Текст книги "Женщины в политике. От Семирамиды до Дарьи Дугиной"

Джиджек-хатун. Жена двух ханов у истоков золотоордынской династии

По похожей дороге междуусобиц и скорби прошла, например, Джиджек-хатун, судьба которой была тесно связана с целой чередой ханов, менявших друг друга в первые десятилетия Золотой орды: Берке, Менгу, Туда-Менгу, ТулаБугой и Токтой.

Став второй и, судя по всему, любимой супругой Берке – младшего брата знаменитого разорителя Руси Батыя – Джиджек рано овдовела. Однако её повторно взял замуж племянник Берке – Менгу-хан, при котором Золотая орда из улуса превратилась в отдельное государство, независимое от центральноазиатской метрополии. Редкий случай, чтобы нового правителя привлекла супруга предыдущего! Возможно, Джиджек была настолько хороша собой, что степные вожди действительно влюблялись в неё один за другим. Однако более важным кажется другой мотив основателя Золотой орды – Менгу рассчитывал обрести во вдове своего предшественника опытного лоцмана в море монгольских политических страстей: спутница Берке знала об этом больше многих других. Не случайно Джиджек-хатун стала старшей среди четырёх жён Менгу-хана и обрела бесспорный авторитет среди всей ордынской знати от Днестра до Иртыша.

Сильной стороной Джиджек оказался её религиозный выбор. Тогда среди степных кочевников, чьи предки исповедовали культ Неба-Тенгри, а некоторые – несторианство, начал быстро распространяться ислам. Джиджек-хатун не просто стала правоверной мусульманкой лично, но создала, если так можно выразиться, «неформальный клуб» последователей Мухаммеда среди монгольских аристократов. К её мнению прислушивались новообращённые мусульмане из разных родов, что делало старшую супругу властителя Золотой орды незаменимой фигурой в переговорах. Этот политический вес пригодился правоверной ханше после смерти второго мужа в 1280 году, когда бразды правления забрала оппозиция, в частности, когда беклярибеком (премьер-министром) Золотой орды был назначен опальный Ногай. Казалось бы, вчерашний диссидент мог избавиться от Джиджек, но он предпочёл сохранить с ней хорошие отношения и неспроста. Ногай имеет право считаться подлинным Макиавелли Центральной Азии – целое десятилетие он выступал фактическим правителем Золотой орды, менявшим ханов по своему усмотрению. В частности, переворот 1287 года, когда на место Туда-Менге пришёл Тула-Буга, был организован Ногаем не без помощи Джиджек-Хатун и её связей с лидерами исламских общин.

Спустя три года отношения Ногая с Тула-Бугой обострились, и глава исполнительной власти снова прибег к помощи Джиджек-Хатун, в надежде посадить на ханскую кошму шестнадцатилетнего Токту, в податливости и зависимости которого не сомневался. Но, в этот раз сама многоопытная ханша оказалась лишь орудием в интриге «азиатского Макиавелли». Ногай притворился смертельно больным: набрав перед приходом Джиджек полный рот свежей конской крови, пожилой «премьер» лежал в углу юрты, периодически отхаркивая большие сгустки. Поверив, что её визави одной ногой уже стоит в могиле, авторитетная вдова основателя Золотой орды лично пригласила Тула-Бугу с ближайшими сподвижниками к «одру умирающего», чтобы накануне кончины они могли примириться и в согласии проводить ордынского ветерана в мир иной. В других обстоятельствах Тула-Буга ни за что не явился бы в шатёр Ногая с малой охраной, но тут потерял бдительность. Хан и трое его братьев-соправителей приехали прощаться с влиятельным соперником и почтительно выслушать его последние наставления, но прощаться им пришлось с собственной жизнью. В результате коварной расправы ханом стал Токта, сын Менгу от другой жены, которому Джиджек приходилась гаремной мачехой.

Очень скоро старая ханша стала жертвой своей недальновидности – послужив против собственной воли воцарению пасынка, она была задушена по его приказу. Токта оказался отнюдь не слабовольной марионеткой, на что рассчитывал притворщик Ногай. Молодой хан беспощадно расправился со всеми возможными конкурентами, а, в конце концов, уничтожил и Ногая, хотя для этого Золотой орде пришлось погрузиться в первую междоусобную гражданскую войну. Если бы Джиджек-хатун могла наблюдать последующие события, такая развязка вряд ли могла её удовлетворить – линия её потомков в династии была безвозвратно пресечена.

Тайдула. Эквилибр в карусели переворотов

Но даже биография Джиджек может показаться сентиментальной мелодрамой по сравнению с жизненным путём ещё одной золотоордынской ханши – Тайдулы, угодившей в гарем правящей династии на полвека позже. Так же, как её предшественница, Тайдула стала второй женой – в её случае у повелителя Золотой Орды, легендарного Узбека, «Юстиниана» степного царства. Так же, как Джиджек, она сумела отвоевать сердце владыки у первой жены, что арабские летописи объясняют её удивительным искусством любви – «каждую ночь представать перед мужем в образе девственницы». Современники пытались приписать эти чудесные метаморфозы физиологии Тайдулы, но здесь также нельзя исключить её выдающихся артистических способностей, которые в полной мере проявились позже, в ошеломительных политических манёврах.

После десятилетия соперничества за кулисами гарема, Тайдула буквально выживает первую, старшую супругу Узбека из ханского дворца – несмотря на то, что ей противостояла дама императорских кровей, Мария-Байалун из семьи византийского василевса Андроника II Палеолога. Чувствуя себя отверженной в гареме мужа, Байалун напросилась сопровождать знаменитого арабского хроникёра Ибн Батутту в Константинополь, под предлогом повидать родных, и больше не вернулась в Сарай, где царила постылая разлучница.

Когда в 1341 году Узбек скончался, Тайдула не церемонилась, чтобы обеспечить власть своему любимому младшему сыну Джанибеку. Она организовала устранение не только сына своей беглой соперницы – Хызрбека, но и сплотила ордынскую знать на гражданскую войну против собственного старшего – Тинибека, который имел преимущественные права на ханский титул, но по каким-то причинам оказался в опале ещё при жизни своего царствующего отца. На протяжении шестнадцати лет Тайдула выступала как соправительница своего любимчика, нередко корректируя его решения. Так, когда Джанибек задумал обложить налогом Русскую православную церковь (что до этого в Орде никогда не практиковалось), Тайдула выдала русским епископам грамоту, подтверждающую ряд их привилегий. Будучи ревностной мусульманкой, умудрённая в политических хитросплетениях, ханша понимала, что церковь – самое святое для русских вассалов, и чтобы сохранить их лояльность, необходимо оказывать всяческое почтение к православному христианству. В этом вопросе она оказалась куда проницательнее мужа своей внучки, Мамая, который 33 года спустя вызвал праведный гнев русских данников и жестоко поплатился на Куликовом поле.

Как ни ужасно было воцарение сына Тайдулы Джанибека, переступившего через двоих братьев, но оно меркнет перед кровавым братоубийством, гарантировавшим в 1357 году трон для внука старой ханши – Бердибека. Он на пути к власти уничтожил двенадцать своих братьев: двоюродных, сводных и единокровных, включая одного младенца. Такая жестокость показалась чрезмерной даже свирепым степным воинам – спустя два года Бердибек погиб от руки мстителей. Сменивший его Кульпа не продержался и пяти месяцев. После такой вендетты потомство Узбека, обладавшее легитимными правами на власть в Орде, иссякло и ханская кошма оказалась вакантной.

Однако Тайдула, обладавшая колоссальными связями и влиянием среди ордынской элиты, ещё надеялась удержать под своим контролем дворец в Сарае, решившись на весьма неожиданный шаг. Не имея наследников, которых могла бы выдвинуть в качестве претендентов, пожилая ханша закрутила роман сразу с двумя наиболее влиятельными вождями кочевых племён – Наурузом и Хызром, предлагая каждому из них руку вместе с троном. В это время ей было минимум шестьдесят лет, но уверенность в своих чарах, подкреплённая недюжинным опытом государственного менеджмента, не покидала Тайдулу – ведь до сих пор ей всё удавалось! Формально этот «брачный аукцион» выиграл Науруз, показавшийся ханше более сговорчивым. Но тут она просчиталась: упрямый Хызр не сдался, и, опираясь на своих соплеменников из Прииртышья, сверг отвергнувшую его интриганку вместе с удачливым соперником. И Науруз, и Тайдула были казнены.

Уничтожение клана Тайдулы стало одним из первых драматических аккордов «Великой Замятни», во время которой ханы сменялись чуть ли не ежегодно и Золотая Орда, погрязшая в раздорах, начала клониться к упадку. «Великая Замятня», превратившая жизнь степняков в сплошную кровавую чехарду, подтвердила неприятную суровую истину: селекция наследников в каждом поколении детей из ханских гаремов, оставлявшая единственного законного претендента на трон, хоть и была негуманной, но далеко не самой трагической развязкой из возможных. Населению Орды было проще смириться с тайными убийствами в узкой группе ханских детей, нежели участвовать в непрерывной войне враждующих кланов, охватывающей всю страну. В похожих условиях и действия Тайдулы в Сарае, и действия Роксоланы в Стамбуле не выглядят из ряда вон выходящей персональной жестокостью, а укладываются в жестокую логику своих обществ.

«Женский Султанат» и его супергероиня. Кёсем-валиде-султан

То, что правление могущественной Тайдулы, игравшей роль «серой кардинальши» при нескольких ханах, закончилось «Великой Замятней», перекликается с нетолерантными выводами некоторых турецких историков. Например, Ахмет Алтынай уверен в том, что упадок Османской империи был вызван «Женским Султанатом» – тем периодом в истории Турции, когда роль султанских жён и особенно матерей в управлении оказалась особенно значительной. Внешне это выглядит именно так: начиная с «Золотого века», когда Сулейман Великолепный приблизил к себе Роксолану-Хюррем, турецкие успехи оказываются всё менее и менее внушительными.

Однако считать причиной начавшегося упадка возвышение женщин – явная предвзятость. В эпоху «Женского султаната», с середины 1530‐х годов (успех Роксоланы) вплоть до начала 1660‐х годов, когда влияние женщин пошло на убыль, Османская империя всё-таки продолжала расти. Переломной точкой стало поражение под Веной в 1683 году, – хотя к тому времени в Блистательной Порте уже два десятилетия царил прочный патриархат. Падение продолжалось и дальше, из века в век, несмотря на политическую скромность последующих султанш. Поэтому искать причину заката великого государства Османов в феномене «Женского султаната» нелогично. Скорее, напрашивается другая закономерность: когда империя достигла своего величия, и к прямолинейным военным задачам добавились многочисленные и отнюдь не столь героические управленческие, в том числе – необходимость поддерживать равновесие между окружающими трон придворными группировками, в Стамбуле были востребованы специфические способности женщин-политиков.

Самой успешной и могущественной представительницей «Женского султаната» признана Махпейкер, вошедшая в историю под прозвищем Кёсем – «Любимица», главная жена султана Ахмеда. Иностранные свидетели отмечают исключительный такт Кёсем и её способность к тонкой психологической манипуляции своим властелином. Так, венецианский посол Симон Контарини отмечал, что «она сдерживает себя с большой мудростью от слишком частых разговоров с султаном о серьёзных делах и делах государства», делая вывод, что именно ненавязчивость Кёсем и демонстративное невмешательство в политику сблизили её с хозяином Османской империи, не терпевшим никаких посягательств на его единоличную власть. Вместе с тем, как признаёт другой посол, Кристоф Вальер: «Она может творить с султаном всё, что пожелает, и полностью завладела его сердцем, и ей ни в чём нет отказа». Так проявлялось гениальное женское умение управлять супругом исподволь, согласно русской поговорке «муж голова, жена шея», когда первенство мужчины не подвергается сомнению, но жена обладает возможностью повернуть ход его мысли в нужном направлении.

С Кёсем также принято связывать милосердные исключения из бесчеловечной логики гаремной вендетты. В частности, молва утверждает, что именно благодаря заступничеству своей фаворитки Ахмед совершил редкий акт гуманизма – сохранил жизнь брату Мустафе (в то время как, например, отец Ахмеда ради удержания власти расправился с девятнадцатью братьями). Похоже, долг помилованного наследника оказался платежом красен – сменив брата на троне, он оставил в живых Кёсем и её детей, всего лишь удалив их из дворца в весьма почётную ссылку. Правда, вчерашней султанше приходилось то и дело вскрывать заговоры враждебных партий, пытавшихся отравить её сыновей – но это были лишь интриги за спиной Мустафы, который ни разу не дал прямого приказа и даже намёка на убийство.

Это подвешенное состояние продлилось недолго. Условием выживания Мустафы во время царствования Ахмеда была практически полная изоляция в маленьком дворце Кафесе («Клетка»), где затворник свихнулся, год за годом опасаясь возможной казни. Чудачества сумасшедшего султана выглядели настолько нетерпимыми (так, он мог во время Большого Дивана начать срывать чалмы и дёргать за бороды почтенных вельмож), что вскоре Мустафу свергли. Законным преемником номер один у бездетного безумца оказался уцелевший по его милости племянник, несовершеннолетний сын героини нашей истории, Мурад. Тогда-то, в 1623 году, наступил звёздный час Кёсем – она стала валиде-султан (матерью императора) и фактической владычицей империи на много лет вперёд. Её более известной коллеге по гаремной власти, Роксолане-Хюррем, такого счастья не выпало – поэтому в исламском мире более почитаема именно Кёсем, а не Хюррем. Последняя обрела популярность, скорее, как романтический персонаж, а не как реальный политик, а Кёсем в самом деле правила величайшей державой западной Евразии – как при первом сыне Мураде, так и при втором – И брагиме.

Попутно заметим, что и в этом случае, как в ситуации с Мустафой, правительница проявила человечность, не позволив своему первенцу устранить брата-конкурента. К сожалению, приходится констатировать, что у милосердия в эпоху гаремных битв была своя оборотная сторона: выживший Ибрагим имел такую же расстроенную психику, как выживший Мустафа. Поэтому вслед за его воцарением не заставил себя ждать новый дворцовый переворот, приведший на трон шестилетнего внука Кёсем – Мехмеда.

Возникла коллизия – кто же теперь станет считаться валиде-султан: могущественная бабушка Мехмеда Кёсем или его молодая и неискушённая мама Турхан? Придворные нашли небывалое в истории Порты решение: Кёсем была объявлена «буюк-валиде», старшей матерью. Некоторое время эта иерархия действовала исправно, однако амбициозная Турхан не могла долго мириться с деспотизмом свекрови. Назрел конфликт, в котором Кёсем опиралась на янычарскую гвардию, а Турхан – на придворных евнухов и визирей. Гвардейцы высоко ценили султаншу, во время руководства которой турецкая армия овладела Багдадом и островом Крит. В случае прямого столкновения янычары, конечно, представляли более грозную и организованную силу, но противостояние разрешилось иначе – в одну из ночей 1651 года КёсемБуюк-Валиде-Султан была обнаружена в своей спальне, задушенная шёлковым шнурком. Так завершилось почти сорокалетнее правление женщины в империи Османов – исключительный случай для исламского мира! На фоне прочих мастериц гаремных интриг Кёсем выглядит терпимой и милостивой, но к ней самой милости не было проявлено.

Правда, победительница-невестка торжествовала недолго. В 1656 году янычары подняли очередной мятеж, и свергли Турхан, отмстив за свою любимую покровительницу. На этом закончилась эпоха «Женского султаната» в Османской империи.

У Цзэтянь. Первая феминистка на троне

Движение за равноправие женщин возникло в Европе в середине XIX века – так полагает большинство лиц, интересующихся обозначенной проблемой. Однако более пристальный взгляд позволит обнаружить первую попытку его зарождения на совершенно ином краю планеты и отнести на тринадцать столетий в глубину прошлого.

История У Мэй, вошедшей в анналы под императорским именем У Цзэтянь («Небесная государыня»), во многом напоминает биографии других победительниц гаремных турниров: головокружительная карьера от рядовой наложницы до любимой жены властелина, упорная подковёрная борьба «на вылет» с соперницами, раскрытие заговоров и превентивная ликвидация недоброжелателей, регентство при сыновьях… Но если Кёсем в Стамбуле или Тайдула в Сарае добрались по этой лестнице до статуса неформальных хозяек империи, «серых кардинальш» у трона коронованных сыновей, то У Цзэтянь обрела нечто большее…

Размеры гаремов при дворе средневековой китайской династии Тан намного превосходили то, с чем мы знакомы по хроникам Османской империи и Золотой орды. Возможно, это было связано с многолюдностью самой богатой империи Средних веков (от названия монет которой – «Тан Гао» – «Печать династии Тан» происходят и тюркское слово «тенге», и русское «деньги»). Как бы то ни было, наложниц у китайских владык было столько, что не до всех даже доходила очередь и не каждой выпадало счастье хотя бы однажды побывать в покоях «Сына Неба». Как раз на такой периферии гарема императора Тай-Цзуна оказалась тринадцатилетняя девочка У Мэй. Из года в год, ожидая вызова к господину, она не теряла времени даром: упорно училась, осваивала сложную систему иероглифов и, благодаря полученным знаниям, стала выполнять функции секретаря в придворной бюрократической системе. «Серая мышка» императорского гарема оказалась не обычной зубрилкой: в будущем У Мэй добавит в китайскую письменность около тридцати авторских знаков, некоторые из которых применяются до сих пор.

В 649 году Тай-Цзун умирает, и всех его жён и наложниц, согласно обычаю, отправляют в буддистский монастырь. Казалось, судьба девушки, не знавшей ещё радости материнства, предрешена навсегда. Однако история распорядилась иначе. Оказалось, что У Мэй приглянулась сыну императора, ещё будучи «на скамейке запасных» в гареме его отца. Звёзды сошлись как нельзя более удачно: как раз этот сын, Гао-Цзун, оказался первым претендентом на трон. Получив бразды правления, новый император зачастил в удалённый монастырь, навещая старую знакомую. В 654 году Гао-Цзун совершил эпатажный шаг – вернул в Запретный Дворец отцовскую наложницу, да ещё сделал её собственной женой. Дальше события понеслись галопом: миновал всего год, а прежние жёны и фаворитки были уже удалены от императора. Безраздельной госпожой его сердца стала У Мэй. Всего за пять следующих лет счастливица, не мешкая, расправилась со всеми, кому такой оборот событий показался недостойным императорского двора.

Вскоре в империи Тан вводится неслыханный прежде титул «два государя», которым называют одновременно и повелителя Гао, и повелительницу У. При этом никто из придворных не смеет сомневаться, кто в этой паре выступает под «номером один». Конечно, государыня У, которая назначает и снимает министров, отправляет полководцев на завоевание Кореи и Тибета, ведёт переговоры с послами кочевых племён, осаждающих Великую стену, казнит и милует…

Прожив почти тридцать лет с послушным мужем, У становится вдовой. Два её сына уже совершеннолетние, и старший Чжун-Цзун имеет все права на китайский престол. Однако авторитет вдовы покойного императора оказывается сильнее законов и традиций трёхтысячелетней цивилизации. Она отправляет старшего сына в ссылку, назначая на царствование более покладистого младшего, Жуй-Цзуна, которого шесть лет спустя тоже удаляет из дворца. В 690 году, в возрасте 66 лет, неутомимая женщина ломает все стереотипы и объявляет императрицей себя саму, присваивая императорское имя У Цзэтянь и императорский титул Хуанди. Это, пожалуй, первый такой случай не только в Китае, но и на всей планете Земля. Да, женщины возглавляли империи и прежде У Цзэтянь, – всем известны, например, древнеегипетские царицы Хатшепсут или Клеопатра, – но они восходили на трон по законам наследования. В отличие от них, Небесная государыня взяла власть, как в известной революционной песне, «своею собственной рукой», поднявшись из наложниц пятого разряда до высот «Сына Неба».

Только ли потому, что «Небесная государыня» разрушила мужскую монополию на власть, мы несколькими абзацами ранее объявили её первой феминисткой? Нет, не только. Она всячески подчёркивала достоинства женщин и стремилась создать некое подобие женского движения. Так, по указанию У Цзэтянь был составлен подробный свод биографий всех китаянок, отличившихся в прошлом своей страны. В 666 году повелительница У организует особое женское паломничество на священную гору Тайшань. Наконец, под её влиянием лидеры китайского буддизма вносят внезапную новеллу в религиозные догмы: мол, ожидаемый верующими Будда Матрейя должен воплотиться не в прежнем мужском, но в женском образе. Читатель, наверное, уже догадывается, кто вскоре после оглашения этого богословского открытия был объявлен воплощением Матрейи? Конечно, императрица!

При всём подчёркнутом внимании к равноправию женщин, при всей озабоченности женским вопросом, сама У Цзэтянь отнюдь не была эталоном типичных женских качеств, в частности – не отличалась ни добросердечностью, ни родительской привязанностью. По количеству казнённых и низверженных её правление может состязаться с эпохами самых брутальных императоров Поднебесной. В частности, она не остановилась перед уничтожением своих внука и внучки, всего лишь за переданные доносчиками критические слова в адрес царствующей бабушки. Причём по китайским обычаям для этой мрачной миссии императрице даже не понадобилось прибегать к услугам палача – достаточно было выслать соответствующие предписания, и дисциплинированные подданные, невзирая на степень родства, даже не пытались прекословить и собственными руками совершали самоубийство. Не подписывать такой же указ о самоубийстве родного сына хозяйку Поднебесной весьма радикальным способом убедил верный слуга А Цзиньцзюн – самоотверженный правдоискатель на глазах императрицы вспорол себе живот в знак доказательства невиновности оклеветанного царевича.

Когда старческая подозрительность У Цзэтянь достигла гомерических форм, китайская аристократия решилась на переворот. Фавориты императрицы были убиты, трон передан вызванному из ссылки старшему сыну «Небесной государыни», а сама она… всего лишь отправлена «на пенсию», доживать век в роскошном имении на окраине столицы. Правда, «воплощённая Матрейя» не вынесла отставки и очень скоро вернулась на небеса. Такая реакция тоже характерна скорее для мужчин, чем для женщин: представительницы прекрасного пола, уйдя на заслуженный отдых, как правило, не унывают и посвящают себя заботе о потомках, зато у мужчин потеря социального статуса частенько заканчивается быстрым кризисом и смертью. Это ещё одно подтверждение того, что «первая феминистка» была не столько «суперженщиной», сколько «крутым мужчиной в юбке», всю жизнь силившимся исправить «ошибку природы» и вырваться за рамки своего гендерного предназначения. Такое противоречие, впрочем, порой преследует и современных активисток женского движения.