Текст книги "Татарские народные сказки"

– Много мы ему зла причинили, он этого так не оставит, все равно отомстит нам.

Средний брат говорит:

– Да уж, добра теперь от него не жди, надо нам от братца младшего избавляться.

Сговариваются они и поперек входа в шалаш, где Тан-батыр спит, укрепляют на уровне колен саблю острым лезвием вовнутрь. Ровно в полночь выскакивают старшие братья из своих шалашей и начинают звать диким голосом: «Спасите, грабят! На помощь!» Тан-батыр, тотчас проснувшись, бросается из шалаша на подмогу. И натыкается на саблю. Обе ноги по колено у Тан-батыра отрезаны, он падает и не может встать. Братья его, быстренько сложив пожитки, подымаются и, прихватив девиц, уезжают прочь. Умоляет их жена Тан-батыра:

– Оставьте меня здесь, рядом с ним!..

Нет, увозят и ее братья, невзирая на мольбу, насильно.

Ладно, пускай они домой направляются, а мы возле Тан-батыра побудем.

…Лежит Тан-батыр возле костра, еще братьями разожженного, ползком дрова собирает, подкидывает в костер, не дает ему угаснуть: без огня дело гиблое.

И вот как-то возле поляны, где Тан-батыр остался, появляется некий человек. Тот человек быстроногую дичь шутя догоняет, но схватить отчего-то не может, а у самого к ногам жернова мельничные привязаны. Подзывает его к себе Тан-батыр, спрашивает:

– Ты что здесь делаешь?

– Я, – говорит тот, – слепой, старшие братья, позавидовав моей быстроногости, глаза мне выкололи да бросили вот здесь, неподалеку.

– А что ты к ногам-то привязал? – удивляется Тан-батыр.

– Не видишь разве, если отвязать, резвость моих ног чрезмерною станет, да!

Так беседуя, знакомятся они и решают жить далее вместе.

Дня через три к ним еще и третий человек присоединяется. Этот безрукий: и ему старшие братья зло причинили, а так парень хоть молодой, но силач неимоверный.

Начинают они жить вместе. Очень дружно живут. Слепой и безрукий пищу добывают, а Тан-батыр ее на костре готовит.

Однажды поговорили они меж собой и решили: «Надо нам непременно кухарку себе завести». После чего отправляются город искать. Безногий на слепом сидит, а устанет слепой – безногого безрукий к себе на спину взваливает. Бродя таким образом довольно долгое время, подходят они к некоему городу. Все жители высыпали из домов на улицы на них посмотреть, и дочь местного падишаха тоже там оказалась. Выхватывают они ту девицу неожиданно из толпы и уносят – глазом никто моргнуть не успел. Погоню, конечно, потом снаряжают, да где уж за слепым скороходом-то угнаться, давно след простыл!

Добираются три батыра вместе с девицей до того места, где сами живут. Говорят ей:

– Мы к тебе хорошо будем относиться, как к сестрице своей, а ты нам готовить станешь, только приглядывай за огнем, чтобы не погас. Других забот у тебя не будет.

Каждый день спозаранку уходят они все втроем на охоту, девица дома остается. Как-то раз уснула она – и погас огонь в очаге. Проснулась, спохватилась, да поздно: нечем ей огонь запалить. Испугалась: заругают, мол, братья, рассердятся. Выбегает девица из дому, влезает на высокое дерево, по сторонам смотрит. Далеко-далеко мигает крохотный огонек, что глаз мышиный, еле заметила его девица. Слезает она с дерева и отправляется искать тот огонек. Долго идет через лес и наконец подходит к маленькой землянке. Отворяет дверцу низкую, входит. В землянке сидит некая старуха. А та старуха ведьмой была. Только вошла девица, а старуха у нее спрашивает:

– Что, доченька, пришла? Чего тебе надобно?

– Ах, – говорит, – огонь у меня погас, пришла я к тебе, бабушка, огоньку занять.

– Ладно, доченька, дам я тебе огоньку, только нет у меня никого и очень мне оттого тоскливо, я к тебе завтра в гости приду, посидим, поговорим по душам.

– Ладно, бабушка, а как ты нас найдешь? – спрашивает девица.

– Вот тебе ведро золы, ты, как домой-то пойдешь, посыпай за собою следом, я по той тропиночке и добреду до вас, – отвечает старуха.

Несет девица домой огонь и к приходу братьев успевает им еду сготовить. Поев, укладываются они спать, а наутро опять на охоту отправляются.

Тотчас, как они ушли, заявляется к девице та старуха. Посидев чуток, говорит:

– Доченька, ты бы поискала у меня в голове, уважила старого человека.

Ложится она головою девице на колени и, пока та у нее в волосах ищет, прокусывает кожу на ноге, кровь сосет. Насосавшись досыта, встает и уходит. После этого стала ведьма приходить к девице каждый день и, пока братья на охоте, кровь из нее высасывать. День ото дня сохнет девица, желтеет, вот уже со временем кожа да кости от нее остались. Видя такое дело, спрашивают братья у сестрицы:

– Отчего ты так иссохла, сестрица? Или по дому скучаешь, а может, хворь какая напала?

Девица говорит:

– Не скучаю и не болею, а так просто… – не хочет она братьям-то признаваться, что и как.

В конце концов и ноги ей отказывают – слегла девица, не встает уже. И только тогда говорит она братьям:

– Вот так и так, как огонь погас, принесла я головню от некоей старухи, а она ко мне привязалась, каждый день приходит и кровь мою сосет.

Братья, поговорив между собой, решили старуху ту изничтожить. Решив этак, оставили на следующий день с девицею слепого скорохода. Забрался он на печь, сидит там тихонько. В скором времени заявляется та старуха и сразу скорохода на печи замечает: «А, – говорит, – ты меня поймать хотел?» После чего стаскивает слепого с печи, руки-ноги ему своими волосами вяжет и пьет вдосталь кровь из бедной девицы. Потом уходит.

На другой день оставляют возле девицы безрукого. И, безрукого одолев, волосами повязав, напивается старуха крови, уходит.

На третий день остается с девицею сам Тан-батыр. Говорит девице:

– Я под нарами спрячусь, и, если старуха спросит, кто сегодня остался, ты ей скажи: никто, мол, не остался, тебя испугались и вовсе домой не придут. А когда она к тебе присосется, ты ее волосы спусти в щель под нары, ко мне.

Вот заявляется старуха и, нисколько не беспокоясь, к девице приникает: начинает кровь сосать. Девица старухины космы в щель опускает, под нары. Тан-батыр, привязав те космы под нарами к поперечной балке, вылезает наружу и ну старуху лупцевать! В это время товарищи его возвращаются. Безрукий начинает старуху пинать, а слепой колотить обеими руками куда попало. Старуха взмолилась не своим голосом:

– Не бейте, – говорит, – слепого зрячим, увечных здоровыми сделаю!

Взяли они со старухи клятву. Поклялась старуха, и первым делом дали ей проглотить девицу. Проглотила старуха девицу и обратно выплюнула: красивее прежнего стала девица, здорова и румяна. Потом дали старухе слепого проглотить. И слепой обратно зрячим появился, рад-радешенек. После чего проглотила старуха безрукого и выплюнула с обеими руками. Ладно. Тан-батыр предупреждает:

– Смотрите, будьте настороже, проглотить-то она меня проглотит, да обратно не выплюнет. Но пока меня не вернет, и вы ее не отпускайте.

И проглотила та ведьма самого Тан-батыра. Ждут, ждут, когда она его обратно выплюнет, – не выплевывает старуха, да и только! И бить ее пытались – не помогает. После чего выхватывает прозревший батыр свою саблю и начинает рубить старуху. Изрубил на мелкие кусочки, а Тан-батыра нет нигде. Смотрят, одного большого пальца от той старухи не хватает. Начинают искать по дому, глядь, а палец-то по дороге к старухиному дому улепетывает. Поймали, вспороли – тут и Тан-батыр выскочил, здоровее да пригожее прежнего. Обрадовались все, конечно. Несколько дней вместе пожили, но затем решили каждый в свои родные места податься. Тан-батыр говорит:

– Давайте первым делом сестрицу нашу домой доставим.

Много они той девице подарков разных надавали, гостинцев дорогих, распрощались тепло, и батыр-скороход, ее на плечо посадив, мигом домой отнес. После чего распрощались и три батыра между собой, поклялись в вечной дружбе и отправились каждый в свою сторону.

Ладно. Миновав многие страны, перейдя бурные воды и за крутые горы перевалив, добрался Тан-батыр до своей родной сторонки. В городе зашел он к неким старику со старухой, живущим на окраине в захудалой избушке. И начал он их потихоньку расспрашивать:

– Вернулись ли падишаховы батыры, много ли добра с собою привезли, отыскали падишаховых дочек, нет ли?

– Дочек-то отыскали, – говорит старик, – да только один из батыров, кажется, погиб, не вернулся.

– А свадьбы-то, – спрашивает, – сыграли уже?

– Нет еще, – отвечает, – как раз послезавтра должны сыграть.

Услыхав такую новость, Тан-батыр быстро написал на стариковском доме вывеску: так и так, я, мол, известный умелец, тачаю сапоги, шью ичиги{18}18
  Ичиги – сапоги из мягкой кожи с мягкими же подошвами.


[Закрыть] женские, каковые, мол, и падишаховым дочкам на свадьбу не зазорно обуть.

Разузнали об этом падишаховы дочки, пошли старика искать, на крыльцо его вызвали.

– Дедушка, – говорят, – мы слышали, что ты ичиги шьешь дивные, так сшей нам к завтрашнему утру три пары самых лучших.

– По такой-то цене завтра к утру приготовим, – заверяет он их.

Только ушли падишаховы дочки, старик решает сразу за работу приняться. А джигит и думать не думает. Опасается старик: как бы, мол, впросак не попасть.

Джигит говорит:

– Ложись-ка ты, деда, спать, я сам к сроку все приготовлю.

Старик со старухою спать ложатся. С наступлением полночи выходит Тан-батыр на улицу, вынимает из кармана яичко золотое, серебряное да медное: катнул их по земле, тотчас три пары ичигов шитых и выпали из яичек. Поднял их джигит, принес домой и на стол поставил.

Просыпается старик поутру, а джигит говорит:

– Вот, дедушка, ичиги я пошил, если придут за ними, скажешь, что ты сам их сработал. Как бы ни допытывались, не говори обо мне ни слова.

Чуть позднее приходят к старику падишаховы дочки. Вызывают его на крыльцо, спрашивают:

– Пошил, дедушка?

– Пошил, – отвечает он.

– Ну-ка, покажи, – говорят.

Выносит старик ичиги:

– Вот, примерьте, подойдут ли?

Берут падишаховы дочки те ичиги – и очень они им по ноге и по душе пришлись.

– Кто их шил? – спрашивают.

– Я и шил, – говорит старик.

Заплатили старику немалые деньги. И спрашивают еще раз:

– Ну, дедушка, говори нам правду, кто ичиги-то шил?

А старик на своем стоит: сам, мол, шил и никто не помогал даже. Не верят ему падишаховы дочки. Говорят старику:

– Ладно, дедушка, мы отца упросим и срок свадеб передвинем на день, а ты, раз уж такой умелец, сшей нам всем по платью, да чтобы ни единого шва на них не было. И к завтрашнему утру нам платья эти представь!

Заверяет старик падишаховых дочерей, что к утру все будет готово. Не соглашался бы он, да Тан-батыр ему так велел, чтобы любой заказ принимал и не артачился. Ушли падишаховы дочки, а старик перепугался: как, мол, такие платья сшить? Невозможное дело!

Джигит говорит:

– Ты, деда, не беспокойся, ложись да спи до утра.

В полночь выходит Тан-батыр на улицу и яички – золотое, серебряное да медное, из кармана вынув, бросает наземь. И выпадают из яичек три платья. Приходит он в дом, платья развешивает. С утра пораньше падишаховы дочки прибегают. Старик им платья выносит. Смотрят падишаховы дочки в изумлении на готовые платья и спрашивают:

– А платья кто пошил?

Сомнение их берет, конечно. Старик говорит:

– Я пошил.

Платят падишаховы дочки положенные деньги и опять говорят:

– Вот мы тебе еще одно дело поручим – раз уж ты такой мастер, должен и с этим поручением справиться.

Старику делать нечего, волей-неволей соглашается.

Говорит ему старшая сестра:

– К утру за городом должен быть построен большой медный дворец.

Средняя сестра говорит:

– И серебряный дворец должен быть построен.

Младшая говорит:

– Раз им по дворцу отстроишь, тогда и для меня возведи, да только чтобы из чистого золота.

Растерялся старик, опешил, но потом, на джигита надеясь, соглашается: попробую, мол, что получится, может, и построю дворцы, да.

Вот ушли падишаховы дочери, а старик в дом метнулся.

– Ах, – кричит, – пропали наши головушки, падишаховы дочки нам такое вот задание дали…

А сам дрожит, и слезы из глаз капают.

– Что же нам делать? – причитает старик. – Видно, смерть наша пришла.

Джигит его утешает:

– Не горюй, деда, ложись да спи, я сам все к сроку приготовлю.

Выходит Тан-батыр в самую полночь из дома и катит в разные стороны три яичка: золотое, серебряное да медное. И встают в тех местах три дворца, один другого краше.

Утром будит Тан-батыр старика:

– Гляди-ка, вон они, дворцы-то, отстроены!

Старик, конечно, рад-радешенек: мол, теперь уж падишах нас не тронет, не казнит за обман.

А падишаховы дочки уже тут как тут, прибыли. Увидев дворцы, понимают они тотчас, что это дело рук Тан-батыра. Вызывают они старика и говорят ему:

– Ну, дедушка, выполнил ты нашу просьбу?

Старик говорит:

– Вы что, не видите разве?

– Сам построил? – спрашивают.

– А то кто же! – стоит на своем старик, не хочет джигита славного выдавать, крепится.

Девицы ему, однако, не верят, смеются и за бороду его дергают. Не приставная ли, мол, борода? Нет, настоящая. Потом, посоветовавшись между собой, говорят:

– Ну ладно, дедушка, мы тебя за обман не виним, а только теперь позови нам того джигита, который эти дворцы построил.

Старик на сей раз вынужден джигита позвать. Увидев Тан-батыра, падишаховы дочки с плачем бросаются ему на шею.

Весть о возвращении Тан-батыра доходит и до самого падишаха. Вызывает он его к себе. Дочери говорят отцу:

– Вот кто нас от дивов спас, а братья ему страшное зло причинили.

После чего падишах, убоявшись могучего Тан-батыра, хочет сам того или не хочет, а отдает свою младшую дочь за него замуж и говорит:

– С братьями поступай как знаешь, сам их суди, а меня уволь.

Призывает теперь Тан-батыр к себе старших братьев. И говорит им:

– Много вы мне вреда причинили, но не буду я вас казнить, а велю вам убраться из города прочь и на глаза мне более никогда не попадаться.

Уходят братья его, головы повесив. А Тан-батыр берет замуж младшую дочь падишаха и сорок дней празднует, потом еще сорок дней свадьбу справляет, после чего отправляется с молодой женой к своим родителям.

И по сию пору, говорят, живут они справно да ладно. Вчера у них был, сегодня вернулся.

Турай-батыр

Жила, говорят, в далекие времена одна женщина. Три дома имела: один соседский, другой непостроенный, а у третьего и сруб еще не срублен. Вот она и жила в лачуге. А лачуга была знатная, всем домам дом: облаком крыта, ветром законопачена. Но хоть и бедно та женщина жила, а все ж не побиралась.

И был у нее, говорят, сын по имени Турай, громадного роста и богатырской силы джигит. Здоровался – без руки оставлял, верхом садился – хребет коню переламывал, а уж на майдане никто не мог ему противостоять. Имя Турай-батыра с уст людских не сходило.

Но хоть он и статью удался, и на лицо пригож был, а девушки за него не шли. Пришлет Турай сваху, а они только отмахнутся. Человек, в лачуге живущий, где невесту примет, где ребенка растить будет?

Ходил Турай один, ходил, а потом и говорит матери:

– А отправлюсь-ка я, мама, странствовать… По чужим краям поброжу, на белый свет погляжу – авось и повезет мне, богатым вернусь. А может, и девушку встречу, что мне женой, а тебе невесткой станет.

Отвечает ему мать:

– Воля твоя, сынок, хочешь идти – иди… Да только помни: единственный ты у меня. Пропадешь – что делать без тебя буду?.. А случится что с тобой – как узнаю, жив ли, здоров ли?

Взял юноша тогда перо гусиное и в щелку над дверью дома воткнул.

– Не горюй, мама, – говорит. – Вернусь я. А если беда какая случится – кровь с этого пера закапает. Смотри за ним.

Попрощался джигит с матерью, подпоясался, кистень свой взял и пустился в дальний путь.

День шел Турай, ночь шел, а всего-то вершок пути прошел. Как-никак добрался он до гор высоченных. Слышит он вдруг гул громоподобный. Смотрит джигит: две горы друг о друга бьются. Подошел поближе, видит – батыр сидит да теми двумя горами, как камешками, забавляется.

Спрашивает Турай:

– А что это ты делаешь?

– Да вот, – батыр отвечает, – тебя ожидаючи, кашу надумал сварить. Видишь, из огнива огонь добываю…

А звали этого батыра Тауказар. Дальше они в путь вместе двинулись. Шли, шли, а потом еще одного встретили. Брал тот батыр огромные камни, в кулаке сжимал их, потом выбрасывал.

– Что это ты делаешь? – спрашивают они его.

– Да вот, – батыр говорит, – вас ожидаючи, кашу надумал сварить. Видите, масло из камней выжимаю…

А этого батыра звали Ташказар. И пошли три друга за счастьем вместе.

День шли, ночь шли, много лугов, озер и рек миновали и добрались до одного дремучего леса. Уж такой густой, темный был, такой непролазный да дикий – никогда здесь человеческая нога не ступала. Вот пробираются друзья самой чащобой и вдруг видят избу. Внутрь заходят: очаг есть, у очага – казан, в переднем углу – сэке, миска да ложка – вся утварь на месте, а хозяев не видно.

Переночевали батыры в доме раз, потом второй – никто не появляется.

– Ладно, – думают друзья, – отдохнем здесь немного, дичи настреляем, а там видно будет.

Вот отправились Тауказар и Турай на охоту, а Ташказар в избе остался еду готовить. Только он суп сварил – кто-то в дверь стучит:

– Открывай!

Открывает Ташказар дверь, и входит в дом кичливый карлик – Сам с пядь да борода пядей пять.

– Посади меня на нары, – приказывает.

Посадил Ташказар.

– Суп давай, – говорит.

Подал Ташказар суп в миске.

– Мало! Весь казан давай!.. – кричит.

– Весь не могу, – отвечает Ташказар. – Мне еще товарищей кормить.

Сам с пядь да борода пядей пять ногами на батыра затопал:

– Ах вот ты как?! А ну неси казан, не то хуже будет!..

Принес Ташказар казан, поставил перед ним.

Сам с пядь да борода пядей пять суп проглотил, потом убил Ташказара и ушел.

Турай с Тауказаром с охоты вернулись и глазам своим не верят: друг убитый лежит, а казан пустой на полу валяется. Кто здесь побывал? Да кто бы ни побывал, а Ташказар мертв, не встанет. Погоревали о нем друзья, погоревали, да делать нечего, надо дальше жить.

На другой день Турай-батыр один на охоту отправился.

Только Тауказар успел суп сварить, снова в дверь стучатся:

– Отвори!

Открыл Тауказар. Входит в дверь карлик Сам с пядь да борода пядей пять.

– А ну подсади! – говорит.

Подсадил Тауказар карлика, а тот снова весь казан с супом потребовал. А когда отказался джигит подать казан, убил и его, как Ташказара. Убил, суп проглотил и исчез.

Возвратился Турай-батыр с охоты, а Тауказар мертв. Опечалился Турай. Задумался: чьих же это рук дело? Ну ничего, думает, завтра я сам в доме останусь, узнаю, кто тут зло невиданное-неслыханное творит.

Не пошел назавтра Турай в лес за дичью. И только суп у него сварился, как снова в дверь постучали:

– Открой!

– Сумел прийти, – Турай отзывается, – сумей и открыть!..

Открыл Сам с пядь да борода пядей пять дверь и вошел.

– Подсади! – говорит.

– Сумел войти, – батыр отвечает, – сумеешь и взобраться!

Залез карлик на нары, сел, бороду к себе от двери подтягивает.

– Суп давай!

– Есть хочешь – сам бери!

Только Турай это сказал, как соскочил Сам с пядь да борода пядей пять на пол и стали они драться. Все вокруг перевернули. Схватил Турай-батыр карлика за бороду, намотал ее на руку да как хватит оземь – по колено Сам с пядь да борода пядей пять сквозь пол провалился. Поднял тогда карлик батыра и так вверх бросил, что тот всю крышу разметал и в небо взлетел… Три дня и три ночи они бились, и одолел-таки Сам с пядь да борода пядей пять Турая.

А когда пришла к батыру смерть, то в тот же миг с гусиного пера в доме его матери кровь закапала. Увидела это мать, зарыдала в голос, а потом собралась и пошла искать сына.

– Ай, сыночек мой… Что же с тобой приключилось и где искать тебя?..

Мудрая, однако, женщина была мать Турая. Где пешком, где верхом, где прямо через горы, где кружной дорогой добралась она до того дремучего леса, нашла своего сына. Прочитала над ним молитву и оживила его, тепло материнское в грудь вдохнув.

Открыл Турай глаза.

– Ох и долго же я спал, – говорит.

– Ах, сынок, – мать головой качает. – Ладно я подоспела, а то заснул бы ты вечным сном.

Стал Турай-батыр просить, чтобы и друзей его она к жизни вернула.

– Ай-хай, да выйдет ли у меня, сынок?.. – мать говорит. – Ты мне родной, а товарищи твои других матерей дети…

Упрашивает Турай:

– Они мне уже как братья стали… Оживи их, мама…

Задумалась мать. Долго молчала – думала, а потом говорит:

– Ладно, будь по-твоему. Какая мать своему ребенку откажет? Только знай: сколько жизненной силы я в них вдохну, столько из меня уйдет. Да не жаль мне силы – лишь бы друзья твои хорошими людьми оказались…

Вдохнула она в Тауказара и Ташказара жизнь – и в тот же миг, обессилев, на землю упала.

Очень заботились три джигита о матери Турая. Лосиным молоком ее отпаивали, мясом куропаток кормили. Стала она понемногу поправляться. А когда совсем выздоровела, проводили ее друзья с почетом домой и снова в путь пустились.

А еще сказать надо, что, когда карлик Сам с пядь да борода пядей пять с Тураем бился, сильно его батыр ранил. И из той раны все время капала кровь и на дороге застывала. Вот по этим следам и отправились три друга-батыра. Шли они, шли, и привели их следы к глубокому – дна не видать – колодцу.

Турай-батыр говорит товарищам:

– Я в колодец спущусь. А когда надо будет обратно, дам вам знать, вы меня наверх и вытащите.

Полез Турай в колодец. Долго спускался, а когда добрался до дна, смотрит – а дно-то сухое… Поглядел Турай кругом – вроде на какой-то другой свет попал: равнина, а невдалеке и город виднеется. Да еще и чей-то громкий рев с той стороны доносится, не звериный, но будто и не человеческий.

Добрался джигит до окраины города, зашел в домик к одной старухе.

– Скажи, бабушка, – спрашивает батыр, – кто это ревет так?

– А это, сыночек, – та отвечает, – падишах дивов кричит. Царских дочек в чужом краю украл, да с батырами драться пришлось. Сильно джигитами раненный, говорят, вернулся. Вот до сих пор и ревет от боли.

Турай говорит:

– А как бы мне на него посмотреть, бабушка? Ни разу живого падишаха не видел…

– Ай-хай!.. – старуха огорчается. – Не надо туда ходить. Во дворце у него дочки царские живут. Какие только батыры их спасти не пытались, а никто из этих юношей живым не вернулся.

А Турай как про дочерей царских услыхал, так еще больше во дворец дива захотел. Невесту-то он себе пока не нашел.

– Будь что будет, – говорит, – а я туда схожу. Ты мне, бабушка, только дорогу укажи.

Долго старуху упрашивал, пока не согласилась она. Объяснила Тураю, как идти. И совет дала:

– Самого дива силой, может, и одолеешь. А вот со стражей его ни силой, ни злостью не справишься, а одним только добром. Возьми с собой, джигит, воз сена, баранью тушу, одежку-обувку да еды и питья побольше…

Послушался Турай-батыр старуху. Достал все, о чем она говорила, и отправился ко дворцу падишаха дивов.

Дошел он до первых ворот. А у ворот бык стоит – огромный, свирепый. Глаза кровью налиты, а бока высокие так и ходят – впроголодь, оказывается, падишах дивов свою стражу держит: чем голоднее, мол, тем злее. Взревел бык, бросился на джигита, вот-вот под себя подомнет или на рога поднимет. Тогда бросил ему Турай-батыр сено. Остановился бык, стал сено есть. А Турай мимо него внутрь проскочил.

Ко вторым воротам батыр подходит. Только приблизился, как стая голодных псов к нему кинулась – вот-вот на части разорвут. Бросил им Турай баранью тушу. Остановились собаки, зарычали и стали тушу терзать. А джигит дальше пошел.

У третьих ворот, видит, человек стоит. Одежды на нем нет, тело все в рубцах от побоев, бледен и худ он, как смерть, но и зол не меньше. Изловчился Турай и набросил на него быстро свой чекмень:

– Погрейся, друг!..

Отогрелся немного сторож и говорит:

– Хороший ты человек… В первый раз мое тело тепло почувствовало, в первый раз уши ласковые слова услышали. Пусть тебе, брат, дорога ровной будет…

Совсем немного Тураю до дворца осталось, как вдруг выбегает оттуда навстречу ему красавица, одна щека которой луне, а другая солнцу подобна.

– Эй, джигит! – говорит. – Какие добрые ветры тебя сюда занесли? Не тебя мы, родной, ждали, а злого дива. Спаси нас, вызволи, пропадем мы здесь…

Много дней Турай-батыр, устали не зная, шагал, много ночей не спал. Отвечает девушке:

– Издалека я, красавица, иду. Устал. Чтобы с дивом управиться, мне надобно сил набраться…

Царских дочерей оказалось три. Принялись они его угощать. Перво-наперво одна из них айран принесла – жажду утолить, потом стала суп варить; другая достала из погреба бочонок медовухи да казылык{19}19
  Казылык – вид домашней колбасы.


[Закрыть], прочей снеди всякой выставила; третья растопила баню белую и воды натаскала из речки.

Поел-попил Турай-батыр, в бане попарился, отдохнул три дня, а потом к хозяину дворца заявился. Заходит Турай в зал, а там Сам с пядь да борода пядей пять лежит-полеживает на сэке, бороду повесил на полку, а конец той бороды дочери царские золотой гребенкой расчесывают.

– Эй, див! – батыр кричит. – Много ты крови пролил, много детей сиротами оставил, а теперь и тебе самому конец пришел!.. Ну, говори, тягаться будем или кидаться?

Сам с пядь да борода пядей пять с места вскочил, рукава засучил:

– Не тебе со мной тягаться, не тебе и кидать. Не родился еще тот батыр, кто со мной бороться может!.. Не знаю, как у вас, а у нас вот так бьют!

И с этими словами ударил див что было силы Турай-батыра. Упал джигит без памяти. Див саблю из ножен вытащил, чтобы голову ему отсечь, да дочери царские помешали, за руки его уцепившись. А Турай успел уже в себя прийти.

– А в наших краях вот так бьют!.. – крикнул он, схватил дива за бороду, намотал ее на руку – и с размаху об пол! Только черное пятно от карлика осталось.

Обрадовались царские дочери, принялись батыра и друг дружку обнимать да целовать. Три дня и три ночи праздновали они. А потом забрал Турай-батыр из дворца все золото, серебро и самоцветы и повел девушек к колодцу.

Двум старшим сказал:

– Наверху меня два товарища ждут. Джигиты они видные, хотите – свадьбы играйте.

Младшей же, той, что ему навстречу из дворца выбежала, говорит:

– А ты, милая, если я тебе нравлюсь, матери моей снохой будешь, а мне – женой.

Улыбнулась младшая в ответ: как такой джигит может не нравиться!..

Ладно, стали Ташказар и Тауказар из колодца добычу поднимать. Сначала драгоценности вытащили. Потом одну за другой девушек, от страха причитающих. Последним Турай-батыр в веревочную петлю сел. Подняли его Ташказар и Тауказар почти до края колодца, Турай уже свет белый увидел, а потом взяли и перерезали веревку – жадность их, видно, обуяла. И полетел Турай-батыр вниз, на дно.

Никто не знает, сколько он без памяти пролежал. Потом очнулся наконец, вспомнил, что с ним стряслось, и опечалился. Не о золоте – что богатство? Были бы руки, а богатство – дело наживное, а об измене товарищей своих. Друг предаст – будто соль на рану…

Что делать?.. Снова Турай к той старухе пошел:

– Неудачливый я, видно, человек… Не знаешь ли ты, бабушка, как мне отсюда домой выбраться? Научи, если знаешь!..

Вывела старуха Турая из дома и показала тропинку, что по склону оврага спускается:

– Иди по этой тропке. Доберешься до большого озера, посреди него остров увидишь, на котором ветвистый вяз растет. А под вязом будут два козла бодаться, белый и черный. Тут уж как повезет: за белого сумеешь ухватиться – вынесет он тебя на белый свет, за черного – плохо твое дело. Смотри не промахнись!

Поблагодарил Турай-батыр старуху за добрый совет, лицо водой ключевой умыл, перепоясался и пошел по тропинке, какая указана была. День шел, ночь шел. На третий день, когда солнце за полдень перевалило, добрался до большого озера. Глядит – все в точности так, как старуха рассказывала: посреди воды остров, на острове вяз, под вязом два козла, да такие здоровущие, что твои быки, бодаются. Один белый, другой черный. Да так сильно бодаются, что с рогов искры сыплются, а остров весь дрожит. Вошел джигит в воду, доплыл до острова, выбрался кое-как на сушу. Потом изловчился и ухватил белого козла за ногу! И в тот же миг все вокруг него завертелось и почувствовал Турай-батыр, что летит куда-то. Потом вдруг вспыхнул яркий белый свет и он ударился обо что-то. Огляделся джигит – он на земле, а козла и след простыл.

Порадовался Турай-батыр, что цел-невредим на белый свет выбрался, одежду отряхнул и двинулся в путь. Шел он, низко голову опустив – было джигиту о чем подумать, и скоро заметил в дорожной пыли следы. Двое мужчин, три женщины шли. Пустился Турай по этим следам, дошел до места, где путники привал устроили. Покопался палкой в золе, что от костра осталась, видит, в золе лепешки пресные. Думает джигит: «А ведь это для меня моя красавица припрятала…»

Ладно, отправился он по этим следам дальше, добрался до какого-то города. Смотрит, в самом его центре два больших красивых дома строят. Спрашивает Турай-батыр:

– А чьи же это такие дома – падишаха или бая?

Отвечают ему:

– Нет, не падишахские это дома и не байские. Тут два батыра жить будут, что падишаха дивов одолели и царских дочек освободили.

Намотал Турай это на ус, потом переоделся в лохмотья и предстал перед бывшими своими товарищами в облике нищего.

Ташказар и Тауказар сидели-пировали. Нищего увидели – кусок хлеба бросили. Взял Турай хлеб, в сторону отошел, ест да смотрит. Видит, две девушки в красном углу сидят, а его невеста, голову повесив, пригорюнившись, на чурбачке каком-то примостилась.

Не понравилось Ташказару, что нищий в доме так долго отирается.

– Что, попрошайка, – кричит, – доел свой хлеб? Ну и проваливай!

– Не беспокойся, я уйду, – Турай отвечает. – Среди мелких душ и у самого душа не на месте. Сейчас уйду, позволь только попробовать твой лук, что на стене висит.

Забавно это Ташказару показалось, разрешил он нищему взять свой лук.

Взял Турай-батыр лук, а тот в его руках, как тряпичный, согнулся.

Дали ему тогда лук Тауказара – и этот, как соломенный, поддался.

Бросил Турай-батыр лук на пол.

– Сказал бы я пару слов о мужчинах, которые не стыдясь такое оружие носят, – говорит. – Не знаю, куда луки эти годятся, разве что мальчишкам – воробьев пугать.

Разозлился Тауказар, такие слова от нищего услышав, кинулся к Тураю.

– Эй ты, бродяга! – кричит. – Попридержи язык, не то…

Но тут увидел он, что не просто нищий перед ним, а настоящий богатырь, у которого руки как бревна, а шея как у быка. Сам язык прикусил и тихо на место пошел.

А Турай-батыр заметил на стене свой лук, на гвоздь повешенный, взял его и спрашивает:

– А вот решите, хозяева, загадку. По дороге сюда видел я пять лебедей, двух самцов и трех самок. Подскажите, кого подстрелить, тех или других?

– Самцов, – все девушки говорят. – Самок нельзя трогать. Может, они в это время птенцов выводят.

Ташказар и Тауказар, оказывается, по-другому думают:

– Если уж суждено им погибнуть, пусть все пропадают. Почему же только самцов стрелять, чем они виноваты?..