Текст книги "И имя ему Денница"

Пожертвовать собой

Таор видел ее всего миг, и снова пустота. Будто арка, обвитая оливковыми ветвями, всегда была пуста, но раздавленное тело змеи валялось под ней. Было бесполезно спрашивать у Мериры, что значит символ, начертанный кровью. Жрец сделал вид, что ничего не видел. Или он, правда, ничего не видел. Таор вдруг сделался подозрительным. Раньше, он никогда не был таким настороженным, даже на войне, когда напасть на раскинутый лагерь могли в любой момент и с любого конца. Там он верил свои дозорным, а также собственному слуху и чуткости, на случай, если часовых перережут. Здесь, во дворце, он неожиданно понял, что нельзя доверять никому, даже самому себе. Ведь даже собственные зрение, слух и чувства могут обмануть. Он видит то, чего вроде бы и нет. Слышит странные шипящие звуки позади, которые никто слышит, кроме него. Видит создание, похожее на божество, которому все поклоняются по ночам, но про которое никто не осмеливается говорить вслух днем, как будто его вовсе не существует.

Что все-таки происходит? Одурманенные люди забывают наутро о ночных празднествах и жертвоприношениях? Или введен некий этикет, из-за которого нельзя об этом говорить?

Неплохо бы ночью незаметно выйти из дворца и пройтись по ночным улицам города, чтобы посмотреть, что происходит там. К тому же, может, кто-то из простых горожан окажется более разговорчив. Нужно будет поспрашивать у них. Или, вероятно, лучше всего выбрать время и сходить в храм Атона, принести подношения и спросить все у самого молчаливого божества. Вдруг оно окажется живым.

Таор пытался прочесть по лицам обитателей дворца их мысли. Все они были похожи на нарочито спокойные маски. Невозможно было определить, какие эмоции скрываются за ними. Никакой мимики, никаких переживаний. Гости, придворные, чиновники, жрецы – все выглядели такими же бесстрастными, как стражи у входов и выходов из дворца. Они, по сути, ничего не скрывали, просто избегали говорить на одну определенную тему.

Таор улавливал страх. Он хорошо знал это чувство. Над полем битвы оно часто висело, как облако, особенно там, где добивали раненых и угоняли пленных. Там, где решалось жить в муках дальше или умереть прямо сейчас. Он знал выражение ужаса в глазах тех, кого вот-вот настигнет разящий удар и ничего уже нельзя сделать. Все это было ему очень хорошо знакомо в кровопролитных сражениях.

Здесь, в роскошной обстановке дворца, страх был почему-то еще более ощутим, чем на поле завершающегося боя со всеми его кровавыми потерями.

Внутренне все эти люди содрогались, внешне вели себя поразительно спокойно.

Таор уже думал о том, как будет лучше сегодня ночью выбраться из дворца, как вдруг заметил, что навстречу им спешит озабоченный чем-то Панахеси. Его белые одежды с золотой каймой развевались на ходу. В руке был какой-то свиток. У Таора возникло чувство, что великий визирь давно разыскивает его. Мог ли Мерира нарочно подстроить их встречу? Как-то уж очень некстати они с ним столкнулись. Сам Таор не хотел встречаться с давним недоброжелателем, но пришлось. Он уже приготовился к тому, что сейчас на него выльется поток строгих речей.

– Идем! – Панахеси скомандовал ему, как простому подчиненному.

Таор схватился было за оружие, но Мерира сделал ему предостерегающий жест. Не нужно устраивать военные разборки во дворце, будто хотел сказать он, если сегодня ты герой, то это еще не значит, что завтра не окажешься заточенным в темницу предателем. Таор и сам это знал, но не мог сдержать справедливый гнев. Панахеси, как будто нарочно бросал ему вызов.

– Он провоцирует тебя, – этот шепот уже не принадлежал жрецу или какому-либо человеку, он исходил, казалось, из самого воздуха. – Будь осторожен.

Таор нервно обернулся, откинул прядь волос, упавшую на ухо, но голос уже замолчал.

Он не привык кому-либо повиноваться, поскольку уже давно командовал войсками сам. Мерира давал ему понять, что сейчас лучше послушаться и посмотреть, что из этого выйдет. В Таоре все этому противилось, и все же он направился за визирем и его немногочисленной охраной. Он так легко мог их всех перебить, даже не мечом, а голыми руками. Зачем же им потакать? Ему стоило сил сдерживаться, убеждая себя, что хитросплетения дворцового этикета, это слишком сложно для его понимания, и этим все объясняется.

Верховному жрецу стало как-то не по себе, когда Панахеси заявил:

– Фараон велел вынести решение мне и одному своему доверенному лицу. Не опозорься перед ним и никаких опрометчивых прошений, тебя могут неправильно истолковать.

Таор пропустил напутствия мимо ушей.

– Какое решение? – заинтересовался он.

– О судьбе покушавшегося на твою жизнь преступника.

Таор ощутил легкий укол совести.

– Разве мое прошение о его помиловании еще не рассмотрели, – наверное, нужно было донести его до фараона самому, а не надеяться на третьих лиц. При дворе все указы и официальные просьбы передавались слишком медлительно, он зря понадеялся на то, что прошение недавнего героя рассмотрят слишком спешно.

– Лучше о нем забудь и не напоминай никому, иначе нечаянно окажешься причастным к тому, что произошло ночью, – на ходу бросил визирь, даже не удостоив Таора взглядом.

– А что случилось ночью? – юноша был искренне изумлен. Он ни о чем еще не слышал. Даже Мерира ему ни на что такое не намекал, а они так долго проговорили ни о чем.

– Ты, правда, не знаешь? – Панахеси вдруг обернулся и впился в него долгим взглядом, словно пытался сказать: невинное и прекрасное лицо тебя не спасет. Потом он заметил вдруг шрам на лбу Таора, под растрепавшимися волосами. Его рука на миг метнулась ко лбу юноши, но он сразу же понял свою оплошность.

– Ну и волосы у тебя! Уложены, как у женщины. И цвет даже не воронова крыла, а темнее, чем египетская ночь, – пробурчал он. – С такими длинными волосами тебя бы в ночи никто и не рассмотрел, если бы ты вдруг попытался проникнуть в темницу и освободить узника. Я хорошо изучил тебя за прошедшее время, в тебе достаточно безрассудства для такого опрометчивого поступка.

Таор ничего не ответил на оскорбления. Просто не было смысла. Визирь разрывался сейчас от ненависти к нему. Казалось, что этого пожилого человека в роскошных одеяниях стоит искренне пожалеть. Давно затаенная злоба не давала ему покоя.

– Не считай, что если ты что-то такое сделал, то тебя спасут красота, недавняя слава или заступничество царских дочерей, сейчас решают не они.

– Тогда кто? – Таору неприятно было ощущать на себя взгляд, который будто осуждал его за то, что у него такое чистое и открытое лицо.

Панахеси ничего не ответил. Кажется, ему тоже было неприятно, что над ним установлен контроль какого-то важного лица. Для него это, наверняка, было оскорблением. Его гнев все кипел. А рядом не было даже слуг, на которых можно сорваться, только красивый наивный парень, которому фараон так глупо оказал неслыханные почести.

– Ты знал того человека до того, как он напал на тебя, может, путался с ним, выпивал за компанию?

– Точно нет.

В словах Таора невозможно было уличить лжи, а так хотелось бы. Панахеси гневался все больше, но даже стены были более податливы, чем этот парень.

– Он оказался совсем не так прост. Не какой-нибудь безумец, случайно накинувшийся на первого встречного. Не стоило просить о его помиловании.

– И наказывать его было не за что, ведь он же меня не убил.

Разумный довод не смягчил визиря.

– Я, кажется, уже тебе говорил, что такие лица, как ты или я, не распоряжаемся сами собой, мы косвенные представители царской власти, но поднявший руку на нас, все равно, что поднял ее на того, кто сидит на троне. Когда ты возмужаешь и поднаберешься ума, то станешь понимать такую взаимосвязь, если только доживешь до этого.

Опять оскорбление и колкий намек.

– Смерть не должна пугать представителей царской власти, что в мирное время, что на войне, – в тон ему ответил Таор.

– А врагов фараона?

Таор не нашелся, что ответить. Панахеси снисходительно пояснил:

– Есть опасные группы лиц… ты не ходил с ночными дозорами по Фивам, поэтому ни о чем не подозреваешь. Люди, которые гнездятся в злачных местах, в заброшенных храмах, собираются на пустырях… Они все еще поклоняются старым богам, эти отступники. Их немного, но они, как шакалы. Им противна власть Эхнатона и Атона, как единого целого с ним. Они жаждут возвращения старых традиций и готовы сделать все, чтобы навести беспорядок. Нападавший на тебя был из них. Его единомышленники, по всей видимости, они нашлись даже во дворце или просто появились из пустоты, чуть было не организовали его побег этой ночью. Ты начинаешь что-то понимать?

– Все, кроме одного. Почему некто с такими далеко идущими планами хотел устранить именно меня? Разве от меня хоть что-то зависит? Не я в стране принимаю какие-либо решения.

– Все так… – визирь вел его к лобному месту, располагавшемуся между темниц. Там было непривычно много стражи. Ожидал палач. Узника уже привели и поставили на колени перед плахой, так что за опушенной головой было не рассмотреть даже его лица. Но Таор и так помнил непреклонный, слегка одержимый взгляд карих глаз. Но где же тот самый представитель фараона, от которого зависит окончательное решение. В рядах стражи стояли лишь простые охранники. Не было никакой важной особы в паланкине и никакие рабы с опахалами не ждали таковую у почетного места. Разве только в высоких арках над темницами кто-то стоит и наблюдает. Таор глянул туда, но глаза ему ослепило солнце. Странно, оно ведь светит не с той стороны здания, и, тем не менее, ему было очень больно от слепящего света.

– Меня ждали, чтобы посмотреть на казнь? – Таор был неприятно изумлен.

– Нет, – мрачно сказал Панахеси. – Мне велели задать тебе всего один вопрос.

– Да?

– Этот человек, – визирь указал жестом на осужденного. – По сути, он тебе чужой, ты его не знаешь, не хочешь его дружбы, не ждешь от него каких-либо выгод.

– Все так! И насколько я знаю людей, он не похож на преступника. Вся его вина в том, что он напал на меня. Вероятно, он в тот день выпил лишнего или его рассудок помутился от чего-то еще. Я бы простил его, если б это зависело от меня.

– А, зная, что отныне несешь ответственность за него, и если он действительно окажется преступником, заплатишь за него всеми царскими дарами и собственной головой, ты все еще будешь продолжать настаивать на его прощении?

– Разумеется, – Таор ответил, не раздумывая. Он не полагал, что от его слов в действительности что-то зависит, но Панахеси с яростью закусил губы. Он глянул в высокую арку, откуда и вправду кто-то наблюдал.

– Так тому и быть, – слова стоили ему неимоверных сил.

Палач убрал топор от беззащитной шеи.

– Его отпустят, раз ты так желаешь, – Панахеси опасливо смотрел вверх. – Но мои люди проследят за ним, если он вернется назад в какое-либо разбойничье логово или снова совершит какой-то проступок, пусть даже мелкую кражу ломтя хлеба, то я тут же об этом узнаю, и расплатишься за это ты.

– Пусть так, – Таор скрестил руки на груди и посмотрел на нервного человека, как на насекомое.

Одна жизнь спасена. Это больше, чем он мог сделать на последней войне. Там было не спасти никого.

– Но зачем тебе это надо? – спросил какой-то голос извне.

И Таор неожиданно смутился, потому что не знал, что на это можно было ответить. Так было правильно. Это все, что приходило ему на ум. Сложнее было сохранить чью-то жизнь, чем ее отнять. Уж он-то это знал. Его меч на войне разил без пощады. Головы врагов слетали с плеч, как если бы он косил сухие стебли. Жнец смерти. По воле фараона и выбора судьбы. Это было его предназначение. И, по сути, оно тоже было правильным, свою землю и свой народ нужно защищать, но сейчас, оглядываясь назад, он вспоминал, что его руки в крови.

– Так это вина заставляет тебя чем-то жертвовать?

Он отрицательно покачал головой, хотя даже не был уверен, что кто-то это произнес. Дело было совсем не в чувстве вины. Что-то внутри, глубоко в сознании, не позволяло ему творить зло, если только от этого зла не зависело сохранение благополучия населения целой страны. Вот тогда он мог брать в руки меч и сражаться.

Мерира смотрел на него так, как будто нашел что-то такое, что давно искал, что-то редкое и дорогостоящее. Таор не мог избавиться от ощущения, что это он сейчас стоит на коленях, и к его шее подносят лезвие меча. Любопытно, если б он оказался в таком положении, то за него бы кто-то заступился? Вроде бы ответ был однозначным. Таор знал, что ему не на кого рассчитывать. Это и делало его непобедимым в любом бою. Он полагался только на себя. Зато другие могли смело положиться на него.

– Вы тоже считаете меня очень глупым? – тихо спросил он у жреца, когда Панахеси отошел отдавать приказы стражам.

Мерира ответил весьма обтекаемо.

– Полагаю, кого-то такого, как ты боги создали специально для того, чтобы поддержать хрупкое равновесие во всем мире, а не только в Верхнем и Нижнем Египте.

Таор его не понял, а кто-то наверху, кажется, ударил о стену кулаком, и кулак этот, должно быть, оказался железным. Так как от его удара мелкое крошево рассеченного камня посыпалось с высоты.

Когда ночь сменяет день

– Не такой, как все! Другой! Недоступный! Его поведение необъяснимо! Он не похож на всех людей по всем сторонам света, какие только есть!

Слова звучали где-то за спиной, будто шептались завистливые дети. Такие шипящие голоса и удары кулачков о стену, почему-то подобные звуку крошечных молоточков, сильно напоминали о детских проказах. Он и сам развлекался, когда был ребенком, но не помнил таких злобных игр, особенно за спиной у взрослого.

– Будь он проклят за его великодушие!

Таор даже не обернулся, чтобы посмотреть на маленьких хулиганов. Откуда возле темниц вообще взялись дети? Вероятно, это были сироты-попрошайки или те, кто пришел навестить преступников-родителей. Других предположений в голову не приходило. Детей из гарема ни за что не пустили бы играть здесь. От игр нормальных детей не могло веять такой жестокостью.

Может, стоит остановиться и дать им подаяние, чтобы они не злились так на жизнь и случайных прохожих. Таор обернулся и швырнул пригоршню мелких монет, надеясь, что дети налетят на них и отвлекутся на время от ехидных замечаний. Монетки дождем посыпались на каменистую почву. Ощущение было таким, будто Таор кинул их прямо кому-то в лицо. Но ведь ни одного ребенка рядом и близко не оказалось. Только какие-то черные животные, похожие на диких кошек, скалились на него из-за углов, обнажая зубы, похожие на острые иголочки. Хоть о богине Бастед и требовалось забыть, но ее священные животные все еще встречались в уголках дворца, и к ним относились с прежним уважением. Но эти… Таор в жизни еще не видел таких уродливых кошек.

– Ты откупаешься от собственных бед? – это был Сменхкара, похоже, он прогуливался недалеко от места казней в поисках любопытных зрелищ. Таор даже не понял, говорит он сейчас с насмешкой или его и вправду заинтересовал странный жест.

– Говорят, кинуть пригоршню мелочи в пустоту – это самый легкий способ обмануть злобные силы и откупиться от собственных несчастий, – лукаво сверкнув глазами, пояснил царевич.

– Кто говорит? – с глупой прямотой военного осведомился Таор и тут же пожалел о своей простоте.

– Не важно! – взгляд Сменхкары стал еще более загадочным.

– И где же теперь можно заметить злые силы, если страна подпала под покровительство самого солнца. Странно, что в Египте все еще наступает ночь, что день не сделался вечным.

Уловил ли царевич легкий сарказм в его речах. Сменхкара сегодня был нарядно одет в белое. На обнаженной груди вились ожерелья, среди которых яркой каплей крови выделялся тот же самый камень-гранат. Мощные руки были охвачены многочисленными браслетами, косички в волосах расплетены, на лбу массивный обруч. Таор никогда не обращал внимания на мужскую или женскую внешность, но сейчас невольно позавидовал. Царевич стал куда прекраснее, чем при их последней встрече. Когда Таор уезжал на войну, его друг был совсем другим. А теперь изменения казались не только внешними. Глубоко в изумрудных глазах Сменхкары плясали какие-то насмешливые искры, как будто он глубоко насмехался над тщетностью существования всех людей в целом и каждого в отдельности. Это было неприятно. Таор ощутил со стороны друга молчаливую, но обжигающие насмешку и над собой.

– Ты хотел посмотреть, как кого-то казнят?

– Я разочаровался, – с усмешкой признал Сменхкара. – Тебе не кажется, что было бы справедливым, когда спасаешь преступника, подставить собственную голову под топор, чтобы людям было, на что посмотреть.

– Ты хотел, чтобы вместо него казнили меня?

– Я хотел посмотреть, как голова слетает с плеч, и паразиты слизывают кровь с обрубка шеи.

– Я насмотрелся на такие зрелища на войне, не нахожу в них ничего достойного внимания.

– Значит, ты смотришь не с того угла, с какого следует.

И, правда, Смехкара изменился. Перемены были куда разительнее, чем вначале подумал Таор. Прежде он не произнес бы такого вслух.

– Я не вижу ничего плохого в смерти и ее атрибутах. В конце концов, каждому фараону начинают строить пирамиду еще при жизни, – попытался смягчить тему Таор.

– Это только потому, что ты еще не знаешь, что ожидает по ту сторону смерти.

– А ты знаешь?

Сменхкара вдруг рассмеялся, легко и заразительно. От этого смеха мурашки пробегали по коже.

– Когда-нибудь я многое тебе покажу, – пообещал он. – Но не сейчас. Пока ты слишком привязан к жизни и живым людям.

– Я не привязан ни к кому.

– Странное заявление для воина, готового подставить собственную голову под топор, чтобы избавить от смерти напавшего на тебя. Прости, но я удивляюсь, как при таком милосердии тебе вообще удалось одержать победу на войне. Будь я фараоном, я ни за что не осмелился бы доверить тебе управлять моими войсками.

– Ну, ты же не фараон.

– Верно, – Сменхкара остановился так, как будто это его удивило. Можно подумать, что некто невидимый, обладающий властью, только что пообещал ему совсем другое. – Пока… хотя какая разница? Страной, по сути, управляет не царь, а сам Атон.

– Разве теперь их не принято почитать одним целым? – Таор успел узнать о том, что имя Эхнатона принято писать в картушах и произносить в гимнах так, чтобы стереть хрупкую границу между ним и богом.

– Любовники становятся целым, но ненадолго. Что-нибудь их непременно разъединяет, как бы близки они не были, – задумчиво проговорил Сменхкара.

– Ты о чем? – не понял его Таор, но царевич не стал отвечать. Он стоял и смотрел в пустоту, будто видел там что-то такое, чего никто другой не замечал. Алый камень на его шее напоминал кровавую слезу. «Зерно граната» – Таор невольно дал рубину это название. Уж очень похоже.

– Знаешь, она говорит, что должен быть один человек, который по ценности превосходит все народы и племена, созданные богом. И когда этот человек будет обнаружен, его нужно будет либо уничтожить, либо сделать единственным равным ей. Что если этот человек я? – Сменхкара коснулся камня, висящего у него на шее, с какой-то надеждой.

– Она? – переспросил Таор. Он, точно, не ослышался. Услышит ли он имя, как тогда на ночном празднестве? Присутствовал ли Сменхкара на той странной кровавой церемонии, нарочно проводимой в неурочное время? Видел ли он там ее с роскошными крыльями и лицом по красоте подобному ослепляющему солнцу?

Таор ощущал палящую жару, хоть они и стояли в тени. Казалось, что она его сожжет.

Сменхкара молчал, как если бы на его губы был наложен какой-то запрет. Нельзя говорить на какую-то определенную тему, нельзя произносить чье-то имя. Нельзя! Нельзя! Нельзя! А что же, вообще, можно в этом дворце? Только славить Атона. Вполне разумно, если учесть, что страна, в которой он воцарился – это сплошь жара и раскаленный солнечный свет. Но ведь за жарким днем непременно наступит ночь. И если бог солнца был действительно так велик, он бы затмил ее собой. Значит, он не так уж силен, раз тьма все равно приходит? Или же ему просто для чего-то нужна эта тьма, и он не хочет ее прогонять насовсем? Ведь ее покров необходим для каких-то тайных замыслов.

Таор не забывал о своем желании тайно побродить ночью по улицам Фив и посмотреть, что происходит с наступлением сумерек. Он был уверен, что обнаружит там немало интересного.

– О чем ты вообще хотел со мной поговорить? – спросил он молчавшего Сменхкару.

– Я обеспокоился появлением конкурента, – честно признался царевич. Как дико это прозвучало.

Таор изумленно посмотрел на него.

– Конкурента в чем?

Сменхкара деланно рассмеялся, словно поймав себя на том, что слишком много сболтнул.

– Понимаешь, кое-кто из царских дочерей не прочь, чтобы ты стал их женихом. Представляешь, как это может тебя вознести. Естественно, ты даже можешь в итоге стать мне соперником.

Не те слова! Вначале он завел речь совсем не об этом. Таор чуял ложь и притворство. Тема удачно скомкана. Один страх подменен другим, надуманным и наименее вероятным.

– Мне не хотелось бы жениться.

– Почему же?

– Я не гожусь для брака.

– И ты бы легко отказался от красивой девушки, если бы она подошла к тебе и сделала выгодное предложение?

– Легко!

– Так чего же ты хочешь? – недоумевал царевич.

Таор пожал плечами.

– Если бы у меня было всего одно желание, то я бы пожелал, чтобы мир стал лучше. Чтобы собеседники перестали оскорблять друг друга на словах или лгать.

– Но это противоречит природе самих людей.

– Значит, в мире, где добро и искренность победили бы все злые качества человеческой природы, жить стало бы намного уютнее.

Сменхкара не нашелся, что ему ответить. А Таору показалось, что кто-то снова ударил о стену кулаком, да так, что посыпалось крошево. Напрасный страх! У человека не может быть таких сил. Даже целой армии будет стоить труда проломить стену. Хоть каменное крошево посыпалось на него сверху сегодня уже не в первый раз, Таор даже не насторожился. А следовало бы! Всего за миг они прошли под колонной, по которой пошли трещинки, и вдруг за спинами у них раздался оглушающий грохот.

Таор изумленно обернулся. Колонна рухнула. Всего одна, но трещинки уже дальше шли по стене.

– Бежим! – предложил он царевичу, но Сменхкара стоял и смотрел с такой самоуверенностью, будто некие высшие силы дали ему твердую гарантию его полной безопасности в любой ситуации.

– Нужно позвать на помощь!

– Не волнуйся, ты так! Даже если все темницы рухнут, погребая под собой и узников и стражей, то будет не лучший кусочек мира, который погребен.

Таор удивился таким безразличием, хоть и раньше слышал нечто подобное.

– А что же лучшее в нашем мире.

– Пирамиды, – не задумываясь, произнес Сменхкара. – Потому что там не о чем волноваться и некого больше ждать.

– А ты кого-то ждешь? – Таор думал, что можно предпринять, чтобы помочь сбежавшимся на грохот людям. Он спросил лишь из вежливости, но Сменхкара загадочно ответил.

– Да я жду. С каждым приходом темноты я начинаю ждать.