыльнулась медсестра и, кивком головы указав на мое запястье, добавила: – Ты ведь у нас балуешься…

Я было собралась ответить, что не очень-то мне и нужна тумбочка, я и без нее сделаю что захочу, но промолчала и удалилась обратно в палату.

Я приоткрыла бинт и начала внимательно разглядывать рану, которая впервые немного заныла. «Я ведь совсем ничего не чувствовала, когда резала запястье», – удивилась я. Тянущая боль напомнила о событиях дня. Меня вновь захлестнула волна переживаний, и я тут же принялась нетерпеливо осматривать все вокруг в стремлении найти что-нибудь такое, что поможет мне осуществить задуманное и довести дело до конца.

Во время приема таблеток я случайно нашла на полу в коридоре маленькую щепочку, похожую на сломанную пополам спичку. Я ее подобрала и спешно спрятала в карман халата в надежде, что ею тоже можно серьезно порезаться…

На следующий день все началось сначала. Медсестра тем же командным голосом велела надевать чулки и объявила, чтобы все собирались на прогулку.

«Ну уж теперь-то меня точно оставят в палате», – подумала я, улыбнулась и уже принялась глубже кутаться в одеяло, но не тут-то было. Ко мне подошла медсестра. В руках она держала две простыни, уголок одной из них был связан с уголком второй большим узлом. Это было похоже на самодельную смирительную рубашку.

– Ну что, Тея, собирайся, ты тоже идешь с нами гулять, – расплываясь в улыбке, произнесла медсестра и добавила: – Пойдешь с завязанными руками.

Я от неожиданности потеряла дар речи. Такого развития событий я не ожидала, хотя была готова к чему угодно. «Боже, вот влипла, – подумала я. – Что же мне теперь делать? Почему бы им просто не оставить меня в отделении?» Улицы я боялась как огня и готова была на все, только бы не идти туда, но деваться было некуда. Я была в отчаянии и чувствовала себя проигравшей. Зато медсестры ликовали.

Одной из простыней мне замотали правую руку, другой – левую. Затем края этих «рукавов» перекинули через мою спину и завязали впереди.

– Теперь-то ты ничего не сможешь с собой сделать, – приговаривала медсестра, с усилием затягивая узлы.

Это завязывание рук выглядело так унизительно, что хотелось кричать от отчаяния. «Я же не настолько сумасшедшая, чтобы меня пеленать, как куклу, а всего лишь не хочу идти на улицу. Почему меня не могут понять?» – думала я. Но больше обижало то, что девочки из палаты помогали медсестре держать эти простыни. Зачем?! Я ведь не сопротивлялась.

Когда меня закончили пеленать, я решила покрутиться, чтобы привыкнуть к новым ощущениям. Оказывается, меня так туго завязали, что невозможно было даже пальцем пошевелить. Сверху надели куртку.

Суета в крошечной раздевалке меня сильно раздражала. Однако, несмотря на настоящий вулкан гнева и отчаяния, который кипел у меня внутри, я смиренно молчала и ждала, когда нас выведут в уличную «клетку», которая ничем не отличалась от больничных стен, разве что воздуха и солнечного света было чуть больше.

Мы уже выходили, как вдруг в раздевалку, расталкивая всех, ворвалась Инна Андреевна.

– Где Тея? Ах, вот ты где. Так, развязывайте! Она пойдет со мной, – распорядилась она.

Моему счастью не было предела. Уж лучше побыть в обществе врача, чем выходить на улицу.

Мы зашли в ординаторскую.

– Садись, Тея, – указав на кресло, сказала Инна Андреевна.

Я покорно села и огляделась вокруг. Помещение ординаторской показалось мне маленьким. Было немного душно. Упираясь друг в друга, стояли столы, на которых лежали папки с бумагами. Кресло, на котором я сидела, видимо, предназначалось для приема родителей и опекунов.

Бросилась в глаза тарелка с шоколадом, стоявшая на столе. «Как же чертовски хочется есть!» – прямо-таки воскликнула я про себя. Слабость обволакивала руки и ноги, и они казались очень тяжелыми, словно свинцовыми. «Не надо смотреть на стол! Ты что, забыла про свой план?» – Внутренний голос немного подбадривал меня и заглушал голод.

– Тея, расскажи мне, как ты себя чувствуешь? Какое у тебя сегодня настроение? – присев рядом, стала расспрашивать Инна Андреевна.

Я добросовестно старалась отвечать на все вопросы. Меня еще на нашей первой встрече поразило то, с каким интересом и вниманием она меня слушала.

Затем врач попросила рассказать о себе, семье, спросила об учителях и школе. Ее чуткость, доброжелательное отношение и неподдельный интерес ко мне очень подкупали. Инна Андреевна вела себя так, будто ничего не могло отвлечь ее от беседы со мной. Я совсем не ожидала такого трепетного, заботливого и теплого отношения.

Пока мы беседовали, я и сама не заметила, как угостилась пирожным и выпила сладкий горячий чай, которые Инна Андреевна будто случайно поставила на стол возле моего кресла. А когда все пришли с прогулки, она отправила меня в палату.

Я вернулась в надзорку с ощущением, будто у меня появились крылья. Я чувствовала, что мне хочется летать. «Что это?! Меня увидели, услышали…» – думала я. Теплота и внимательность, которые излучала Инна Андреевна, оказали на меня целительное воздействие. «А может, это просто чай и вкусное пирожное?.. Боже, что я натворила! Мне не стоило есть, ведь я так никогда не умру! Как можно было отвлечься и забыть об этом?!» Я заплакала, чувство счастья сменилось ощущением всепоглощающей вины. Хотелось наказать себя, сделать с собой что-то такое, что не позволило бы больше терять бдительность. Все, я решила! Даже воду пить не буду. Вообще. Только запивать ею таблетки…

* * *

Больничные будни шли своим чередом. Больше меня не заставляли идти гулять. Каждый раз, когда все собирались на прогулку, Инна Андреевна забирала меня в кабинет. Это было очень приятно, поскольку мне все чаще и чаще хотелось быть рядом с ней. Иногда я даже ждала наших встреч. А по ночам мечтала, чтобы она была моей мамой. Стоило мне увидеть ее, как настроение тут же поднималось. А когда она проходила мимо, я подскакивала на кровати от радости. Она замечала это и, широко улыбаясь, вежливо здоровалась.

Каждый раз, когда я садилась в кресло в ординаторской, решительно настраивала себя, что не буду прикасаться к угощениям, даже если она будет уговаривать. «Какими бы вкусными ни казались мне пирожные, буду отказываться и твердо стоять на своем!» И я очень старалась, но, признаться честно, у меня это плохо получалось. Инна Андреевна действовала на меня магически, и я, словно под гипнозом, не замечала, как съедала конфету или печенье. А когда выходила из кабинета, меня обдавало жаром стыда.

Но однажды все закончилось.

Инна Андреевна в очередной раз забрала меня перед прогулкой. В этот день она показалась мне какой-то особенно озабоченной и суетливой. Она включила чайник, ополоснула в раковине, находящейся в кабинете, чашки и достала сушки. Меня охватило беспокойство, мне так хотелось, чтобы она просто посидела рядом и поговорила со мной. Я пыталась что-то рассказывать, но мне казалось, что она не очень внимательно слушает меня.

Инна Андреевна налила мне чая и после каждой моей фразы предлагала мне его, а также придвигала тарелку с сушками. Я по привычке глотнула чай и откусила сушку. Но вдруг меня осенило…

Я воскликнула:

– Все поняла! Вы меня хотите накормить!

От злости я бросила сушку в сторону.

– С чего ты это взяла? Совсем нет, – начала оправдываться Инна Андреевна.

Виноватая улыбка и взгляд выдали ее. В них было все: и растерянность, и разочарование, и понимание, что ее разоблачили. От моих сомнений не осталось и следа!

– Ну зачем вы мне лжете?! Я же знаю! А иначе зачем все это?! Не буду есть, и вы ни за что меня не заставите! – почти кричала я.

Мне было очень горько и обидно. «Неужели это все только для того, чтобы я поела? Но ведь это обман!» – роились в моей голове мысли, жалящие, как пчелы.

– Наверное, мне пора идти, – немного помолчав, тихо произнесла я.

Инна Андреевна не стала меня уговаривать остаться и позвала медсестру, чтобы она меня проводила.

Вернувшись в палату, я по-детски горько заплакала. Эти встречи казались теперь предательскими и ничтожными, они потеряли всякий смысл. Мне было очень обидно, что я так легко позволила себя обмануть.

С этого дня Инна Андреевна больше не приглашала меня к себе в кабинет. Просто это перестало быть нужным и мне, и, видимо, ей…

Этой ночью я спала очень тревожно: ворочалась, просыпалась, плакала и вновь засыпала. Зато утром заснула мертвым сном. А проснулась только в тихий час, когда все отдыхали. В это время в отделении стояла гробовая тишина: едва можно было услышать, как кто-то сопит. В такие минуты мне почему-то всегда становилось не по себе. В голову приходили тяжелые мысли, от которых на душе было зябко.

Время от времени перед глазами всплывал образ мамы. Я чувствовала себя виноватой перед ней. Мне хотелось ни о чем не думать, забыться, но чем больше я старалась отвлечься, тем сильнее и навязчивее появлялись в моем сознании мысли о доме, маме… О семье. И чем больше я вспоминала этот домашний ужас, тем сильнее мне хотелось поскорее умереть…

Вдруг тишину нарушил бойкий стук каблуков. Звук приближался. Щелкнул замок двери надзорки, и резкий и ритмичный стук направился прямо в нашу палату. Вошла Лиана Викторовна, наш социальный работник. Она подошла ко мне, поздоровалась и попросила меня одеться.

– Тея, приехал следователь. Он хочет с тобой пообщаться, – полушепотом произнесла она.

– Следователь? Ах да! Конечно… Сейчас, – сказала я, и перед глазами мгновенно пронеслись драка с одноклассницей, детская комната милиции… скандалы с мамой… предстоящий суд…

– Ты что, так пойдешь? – удивилась соцработник. – Может быть, халат наденешь?

– Да, хорошо, – засуетилась я.

Моя рассеянность говорила о моем волнении. Даже тапки я надела не на ту ногу, перепутав правую с левой.

Мы вышли из надзорной палаты и через холл направились в ординаторскую. Я спешно поправила волосы и одернула рукава халата – так, чтобы не было видно забинтованной руки и не подумали бы, что я сумасшедшая. Мне казалось, что это очень стыдно.

Когда я вошла в ординаторскую, Инна Андреевна указала мне на стул, который стоял посредине кабинета. Должно быть, его приготовили специально для меня. Я послушно села, оправила халат и огляделась. Справа от меня, в кресле, расположилась социальный работник, а на месте лечащего врача сидел следователь – молодой, благовидный, худощавый человек с окладистой темной бородой. Он был в форме. Инна Андреевна сидела за другим столом, напротив следователя. Заведующая отделением и психолог устроились на диване позади меня.

На мгновение воцарилось неловкое молчание. Все рассматривали меня с таким вниманием, будто видели впервые. Мне стало очень стыдно за себя и свой безобразный вид. Раньше я не обращала на него внимания, но сейчас чувствовала себя неуютно в этой одежде. Вокруг сидели врачи в белых халатах и с аккуратными прическами, следователь – в строгой аккуратной форме и с приглаженными волосами. А я – лохматая, в рваных носках и халате, который был мне велик настолько, что еще две такие же девочки спокойно могли в нем поместиться. А эти огромные карманы по бокам! Один из них, ко всему прочему, был порван. Да еще тапки, которые я надела в спешке не на ту ногу.

Мне вдруг стало неловко оттого, что не я пришла к следователю, а он приехал ко мне. Да еще куда? В психушку… Хотелось выкрикнуть: «Я не такая, как вы думаете! Вы все неправильно поняли!» Но вместо этого я тихонько сидела и теребила поясок от халата. В эти тяжелые минуты я впервые почувствовала себя душевнобольным человеком.

– Тея, здравствуй! Меня зовут Андрей Сергеевич, – произнес следователь. – Приехал сюда, чтобы сообщить, что назначили второе слушание по твоему делу.

Я молча кивнула в ответ.

Он сказал, что ему необходимо засвидетельствовать мое нахождение в психиатрической больнице. Нужен был официальный документ, объясняющий причину моего отсутствия на втором слушании дела, которое вот-вот должно состояться.

Я внимательно слушала следователя и, время от времени кивая головой в знак понимания, добросовестно отвечала на все его вопросы. От него я узнала, что первое заседание суда состоялось в начале июня. Но на него почти никто не пришел, кроме классного руководителя и учителя географии. Их вызвали как свидетелей, так как они пытались остановить драку.

Я не удивилась тому, что моя мама не пришла на заседание суда. Это было привычно для нашей семьи. Уверена, что мама, получив повестку в суд, выбросила ее, даже не развернув. Либо ей не позволила гордость прийти на подобное мероприятие. А вот отсутствие Мучары вместе со всей ее скромной семейкой меня удивило, ведь ее мама так настаивала на судебном разбирательстве. «Возможно, она не предполагала, что все зайдет настолько далеко, или просто устала», – подумала я.

О моем самочувствии следователь почти не спрашивал. Лишь совсем немного, формально, как того требовал протокол опроса.

Больше ничего не помню из нашей беседы. Я словно выкинула ее из головы…

В кабинете меня задержали недолго. В конце встречи следователь поблагодарил меня и пообещал, что, если возникнет необходимость, приедет еще раз. Затем он попрощался, и меня отпустили отдыхать.

Я вернулась в палату и в смятении рухнула на кровать.

Беседа со следователем заставила меня вспомнить события, которые предшествовали судебному разбирательству. Но, по правде говоря, мне было совершенно все равно, чем закончится эта история, ведь моя собственная история уже подходила к концу…