Текст книги "Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству"

Михаил Шахназаров
Дереникс

Неон медленно скользит по заснеженным холмам открыточных пейзажей. Местечко называют польской Швейцарией. Летом все в зелени. Осенью пригорки укрыты багряно-желтым гобеленом. Именно осенью у меня появляется желание купить здесь небольшой домик. Закурив, медленно отпиваю из никелированной фляжки. Роберту это не нравится. Снова не повезло со жребием. Перед каждой поездкой мы подбрасываем монетку. Вне зависимости от того, на чьей машине отправимся в путь. Угадавший ведет авто до Белостока, или, как говорят поляки, – Блястока. Менее удачливый садится за руль по отъезде в Ригу.

В Белостоке расположены холодильники Януша. Гигантские свиные мавзолеи. Латыши давно распродали всех породистых свиней. Через несколько лет принялись закупать мясо в Германии и Польше. Пересекая границу Латвии, туши глубокой заморозки тут же становились контрабандой в особо крупных размерах.

Фуры выйдут из Польши через пять дней. А через шесть часов наступит Новый год. Я еще раз поднес к губам узкое горлышко фляги. Роберт увеличил скорость. Нервничает… Хороший знак. Роберт становится менее разговорчивым. А для меня настоящее счастье не слышать голос Роберта. Как для него – не слышать мой голос. Он считает меня позором нации. Не знаю язык, игнорирую хаш. И не развожусь, чтобы жениться на армянской девушке. Хотя сам Роберт взял в жены девушку из белорусской деревни. И он не устает повторять, как хорошо она знает свое место в доме. Роберт тоже из деревенских. А говорит, что коренной ереванец. На этих словах буква «р» в его исполнении сильно тарахтит. Сильнее, чем у говорящих попугаев.

С Робертом меня познакомили. Сказали: есть земляк с отлаженным бизнесом. Земляку не хватало оборотных средств и надежного прикрытия. У меня были деньги, два на корню продавшихся мента в чине. А еще – полное отсутствие желания платить налоги. Но то, что наш союз с Робертом не будет долгим, стало ясно при первой встрече. Глубокие погружения мизинца в волосатые ноздри заставили морщиться. А уверения в том, что настоящую любовь я познаю благодаря гродненским проституткам, которыми кишит Белосток (он так и сказал – «кишит»), окончательно убедили меня в нежелании Роберта хотя бы казаться чуточку интеллигентнее. Но мы ударили по рукам и налоговой системе республики.

Когда до польско-литовской границы оставались считаные километры, фары выхватили силуэт автоматчика. Он стоял рядом с небольшим автобусом. Взмах светящегося жезла заставил Роберта билингвально матернуться:

– Кунем ворот! Это еще что за мудозвон?

– Польский Дед Мороз. Гжегож Пшебздецки, тля! Ждет тебя со свинцовыми фляками.

Боковое стекло медленно сползло вниз. Отдав честь, польский воин наклонился. Обшарив глазами салон, выпалил:

– Гасница ест, пан?

– Была, – отвечаю. – В Блястоке. Гасница «Кристалл». Вернее, это… отель «Кристалл».

– Нье, пан. Гасница, гасница! – повысил голос военный.

– Да я-то понял, что гасница. Не видите, пан, домой едем. А гасница осталась в Блястоке. Сзади гасница «Кристалл» осталась, – указал я ладонью за спину.

– Нье, пан! Гас-ни-ца, – произнес поляк по слогам.

– Do you speak English?

Выучить английский натовец не успел.

– А по-моему, он огнетушитель просит. Но у меня его нет, – полушепотом проговорил Роберт.

– Да я и без тебя понял, что огнетушитель. Ну нет и нет. Сейчас этот славянский рейнджер отведет тебя в лесные чащобы и расстреляет, на хер. За несоблюдение правил пожарной безопасности в польских лесах.

Мой нетрезвый смех окончательно вывел Роберта из себя. Назвав меня идиотом, он плюнул. Забыл, что не на улице. Слюна потекла по сердцевине руля, украшенной известной эмблемой. Потомок жертв Сусанина предложил Роберту выйти из машины и препроводил к автобусу. Вернулся мой компаньон минут через десять.

– Сколько? – спрашиваю.

– Сто баксов. Суки…

– Краковяк-то хоть станцевали?

– Хватит умничать! – заорал Роберт. – Меня дочь дома ждет!

– И жена Оля. Грозная и непредсказуемая жена Оля… И орать ты будешь на нее, а не на меня!

Мою жену тоже зовут Оля. Большие глаза, пшеничные волосы, такие же мозги. Как и у меня. Человек в здравом уме не позволит себе такого брака. Анна назвала Ольгу дворняжкой, сказала это, когда я вставал с постели. Конечно же, пришлось Анну осадить, но она права… А я всегда жалел и подкармливал дворняжек. Псины отвечали радостным поскуливанием, виляя хвостами. С людьми не так.

Поляков мы прошли споро. Я протянул служивому флягу, провоцировал выпить за Новый год и процветание Речи Посполитой. Он с улыбкой отказался, пожелав счастливой дороги. Машина плавно тронулась к литовскому КПП. Взяв у Роберта документы, я направился к небольшой будке.

Внутри сидел тучный пунцовый мужчина. Страж границы напоминал борова, втиснутого в матерчатый домик для кошек. На левой груди пузана висела табличка с фамилией Козлявичюс. Жизнь сталкивала меня с тремя людьми, носящими фамилию Козлов. Не считая знатока из телевизора. Все трое заслуживали туннеля скотобойни.

Медленно листая мой паспорт, таможенник изрек:

– Ну вот и приплыли, господин Аракелов.

Не сказать что я испугался. Скорее, расстроился. У меня отберут модное кашне, тугой ремень и шнурки от новых итальянских ботинок. В КПЗ не нальют. Там даже нет радиоточки, по которой можно прослушать звон бокалов. Да и Оля пахнет приятнее, чем клопы.

– В смысле – «приплыли», господин Козлявичюс?

– Как приплывают, так и приплыли, – неприятно усмехнулся литовец с русскими корнями.

– Ну приплыли так приплыли. И за что, если не секрет?

– Не за что, а куда. В Литву приплыли, господин Аракелов! В Литву! Шуток не понимаете?

Вот сука, думаю. Я бы тебе приплыл. Доху на твою хрячью тушу натянуть да в полынью с морозостойкими пираньями бросить.

– Хорошие у вас шутки, господин Козлявичюс. Небось в Советской армии прапорщиком послужить успели?

Мне не стоило произносить этой фразы. Разве что про себя. И виски здесь ни при чем. Это несдержанность и врожденная тяга к конфликтным ситуациям… Козлявичюс надул и без того пухлые щеки. Ничего не ответив, принялся за паспорт Роберта. Меня так и подмывало сказать: «Сейчас вы одновременно похожи на козла и бурундука. Причем беременного».

– А где Дереникс, господин Аракелов? – ожил таможенник.

– Огнетушитель, что ли?

– Какой огнетушитель? – процедил Козлявичюс.

– Неподалеку отсюда нас остановили поляки. Гасницу спрашивали. Гасница по-польски – огнетушитель. Может, дереникс – это огнетушитель по-литовски?

– Хм… Странно, Аракелов. Очень странно… Здесь русским языком написано: Дереникс Вартанянс, – он развернул ко мне паспорт Роберта.

Написано было, конечно же, не по-русски, а по-латышски. Но написано именно то, о чем говорил Козлявичюс.

Метнувшись к авто, рванул дверцу:

– Роберт, ты что, тля, Дереникс?

– А че? Не знал, что ли? Только не Дереникс и не тля. А Дереник. Я же тебя Артемс не называю.

– Баран, – просипел я.

– Дереник, а не баран. А баран это ты.

Цепочка «гасница – Козлявичюс – Дереникс» приобрела очертания дурного знака. Я подбежал к будке:

– Господин Козлявичюс! А вон Дереникс! Вон, гляньте! Лицо вам свое с удовольствием показывает.

К лобовому стеклу вытянулась огромная голова Роберта. Из-под черных густых усов проглядывала улыбка.

– На Сталина похож, – бросив взгляд в сторону машины, проговорил Козлявичюс. – Сталин бабку мою в Сибирь выслал. За мешок картошки выслал мою бабушку Аудроню в Сибирь. Там она и померла. Деда они раньше в расход пустили. Сволочи…

– Да не то слово, – поддакнул я. – Просто негодяи без чести и совести. Но Дереник – он добрый. Тот случай, когда внешность обманчива. Его даже собака и теща больше, чем жена, любят.

– Может быть, может быть… Но странно все как-то получается. Шутка моя вас напрягла. Прапорщиком «красным» обозвали. Едете в одной машине и не знаете, как земляка зовут. Тот вообще на тирана похож, который мою бабку Аудроню в Сибирь выслал. Какие-то вы, ребята, левые.

Ну, то, что мы ребята далеко не правые, ясно было и без резюме Козлявичюса. Может, поэтому все мои оправдания выглядели по-детски. Я говорил, что мы честные латышские армяне, и нам не терпится положить под елку подарки, которых так ждут наши плачущие дети. Что в баскетболе для меня не существует другой команды, кроме «Жальгириса», а «золотой» состав клуба я помню до сих пор наизусть. Даже уверения в знании истории рода Гедиминовичей не смогли убедить Козлявичюса изменить решение. А решение говорило о том, что Новый год нам дома справлять не придется.

– Повторяю: машину – на тщательный досмотр, господин Аракелов.

– То есть?.. То есть здравствуй жопа Новый год, господин Козлявичюс, – сказал я, достав фляжку. Терять было нечего.

Мне стало жалко Дереникса – Роберта. «Мерседес» надежен, крепок, как автомат Калашникова. Но автомат может собрать и разобрать даже хорошо выдрессированный примат. А проделать эту операцию с «мерседесом» по силам только немецким специалистам. Во всяком случае, без нанесения ущерба автомобилю…

Известие о внеплановом техосмотре с последствиями придавило Дереникса к рулевой колонке. Меня предательски покидал хмель. Пока мой компаньон отгонял машину в специальный бокс, я успел сходить в магазин duty free. В пакете булькали две бутылки виски, литровая «кола» и коробка шоколадных трюфелей. Кушать мне в этот вечер хотелось только виски.

После визита в бокс Дереникс выглядел еще подавленней. Сразу попросил выпить. После трех больших глотков, сделанных из бутылки, направился в сторону будки с Козлявичюсом. Он клялся мамой, что всего этого так не оставит. Указывая на меня, грозился, что я подключу «каунасских» и «вильнюсских». В эти мгновения подумалось, что он такой же идиот, как живой шлагбаум в виде Козлявичюса. В финале сцены Дереникс поклялся могилой дедушки, что Козлявичюса найдут и силком превратят в гомосексуалиста. Пришлось вмешаться. Извинившись, я оттащил дебошира в сторонку:

– Дереникс, прекрати буянить. Будь романтиком. Новый год на государственной границе братской республики! Всю жизнь помнить будем. Прекрати, Дереникс!

– Черт, прекрати называть меня Дерениксом! Меня под елкой любимая дочь ждет!

– Под елкой? Дочь? Дочь под елкой?.. Я тебе больше не дам виски, Дереникс. Тем более из горла.

В кармане заботливого отца заверещал мобильный. Сначала Дереникс говорил с дочерью. Объяснял, каким тяжелым выдался вояж папы-контрабандиста. Рассказывал, как папа устал и поэтому приедет с подарками только завтра. Что девочка передала трубку Оле – я понял по мимике Дереникса. Несколько раз он повторял слова «проблемы» и «сюрприз». Но Ольга не спешила сочувствовать проблемам и была равнодушна к сюрпризу.

– Вот сучка! Я ей правду говорю, а она талдычит, что мы по проституткам с тобой гуляем.

– Да я слышал.

– Что ты слышал?

– Слышал, как она тебя колченогим чудовищем обозвала, – я начал хохотать. – И, судя по всему, с места, которое она так хорошо знает.

Звонок от моей супруги раздался, когда мы сидели в небольшом кафе при терминале. Почти все столики были заняты дальнобойщиками. В зале громко играла музыка. То и дело раздавался смех. Я вышел на улицу. Пляски снежинок под матерные тирады Ольги смотрелись убого. Она кипела от злости: в магазинах Белостока не оказалось плаща белой кожи. Лучшая реакция – молчание. И я молчал. Оля продолжала орать:

– А теперь слушай! Я стою на подоконнике. Ты слышишь меня? Я стою на подоконнике, и меня уже ничто не остановит. Ты слышишь, ублюдок?

– Слышу, конечно. Слышу и жду.

– Ну! Ну скажи, скажи! Чего ты ждешь, подонок?

– Жду, когда ты об асфальт наконец треснешься.

КПЗ удалось избежать. Чокаться под бой курантов с Ольгой не придется. Дереникс в состоянии алкогольного грогги обычно спит. То есть и вправду романтика. Романтика свободы.

Когда я предавался этим мыслям, из будки вышел Козлявичюс. Мне захотелось его поздравить.

– Господин Козлявичюс! – закричал я. – Желаю, чтобы в наступающем году люди стали честнее! А еще – чтобы через этот КПП не прошло ни одного контрабандного груза!

Такие слова, адресованные таможеннику, сродни пожеланию тотального безденежья. Козлявичюс остановился. Улыбнувшись, покрутил у виска пальцем:

– И тебе того же, честный латышский армянин!

Пока я общался с Олей и поздравлял Козлявичюса, Дереникс успел познакомиться с пьяным водителем грузовика.

– Наш земляк, – представил он знакомца.

– Тоже латышский армянин? – спрашиваю.

– Нет. Латышский латыш. Висвалдисом зовут. Висвалдис, а это Артем.

Мы пожали руки, выпили за знакомство.

– Ну че? Оля опять грозится вены перерезать? – с ухмылкой поинтересовался Дереникс.

– Она поняла, что это звучит неубедительно. Оля штурмует подоконник. И лучше перескочить на другую тему.

Висвалдис предложил выпить за добрый путь и ровный асфальт. Делал губами пузыри и читал стихи Райниса. Есенина я читать не стал. Чувствовал – не оценят. Дереникс подмигивал полной барменше. У окна шел турнир по армрестлингу. Было слышно, как принимаются ставки. В зале появился Козлявичюс. Жестом пригласил меня на выход. Уловить запах спиртного я был уже не в состоянии. Но мне показалось, что глаза литовца блестели.

– Слушай, Аракелов. Я тут посоветовался со сменщиком. В общем, хочешь Новый год дома встретить?

– Не сказать что горю желанием, но в принципе можно.

– Вот и хорошо. Ты ж понимаешь, Аракелов, что если «мерсик» сейчас по всем правилам разберут, то его уже и на конвейере в Германии как надо собрать не смогут.

– Конечно, понимаю. У знакомого ваши латвийские коллеги новый «мицубиши» разобрали. Он его потом казахам продал. До сих пор благодарит Господа, что казахи не мстительные и не злопамятные.

– Ну вот видишь. Ты сообразительный. Штука баксов – и все невзгоды останутся в уходящем году.

– Издеваетесь, господин Козлявичюс? Дереникс уже с каким-то пьяным водителем грузовика братается. Я по пьяни гонять люблю. А мне всю ночь цыгане, танцующие на чернобыльском саркофаге, снились. Два трупа на вашей совести будут. Не могли раньше предложить, пока Дереникс трезвым был?

– И так тебе плохо, честный латышский армянин, и так плохо. Сам не знаешь, чего хочешь.

Садиться за руль не хотелось. Дорога скользкая. На машине с таким движком ехать медленно – просто грех. Вспомнив считаные метры, которые не дали мне влететь под фуру на скорости в сто шестьдесят, от идеи порулить я отказался.

– А у вас же эвакуатор должен быть, – говорю.

Мы сторговались в небольшой комнатенке. Добрая воля Козлявичюса обошлась в семьсот долларов. Водитель эвакуатора Редас согласился домчать до Риги за четыреста баксов. Я разместился в кабине. Попивая виски, закусывал трюфелями. За спиной раскачивался «мерседес» со спящим Дерениксом. Когда до наступления Нового года оставался час с небольшим, мы пересекли границу Риги. Созвонившись с друзьями, попросил Редаса высадить меня в центре. Я брел по пустынным улицам и с улыбкой смотрел на горящие в окнах свечи…

Мы славно справили Новый год. Через два дня я появился дома. В красивом пакете лежал белый кожаный плащ. Ольге он не понравился. А я и не расстроился. Просто знал, что и Ольга, и плащ, и Дереникс – все это осталось в прошлом.

Улья Нова
Кто твой ангел?

Маленькая часовенка была закрыта. Анечка несколько раз подергала железную ручку черной двери: «Заперли, опоздала». Ни тебе Рождества, ни свечки, ни шоколадных с позолотой икон, ни баса батюшки. Черная запертая дверь, снежок, темные окошки. Рождество случилось.

Анечка заспешила домой. Но метро тоже уже закрылось, пришлось ловить попутку. Она долго стояла на обочине. Мимо проносились машины. После каждой проехавшей становилось холоднее. И город окутывала ночная зимняя грусть. Наконец притормозила «копейка», а подробнее их Анечка не различала. В салоне было темно и сильно накурено. Водитель в мятой кожаной кепке, похожей на чайный гриб, прохрипел, что в честь Рождества денег не возьмет. Так уж и быть, довезет, не обидит. Так он сегодня решил. Машина, а в ней Анечка полетели по заснеженным пустынным улицам. Было странно, но Анечка не возражала.

Усталая от того, что в последнее время постоянно приходилось куда-то спешить и все равно не успевать вовремя, что люди вокруг требовали внимания и жалости, что жить почему-то становилось все тяжелее, Анечка нахохлилась в гнездышке меховой шубки и совсем скоро заснула. Машина продолжала скользить по темному городу. Повсюду мерцали гирлянды, звездочки, разноцветные новогодние лампочки и неоновые снежинки.

Когда-то Анечке хотелось верить в ангела. В те времена ангелов в ее жизни не было, а намеренный поиск приводил к неприятностям. Анечка пыталась выяснить у разных знакомых, какое должно возникнуть чувство, когда ты впервые встречаешь своего ангела на улице или когда ангел укрывает тебя крыльями от беды. Ей очень хотелось знать, что происходит, когда ангел неслышно пролетает под потолком комнаты, освещая своим теплым сиянием темные уголки и, вдохнув сон, ускользает в форточку.

Одна женщина в очереди сказала, что все свыше должно внушать страх. Это разочаровало Анечку, потому что она не любила бояться. Старушка-вахтерша призналась, что лишь однажды за всю свою жизнь видела ангела. Это случилось на Черном море, вечером. Ангел тихо прошел по маленькой комнатке пансионата. Старушка-рассказчица в то время была еще молодой незамужней девушкой, и она спросонья вся затрепетала от счастья. Но настоящего счастья в ее жизни никогда не было – так, отдельные проблески, блестки. Бывший Анечкин парень утверждал, что видит ангелов довольно часто, и как-то раз даже сумел дотронуться до мягких, прозрачных крыльев одного из них. Но они все равно расстались прошлой весной – просто так, просто любовь закончилась.

Однажды Анечку попросили присмотреть за трехлетней племянницей. Анечка читала книжку, а маленькая девочка ползала по полу, разбрасывала кубики и заводила свои квакающие и булькающие музыкальные игрушки. Потом вдруг маленькая девочка затихла, уставилась в черное незанавешенное окно, долго смотрела туда и сияла теплой, счастливой улыбкой. Анечка отложила книжку, подошла к окну, осмотрела улицу и спящее под черным пододеяльником небо. Но ничего и никого там не нашла. Видимо, ангел уже улетел. Или он был предназначен только для маленьких девочек и не хотел показываться на глаза взрослым.

Сейчас Анечка дремала в машине, покачиваясь из стороны в сторону, свет фонарей и фар освещал ее лицо – редкие реснички, пухлую щечку и уголок рта, утопающий в сером мехе шубки.

Анечке снилось, что она – тоже маленькая бревенчатая часовенка, отстроенная добрыми людьми у дороги, в глухой тайге. Только одна бумажная иконка и еще треножник на три свечки – больше ничего там внутри и не было. Иногда редкие снежинки прорывались внутрь через трещины купола и медленно опускались к полу, мерцая в сумраке. Потом однажды в темноте послышался настойчивый стук. Кто-то отворил тяжелую железную дверь, вошел, принеся с собой вьюгу и завывающий ветер, пахнущий заиндевелой хвоей. В темноте ничего не было видно. Ни лица, ни одежды. Только черная глыба человека и его порывистое дыхание, клубящееся на выдохах паром. Он достал из кармана коробок спичек, неуклюже уронил, ругнулся, тут же поспешно перекрестился. Он взял с полки у стены свечку, зажег, поставил. Долго рылся в карманах, не нашел монетки. Постоял, поклонился, вышел. У него за спиной были крылья.

Во сне Анечка улыбнулась. Было радостно, словно хор в ее душе пел рождественские гимны. Они ведь знакомы, просто она не догадывалась, что он – ее ангел. Ей сразу стало трудно жить, узнав того, кто зажег эту свечку в маленькой таежной часовенке, в ее темной душе. Зато ей теперь стало светло от простоты решения, чудно вспоминать всю свою прошлую жизнь и то, сколько раз она проходила мимо него, не замечая.

Теперь, во сне, Анечка испытала страх того, что свыше, о котором когда-то говорила ей женщина в очереди. Теперь, во сне, Анечка боялась нарушить расстояние, разделявшее их. Она удивилась: оказывается, это так ответственно – знать своего ангела, быть рядом и никогда не коснуться его крыльев, его ладони.

Теперь она знала, что у ее ангела совсем не такие тонкие пальцы, как рисуют на иконах. У него обыкновенные, даже чуть грубоватые руки. Анечка была уверена, что, пока он присутствует где-то рядом, она не сможет быть злой, но все равно никогда не сумеет околдовать его. Во сне она размышляла о девушке, которая была так прекрасна и чиста, что ангел не сумел удержаться, и на земле родился их сын, от которого ведет начало весь ангельский род, огромное белокрылое воинство. Теперь Анечке было тепло, ведь она знала: где-то в закоулках города, в подвале, в подсобке, на узенькой кушетке охранника, прикрытый драповой курткой, спит ее ангел. Веки скрывают цвет его глаз, но она знает – они серо-синие, как осенняя озерная вода.

Анечка не могла знать только одного: той часовенке в глубине тайги было около трехсот с лишним лет. Стены часовенки – древние, изъеденные жуками-короедами сосновые бревна. Та свечка горела медленно, нагреваясь от пламени. Та свечка постепенно размягчилась, накренилась, согнулась, упала с треножника на деревянный пол. Пожар занялся мгновенно. Сгорела бумажная иконка. Занялась стена. Вскоре таежная дорога озарилась неугомонным пламенем. Языки огня плясали на фоне черных стволов тайги, снега и ночи.

– Приехали, красавица, – прохрипел водитель, – твоя остановка.

Ответа не последовало. Ни звука, ни шороха. Он оглянулся. На заднем сиденье никого не было. Пассажирка в шубке исчезла. Водитель замер. Немного растерялся. На всякий случай еще раз внимательно оглядел заднее сиденье от правой до левой двери. Потом пожал плечами и почему-то подумал, как же легко ошибиться, как же легко все на свете перепутать. Он-то намеревался сегодня, в Рождество, довезти кого-нибудь до дома и не взять ни копейки. Это был такой особый рождественский дар. Он был уверен, что разговор со всеми, кто свыше, – это добрые дела и щедрые поступки. Водителю было очень страшно забирать свой повторный анализ из больницы. Теперь он сокрушался: наверное, надо быть смелее, как-нибудь обходиться без всяких суеверий и дурацких сказок. В ту ночь он больше никого не подвозил ни за деньги, ни за надежду. Расстроенный, притихший, водитель «копейки» неторопливо рулил домой, от Профсоюзной – в Орехово. По дороге он решил на всякий случай ничего не рассказывать жене и сыну. Просто умолчать об этом странном происшествии, как будто ничего не было. Он ехал, на дороге было очень мало машин. А над городом кружили сиреневые ангелы снегопада и черные крылатые лошадки рождественской ночи.

После праздников водитель все же набрался смелости, доехал до больницы, забрал свой повторный анализ. Ничего не понял в закорючках и росчерках. Выслушал врача. Впервые с осени выдохнул с облегчением: «Спасибо вам, доктор! Ну и хорошо – еще поживем». Все случившееся было таким обычным, будничным, как будто иначе и быть не могло. Правда, уже в машине, выезжая из больничного двора на шоссе, водитель все же улыбнулся своему доброму рождественскому ангелу в серой шубке. Никогда ведь не знаешь, кем эти ангелы прикинутся в следующий раз, кем покажутся со стороны. И на всякий случай водитель прошептал: «Спасибо, еще поживем!»