Текст книги "Последний выпуск"

По крайней мере, сажалка должна была принести Аадхье приличную отметку. Зато в получении хороших отметок по алгебре я сомневалась: лекции шли на языке оригинала, чаще всего на китайском и на арабском, а я только-только начала учить тот и другой. Аадхья, как правило, могла разобраться в базовых вещах, так что мне удавалось решать задачи, но промежуточный экзамен – «сравните вычисление полинома методом Шарафа аль-Тузи с методом Циня Цзюшао и приведите примеры» – пугал меня не на шутку. Единственное, что я ухватывала на лекциях, – это имена; потом можно было найти нужных авторов в библиотеке, выяснить, что Горнер открыл весь процесс заново, и взять книгу на английском. Разве я не гений?

Всю неделю я ходила на занятия, затаив дыхание. Мы не знаем в точности, когда будут выставлены отметки. Разумеется, первой я получила ту, в которой была уверена, – четверку с плюсом за протоиндоевропейские языки. Занятия теперь проходили в аудитории на втором этаже, еще менее удобной, рядом с алхимическим складом; ребята ходили туда-сюда, и дверь постоянно хлопала. Лизель смотрела на меня во время каждого урока с холодной неприязнью, и злыдни регулярно посещали алхимический склад, поскольку я сидела по соседству, так что можете сами догадаться, как выросла моя популярность. К тому времени из укромных щелей уже повылезало достаточное количество злыдней – наконец они начали нападать не только на меня, но и на других, но я оставалась первым пунктом в меню.

В течение нескольких следующих дней школа неохотно выдала мне остальные отметки – четыре с плюсом за валлийский, «зачет» по мастерству (ритуальный обсидиановый кинжал, явно предназначенный для малоприятных целей, – я выбрала его потому, что с ним можно было быстро разделаться и использовать свободное время, чтобы закончить шкатулку для сутр). Еще я получила зачет по алхимии, где пришлось сварить целый чан склизкой кислоты, способной разъесть плоть и кости за три секунды.

Утром в понедельник я наконец получила оценку по алгебре – четверку, – вздохнула с облегчением и стала дожидаться последней отметки, за индивидуальный курс. Я уже всерьез ждала плохих новостей, поэтому всю неделю старалась выманить отметку – долго не отрывала глаз от парты, а потом на целых полминуты отводила взгляд прямо посреди урока, так что у листка с отметкой был только один шанс появиться. Обычно это помогает добиться результатов пораньше. Но появился он только в конце недели.

Правда, в тот день я трудилась над завершением первого этапа сутры и так углубилась в процесс, что забыла сделать паузу посреди урока. Моя прикрученная к полу парта представляла собой чудище из кованого железа – по крайней мере, раз в неделю я обдирала об нее колени; хорошо было только то, что на ней умещались вещи. Я всегда держала сутры прямо перед собой, в кожаной обложке, которую изготовила Аадхья. Обложка заходила за края листов и имела широкие мягкие ленты, которыми я крепко связывала все страницы, кроме тех, которые переводила. К моему левому запястью крепился кожаный ремешок, так что книга никуда не делась бы, даже если бы мне пришлось вскочить и использовать обе руки для заклинаний. На книгу и рядом я клала словари, а заметки делала в блокнотике, который оперла о край парты, чтобы он не касался страниц сутры.

Дело было не в особой хрупкости книги; сделанная из красивой плотной бумаги, она выглядела так, как будто позолота на ней высохла лишь пару месяцев назад. Очевидно, потому что ее похитили у изначального владельца через пару месяцев после того, как позолота высохла. Я не хотела, чтобы такая судьба постигла и меня, поэтому берегла книгу как зеницу ока. Ничего страшного, что руки к концу каждого урока отваливались. Когда очередная страничка блокнота заканчивалась – что бывало часто, – я просто вырывала ее и клала в папку, которую держала рядом. Каждый вечер я все переписывала в толстую тетрадь.

В тот день я заполнила примерно тридцать маленьких страничек убористым почерком. Вот-вот должен был прозвучать звонок с урока, и я еще писала, когда вся папка вдруг сердито подпрыгнула и слетела на пол; странички блокнота рассыпались. Возмущенно вскрикнув, я попыталась ее подхватить, но опоздала – пришлось торопливо собирать листочки с пола, опасаясь, что на меня вот-вот кто-нибудь набросится. Я поняла, что мне выдали отметку, только когда собрала разлетевшиеся странички и открыла папку, чтобы запихнуть их обратно. Из кармашка торчал маленький зеленый листок с надписью «санскр. продв.». Я вытащила его и гневно уставилась на пятерку с плюсом. Внизу стояло примечание – видимо, чтобы уж окончательно дошло: «Ну и сколько времени ты потратила зря?» Я буквально слышала хихиканье Шоломанчи из вентиляции. Но это была сущая мелочь, и я вздохнула с облегчением: все обошлось.

Кое-кому повезло меньше. За обедом в тот день Кора подошла к нашему столу, кривясь от боли; на руке у нее была красивая желтая резинка для волос с вышитым защитным заклинанием, и сквозь ткань темными пятнами проступала кровь.

– В мастерской поранилась, – хрипло сказала она.

Она крепко прижимала поднос к боку здоровой рукой, и лежало на нем весьма немного. Но Кора не просила о помощи. Вероятно, она не могла себе это позволить. У нее еще не было союза.

Кора, Нкойо и Джовани дружили, они всегда прикрывали друг друга в столовой и по пути на занятия, но именно поэтому из них троих вышел бы плохой союз: все они специализировались по заклинаниям и учили одни и те же языки. И Нкойо наверняка ждали неплохие предложения. Более того, одно она уже получила, поскольку не далее чем утром осторожно намекнула, что за завтраком сядет за другой стол. После выставления промежуточных оценок было заключено много союзов. Но Джовани и Кора, пожалуй, рисковали застрять до самого конца семестра, когда члены анклавов наберут себе команды, а оставшиеся будут выпутываться, как хотят.

Не потому что они учились плохо. Насколько я знала, никто из них не отставал в учебе. Но Нкойо была звездой, а они нет. Именно она всегда заводила друзей и связи; если кому-то приходила на ум эта компания, в первую очередь он вспоминал Нкойо. С самого начала Кора и Джовани полагались на ее социальные навыки, и до сих пор все шло гладко. Однако теперь все думали о Нкойо, а не о них.

Иными словами, шансы Коры и Джовани на выживание равнялись где-то десяти процентам. В норме из школы удается вырваться примерно половине выпускников, но шансы не у всех равные. Члены анклавов выбираются почти все, потеряв разве что одного-двух человек из каждой команды – и это, как правило, посторонние. Иными словами, большая часть погибших – ребята, которым не удалось заручиться поддержкой какого-нибудь анклава. Конечно, даже при таком раскладе вероятность выжить выше, чем за пределами школы, вот почему поток поступающих не иссякает.

Если нам действительно удалось починить очистительный механизм в выпускном зале, возможно, выберется большинство. Но Кора начала второй семестр с раненой рукой, потому что ошиблась и неверно оценила количество усилий, которые следовало приложить в мастерской; это сократило ее шансы. Ни один член анклава, взглянув на руку Коры, не предложит ей вступить в союз.

Она осторожно села, стараясь не тревожить рану, но тут же Коре пришлось на несколько минут закрыть глаза, чтобы перевести дух. Потом она попыталась одной рукой управиться с пакетиком молока.

Нкойо молча взяла пакетик и открыла. Кора выпила молоко, не глядя на подругу. Нкойо честно воспользовалась преимуществом. До сих пор она помогала друзьям, но была не обязана тянуть их до самого конца; слабых приходится отшивать, чтобы выжить, как ракета отбрасывает первую ступень, уносясь в невесомость. Но Кора по-прежнему не смотрела на Нкойо, и Нкойо ничего не говорила, и все сидящие за столом старательно отводили взгляд от окровавленной повязки.

Я сама не знала, что сказать… и сказала:

– Я залатаю тебе руку, если остальные помогут.

И ребята перестали жевать и уставились на меня – искоса или откровенно вытаращившись. Я не успела ничего обдумать, и теперь, под десятком взглядов, оставалось только продолжать:

– Это круг. Никому не придется тратить лишней маны, нужно просто удерживать круг, но должны участвовать все.

На самом деле это упрощенное объяснение. Базовый принцип – нужно собрать компанию людей, которые добровольно забудут о личных нуждах и пожертвуют временем и силами, чтобы потрудиться ради чьей-то пользы, причем лично им это выгоды не принесет. Штука в том, что если ты собираешь круг, а кто-нибудь отказывается или не может принудить себя к бескорыстию, заклинание не работает. Разумеется, это мамина фишка.

Некоторое время все молчали. В школе все вообще по-другому. Никто ничего не делает задаром, и плата должна быть существенной, если только между тобой и другим человеком нет прочной связи – союз, родство, любовь и так далее. Но потому-то я и знала, что заклинание сработает, если все согласятся. В школе бескорыстная помощь значит гораздо больше, чем в обычном мире.

Даже Кора смотрела на меня с недоумением. Мы никогда не дружили; она села за мой стол, потому что моей союзницей была Хлоя Расмуссен из Нью-Йорка, и Орион Лейк собственной персоной маячил на горизонте. Но до сих пор Кора едва терпела мое присутствие, когда Нкойо позволяла мне по утрам плестись вслед за ними на урок иностранного языка. Кора в целом была необщительна и всегда немного ревновала Нкойо. И еще кое-что – она специализировалась на духовной магии, как и вся ее семья; очевидно, Кора полагала, что на мне лежит какое-то неприятное бремя.

Нкойо молчала. Она не отрываясь смотрела на собственный поднос, поджав губы и стиснув кулаки. Она ждала – ждала, когда кто-нибудь заговорит. Я страшно жалела, что с нами нет Ориона… и тут Хлоя сказала:

– Ладно, – и протянула руку Аадхье, которая сидела между нами.

Лицо Аадхьи было воплощенное подозрение; я буквально слышала, как она думает: «Эль, ты что, разыгрываешь из себя мученицу?» Она бросила на меня суровый взгляд, вздохнула, ответила: «Да, конечно» – и подала одну руку Хлое, а другую мне. Я тут же почувствовала, как выстраивается живая линия. Я повернулась и протянула руку Надии, приятельнице Ибрагима. Та покосилась на него, но все-таки не стала возражать; Ибрагим потянулся к сидевшему напротив Якубу.

Я несколько раз участвовала в кругах вместе с мамой. Она редко просила меня о помощи – в основном если речь шла о магическом вреде, например кто-нибудь пострадал от заклинания, наложенного малефицером, или по собственной неосторожности, или от нападения злыдня. Лечить в кругу гораздо проще с помощью другого волшебника, даже если он еще ребенок, – все лучше, чем кучка полных энтузиазма заурядов, которые даже ману толком не держат. Но мама обращалась ко мне редко, потому что большинство магов, которые к ней являлись, в моем присутствии чувствовали себя неловко. Они смотрели на меня, как кролики на волка, голодного волка, который иногда кусает даже руку, которая его кормит, потому что эта рука держит поводок.

Я, в общем, не особенно рвалась им помогать. Они были больны, слабы, прокляты, отравлены, полны отчаяния – но все они меня ненавидели. Я, терзаемая ужасом, не дождалась от них поддержки. Поэтому мама обращалась ко мне только в том случае, если очень нуждалась в помощи – и если уже дала пациенту согласие. Она знала, что в противном случае я могу и отказать. И я помогала ей – очень неохотно, отчасти чтобы порадовать маму, отчасти чтобы доказать самой себе, что я не такая, как все думают.

Но я сама еще никогда не собирала круг. Идея очень проста: мана, которую вкладывают участники, течет по кругу, и ее количество растет, поскольку всех объединяет одна цель. Ты просто позволяешь мане кружить и скапливаться. Но описать это легко, а сделать – не очень.

Честно говоря, я с опозданием поняла, что простым дело не будет, именно потому что все сидевшие за столом были волшебниками. Маминым заклинанием можно лечить повреждения в кругу, состоящем из обыкновенных людей, поскольку маны нужно не больше, чем получается от самого процесса поддержания круга. Достаточно одного мага, чтобы «поймать» ману и влить в заклинание. В компании полувзрослых магов можно собрать большое количество маны довольно быстро – и я тут же почувствовала, что все принялись тянуть на себя. Это было ненамеренно; если бы ребята нарочно стали сосать ману, круг бы сразу распался. Но мы с утра до ночи – и даже по ночам – думали о своей судьбе. У нас были не доделаны контрольные, артефакты и зелья, из головы не шел выпуск, а рядом было много маны, и я просила ребят думать о Кориной руке, а не о спасении собственной шкуры…

Трудно было и мне, и им. Мы сосредоточились на исцеляющем заклинании, в то время как круг расширялся вдоль стола, и все, один за другим, неуверенно подавали руки. В конце концов Джовани и Нкойо сомкнули его, сцепив руки за спиной у Коры, и, как только они это сделали, мана потекла рекой. Одни вздрогнули, другие вскрикнули. Нужно было их предупредить – но я не могла сказать ничего, не относящегося к заклинанию. Тратить мысленную энергию не по делу – плохая идея. Все держались, и поток маны усиливался от нашего стремления к единой цели – не связанной с нами, – а потому в наши мысли не вторгались ни надежда, ни страх. Было не больно, даже наоборот, потому что все добровольно решили остаться в кругу.

Что ж, собрать ману это помогло. Но мне начало казаться, что я вызвалась объездить дикую лошадь, и та изо всех сил старалась меня сбросить, в то время как я отчаянно цеплялась за луку. Мана напоминала волну, которая каталась по кругу и росла; я попыталась наложить заклинание в первый же раз, когда она пролетела мимо, но это произошло так быстро, что я промахнулась – и в следующий раз волна оказалась еще больше и яростней. Такое количество маны, струившееся сквозь нас, невероятно возбуждало воображение. Когда волна накатила во второй раз, мне пришлось мысленно сделать прыжок, чтобы остановить ее и вложить в заклинание.

По крайней мере, слова я вспомнила без труда. Мама не любит сложных и слишком длинных заклинаний. От них нет толку, если просишь от окружающих чистой самоотверженности. «Пусть у Коры заживет рука, пусть исцелится рана, пусть зарастет», – твердила я и чувствовала, что задыхаюсь; я словно брела по пояс в воде, запрокинув голову, чтобы не заливало рот, а вокруг и внутри меня бушевала мана.

Заклинание сорвало повязку с руки Коры – с таким звуком, как будто кто-то вытряхнул свежепостиранную наволочку. Кора пискнула и схватилась за локоть; рука у нее обрела совершенно здоровый вид. Она несколько раз сжала и разжала кулак, а потом разрыдалась и склонилась головой на стол, вся дрожа и пытаясь скрыть от нас слезы. Желтая резинка, висевшая у Коры на локте, затрепетала, как флажок. Пятна крови исчезли.

Правило гласит: если у кого-то истерика, не обращай внимания, просто продолжай разговор, пока человек приходит в себя. Но обстоятельства были слегка необычными, и в любом случае не затевать же разговор нарочно? Якуб склонил голову, тихонько произнося молитву; все остальные не отличались религиозностью, поэтому, пока он отдавал дань духовной стороне дела, мы неловко переглядывались, только чтобы не смотреть на Кору. Нам очень хотелось на нее посмотреть. Джовани, сидевший слева от Коры, сдался первым и скосил глаза.

– Что вы такое сделали? – спросил Орион, и я подскочила от неожиданности; он стоял рядом со свободным стулом, который оставила для него Аадхья, и смотрел на Кору с нескрываемым любопытством – именно так, как хотелось посмотреть нам. – Что это было? Вы…

– Мы собрали круг и вылечили ее, – ответила я небрежно, хоть это и далось мне с некоторым усилием. – Лучше поторопись с едой, Орион, скоро звонок. Тебе уже поставили оценку по алхимии?

Орион поставил поднос и медленно сел рядом, не сводя глаз с Коры. Он неделю не брился, да и раньше выглядел не особенно опрятно. Волосы у него отросли настолько, что можно было, по крайней мере, пригладить их рукой, чтобы привести в порядок – стандарты внешности в школе невысоки. Но даже этим Орион пренебрегал. Футболку он не менял дня четыре, и благоухала она сильней обычного; он даже не удосужился вытереть с лица сажу и блестящий синий порошок асфоделия. Я решительно молчала, потому что это было не мое дело, и вмешиваться я не собиралась – разве что от Ориона начало бы вонять так, что я не пожелала бы сидеть с ним за одним столом, хотя, скорее всего, в этом меня бы кто-нибудь опередил. Или нет. Большинство здешних ребят, скорее, соберут запах в бутылку и продадут. Я подозревала, что последнее время Орион без отдыха охотился на едва вылупившихся злыдней, которые продолжали лезть из канализации.

Я ткнула его локтем в бок, и он наконец оторвался от Коры и уставился на меня.

– Обед. Отметки по алхимии. Ну?

Орион посмотрел на поднос. Вот чудо, еда! То, что можно запихнуть в себя, чтобы выжить! В этих словах – вся суть школьной стряпни. Орион принялся за еду, как только справился с удивлением, и произнес с набитым ртом:

– Нет. Сегодня или в пятницу, наверно.

Он продолжал смотреть на Кору, пока я не ткнула его в бок еще раз, чтоб напомнить о приличиях. Тогда Орион опомнился и уставился в тарелку.

– Неужели ты ни разу не видел круг, живя в Нью-Йорке? – спросила я.

– От них другое ощущение, – ответил Орион и вдруг брякнул: – Вы же обошлись без малии?

– Ты шутишь? Дурак, это мамино исцеляющее заклинание. Ты за него ничего не получаешь.

Мама с этим не согласна; она утверждает, что, предлагая свой труд бесплатно, получаешь всегда больше, чем даешь, просто не знаешь, когда получишь плату, и не думаешь о ней, и не ждешь, и приходит она не в той форме, на которую рассчитываешь, иными словами, толку от нее никакого. С другой стороны, миллионеры пока не выстраиваются в очередь, чтобы проводить меня в личный самолет, так что мне ли судить?

– Хм, – с очевидным сомнением произнес Орион.

– Это малия наоборот, если можно так выразиться, – сказала я.

Иногда к маме за помощью обращается какой-нибудь раскаявшийся малефицер вроде Лю, решивший свернуть с опасного пути. Не жуткий злобный тип, а человек, который прошел немного по этой дороге – как правило, для того чтобы пережить период полового созревания, – а потом передумал и захотел исправиться. Мама не устраивает им очищения души, не думайте; но тех, кто раскаивается искренне, она допускает в круг. Как правило, если они посвятят бескорыстной работе в кругу столько же времени, сколько пробыли малефицерами, они исцеляются, и тогда мама их отпускает, с наказом устроить собственный круг.

– Может, потому-то тебе это и кажется странным, – сказала Ориону Аадхья. – Ты видел ауру?

– М-мх, – отозвался Орион сквозь свисавшие изо рта спагетти. Он всосал их и проглотил. – Она была такая… с острыми краями. В твоем духе, – добавил он, взглянув на меня, а потом покраснел и уставился в тарелку.

Я не сочла это за комплимент.

– И с чего же конкретно ты решил, что я пользуюсь малией?

Орион замялся.

– Ну… столько силы… – проговорил он отчаянным тоном.

– У злыдней бывают такие острые края? – поинтересовалась я.

– Нет! – выпалил Орион и под моим пристальным взглядом добавил: – Ну… иногда…

Я так и кипела, доедая ужин. Очевидно, я казалась Ориону малефицером. Хотя обычных малефицеров он, очевидно, не замечал; Орион понятия не имел, что малефицер – его сосед Джек, пока в один прекрасный день тот не попытался выпустить мне кишки в моей же комнате. Да, множество волшебников пользуются иногда капельками малии, забирая ее у насекомых и растений или извлекая из какого-нибудь предмета, который больше никому не нужен. Неудивительно, что Орион не мог распознать настоящего, закоренелого малефицера. Те, кто пользуются одной только маной, которую собирают для себя сами или получают в подарок, составляют меньшинство. Тем не менее я, очевидно, больше похожа на чудовище, чем профессиональный темный маг. Ура.

И Ориона это привлекало. С ума сойти. Похоже, Аадхья не ошиблась. Я не из тех пресных романтиков, которые требуют, чтобы их любили за прекрасный внутренний мир. Мой внутренний мир довольно-таки паршив, и от самой себя мне порой бывает тошно, и в любом случае я в последнее время избегала комнаты Ориона, поскольку искренне полагала, что видеть его полуобнаженным – не лучшая идея для всех заинтересованных лиц. Пожалуй, мы с ним друг друга стоим. Но я не желаю думать, что меня считают привлекательной благодаря нехорошим подозрениям, а не вопреки им.

Я так сильно злилась, что от меня полностью ускользнул смысл слов Ориона. Неподалеку от верхней площадки – где ждала меня компания младшеклассников, чтобы пойти под моим руководством навстречу судьбе, которая ждала их сегодня, – я остановилась и поняла, что, если Орион еще не получил отметку за семинар, ему вряд ли светит пятерка с плюсом. Он так отчаянно пытался ликвидировать пробелы в учебе, что забывал даже переодеться. Наверняка Орион завалил алхимию.

Если ты заваливаешь алхимию, на тебя не нападают злыдни. Просто тебе придется буквально вплотную взаимодействовать с последним заданием по зельеварению. Даже если ты неуязвимый автомат по убийству чудовищ, это не спасет тебя от чана с кислотой, предназначенной для вытравливания мистических рун на стали.

Я посмотрела на площадку, где стояли восемь младшеклассников, с тревогой глядевших на меня, и сказала:

– Так. Сегодня будет практическое занятие.

Я развернулась и повела их вниз – бегом, так стремительно, что по инерции они чуть было не улетели дальше. Мне пришлось схватить Чжэня за ворот, чтобы он не проскочил мимо этажа с алхимическими лабораториями. Я помогла ему обрести равновесие и бросилась бежать по коридору, а вся компания за мной. Я не знала, где Орион, а потому просто заглядывала в лаборатории и кричала: «Лейк!», пока кто-то не отозвался: «Он в двести девяносто третьей!» Я развернулась и помчалась обратно, и ошалевшие младшеклассники, описав дугу в коридоре, устремились следом, как стайка испуганных гусят. Я миновала площадку, влетела в противоположный коридор, распахнула дверь аудитории 293 и, даже не замедлив шага, сшибла Ориона со стула – в то самое мгновение, когда зазвонил колокол, знаменуя начало урока, и замысловатое оборудование зельевара на лабораторном столе стало погромыхивать и испускать дым.

Крышка огромного медного чана лязгнула об пол; густой фиолетовый дым полился через край, растекаясь по полу. Послышалось шипение. Остальные ребята заорали и забегали, побросав свои эксперименты, и, разумеется, стало только хуже. Мы с Орионом поднялись на ноги, ничего не видя; я вцепилась в него мертвой хваткой, и мы оба чуть не влетели головой в стену, но тут младшеклассники принялись вопить, стоя на пороге: «Эль! Эль!» Чжэнь, Цзинси и Сунита – честное слово, я не желала запоминать их имена, это вышло как-то самой собой – выстроились цепочкой и произнесли заклинание, чтобы осветить нам дорогу.

Кашляя, мы выбрались в коридор. Пока Сударат не дала нам по глотку воды из своей зачарованной фляжки, я не могла выговорить ни слова. Это не помешало мне стукнуть Ориона по затылку – вот же идиот! – и выразительно помахать у него перед носом рукой с растопыренными пальцами. Он нахмурился и отвернулся.