Текст книги "Сердцевина граната"

Глава 7

Аид

В детстве для совсем крошечного еще Марка – Марка Твена, как тогда называли его взрослые, имея в виду феноменальные умственные способности ребенка, – великим праздником было, если маме удавалось вдруг выкроить из череды нескончаемых театральных будней свободный денек, чтобы провести его с сыном. Они могли часами гулять по летним паркам, вдыхая радужную взвесь из водной фонтанной пыли и цветочной пыльцы. Осенью отправлялись на прогулку по Невскому, с непременным заходом в излюбленную кондитерскую. Зимой читали друг другу вслух любимые книги, уединившись в каком-нибудь уютном уголке старого дома.

Мальчик выучился читать очень рано. Как-то на зимние праздники родители пригласили гостей – люди собрались все уважаемые и серьезные. Из кухни в гостиную и обратно сновала, ловко удерживая блюда, всегда улыбчивая домработница Нюша. Мишурой шептала елка, напоминающая женщину в зеленом платье со сверкающими бусами.

«Прочитай стишок, деточка!» – попросил Марка один из гостей, смешной толстяк с двойным подбородком. «Просим, просим!» – поддержали толстяка остальные. Шестилетний Марк выбрался из-за слишком высокого для его роста стола, быстро нашел глазами родителей (те одобрительно кивнули) и, не по-детски собранно следуя за бешеным ритмом стихов, начал из Жуковского:

 
До рассвета поднявшись, коня оседлал
Знаменитый Смальгольмский барон;
И без отдыха гнал, меж утесов и скал,
Он коня, торопясь в Бротерстон.
 

Изумленные гости пораскрывали рты, а отец Марка откровенно гордился перед коллегами сыном, нараспев произнося не вполне понятное ребенку словосочетание:

в е л и к о е б у д у щ е е.

Аид и Кора

В тот вечер всего за несколько минут до премьеры спектакля перед Большим драматическим бесшумно затормозил недоступный для простого смертного (да и ненужный ему, если уж на то пошло) автомобиль. Когда, таинственно щелкнув, открылась дверца, первыми из разверзшегося полумрака показались глаза. Раскосые, внимательные, проницательные и проникающие глаза. Это был не просто охранник. Не рядовой телохранитель. И уж конечно, не безликий человек в штатском, без которого нынче не обходится ни один политик или бизнесмен, хоть кто-нибудь, кого есть за что убить.

Нет. В мягкие декабрьские сумерки, оглянувшись и быстро оценив ситуацию, всматривался настоящий китаец, в чьем имени непостижимым для европейцев образом сочеталось удивленное на выдохе «хо», чуть лукавое, вооруженное многовековой хитростью «ли», хранящее древний отзвук Великой китайской равнины «ро», тревожное и вместе с тем поэтически-нежное, будто из звукового параллельного мира взятое «йон». Впрочем, давно уже никто не называл его здесь по имени, да и мало кто мог бы это имя верно произнести. А он, в свою очередь, давно свыкся со своим странным прозвищем – Харон.

Вслед за китайцем, убедившись, что нет опасности, из машины вышел его хозяин и направился к служебному входу в театр.

Марк Дмитриевич Краснов очень много знал и очень мало говорил, полагая, что информация может быть гораздо ценнее денег и могущественнее власти. Удача улыбалась ему, но его тонкие бледные губы по-прежнему оставались крепко сжатыми, все равно как если бы за ними хранилась великая тайна – и вряд ли кто-нибудь мог похвастаться, что видел его взволнованным.

И даже сейчас, пробиваясь сквозь артистическую массовку к располагающейся в самом конце коридора гримерной своей матери, он не испытывал и тени волнения, хотя не виделся с матерью почти целых полгода.

Взявшись за ручку двери, разделяющей его с самым родным человеком на свете, Марк Дмитриевич немного помедлил, будто догадываясь, что за порогом гримерки предстоит ему встретиться не только с матерью…

«Странное ощущение. Я обречен на то, чтобы видеть, а не смотреть, слышать, а не слушать, знать, а не предчувствовать. Природа наделила меня чем-то вроде сканирующего устройства, и теперь я слишком много знаю о сути человеческой. Вчера один банкир, закрепивший за собой славу гурмана и немалого эстета, рассказывал о крошечном озерце на собственном острове где-то посреди океана. В озере том он велел поселить семь диковинных рыбок – семь живых букв, образующих имя его дорогой супруги. Венчал же эту трепещущую анаграмму самый главный по редкости и цене экземпляр – пантодон, а попросту, рыба-мотылек. Но, слушая подогретые грогом откровения, я представил не озеро с крылатой рыбкой, грациозно взлетающей над водой в свете луны, не прекрасную женщину, что вышла из дома посекретничать с ночным океаном, не белоснежную магнолию в ее волосах. Мне ясно увиделось, как по извилистому горному серпантину, по краю бездны, движется, выхватывая фарами узкие промежутки густой южной ночи и заглушая моторами тревожную песнь цикад, верный своему смертоносному маршруту, караван с оружием.

Вот оно, остающееся после огня красивых речей… Вот где скрыт ответ на вопросы, которые страшно задавать даже наедине с собой…»

«Странно, – Марк вновь как бы прислушался к самому себе. – Последнее время рассуждаю так подробно, точно хочу поделиться с кем-то».

– Мама! – негромко произнес он с необычной для себя растерянностью, первым же взглядом «сняв» с материнского лица искусно нанесенные пласты профессиональной косметики и с горечью ощутив, как еще больше отдалилась от него мать за прошедшие месяцы. – Мама, я пришел.

– Марк! – Женщина сделала инстинктивное движение навстречу, но так и не обняла стоящего перед ней сына, лишь коснулась пальцами его плеча. – Входи, входи… Посмотреть останешься?

Марк не планировал оставаться. Ему с некоторых пор наскучило заглядывать под маски – и в театре, и в жизни.

– Ты же знаешь, дела. Я зашел только… – он не договорил, внезапно увидев в углу гримерной худенькую девушку почти ребенка – с огромными глазами, смотревшую на него не моргая.

– Да это Кира, Кирочка Морозова! – объяснила Диана Петровна, перехватив настороженный взгляд сына. – Мечтает служить Мельпомене. «Вот розмарин, он для воспоминаний. Прошу вас, милый, помните, А вот цвет троицын – для дум…» Помнишь? Маленькая Офелия просто бредит сценой.

«Какие у нее глаза – распахнутые! – подумал Марк, внимательно изучая девушку. Поединок их взглядов продолжался. – А плечи совсем по-детски вздрагивают, будто я уже дотрагиваюсь до них».

Марк вдруг вспомнил что-то давно забытое и очень-очень родное. Впервые за всю жизнь ему захотелось совершенно незнакомому человеку сказать нечто искреннее, сокровенное. Ему, Марку Краснову, хладнокровному аналитику, всегда за счет неразговорчивости приумножающему личный золотой фонд, захотелось говорить и быть понятым, все равно как если бы он в одно мгновение излечился от немоты.

– Нездешнее у вас имя, – сказал Марк и мысленно улыбнулся. – Сказочное, как и вы сами.

Кира смутилась. Она перевела удивленный взор на не менее удивленную актрису, потом вновь – уже строго – посмотрела на Марка, но не произнесла ни слова в ответ.

– Кирочка у нас умница. Все спектакли смотрит, на репетиции беру ее потихоньку, – включилась Диана Петровна, чтобы разрядить паузу. – Вот и мне теперь настало время делиться опытом, – вздохнула она. – Хорошо, когда есть с кем.

– Хорошо, когда есть, – согласился Марк, однако интонация его голоса, мягкая, неподдельная, не подлежащая эмоциональной цензуре интонация, выразила нечто гораздо большее. – Кира, я вас… Я не мог видеть вас раньше?

Не дожидаясь ответа, вроде бы как даже и не надеясь на него, он вновь спросил, глядя на Киру:

– Вы знаете Лоренцо Бернини? Возрождение. Италия. Потрясающая скульптурная пластика. Я покажу вам после… Если интересно… Какие странные камни у вас на шее, никогда таких не видел. Но они идут вам. А вы видели «Каменного гостя»? У меня, говорят, сердце каменное, представляете? Может, и так. Но знаете – я только вас сегодня увидел, и оно заколотилось. Камень тоже раз в тысячу лет оживает.

Марк говорил, чувствуя всю банальность и пошлость своих слов и ужасаясь ей. Но бледное лицо Киры дрогнуло. Она вся встрепенулась и подалась в сторону Марка, точно обрадовавшись, что его сердце – живое.

В тот же миг резкий продолжительный звонок возымел явное намерение расставить все по своим местам.

Далее Марк и впрямь действовал как во сне. Он решительно встал и подошел к девушке настолько близко, что смог различить, как пульсирует голубая жилка на ее шее. Великая потаенная сила открылась перед ним в полупрозрачных, слишком тонких руках, в жалобно вздымающейся груди, в хрупких угловатых плечиках.

– Я был бы счастлив услышать ваш голос. Здесь телефоны и адрес. В любое время. Всегда.

…Когда Марк ушел, Кира бросилась к Диане Петровне с расспросами. Но та отвечала лишь одно: «После спектакля, деточка, после спектакля».

И вот еврипидовская «Медея», переосмысленная, обновленная, вполне современная «Медея», правда, не на колеснице, запряженной драконами, а на светящемся всеми фарами джипе, промчалась по сцене. Вместо монологов и реплик Кира слышала негромкий, зато столь убедительный голос Марка, а ее кулачок сжимал и разжимал серую визитную карточку, на которой не было ничего лишнего, только необходимые цифры и надпись: Марк Дмитриевич Краснов. Президент нефтяной компании «МИНОС».

Аид

С некоторых пор нефтяной бизнес перестал интересовать Марка Дмитриевича Краснова в плане, как говорил Харон, «достижения денег». В очередной раз подписывая соглашения с партнерами или досрочно (из надежных, тщательно проверенных и опробованных источников) узнавая о том, что именно его компания победит в предстоящем залоговом аукционе, Марк Дмитриевич все чаще забывал испытывать чувство гордости. Он гордился другим. Точнее, он ставил перед собой сверхзадачу иного, запредельно сложного уровня и был по-настоящему рад лишь в те моменты, когда осознавал, что справляется с ней.

«Глупцы стремятся изменить мир, не понимая, что мир сам по себе бесконечно изменчив. Перемены к лучшему? Но кто знает, что лучше, а что… «Старики управляют миром, а вот сладить со сном не могут…» Вчера я был способен моделировать только свой завтрашний день. А сегодня способен – завтрашний день страны».

Последнее время Марк часто повторял про себя одно и то же слово: влияние. Когда он рассчитывал отдаленные последствия сложного финансового хода, для него самым важным было, в какой степени этот ход повлияет на общую атмосферу в стране и насколько все это увеличит его собственный удельный вес. Внимательно следил он за буйством торгов на бирже, зная, что биржевые страсти подчинены его воле; ему нравилось прислушиваться, как сильные люди мира сего, ставшие чуть слабее на следующее утро после новой блестяще проведенной комбинации «МИНОСА», здороваются с ним – осторожно, тихо, зависимо; он включал поздно вечером телевизор, он это делал всегда не глядя и с легким пренебрежением, и о чем бы ни говорила сладкоголосая ведущая политических новостей – о партийных разборках, о коррупции в высших да и в низших эшелонах, о выборах, – ко всему этому в большей или меньшей степени была приложена его рука.

Марк в отличие от многих понимал: нельзя пренебрегать социальной ответственностью бизнеса. Даже самый малый капилляр великой нефтеносной системы, даже безвестный сторож на самой дальней ветке разветвленного, разросшегося чуть ли не в пределах всей страны нефтепровода требует внимания. На службе у могущественной организации не должно быть маленьких и обиженных, ибо от малых обид – большие беды.

Надо ли говорить, что практически все без исключения работники компании (от уборщицы в офисе до директора какого-либо регионального филиала) были бесконечно преданы своему хозяину и служили ему верно. Разумеется, если обнаруживалось, что подозрительно часто начинал ошибаться третий заместитель бухгалтера, или по вине алчного наместника грубо нарушались правила безопасности, словом, в случае недобросовестности сотрудников к ним применялась вполне бюрократическая мера: их ждало увольнение. Но подобные случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки главного помощника Марка, вице-президента компании Александра Эрберга, а пальцев на той руке осталось у него всего-навсего три…

Только с ним, с давним своим школьным другом Сашей Эрбергом, мог поделиться Краснов сокровенными мыслями. Только ему да еще, пожалуй, Харону мог он довериться в этой жизни. Кстати, в начале пути, в пору становления «МИНОСА», Эрберг уберег Марка от верного краха.

Разведчики конкурентов пронюхали, что ненавистный им молодой да ранний не уплатил вовремя налоги. В офис Краснова пожаловали гости. Черные маски. Автоматы. Женщина-инспектор, высокая и ледяная, как Снежная Королева из старого мультфильма. И почему бы ей не растаять в такую жару? И почему нельзя воды из хрустального кувшина, все равно – живой или мертвой? Выручил Эрберг. Он с глазу на глаз поговорил с инспекторшей, после чего гости сразу удалились.

…Закрыв глаза, Марк попытался представить себе Киру. Удивленно вспархивающие ресницы, едва заметный румянец на бледном лице, плавный изгиб шеи…

Спальный район давно спал. Александрийская душа Петергофа летела во сне к пределам Верхнего сада. У входа в Нижний парк притулился на скамеечке бомж, положив под голову охапку прелой листвы. Казалось, он чутко-чутко прислушивается к одному ему ведомым звукам, доносящимся из-под земли.

«Интересно: она уронила расческу, но не проронила ни слова. И все-таки что заставляет меня думать о ней? Куда был устремлен ее взгляд? А ведь она смотрела прямо в глаза мне. Почему я не могу так долго заснуть?»

Марк нащупал выключатель ночной лампы, сделал привычно движение указательным пальцем, но мгновенно отдернул руку. «Черт! А могло бы, верно, убить. Уж не подстроено ли? Да нет. Эрберг не допустил бы».

Ему пришлось откинуть одеяло – какой теперь сон! – набросить халат и пойти, спотыкаясь, к шкафчику у окна. В старом доме часто отключался свет, приходилось держать свечи.

Вспыхнула, быстренько сказав пару зажигательных слов, спичка. Дрогнуло только что родившееся пламя свечи. Незаметно высокие потолки сделались еще выше: на них возникли, зашевелились, переплелись таинственные узоры теней. Марк держал свечу перед собой, и создавалось впечатление, что он повелевает тенями, чьи контуры изменялись при каждом движении его руки. Из полумрака сверкнули глаза нахохленного чучела филина, висящего на стене. В глубине комнаты тускло забронзовели переплеты раритетных книг. Секретер тихонечко скрипнул, будто досадуя, что его, привыкшего за два века к строгому распорядку, разбудили в столь поздний час.

Марк с горящим лепестком Прометеева дара в руке вошел в гостиную, посередине которой уютно расположился стол на могучих львиных лапах; заглянул в библиотеку, где, бывало, любил по ночам работать отец («Томас Эдисон, – обычно говорил он, прежде чем уединиться в библиотеке на всю ночь, – придумал электрическую лампочку, чтобы люди меньше спали и больше творили»); потом открыл двери столовой, дабы немного полюбоваться, как на фарфоровых чашках запляшут веселые блики огненных отражений.

Древняя геометрия греческого орнамента, украшающего халат Марка, тоже, казалось, пришла в движение, оживленная трепещущими отблесками свечи.

«Трудный день завтра, а я не о делах думаю. Да что со мной такое? Надо встретиться с Эрбергом и обсудить проекты очередных вложений. В теперешних условиях мало просто финансировать строительство балаганов и восстановление церквей. Пора поддерживать не объекты, а объектирование, не конкретную партию, а политическую жизнедеятельность страны, не строительство дорог, а самое движение. Кто обеспечивает движение, тот управляет им…

Кира, Кира… Где раньше я мог слышать твое имя?»

Марк не заметил, как со свечой в руках очутился на террасе, наедине с поздней, звездной августовской ночью. Звезды светили так ярко, что деликатная свечка решила погаснуть. «Всегда летит на юг», – подумал он, глядя вверх, на созвездие Лебедя.

«Да, Летний треугольник терпеливо учит нас гармоничному мироустройству. Но мы, однако ж, скверные ученики. А с другой стороны, у звезд есть право не лгать, не предавать товарищей, не воровать и не убивать. Неправда, у людей тоже есть подобное право. Оно дается нам от рождения. Любопытно, где родилась Кира?»

Он посмотрел под ноги, будто переводя дух, и снова поднял глаза к звездному небу.

«Вот вечно летящая Стрела, вот Дельфин, сияющий в память об аргонавтах, а вот и мое любимое созвездие – Лира, а в нем самая яркая звезда северного полушария неба, Вега.

Будь рядом Кира, я рассказал бы ей подробнее об уникальном параллелограмме Лиры, о фракийском певце и о его подвиге. Мне вообще много о чем нужно рассказать ей…»

Марк жадно и глубоко вдохнул свежего ночного воздуха, принесенного ветром с Финского залива, прислушался к насыщенному шелесту листвы и вдруг почувствовал себя так, как никогда еще доселе не чувствовал. Как будто бы только что нашел выход из критского лабиринта. Или после долгих скитаний под землей снова обрел звезды.

Он проводил глазами огненную каплю метеорита, и его губы вспомнили, что умеют улыбаться.

…Машину, как всегда по-особому плавно, вел Харон. «Быстрее поедешь, тише повезут», – любил повторять он в ответ на упреки. На заднем сиденье расположился Саша Эрберг, внимательно изучая бумаги и удостоверяясь в подлинности размашистых подписей. Иногда он приговаривал, мелодично картавя: «Вер-рно, все вер-рно!»

– Слыхал? – Эрберг дотронулся сзади до плеча Марка трехпалой рукой. – Шуты из Думы думают подкинуть народу новую мульку: право на пр-риродную р-ренту показательно обсуждают. Как полагаешь, электорат-то дегенерат-то и на этот раз клюнет?

– Не знаю. – Марк явно размышлял о чем-то своем. – Обмануть обманутых не так-то просто. Во всяком случае, наш человек в корпусе уже контролирует данный процесс.

Они переглянулись.

– Уже контролир-рует! – по-дружески передразнил его Эрберг. – Ты любишь все держать под контролем. Потому и сделку мы заключили р-р-редчайше выгодную. Но таки главная схватка – впер-реди.

– Силен не тот, кто побеждает в схватке, а тот, кому удается избежать борьбы.

Обычно немногословный, китаец счел на сей раз возможным внести свою азиатскую лепту в ход разговора:

– Если долго сидишь у реки, то когда-нибудь по ней проплывает труп твоего врага. Недеяние иногда бывает полезнее деяния. В этом заключена великая правда учения Дао.

– Видел я твое недеяние, – сказал недоверчивый Эрберг. – Ты тогда пятерых раскидал. А один, я слышал, до сих пор куриный бульон через трубочку кушает! Марк Дмитриевич, ну так как же? Что р-решаем с тр-раншем? У нас теперь карт-бланш в кармане имеется, и мы… Марк! Заснул, что ли!?

Краснов не спал. Он думал о Кире. Интересно, получила ли она духи, названные в ее честь? А если получила, то понравились ли они ей? И главное: поняла ли она, что духи созданы по идее Марка в экспериментальных лабораториях его фармацевтического концерна?

Марк Дмитриевич, не слушая назойливого Эрберга, шарил по радиоволнам в надежде отыскать среди бесконечных шансонов и пустопорожней новостной болтовни любимую радиостанцию – «Орфей».

Сквозь напластования звуковых диссонансов зазвучало напряженно-торжественное григовское вступление к танцу Анитры. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем Марк понял: это звонит его мобильник. И еще он с тревогой почувствовал, что этот звонок чудом долетел до него от охраняемой лишь с одной стороны границы – зыбкой, призрачной, судьбораздельной границы между жизнью и смертью.

Глава 8

Деметра

Александра ехала на Васильевский остров, а внутри у нее закипал ураган. Как она могла быть так невнимательна к своей дочери? Как не поняла, что ее драгоценный ребенок уже вырос, и Кире теперь нужно что-то, кто-то еще, помимо матери и тетки, помимо тихих вечеров перед телевизором? Да кто угодно сказал бы – девчонке двадцать лет, ей нужен парень! Пусть не замуж, нет – замуж ей рано, Александра не вынесла бы этого. Но можно найти приличного мальчика, чтобы Кира с ним встречалась. Вот у Фаины Сергеевны, директрисы одного магазина, сын – очень славный молодой человек. Костя, кажется, зовут. Чуть старше Киры, и уже работает. Менеджер какой-то… В любом случае, мальчик Костя мог бы сопровождать Кирочку повсюду, и в театр, и в кино, был бы мил и услужлив – помня о том, где его матушка работает…

Поймав себя на такой мысли, Александра покраснела. Да и что толку пить боржоми, когда печень отвалилась! Не будет Кира ездить на свои обожаемые премьеры с почтительным мальчиком Костей. Она уже сбежала с проходимцем. С чужим мужем!

– Надо же, какая молодец девочка, – высказалась Галина после ухода Наташи.

– Кто молодец? – переспросила совершенно потерявшая соображение Александра.

– Кира наша, кто ж еще! Увела мужика у одноклассницы и в ус не дует!

– Это потому, что у нее нет усов, – кротко пояснила сестре Александра.

Теперь она кротости в себе не ощущала. Напротив, клокотала, как Везувий. В ней странным образом сплелись жалость к Кире, вина перед ней и обида. Собственно, она еще не знала толком, что будет делать, если обнаружит дочь, выражаясь фигурально, в объятиях любовника. Бросится с обвинениями? С поцелуями? Обласкает и примет под крылышко виновную парочку или проклянет с вершин оскорбленного материнского достоинства?

Кстати, совсем не факт, что парочке захочется идти к ней под крылышко. Но этого Александра во внимание не принимала. Ей казалось, что она в состоянии развернуть ситуацию по-своему. Да, выпустила дочь из-под контроля. Просмотрела перемены в ребенке. Из-за этого начались проблемы. Но теперь она поняла свою ошибку, и все должно измениться…

Боже, какой ужасный дом! Александра сверилась с бумажкой, на которой Наташа записала адрес сбежавших любовников. Да, все верно. Это был один из тех старых питерских домов, которые давно уже стоят только на честном слове. Полуразрушенный подъезд, истертые шагами времени ступени. Холод, сырость и грязь. Запах кошек. На первом этаже мебельный склад – там, очевидно, шум, во всем доме слышно!

Задыхаясь от брезгливости и от волнения, Александра поднялась по широкой лестнице на второй этаж. Дом явно знавал лучшие времена. Перила на лестнице – чугунные, с цветочной вязью, а на ступенях сохранились медные крепежи для дорожки.

Александра остановилась у обшарпанной двери. Двустворчатая тяжелая дверь была безжалостно выкрашена грязно-коричневой, тошнотворного оттенка краской, но до того, быть может, как к ней приложили руки неведомые добродеи, числилась благородной дубовой дверью. Теперь ее изуродовала краска и жестяная цифра «три», прибитая толстыми гвоздями, а еще четыре разнокалиберных кнопки звонков, выросшие, как грибы, на стене рядом. Около каждой кнопки – по деревянной дощечке, на которых разными способами – где химическим карандашом, где выжженной вязью – были написаны фамилии жильцов. То есть в квартире живут несколько семей. Куда ты попала, Кира, Кира!

Александра ожидала, вероятно, что у входа будет висеть мраморная мемориальная доска, где золотыми буквами готическим шрифтом обозначится: «Здесь, в квартире номер три, живет Кира Морозова, покинувшая свою престарелую мать и сбежавшая с любовником!» И медный колокол рядом – чтобы престарелая мать могла ударить в набат.

Но ничего такого не наблюдалось, и Александра, собравшись с духом, нажала на кнопку верхнего звонка. В глубинах квартиры никакого отзвука не зародилось. Звонок явно не работал. Это был удар. Пришлось снова набрать в грудь воздуха и нажать на другую кнопочку – на сей раз самую нижнюю. Снова тишина. У Александры черная муть подкатила к голове, и она, неожиданно для себя взвизгнув, так что на лестнице упало в обморок и покатилось по ступеням гулкое эхо, стала колотить ладонями по мерзким кнопкам. Этот демарш оказался успешнее. В безумном мире, очевидно, следовало действовать безумным образом.

В ожившей утробе квартиры зашаркали, приближаясь, шаги. Они не торопились, и Александра, привалясь к косяку, успела пережить еще несколько отвратительных моментов, когда сердце, казалось, падало в пустой и холодный живот.

Дверь открыл человек, который, по всем параметрам, давно уже на человека не тянул. Скорее, это явление стоило обозначить неделикатным понятием «синяк». Стоящее в дверях существо явно принадлежало к обширному виду алкоголиков законченных. Щуплое тельце облачено в просторную пижаму, украшенную многочисленными пятнами, черные с проседью волосы давно не мыты. Из-под сальных прядей смотрели светло-голубые застиранные глаза, мутно и совершенно бессмысленно. Мощный запах перегара чуть не сбил Александру с ног. В руке у существа дымилась сигарета без фильтра и воздуха тоже не озонировала.

– Вы к кому, дама? – сипло вопросило существо.

– Мне нужна Кира… Кира Морозова здесь живет?

– Какая еще Кира… Ты девку, что ль, ищешь?

Так и звонила бы к ним, – возмутилось существо. – Звонют тут, звонют, сами не знают, зачем… Эта девка твоя – с Жоркой, что ль, живет?

Почему-то имя «Жорка» вызвало у Александры реакцию самую непредсказуемую – в желудке закрутился тугой узел, и ее чуть не стошнило. Но ей удалось героическим усилием преодолеть спазм.

– Ну, заходи, – позволило существо, повернулось и пошаркало в глубь квартиры. – Только их, видать, никого дома нет. С утра из комнаты не вылазят. Обычно Жорка-то с утра на работу идет, так моется и кофе варит. А сейчас тихо… Вот ихняя дверь.

За высокой двустворчатой дверью действительно было тихо. Никто не отозвался на стук, и тут Александра не выдержала и тихонько завыла, уткнувшись лбом в стену.

– Э, ты чего? – обеспокоилось существо. Оно, оказывается, никуда не ушло, топталось рядом, поддергивая сползающие пижамные штаны. – Ты чего ревешь-то? Ну-ка, пошли-ка…

С неожиданной силой существо уцепило гостью повыше локтя и повлекло за собой по темному коридору в неведомую даль. Деморализованная Александра не сопротивлялась. Коридор привел их в неожиданно чистую кухню, где цвели фиалки на подоконнике, и развевались занавески, и на стене висела старомодная чеканка – толстая баба в платке пьет чай из блюдца, на столе самовар, а на стуле напротив – улыбающаяся самодовольная кошка.

От взгляда на это сомнительное произведение искусства Александра успокоилась, а стакан воды, хлопотливо наполненный из-под крана заботливым гуманоидом, и вовсе привел ее в чувство.

Может, все не так уж страшно? Может, если есть на подоконнике доверчивые фиалки, а на стене чеканка с чаевничающей бабой, то и житься тут может неплохо? А ведь есть еще и занавесочки, красные в белый горошек!

– Тебя как зовут? – поинтересовалось существо, решившее, очевидно, развить и закрепить возникшие отношения.

– Александра.

– А меня Маргарита.

Итак, существо оказалось женщиной, и Александре снова поплохело. К пьющим мужикам она, родившаяся и выросшая в деревне, относилась лояльно. Знал бы мужик свою норму, был бы тих во хмелю и работу бы не забывал – а так почему б не выпить? Но вот от пьющей женщины ее воротило. Господи, как себя можно довести до такого состояния?

Но факт оставался фактом – только эта увядшая Маргаритка может вот сейчас, немедленно, рассказать Александре о ее дочери. Значит, придется с ней общаться – без отвращения, без дрожи и спазмов. А то заметит и обидится.

Но внимание Маргариты сейчас было сосредоточено не на Александре. Она полезла в холодильник, стоящий в углу кухни, – старый и облезший, но покрытый сверху красной клетчатой салфеточкой. Из холодильника хозяйка извлекла бутылку водки и миску с огурчиками, из деревянной хлебницы достала буханку черного хлеба.

– Ну, чего встала? Вон там, в буфете, справа, рюмки достань, – указала она Александре. – За знакомство надо выпить, нет?

Александра сомневалась в том, что в состоянии пить водку в десять часов утра, да еще в компании с этим цветком запоздалым, но отчего-то безропотно полезла в буфет, только что обратив на него внимание.

Как же она не заметила! Буфет был огромен и прекрасен. Осколок позапрошлого века, он врос в эту кухню – похоже, что за все время его ни разу не сдвинули с места. У неизвестного варвара, слава богу, не поднялась рука покрасить его половой краской – буфет сохранил благородный темно-красный цвет и изумительную резьбу: фазаны и утки, гроздья винограда и букеты роз… Стоял буфет на львиных когтистых лапах и венчался вазой с плодами. Все это деревянное темно-красное великолепие выглядело удивительно и нелепо. Совершенно растерявшись от такого изобилия, Александра потянула на себя указанную дверцу. За ней красовались яркие тазики, висел цветастый передник.

– Давай скорее! – поторопила ее хозяйка. – Там же стояли! Ой, и правда нет! – удивленно воскликнула она, остановившись за спиной Александры. – И полки поснимали… Когда успели? Ну вон там, за стеклом погляди.

Александра поспешно закрыла эту дверцу и открыла другую. За ней и стояли разнокалиберные стаканы, чашки, рюмки.

– Вот эти давай, махонькие, – распорядилась Маргарита. Пока гостья пялилась на буфет, хозяйка успела накрыть стол – огурчики вынырнули из миски и расположились на тарелке, ломти хлеба заняли место в плетенке, тонкие ломтики сала соседствовали с дырявыми кусочками сыра. В общем, накрыла чисто и умело.

– Погоди, я переоденусь, – помойный цветик Маргарита прошмыгнула мимо гостьи и исчезла. Впрочем, скоро вернулась. В черном шелковом халате, на спине которого извивался красно-зеленый дракон, причесанная и умытая, она производила не столь удручающее впечатление. Лицо, освобожденное от полуседых прядей (их придерживала теперь черная повязка), обнаружило несомненные следы былой красоты.

Совершенно растерявшаяся Александра позволила усадить себя за стол и налить рюмку ледяной водки.

– Удивила я тебя? – кокетливо осведомилась Маргаритка после первой, зажевывая кусочком сала. – Вижу, удивила. Ну да, я пью. А кто б не пил на моем месте?

Вопрос был риторический. Хозяйке явно не терпелось поведать нежданной собеседнице историю своих несчастий, которые привели ее на гибельный путь женского алкоголизма. Но Александра была настроена решительно. Сначала, пока Маргаритка еще относительно трезва, она разузнает все о своей дочери, а потом, так и быть, выслушает исповедь горячего сердца. Но, чтобы успешно перевести новоявленную подругу на нужное направление мыслей, требовалась деликатность. Александра старалась изо всех сил.

– Я тоже, похоже, скоро запью, – посетовала она. Ей удалось взять в разговоре верный тон. – Дочь из дому ушла, представляешь?

– Да ты что? Значит, Жоркина девка – твоя дочь? Вот это новость!

Александра скорбно покивала.

– Да ты не майся, подруга! Они нормально живут, это я тебе говорю.

Свидетельство из уст спившегося цветочка Александру совершенно не утешило.