Текст книги "Практически невиновна"

Глава 7

От Илюши Здоровякина Отелло отличался лишь некоторой смуглостью кожи. Других различий между этими двумя измученными мужчинами не было.

Единственный друг, способный облегчить страдания ревнивца, был далеко – где-то в Европе. Прошлым летом Валдаев отправился во Францию к Лизе Виноградовой. Та, получив в наследство квартиру в Париже, исправно курсировала между двумя странами. И однажды Александр, не в силах одолеть тоски очередного расставания, выправил визу и устремился за девушкой на чужбину. Да там и сгинул.

Любимая кошка Пульсатилла тоже отправилась в Париж. Она пересекала границу в дорожном саквояже, исполняя роль мехового манто. Пушистое манто моргало глазками в темноте баула среди валдаевских свитеров и рубашек. А когда таможенник сунул экзаменующую длань в недра увесистой сумки, его лицо преобразилось: глаза наполнились ужасом, рот приоткрылся, слюна закипела в уголках губ. Ошизевшая от тряски, Пульсатилла бросилась на инспектора с возмущенным шипением: «Руки прочь от комиссарского тела!»

Александр, способный найти выход из любой ситуации, каким-то образом убедил таможню, что персидская красавица – медицинское снаряжение (пояс от остеохондроза), необходимое инвалиду Валдаеву по жизненным показаниям. Пульсатилла, настроившаяся на роль драгоценного палантина, а затем низведенная до уровня пояса от остеохондроза, целую неделю дулась на хозяина за оскорбление ее меховых достоинств.

Семья Здоровякиных ждала возвращения Валдаева и Лизы из Парижа с нетерпением. По заявлению Александра, Лиза пробудила в его душе чувства, отличные от тех, что пробуждали предыдущие восемьсот – девятьсот девушек. Иными словами, закоренелый холостяк и отпетый донжуан Валдаев решил жениться. Свадьбу предполагали справить в родном городе. Но летели месяцы, а Валдаев и Лиза все не возвращались из Франции.

Саша периодически названивал из различных точек географической карты, сообщая другу, где находится: на мосту Риальто в Венеции, у замка на берегу Рейна, на набережной Круазетт в Каннах, в голландской деревушке… Рассказать о семейной жизни Александр обычно не успевал, то у него кончались деньги на сотке, то свободное время, отведенное для телефонной болтовни. Лиза вообще не звонила, ей было некогда – она училась на курсах, сертификат которых позволил бы ей открыть собственное дизайн-бюро. Очевидно, Париж испытывал острую нехватку дизайнеров.

«Почему они такие скрытные? – обижалась Маша. – Мы ведь друзья! Мы волнуемся за них!»

«Представь, как необычна ситуация для Валдаева, – объяснял Илья. – Его впервые захомутали. Он немного того. Шокирован. Никак не придет в себя от свалившегося на него семейного счастья».

Сейчас Илья мечтал поговорить с другом, пожаловаться на жизнь, на поведение Марии, спросить совета. Но звонить на мобильник Валдаева было очень дорого. Оставалась надежда на другие современные средства коммуникации.

Илья подсел к компьютеру. Этот компьютер, подключенный к Интернету, был специально переставлен к окну. Когда начальство в лице полковника Алимова вваливалось в дверь кровожадным монстром, подчиненные успевали придать картинке на мониторе удобоваримый вид. Частенько дисплей загромождали голые красотки в различных позах, что, несомненно, ранило бы чуткую душу Зуфара Алимовича.

Здоровякин надеялся пообщаться с Валдаевым по ICQ, в народе называемой «аськой». Валдаев сразу же откликнулся на электронный призыв Ильи. В его послании сквозила присущая ему нежность и ласка в отношении друга.

«Бонжур, парнокопытное!» – написал он.

«Маша изменяет мне с одним типом», – бабахнул без подготовки Илья. Если бы они разговаривали вживую, он, как культурный мальчик, сначала осведомился бы о здоровье Саши, о здоровье Лизы, о погоде в Европе и т. д. Но каждую фразу нужно было «наколачивать» двумя негнущимися пальцами по клавиатуре, да еще и ждать минуту-две, пока придет ответ. Поэтому Илья не тратил время на всякие куртуазные предисловия.

«Замочи уродца», – коротко посоветовал Александр. Очевидно, ему тоже было лень писать длинные предложения.

Здоровякин задумался. А ведь друг прав. Вместо того чтобы скрежетать зубами, нужно было элементарно выяснить, что за фрукт этот Вепрецкий. Сотрудник Главного финансового управления обладминистрации? Возможно, удастся раздобыть на него компромат и на самом деле «замочить» мармеладного уродца – пусть не буквально, а в образном смысле.

Вскоре пришло дополнение:

«Маша не изменяет. Она провоцирует. Она жалеет о разводе и ждет от тебя решительных действий».

Илья восхитился проницательности Валдаева. Он был гениальным знатоком тончайшей архитектоники человеческой души. Не важно, что тысячи километров отделяли Александра от Маши, Ильи и Вепрецкого. Он вспарывал пространство лучом мысли и делал потрясающие в своей психологической глубине выводы.

И еще дополнение:

«Здоровякин, кончай лежать на берегу жирной русалкой. Не жди у моря погоды! Шевелись, вибрируй. Восстанавливай семью!»

Этим-то и был хорош любимый друг Валдаев: от него всегда можно было получить четкие инструкции, как выпутаться из сложной ситуации. Здоровякин воспрял духом.

Если уж прирожденный полигамист Валдаев ждет от него решительных действий в плане восстановления семьи, если у него и мысли не возникает посоветовать Илье: «Наплюй и живи свободно!» – значит, он, Илюша Здоровякин, стопроцентный семьянин, обязан вернуть Марию.

«Убью гада!» – вновь подумал он о Вепрецком.

– Алиса, открой! – послышалось за дверью.

Вика вскочила с дивана. Она валялась на нем уже битый час, наслаждаясь бездельем. Чем заниматься в облике Алисы Горностай, она не представляла. На домашний телефон, оборудованный автоответчиком, частенько звонили из кофеен и благотворительного фонда, требовали встреч, консультаций, советов. Но Виктория не считала себя компетентной в вопросах, запросто решаемых Алисой, поэтому предпочитала маскироваться под отсутствующую. Восемь сообщений, произнесенных властно и одновременно нежно, оставил мужчина, баритон которого заставлял трепетать. Похожий голос звучал сейчас за дверью.

Волнуясь, Вика открыла дверь. И тут же поняла, что голос на автоответчике и массивная фигура незнакомца имеют одного обладателя. Виктория сразу узнала в холеном, сытом мужчине Геннадия Климовича Боровикова. Его лицо было хорошо знакомо всей области. Редкие новостные программы местного телевидения обходились без упоминания этой колоритной личности.

Едва была устранена преграда в виде двери, Боровиков без лишних слов устремился к Виктории и сжал ее в объятиях.

Вику, к счастью, никогда не душил питон, но теперь она в подробностях представляла себе данный процесс. У нее перехватило дыхание, а Геннадий Климович продолжал смыкать кольца.

– Малышка, я соскучился!

– Подождите, – пискнула заживо похороненная под его тушей Виктория.

– Я только что прилетел. Почему ты не отвечаешь на звонки? Почему отключила сотовый?

Боровиков осыпал лицо Вики поцелуями, и довольно приятными, так как был гладко выбрит и вкусно пах. Но, учитывая его напор и агрессивность, новенькой Викиной челюсти с жемчужными зубками грозил перелом.

– Минутку! Подождите! Я все объясню! – мяукнула она, неэффективно отбиваясь.

– Мы на «вы»? Это игра? Эй, малыш! Что-то ты сама на себя не похожа!

Боровиков наконец-то закончил приветственные лобызания, оставил раздавленную Викторию тихо сползать по стене и прошел в комнату.

– Итак, ответь, почему ты не отвечала на мои звонки? – Боровиков по-хозяйски тыкал пальцем-сарделькой в кнопки автоответчика, прослушивая сообщения. Потом он полистал журнал, отбросил его в сторону, пошуршал бумагами на столе и развалился в кресле, призывным жестом приказывая Виктории подойти к нему.

Та поплелась в указанном направлении как заколдованная. Геннадий Климович, подпустив жертву на тридцать сантиметров, схватил девушку за руку и заставил усесться на свою могучую плотную ляжку. На нем был отлично скроенный и явно дорогой костюм.

– Понимаете, – начала Виктория довольно уверенно, – сейчас я все объясню. Дело в том, что я не Алиса. Меня зовут Виктория. Да, у меня паспорт, документы на имя Алисы Горностай. Но мне даже не тридцать лет, как ей, понимаете? Я Виктория Коробкина. Я вообще сама не очень понимаю, что произошло. Я пришла в себя. Машина стояла на обочине. Одежда, маникюр, даже зубы – я с ума едва не сошла. Все такое классное! Но не мое, конечно! Где Алиса, я не знаю. Жаль, что ввела вас в заблуждение. М-да. Но мне ведь некуда идти! Мою квартиру сдали какой-то тетке! Вещи исчезли. На работе говорят, что я у них никогда не работала!

– На какой работе, – медленно произнес Боровиков. Он внимательно смотрел на девушку. Та сидела на его ноге и, мило жестикулируя, несла ахинею. – На какой работе?!! – рявкнул он и тряхнул ляжкой.

Виктория свалилась на пол, но тут же подскочила.

– Я работаю в автосалоне, – прошептала Виктория. – Меня зовут Викой. Я не Алиса.

Она подумала о том, как мучительно вытравливать закрепленные рефлексы. Коробкин, умелый тренер, постарался на славу: его бывшая жена боялась смотреть прямо в глаза любому мужчине, пусть даже интеллигентному и утонченному, всегда ожидая затрещины или апперкота в солнечное сплетение.

«Нет, – подумала Виктория. – Я не боюсь. Я не трусливая пресмыкающаяся личинка. А кто я? Свободолюбивая и смелая девочка. Настоящая Анжела Дэвис!»

Преодолев страх, Виктория с вызовом сказала Боровикову:

– Я не Алиса. И не надо ронять меня на пол. У вас есть очки? Пенсне? Моноколь какой-нибудь, в конце концов?

Но Геннадий Климович не уступал Вике в упрямстве.

– Алиса, – произнес он с угрозой. – Не шути со мной. Что за игры ты затеяла?

Он схватил ее за руку и сжал тонкое запястье.

– Что это?!

– Где? – не поняла вопроса Виктория.

– Что вот это?!

На пальце Вики сиял бриллиантовым огнем камень. Она надела перстень утром, обнаружив его у зеркала. Там же она побрызгалась туалетной водой Алисы, сделала макияж ее дорогущей косметикой. Непринужденность, с которой кольцо было оставлено на видном месте, не позволяла занести побрякушку в разряд драгоценностей.

– Так, бижутерия, – ответила Вика.

– Да? Бижутерия! Перстень за пять тысяч долларов. Я подарил его тебе на тридцатилетие!

– Не мне! Я не ваша подруга! – воскликнула Вика. Она совершенно упала духом. – И мне еще нет тридцати, не записывайте меня в старухи!

Внезапно она ощутила прилив жалости к Алисе. Они были коллегами. Наверное, здорово ее допек Боровиков, раз, несмотря на дорогие подарки, она решила улизнуть от него весьма экстравагантным способом.

– У тебя голова, часом, не болит? – поинтересовался Геннадий Климович.

– Да! – вспомнила Вика. – У меня страшно болела голова, когда я очнулась в автомобиле. И почти двое суток испарились из моей памяти! Я ничего не помню!

Под суровым взглядом Боровикова собственные слова показались Виктории полной ерундой. Но как же он не видит, что она не Алиса?! Конечно, она похожа на фотографию в подсунутом ей паспорте как две капли воды. Но остаются еще тембр голоса, фигура, рост, форма рук, родинки и другие особые приметы!

Геннадий Климович, похоже, мало обращал внимания на подобные мелочи. Перед ним стояла Алиса, и ее поведение его безмерно раздражало.

– Чаю дай, – приказал он.

– Чаю? Сейчас, – согласилась Вика, подумав: «И потом он от меня отвяжется».

Она метнулась на кухню, условно так называемую (от комнаты ее отделяла не стена, а барная стойка), и судорожно загремела посудой.

Кружка с надписью «BOSS» явно предназначалась Боровикову. Судя по тому, как по-хозяйски рылся он в бумагах на Алисином столе, именно он являлся здесь полноправным боссом. Или он предпочитал прозрачную фарфоровую чашку с живописными попугаями? В электрическом чайнике через минуту закипела вода. Виктория схватила из шкафа первую попавшуюся коробку. От чайного пакетика вода в кружке окрасилась в желто-зеленый цвет, и до Вики донесся терпкий, сладковатый аромат.

«Что-то не то, – подумала она. – Вот заварила чайку! Зеленый жасминовый чай, – прочитала она на коробке. – Ничего, пусть привыкает, недоверчивый юноша».

Боровиков не стал пить. Он заглянул в кружку, понюхал и посмотрел на Вику.

– Зеленый. С жасмином, – сказала та в свое оправдание. – Очень полезная вещь для почек, печени и прочих субпродуктов.

Геннадий Климович вздохнул. Его взгляд, сосредоточенный на любимом предмете обстановки, был пытлив и задумчив. Виктория поежилась под этим пристальным взглядом, но постаралась придать лицу максимально открытое, честное выражение.

– Так, ну ладно, – сказал Боровиков. Он не очень грациозно извлек дородное тело из объятий кресла.

Вика оживилась. Она поняла, что аудиенция подходит к концу, и ее даже не расстреляли из «калашникова». В какой-то момент она вдруг поняла одну вещь: Боровиков не сделает ей ничего плохого. Да, он держался с властностью рабовладельца, уверенного в своих правах на данное живое существо. Но еще одно чувство сквозило в его взгляде и проступало в движениях. То, что женщина улавливает молниеносно: она нравится, ее любят.

– Я думаю, все выяснится! – подбодрила она гостя.

– Ты, Алиса, видимо, основательно приложилась головой.

– Опять вы! – воскликнула Виктория. – Да не Алиса я! Не Алиса! Я…

– Все! – рявкнул вдруг Боровиков. Ему надоело препираться с настырной девицей. – Увидимся. Когда придешь в себя.

Вика собралась было вновь затянуть однообразную, как звучание домбры, песнь, но Боровиков был сыт по горло. Он направился к выходу.

Многие модные слова из-за частого и неоправданного употребления теряют свой смысл. Все труднее понять, что обозначают прилагательные «культовый», «знаковый», «великий», ведь большинство личностей, характеризуемых данными эпитетами, совершенно заурядны.

Но использование модного слова «харизматичность» в отношении фигуры Г.К. Боровикова было справедливо почти на сто процентов.

Геннадий Климович умел восхищать, подавлять и увлекать идеями. Он был логичен, красноречив, обаятелен. Он умел повелевать и убеждать, он был самодостаточен и концентрирован. Он притягивал, как космическая субстанция, стремящаяся поглотить объекты, пролетающие в непосредственной близости. Все отлично понимали – титул «вице» Геннадий Климович сохраняет не потому, что довольствуется вторыми ролями, а потому что его вполне устраивает статус «серого кардинала».

Богатство натуры Боровикова сказывалось и на гамме чувств, испытываемых им к давней подруге. Его любовь к Алисе была многогранна и неоднозначна.

Алису можно было считать слабостью вице-губернатора, ведь ахиллесова пята – непременный атрибут непобедимых. Но у Геннадия Климовича не было слабостей. Она была богиней, но и удобной деталью его жизненного распорядка. Этой женщине он позволял многое, но еще большее запрещал. За десять совместных лет Алиса превратилась для Боровикова в родное существо, но он никогда не пытался узнать ее ближе, навсегда застыв на границе, удобной для его самолюбия.

Алиса стоила затрачиваемых на нее сил, эмоций, денег. Временами она была кроткой, временами – своенравной. Она и трепетала перед вице-губернатором, боялась его гнева, но и умела довести любовника до бешенства. Как и любая женщина, она всегда оставалась непознанной галактикой.

Тайны Алисы не мешали продолжению их отношений. Хотя вице-губернатор был бы шокирован, узнав о ее секретах, об истинных мыслях, хороводом мелькавших в ее голове, пока она мило улыбалась спонсору или делала ему массаж.

Иногда своенравная девица все-таки досаждала ему. За десять совместных лет Боровиков пережил три Алисины пластические операции. Каждый раз, обнаружив переделки в ведомстве, всецело ему подвластном, он приходил в ярость. Все части тела и клеточки кожи любовницы Боровиков считал своей собственностью.

Грандиозным потрясением для Геннадия Климовича стало изменение формы носа. Алиса, не предупредив, избавила хоботок от горбинки. Эта горбинка совершенно не мешала Боровикову, он находил ее премилой. Но красавица, как выяснилось, безумно страдала от подобного несовершенства. Вице-губернатор в наказание на целую неделю отсрочил выдачу денег. В оправдание Алиса совала спонсору какой-то журнал с фотографиями прелестной белокурой нимфы. Надо полагать, девушка в журнале (очень, кстати, похожая на Алису) имела идеальный нос. Но до той девушки Боровикову было как до Эйфелевой башни.

Затем подруга жизни, не вняв наставлениям, совершила еще два забега на территорию центра пластической хирургии. Откачала жир с бедер, потом увеличила губы. Геннадий Климович пообещал Алисе, что собственноручно ее придушит, если она продолжит эксперименты.

«Она снова что-то с собой сделала. Дура!» – думал Боровиков, загружая большое, крепкое тело в «лексус». Странное ощущение, знакомое по прошлым постоперационным периодам, вновь посетило его. Он видел любимое лицо, узнавал и одновременно не узнавал его. Конечно, Боровиков ни на йоту не сомневался, что перед ним его малышка, он чувствовал ее запах, она была все такой же импульсивной и упрямой, но в какие-то мгновения голос Алисы звучал как голос незнакомого человека.

«Результат наркоза», – понял Боровиков.

Водитель гнал черный «лексус» по сверкающим проспектам вечернего города. За две недели, проведенные в Европе на международном промышленном форуме, в родном краю заметно потеплело. Щедрая, почти праздничная иллюминация вспыхнула на улицах, едва сгустились сумерки.

Геннадий Климович удобно развалился на заднем сиденье авто. Расслабленность позы не соответствовала напряженной работе его извилин. Бред про некую Викторию вполне можно было списать на последствия анестезии, размышлял вице-губернатор. У Алисы основательно сдуло крышу. Что-то она с собой сделала. Снова исправила нос? Нет. Что-то еще, неуловимое, непонятное.

Чувство мучительной неудовлетворенности поглотило Боровикова. Его визит к любовнице не только не прояснил вопрос, на который он жаждал получить ответ, но и добавил новых загадок. Мчась на автомобиле из аэропорта к дому Алисы, Геннадий Климович все еще надеялся услышать от подруги объяснения ее чудовищного поступка, совершенного несколько дней назад, в пятницу, восемнадцатого апреля. Почему любимая женщина так поступила? Как у нее хватило смелости пойти на подобную авантюру? Что и кому она собиралась доказать? Сегодня в Женеве, когда Боровиков узнал об инциденте, его на мгновение ослепила вспышка ярости. Он не понимал причин Алисиного предательства.

И вот, спустя несколько часов, он уже в России, в городе, в квартире любовницы. И что же? Алиса ни в чем не призналась и к тому же запутала все еще больше.

Он промолчал. Он решил действовать тонко. Боровиков внезапно подумал, что, возможно, Алиса гораздо умнее, чем он привык считать. Но тут она совершенно сбила его с толку дурацким детским лепетом. Разве это оправдания? Она, видите ли, не Алиса, она другая девочка – хорошая и добрая. Какая-то Виктория Коробкина. Что за бред?!

«Или она фантастически умна, или потрясающая дура. Ни первое, ни второе до поры до времени особенно не проявлялось. А вдруг она на самом деле ударилась головой и теперь немного не в себе?» – мучительно размышлял Боровиков.

Окружающие с подобострастием твердили о его харизме. Сейчас прославленная харизма никак не помогала счастливому обладателю. Геннадий Климович не находил ответа ни на один свой вопрос.

Глава 8

Маленькая фигурка в красной куртке прилепилась к скамейке, установленной на берегу. Деревья расступились, и перед Полиной открылось фиолетово-серое озеро.

Николаша смотрел на водную гладь, и озеро отражалось в его глазах – слишком огромных для маленького прозрачного личика. Ребенок имел вид измученного ангела, случайно оказавшегося на земле. «Не жилец!» – деликатно шептали вслед дворовые бабки. Полине всегда хотелось крепко прижать его к груди и не отпускать, словно ее взрослое и сильное сердце могло поделиться энергией с пульсирующим продырявленным комочком внутри Николаши.

– Медсестра сказала, ты почти не обедал, – сказала Аполлинария. – Второе не съел.

В ее голосе звучала не укоризна, а грусть.

– Я пытался, – вздохнул Николаша. – Но устал. Здесь огромные тарелки.

Усталость была его естественным состоянием. Он уставал ходить, дышать, смотреть. И говорить уставал, ограничивая размер предложений тремя словами. В шесть лет он выглядел на четыре, а рассуждал, как старик. Какие грехи изгонял Бог из его души, поместив тело в расплавленное олово страданий? Полина недоумевала. «Это наказание не для него, а для меня», – догадалась она. Но за что? Странная мысль пришла в голову Полине – а вдруг ее наказывают авансом? Индульгенция наоборот, наказание за грех, который еще не совершен. Но какое же глобальное преступление должна была совершить Полина, чтобы соотнести его размеры с этим ужасным наказанием – несчастьем иметь смертельно больного ребенка?

– Мама.

– Что, милый?

– Я не умру? Во время. Операции.

– Что ты! – воскликнула Полина. – Я разговаривала с врачами, зайчишка. Обыкновенная операция.

Николаша пристально посмотрел на мать. Полине казалось, он видит ее насквозь. А она, глядя в лицо сыну, видела сейчас не эти измученные глаза. Другая картина рисовалась ей воображением – маленькое тело, распятое на операционном столе, разверстая кровавая рана, металлические расширители, вздохи работающих аппаратов, короткие фразы немецких хирургов…

– Пойдем в корпус, котенок. Ты замерзнешь.

– Пойдем, – согласился Николаша. – Мистер паук. Тоже замерз.

– Кто? – не поняла Полина.

Сынуля вытащил из рукава ничтожный кулачок и протянул руку под нос маме. На ладошке валялся, усиленно прикидываясь сувениром, здоровенный паучище.

– Ай!!! – вскрикнула Полина и отшатнулась.

Николаша улыбнулся. Он собирался доверительно сообщить мамуле, что шесть медсестер из семи имеющихся реагировали так же, что он предложил мистеру пауку мертвую муху, но тот почему-то проигнорировал десерт, что он хотел бы иметь и другого паука – огромного, лохматого… Но сил хватило лишь на два слова:

– Классный, да?

– Потрясающий, – выдавила Полина. – Какая гадость!

– Шевелится!

– Здорово.

«Хорошо, что у меня он один, – подумала Полина. – Если он умрет, я тоже умру. Никто не будет удерживать меня на земле».

Шланг пылесоса змеился и обвивал ноги Маши. Отсутствие в квартире детей позволяло ей прямолинейно выражать чувства, испытываемые в отношении данного предмета бытовой техники.

Студентка-домработница сдавала сессию, злостно бросив Марию на произвол судьбы. Когда дом погряз в кубиках «Лего» и мандариновых корках, как страна в коррупции, рачительная хозяйка поняла, что от уборки не отвертеться.

Конструктор, видеокассеты, машинки удалось пристроить по углам сравнительно легко. Программистка мобилизовала детишек, непедагогично пообещав им по десятке на рыльце. Выполнив указанный объем работы и получив деньги, Леша, Антон и Эдик быстренько свалили на улицу, оставив мать барахтаться одну – то есть поступили как настоящие мужчины с их вечной идиосинкразией к генеральным уборкам.

А Мария взялась за археологические раскопки в том районе, где по приблизительным расчетам находились кресло и комод. Мебель «всплыла» на поверхность после часа напряженного труда. Процедура раскопок оказалась безумно интересной. Сорок процентов вещей, обнаруженных Машей, были ей вообще незнакомы. Еще десятая часть – те, найти которые она уже не надеялась. Сваливая в мусорный пакет два рваных свитера, ржавый чайник, кабины старых игрушечных автомобилей, мумифицированное кольцо краковской колбасы издания 1999 года, восемнадцать непарных носков, сломанный роликовый конек и прочие полезные предметы, Маша впервые задумалась о том, что, возможно, ее манера вести домашнее хозяйство несколько экстравагантна.

Для оживления процесса уборки Маша поставила диск Джо Дассена, но француз не помог. Во-первых, каждые три минуты уборщица отлучалась на кухню, где с вожделением вгрызалась в съестные припасы. Во-вторых, вскоре из глаз Марии закапало. Но она плакала не от несправедливости судьбы, заставлявшей ее заниматься неблагодарным трудом домработницы. Ей было страшно жаль, что умер Джо Дассен. У него был невероятный тембр голоса.

Да, в последнее время Мария внезапно обнаружила, что многие классные парни уже давно умерли. Шопен, например. Лермонтов… «Антон! – сказала Мария одному из близнецов, всхлипывая и роняя слезы на синий томик поэта. – Ты знаешь, Лермонтов погиб в двадцать семь лет!» – «Столько не живут», – меланхолично заметило сокровище. «Что ты говоришь! Ты вообще знаешь, кто такой Лермонтов?!» – «Конечно. Он поэт. И неплохой. Мы с Тамарой ходим парой. Санитары мы с Тамарой…» – «Так. Свободен», – выставила Мария из комнаты образованное дитя…

Благозвучно шмыгнув красным носом, Маша утерла бриллиантовую девичью слезу и вновь отправилась на кухню. Подкрепиться тортом. Воздушный, ванильный, он был куплен в кофейне «Лимон» и уже полдня интриговал Марию. Она проявила поразительную твердость характера, не съев его в первые двадцать минут после приобретения…

Две обертки от презервативов, вынырнувшие из какого-то уголка в результате погрома, учиненного Марией, серебристыми квадратиками легли на ковер около ее ног. Подобрав обертки, она машинально отметила странную шероховатость их поверхности. Маша нахмурила брови и поднесла квадратики к глазам. Естественно, они были надорваны с краю рукой Здоровякина, жаждавшего скорее напялить смокинг на боевого друга. Но кроме этого, на фоне окна четко высветились аккуратные дырочки в каждой из оберток. Кто-то заботливо продырявил презервативы перед употреблением. Этот таинственный доброжелатель, видимо, считал, что Маша недостаточно накайфовалась в роддоме и ей рано списывать себя со счета.

– О нет! – взмолилась Мария.

В ее вопле слышался ужас. Ревностная католичка, обнаружившая в тумбочке порножурнал, закричала бы менее громко.

Аполлинария, с проницательностью участкового гинеколога, вмиг вычислила причину Машиной неадекватности. Теперь Мария и сама понимала, что плаксивость, тяга к сладкому и раскабаневший бюст – естественные признаки ее нового состояния. И не нужно выдумывать сложных объяснений, все просто, как меню пенсионера: Маша залетела.

Ужас сменился гневом. «Задушу предателя!» – мстительно заскрипела зубами программистка.

Беременной даме не пристало злобствовать. Она должна сиять счастьем и прокручивать в голове кадры с изображением розовых малюток, крошечных свитерочков и чепчиков. Она вправе тихо всплакнуть, увидев телевизионную рекламу памперсов. Но шипеть, кидать в стену диванные подушки и пинаться – не ее удел. Очевидно, Маша так не думала. Она отвела душу. Средневековая инквизиция с готовностью ангажировала бы ее на роль изобретателя новых мучений – так изощренно и талантливо глумилась Маша над Здоровякиным.

Из всех простых и доступных способов вернуть себе сердце женщины – например, подарить остров в Тихом океане, или каждое утро на истребителе вычерчивать в небе перед ее окном слова «Я тебя люблю!», или горстями бросать в прекрасную даму изделия ювелирной промышленности – Илюша Здоровякин выбрал самый оригинальный. Продырявил презервативы и забацал жене еще одного ребеночка.

«Скотина пуэрто-риканская!» – грязно выругалась Мария, используя терминологию Валдаева.

Звонок в дверь прервал ее буйствование. За дверью обнаружился роскошный букет, составленный замысловато и изящно. К букету крепилось бесплатное приложение – Ян Вепрецкий собственной vip-персоной.

– Привет, Мария, – поздоровался гость. Его взгляд полировал голые коленки программистки.

«Дева Мария», – мрачно подумала Маша.

– Переезжаешь? – Ян кивнул на груду пластиковых пакетов в прихожей.

– Нет. Занялась фэн-шуй. И для начала решила освободить квартиру от хлама.

«Какая глупость! – мысленно возмутилась Маша. – Какой на фиг фэн-шуй! Хрен-шуй! Зачем мне перед ним выпендриваться?»

– А это тебе, – вспомнил Вепрецкий о букете.

– Спасибо, – как-то безрадостно кивнула Маша. – Пахнет чудесно.

Ян Николаевич, наверное, ждал более восторженной реакции. Он удивленно сдвинул брови.

– И это тоже тебе. – Вепрецкий вынул из портфеля увесистую папку. – Новые данные.

– Отлично. Я разберусь.

Ян Николаевич призадумался. За время сотрудничества с Марией он привык видеть девушку веселой и импульсивной. Сегодня программистка выглядела понурой и разочарованной. Кроме того, он уже отвел Маше строчку в своем списке сексуальных побед. И эта строчка до сих пор оставалась пустой.

Вепрецкий многозначительно посмотрел на Марию. Он ждал приглашения пройти в комнату. Он хотел закрепить вчерашний успех. А Маша задумчиво нюхала букет и не торопилась проявлять чудеса гостеприимства.

– Думаешь, разберешься сама? С цифрами?

– Конечно. Разве я давала вам повод сомневаться в моей сообразительности? – усмехнулась Маша.

Ее усмешка ознаменовала новую веху в отношениях с Вепрецким. Раньше усмехался один лишь Ян Николаевич. А Мария краснела и смущалась. Теперь же Вепрецкому показалось, что за день разлуки Маше удалось сбросить с себя оковы очарованности. Один удачный ход конем кардинально изменил ситуацию на шахматной доске. Из добычи – пойманной, связанной и приготовленной к разделке – Мария превратилась в облачко эфира, растворившееся в руках. Интерес в ее глазах сменился равнодушием.

– Надо было позвонить, – безучастно сказала Маша.

– Да, извини, не предупредил. Понимаю, уборка – страшное дело. А так могли бы выпить кофе, обсудить детали…

«Полежать опять на диване…»

– Если бы вы мне позвонили, я сама бы заехала в управление и забрала бумаги. Зачем вам делать лишние движения?

– Я проезжал мимо, – буркнул Вепрецкий. Он не понимал, что случилось. Вчера ему не хватило крошечного усилия, чтобы уломать девицу и пересечь финишную планку. А сегодня он отброшен далеко назад, за линию старта. – Мне было не трудно. Ну, я, пожалуй, пойду. У тебя фэн-шуй, уборка.

– Хорошо. Я вам позвоню, когда будет готова демоверсия, – вежливо улыбнулась Маша. – Еще раз спасибо за цветы. До свидания.

Ошарашенный Вепрецкий очутился на лестничной площадке. Спускаясь вниз по лестнице, он раздраженно думал о женской непоследовательности. Нет, он не был без ума от Маши. Для Вепрецкого женщины были инвентарем в выбранном виде спорта. Но, отступив от разработанного Вепрецким сценария, Мария повысила свою ценность в глазах Яна. Теперь он не позволил бы себе двигаться дальше, не завоевав этой высоты.

Шумная троица одинаковых круглоглазых пацанов ввалилась в подъезд навстречу Яну Николаевичу. Они неуловимо кого-то ему напомнили.

– Молодой человек, дайте закурить, – нагло попросил один из мальчишек, на вид лет шести.