Текст книги "Рассказы, повести, сценарии и другое"
Автор книги: Наталия Небылицкая
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 35 страниц)
Рассказы, повести, сценарии и другое
Наталия Ильинична Небылицкая
© Наталия Ильинична Небылицкая, 2016
Составление и комментарии Лариса Ильинична Вайсфельд
ISBN 978-5-4483-2053-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Анкета для каталога «Кино, театр, ТВ. Золотой запас»
Фильмы и проза Небылицкой Н. И.
Избранная фильмография
«Золотой конёк», «Зимовье на Студёной» (реж. И. Негреску), «Весна, война, любовь» (реж. А. Бланк), «Дымка» (реж. И. Негреску), «Рождённые свободными» (реж. А. Дорман), «Тёплый дом» (реж. Е. Небылицкий), «Дитя моё!» (реж. Е. Небылицкий), «Мой утренний город» (реж. Е. Небылицкий). «Время собирать камни» (реж. Я. Назаров) и др.
И ещё более 40 документальных, научно-познавательных сценариев фильмов, вышедших на экран, удостоенных призов на международных фестивалях короткометражных фильмов.
Я постоянно пишу прозу и публикуюсь.
Рассказы: («Некрасивая», «Три дня», «Никитины кони», «Мегера», «Алло. Это я», «Жаркая улица», «Как делали нарты», «Аннушка», «Старая история», «Лагуна» и проч.).Стихи напечатаны в различных литературно-художественных журналах («Юность», «Литературная Грузия» и др.). Кроме того, вышли в свет повести «Автопортрет в розовом», «Сквозняк» и «Белка в колесе», роман «Бал бесноватых».
После этого списка Н. Н. Небылицкой написано несколько сценариев и проза.
Сценарий «Кошачий глаз» – поэтическая легенда о человеческой подлости, о благородстве и счастье в конце пути.
Сценарий «Эй, Грымза» ярко отображен темперамент и благородство пожилой еврейки – участницы Второй мировой войны, о людях с «промытыми» мозгами. Заканчивается событиями на Дубровке
Сценарии
Художественные
Эй, грымза!«Cogito, ergo sum»
Рене Декарт
Интерьер.
Аэропорт Бен-Гуриона. Израиль.
– Мама, мама! Умоляю, останься.
– И не подумаю.
К стойке регистрации движется на приличной скорости странная процессия: впереди старая женщина в длинной, развевающейся на ходу юбке, в пёстрой кофте с нелепыми рюшами, на ногах её мужские, остроносые ботинки, которые были в моде лет тридцать назад – это Рахиль; за ней едва поспевает дочь Мара: парик съехал на левое ухо, на тёмном платье, застёгнутом под горлом, проступают на спине тёмные пятна пота; сзади вприпрыжку несётся Йося – худой, долговязый молодой человек, на его макушке к копне кудрявых волос зажимами прикреплена белая кипа.
– Мама! Ты там погибнешь!
– Мне война надоела, я уже пережила одну, больше не желаю.
– В Москве тоже террористы, – басит зять Йося.
– Ха! По сравненью с палестинцами это сущие дети!
– Ты думаешь только о себе, ты просто эгоистка, – плачет Мара.
Старуха останавливается, как вкопанная. Мара налетает на неё.
– Что ты сказала? Повтори.
– Хоть деньги-то возьми, – всхлипывает дочь, протягивая тощую пачку денег, перетянутую аптечной резинкой.
– Деньги тлен.
– Чем мы вам не угодили? – вопрошает зять.
– У вас в доме даже мухи перемёрли от скуки.
– Не век же веселиться! – возражает зять.
– И это называется учёный, раввин?! «Весёлость не может быть чрезмерной, но всегда хороша, и наоборот – меланхолия всегда вредна».
– Вы мне этого еретика Спинозу не цитируйте! – кричит зять.
– А кого мне цитировать? Сталина, что ли?
– Демагог!
– От такого слышу, – парирует тёща.
Паспортный контроль. Девица в форме. Бледное лицо с каменным выражением равнодушия.
– Документы, пожалуйста (говорит на иврите).
– Вот, детка, – по-русски отвечает Рахиль, потом переходит на иврит, – мой билет, мой паспорт.
– Мне не нужен билет. Вернитесь, снова пройдите под контрольной аркой.
Рахиль возвращается. Проходит. Звенит тревожный сигнал.
– Откройте сумку. Что у вас в карманах? Холодного, огнестрельного оружия нет? Покажите.
– Я тебе сейчас всё покажу, детка. – Рахиль открывает потёртую сумку, трясёт ею над столом, пусто. – А карманов нет. Зато есть кое-что.
– Предъявите.
– Минуточку. Йоська, отвернись.
Зять послушно отворачивается. Рахиль задирает длинную юбку, обнажая правое бедро. От колена и вверх – уродливый, неровный шрам.
– Это ещё что? – ни возмущения, ни гнева в голосе девицы. То же каменное выражение равнодушия.
– Там штырь. В госпитале один кудесник вставил, ещё в сорок пятом. Ранение, кости раздробило, а он мне ногу спас.
– Когда-когда?
– Во время войны с Гитлером. Ясно? Возьми ручной металлоискатель, сразу убедишься.
Девица проводит прибором по всему телу Рахили. Возле раненого бедра он даёт сигнал.
– Проходите.
Рахиль делает несколько шагов, потом возвращается, наклоняется к уху девицы (Рахиль выше её чуть ли не на голову) и шепчет:
– Не переживай, детка, будь терпелива, к сентябрю, чуть раньше нашего Нового года уже беременная будешь, верно говорю.
Девица отшатывается, потом бесстрастное лицо озаряется улыбкой.
– Верь. Верь. Моя тёща – пророчица, – Йоська всё ещё стоит спиной.
– Тебе слухачом работать, ушки на макушке, – кричит тёща и уходит.
Натура. Ближнее Подмосковье.
Загородный дом. Сад. Голые чёрные ветви яблонь и вишен. Тонкие прутики кустов. Проплешины на земле, кое-где снег уже стаял. По двору носится огромный, лохматый пёс, лает, бросается на глухие ворота. Из дома выходит моложавая женщина в ватнике и джинсах. На голове косынка, прикрывающая цветные бигуди.
– Не бушуй, Герцог! Уже иду.
Женщина, это сторожиха дома Маша, с трудом проворачивает ключ в замке, открывает ворота, въезжает серый автомобиль. Останавливается. Из машины выходит муж Сергей.
– Я жду тут целую вечность.
– Электричества нет во всём посёлке. Автоматика – ёк.
– Звонила?
– Ага. После вчерашнего ветра провода оборвались.
Маша и Сергей заходят в дом.
Интерьер.
Холл с камином. Несколько ступенек ведут в кухню. Посреди кухни стол на 24 персоны, покрытый серой льняной скатертью.
– Что так рано? Садись обедать. Только плиту выключила, – жена Сергея Любаша обнимает мужа.
– Не могу.
– Почему?
– Устал.
– У тебя неприятности?
– Это как сказать.
– То есть?
– Букашкин предложил выкупить свой пакет акций.
– Замечательно! Ты станешь полновластным хозяином.
– Это-то меня и пугает.
– ???
– С чего бы, хотел бы я знать, мой компаньон решил избавиться от бизнеса? Этот типчик просто так ничего не делает, нюх у него, как у ищейки, хватка бульдога… внешность ангела, а фамилия не может быть настоящая.
Оба расхохотались, видно, не в первый раз эта присказка их смешит.
– Есть одна идейка.
– Выкладывай.
– Нужен свой в доску «болван».
– Как в преферансе? Где ж такого возьмёшь?
– А говорят, мне повезло жениться на сироте. Была бы хоть тёща, сестра, брат, вопросы бы не возникали. Не поняла, зачем нужно подставное лицо?
– Отчего же, отлично поняла. Да только нет у нас с тобой таких. Оба мы сироты казанские, – вздыхает протяжно, притворно.
– Думай, Любаша, крути колёсиками. Ты у нас в семье самая умная.
– А сколько ты мне времени дашь? Когда ответ нужен?
– Вчера.
– Не – а, дай хоть недельку.
– И ни минутой больше. А теперь согласен и пообедать.
Но с обедом приходится подождать. Звонит телефон.
– Звягинцев у аппарата. Что? Как это таможня не пропускает? Всё, ждите, еду.
Натура.
Салон машины Звягинцева. Говорит по мобильному, закреплённому на «торпеде».
– Кто тормознул груз? Не может быть! С ним мы в полном расчёте, неужели мало? Как-как? Французы неправильно оформили накладные? Бред какой-то! Сейчас факс им отстрочу.
Звягинцев прижимается к обочине, снимает с «торпеды» мобильник, набирает по-французски текст. Он явно нервничает. Отправляет факс. Перезванивает кому-то:
– Анри, Сергей Звягинцев. Кто отправлял партию «Шанели» и «Мицуко»? А ты где был? Ах, отдыхал! Я тебе факс отправил, немедленно пришли кого-нибудь с правильно оформленными бумагами. Не-ме-дленно, я сказал! Я гневаюсь? Ты еще не знаешь, что бывает, когда я в гневе! Мёрд!
Натура. Москва.
Аэровокзал. Из автобуса выходит Рахиль. Шагает размашисто. Перескакивает через лужи. Переходит через Ленинградский проспект. У метро находит автомат, но карточки у неё нет, достаёт из своей допотопной сумки несколько шекелей, пытается просунуть в отверстие. «Фу, чёрт! – бормочет. – Подражатели хреновы, по западному жить захотели? Ну, ничего, я вас перехитрю!» Рахиль из бездонного кармана своей нелепой юбки вытаскивает телефонную карточку, на одной стороне которой синяя звезда Давида, аккуратно втискивает карточку в отверстие телефона-автомата.
– Ха! Сработало! – шепчет сама себе и набирает номер. – Ксюша? Это я. Живы, живы пока. Ты дома долго будешь? Перезвоню, пока не могу долго говорить.
Вешает трубку, ухмыляется, быстро идёт от метро, свернув в переулок, подходит к жёлтому обшарпанному дому, заходит в подъезд.
Интерьер.
Квартира. Высокие потолки с лепниной, потрескавшиеся. Стены окрашены серой краской, по их почти не видно – всюду от пола до потолка картины. Пейзажи, портреты, натюрморты. Здесь всё вперемежку: работы известных мастеров в богатых рамах и картины, обрамлённые скромными рамочками, написанные сильной рукой, тут же висят наброски, эскизы, пастель, гуашь, акварели. Старый, но ухоженный паркет, натёртый мастикой, блестит.
Раздаётся переливистый дверной звонок. Из глубины квартиры появляется худенькая женщина в джинсах, заляпанных краской, и некогда белой футболке тоже в пятнах краски. Крашенные хной, с рыжеватым отливом волосы крупными кудрями обрамляют лицо. Только когда женщина попадает в полосу света, скупо струящегося из окна, становится понятно, что она немолода, однако походка у неё лёгкая, летящая. Снова настойчиво переливается звонок.
– И кто там такой нетерпеливый? Иду, иду! – женщина, не заглядывая в «глазок», распахивает дверь. – Рашка! – вскрикивает она.
– Ха! – Рахиль счастлива, розыгрыш удался. Она стоит на пороге, ухмыляется. – Что, подруга, не ждала?
– Ну. Ну… – женщина обнимает Рахиль.
– Пластинку заело? Пусти в дом-то. И что ты на мне повисла? Знаешь ведь, терпеть не могу телячьи нежности.
Рахиль умывается в ванной, кричит:
– Шмотки мои ещё не выбросила? Видишь, в каком я прикиде?
– Выходи, – кричит Ксюша, – оладушки приготовила. И кофе как ты любишь, с кардамоном.
В кухне стоит овальный стол, открыт настежь балкон.
– Холодрыга, – произносит Рахиль, – я отвыкла, закрой балкон.
– А мне всегда жарко, – Ксюша закрывает балкон, – рассказывай, зачем ты здесь и почему.
Рахиль ест оладьи, запивая кофе, жмурится и облизывается. Словно кошка.
– В целом мире никто так не готовит.
– Будет тебе, Рашка, увиливать. Отвечай прямо…
– На прямо поставленный вопрос! – продолжает фразу Рахиль. Закуривает. – Зачем – знаю. Деньги нужны. Почему? А почему я, старая калоша, тебя послушалась и родила Мару, когда уж у всех порядочных женщин давно климакс прошёл. А?
– Опять я виновата.
– А то? Кто в ногах валялся и уговаривал, не ты ли, подруга?
– Жалеешь нынче?
– Моя дурища забыла всё, чему мы с тобой её учили, надела парик, настрогала детишек, ходит в синагогу и преклоняется перед Йоськой. Это нельзя, то не угодно Богу, не сядет, не встанет без молитвы. Тоска и скука смертная! И самое смешное – счастлива, представляешь? Поёт, щебечет с рассвета до заката.
– Так что же тебе надо?
– Не такое мне грезилось для моей единственной. Да ладно.
– Все твои картины я продала. Не очень выгодно. Ну, из меня бизнес-леди не больно получается. Деньги в банке.
– В каком?
– В Сберегательном, коммерческие слишком часто прогорают. Вносила на твой пенсионный счёт. Сейчас принесу книжку.
Ксения выходит. Рахиль поднимается, сладко, с хрустом потягивается, делает несколько наклонов, охнув, хватается за поясницу. За овальным столом, в углу на этажерке стоят кулинарные книги, на нижней полке большой альбом в сафьяновом переплёте. Рахиль снимает его с полки, кладёт на стол, раскрывает. Рассматривает фотографии: дама с пышной причёской, в блестящем платье, обтягивающем высокую грудь, рядом на стуле сидит мужчина в котелке, при усах и бороде; Рахиль совсем молодая, ей можно дать не больше 13 лет, но она в гимнастёрке, на плечи накинут белый халат, на буйных кудрях пилотка; Рахиль на костылях возле госпитальной койки; а вот она уже с кистью в правой руке, смотрит на картину, натянутую на подрамник; Ксения и Рахиль на ступенях института – улыбки от уха до уха, день получения диплома. Тюремная фотография Рахиль в фас и профиль. Сейчас она выглядит моложе, чем на этих снимках. Следующая страница – справка о реабилитации, выданная Рахиль Борисовне Смоль в 1956 году. Вход в роддом – Рахиль с ребёнком, Ксения и какой-то мужчина протягивают Рахиль цветы. Кладбище. Маленькая девочка держит Рахиль за руку, раввин стоит у могилы. Рахиль, Ксения и молодой человек атлетического вида в солдатской форме и краповом берете. Мара в выпускном платье. Мара и Йоська под свадебным балдахином. Рахиль на митинге, Манежная площадь. Рахиль возле могилы Давида в старом городе, Иерусалим. Вся жизнь в нескольких снимках. Длинная, путаная судьба.
Входит Ксения со сберегательной книжкой, на вытянутой руке несёт чёрный костюм и серую блузку.
– О! Я про этот костюмчик и забыла, – Рахиль берёт костюм, вертит в руках блузку, – блузка не моя.
– Нет. Купила, хотела к празднику тебе послать с оказией.
Рахиль выходит, Ксюша моет посуду, расставляет в сушке.
– Ну, как я тебе? – спрашивает Рахиль. Она успела соорудить причёску, забрав непокорные кудри в тугой узел. Узнать её теперь трудно – худенькая, с гордой, чуть откинутой назад головой, высокий, умный лоб, глаза на пол-лица. Только на ногах всё те же ботинки.
– Посмотри на ноги! Ужас. Возьми мои сапожки, они в шкафу, и пойдём в салон краситься.
– Ещё чего!
– Ты похожа на курочку-пеструшку – клок чёрный, клок рыжий, клок седой. Так не годится.
– Деспот.
– Завтра я должна выйти на работу.
– Ты? Ты? Ходишь в присутствие?
– Нет, дорогая, я служу домработницей у одних нуворишей.
– Ты?
– Тебя заклинило. Именно.
– А как же твоя живопись?
– Раша, нет у меня таланта, нет и не было. Это твои картины раскупались, как пирожки у метро, а мои брали в довесок. Это у тебя экспрессия, композиция, фантазия и смелость. А я просто хорошо обученный ремесленник, не более. И не надо меня успокаивать, никакой трагедии, никаких комплексов. Жаль, поняла это только на старости лет.
– И ничего не пишешь?
– Отчего же? Внукам письма в картинках. Они их обожают, да и как нам общаться? Они теперь ни слова по-русски, американизировались, а я ни бельмеса по-английски.
– Но зачем пошла в услужение? Не хватает денег? Жила бы на те, что выручала за мои полотна.
– Я и так живу в твоей квартире, ношу твои вещи, готовлю в твоих кастрюлях.
– Чепуха какая-то! Мой долг тебе я никогда не выплачу, до конца света.
– Брось ты эту патетику, Рашка, не твой стиль! Ничего и никто никому не должен. Дети постоянно нудят, боятся, что я тут с голоду дохну, и ты туда же! А я ещё пока не развалина, я ещё о-го-го!
– Вот именно – о-го-го. Ладно, пошли уж, по дороге расскажешь, что за птички твои хозяева.
Натура.
Переулок. За фигурным металлическим забором трёхэтажный особнячок. Охранник у ворот. Подъезжает джип. Охранник спешит открыть ворота, нажимает кнопку на пульте. Джип останавливается у самого крыльца, из машины выпрыгивает миниатюрный человечек. Рядом со своей большой машиной он выглядит весьма колоритно. Это Егор Павлович Букашкин.
Интерьер.
Холл. Навстречу Букашкину идёт Звягинцев.
– Привет. Меня никто не искал? – чуть приостановившись, спрашивает Егор.
– В приёмной девица в последнем приступе молодости, её наша Клавочка развлекает кофейком. Кто такая?
– Понятия не имею. Меня «оттуда» никто не искал? – Букашкин поднимает палец куда-то в небо.
– Нет.
Оба врут напропалую.
Натура.
Приёмная – комната в серо-голубых тонах. Голубоватые стены, серые кресла, бра и люстра из металла. Царство дизайна, почерпнутого из новомодного журнала типа «Декор». Подстать обстановке референт – «удлинённая» девица, увешанная серебряными цепочками. Две двери, украшенные табличками: «Президент ОАО «Полёт фантазии» Е. П. Букашкин и «Президент ОАО «Полёт фантазии» С. И. Звягинцев». При виде Егора Клавочка вскакивает:
– Егор Павлович, к вам посетитель. Давно дожидается. Говорит, ей назначено.
– Надеюсь, вы не очень сердитесь? – Егор старается быть галантным. – Простите, в думе задержали. Эти политики такие болтливые! Впрочем, это их профессиональный грех, не правда ли?
Девушка поднимается, она почти на голову выше Егора, хоть на ногах её туфли на низком каблуке. Да и Клавочку создатель тоже ростом не обидел. Впрочем, Букашкин любит крупных.
Интерьер.
Кабинет Егора. Здесь, как и в приёмной, та же холодная сдержанная гамма, на стене висит большая фотография флакона духов «Мисс Диор». На столе тоже фотографии, только поменьше и в рамочках: Егор в обнимку с Пугачёвой, Егор рядом с Путиным, Егор здоровается за руку с Клинтоном.
Букашкин садится за свой стол и почему-то кажется выше ростом, видно, кресло повыше сделано, правда, ноги до пола не достают, но собеседнику-то это не видно.
– Присаживайтесь, Марина. Ничего, если я по-простому, без отчества?
– Ну, что вы, что вы!
– Слушаю вас.
– Наш журнал «Ракурс» планирует создать серию статей о бизнесе в России, вернее, о людях, которые стараются вести дело честно и чьи состояния нажиты не на оружии, наркотиках и крови.
– И много вы таких наскребли?
– Не много.
– Спасибо за откровенность. Вам ещё придётся побеседовать с моим партнёром.
– Да, надеюсь с ним встретиться. Вы не возражаете, если я включу диктофон?
– Само собой. Как построим беседу? В форме вопросов и ответов?
– У меня иной подход. Рассказывайте всё, что вам хочется. Потом выделим главное.
– Начнём от «печки»?
– Как угодно.
– Я родился в…
Интерьер.
Кабинет. На стене портрет Путина. Из окна виден памятник героям Плевны.
Звягинцев разговаривает с хозяином кабинета. Оба говорят очень тихо и какими-то недомолвками.
– Почему такая срочность? – спрашивает хозяин кабинета.
– Нужен твой совет.
– Проблемы?
– Пока нет, но Букашкин как-то странно себя ведёт.
– И всё?
– Нет. Начались неожиданные сбои. То поставщики неправильно оформят документы на товар, то забывают печати поставить.
– Может, совпадения?
– Нутром чую – нет. Что-то надвигается.
– Слушай, мы с тобой знаем друг друга тысячу лет, ты никогда не увлекался мистикой. От своей благоверной заразился?
– И Егор мне сделал предложение.
– Руки и сердца? Ну, что ты вскинулся, уж и пошутить нельзя.
– Отдать, вернее, продать мне.
– Понятно, – после некоторой паузы произносит хозяин кабинета, – Всё?
– Да.
– Покупай.
– Сейчас или подождать?
– Немедленно.
– Очень уж аппетит у него разгорелся. – Сергей жестом просит бумагу у хозяина: «У меня столько нет. Нужен беспроцентный кредит». Подвигает бумажку. Визави быстро пишет: «Сколько?» Сергей пишет: «2 000 000». Но они продолжают разговаривать. – Правда, дело его всегда не очень интересовало. Деньги любит до потери сознания.
– Так кто ж их не любит? – произносит хозяин кабинета, но одновременно пишет на бумаге: «Откат?».
Сергей чиркает небрежно: «10%», хозяин в ответ: «25», Сергей: «15», хозяин: «20».
– Согласен. – Сергей накрывает ладонью исписанный листок. – Но не до такой же степени!
– До такой, – отвечает хозяин, зажигает листок над пепельницей, пепел растирает металлической линейкой, что лежит на столе, в пыль, – Ты курить ещё не бросил?
– Нет.
– Не бережёшь ты себя. Ладно уж, кури, только потом пепельницу вымой, ненавижу этот запах.
Сергей, кивнув, поднимается, заходит в соседнюю комнату, где расположен личный туалет хозяина кабинета. Возвращается.
– Спасибо за совет. Не забыл, что у нас в пятницу барбекю, мы с Любашей ждём?
– Помню, помню. Как мы нынче выражаемся! «Барбекю-ю-ю»! Нет чтобы по-русски – шашлык!
– Ну, сказанул! Шашлык пришёл к нам из тюркского языка, кажется. – Рассмеялся Сергей.
– Иди, иди, грамотей, мне работать надо.
Интерьер.
Небольшая галерея. Вернисаж. «Клубится» самый разнообразный люд: от экзотически разодетых завсегдатаев околосветских раутов до настоящих ценителей живописи. Здесь же Рахиль и Ксения. Входят Любаша и Звягинцев. Оглядываются, берут бокалы с подноса, стоящего на столике у входа. Они чувствуют себя не очень уютно – мир не их, но таковы правила игры, необходимо время от времени появляться в обществе. Любаша замечает Ксению, и это её не просто удивляет – шокирует. Но всё же она решает подойти:
– Ксюша? Каким ветром сюда занесло?
– О! Рада вас видеть! – Ксюша говорит чуть громче, чем позволяют приличия. – Рахиль, хочу представить тебе мою хозяйку Любовь Александровну.
Многие оборачиваются, стихают разговоры.
– Очень приятно, – Рахиль протягивает руку, она сама любезность, – Ксюша о вас говорит с такой теплотой! – Рахиль явно веселит эта ситуация, приятно поиграть в кошки-мышки со снобами.
– Правда? А вот и мой благоверный, знакомься Сергей, простите, не расслышала вашего отчества.
– Ну, что за церемонии, можно и просто по имени. Успели посмотреть картины? Вы, конечно, знаете, что постмодернизм нынче уже вчерашний день, как, впрочем, и концептуализм Кабакова. Или вы поклонники нонконформизма Зверева и Плавинского? – ерничает Рахиль.
Любаша и Сергей совершенно ошарашены, но Любаша, как всегда, берёт инициативу в свои руки:
– Стыдно признаться, но нам с мужем больше по душе Шилов.
– Ну что же тут стыдного?! – Рахиль развлекается вовсю, надменность «хозяев» по отношению к подруге она никак простить не может. – Он очень знаменит. И нарасхват. Его любят заказчики, что естественно, ведь ещё Ницше заметил, что человек скорее стремится стать произведением искусства, нежели его творцом. Кстати, Любовь Александровна, вам никто не говорил, что у вас совершенно необыкновенное лицо? И никто не предлагал писать вас? Странно. Я вижу вас в лиловой гамме.
– Спасибо, – бедная Любаша растеряна.
– Однако я вас совсем заболтала, простите, – Рахиль улыбается, – знаете что? Мы с Ксюшей устраиваем небольшое суаре в связи с моим приездом. В пятницу, часиков в семь, буду очень польщена. Приходите. Ксюша, объясни, как доехать.
Интерьер.
Квартира Ксюши и Рахили. Обе накрывают на стол.
– Куда ставишь фаршированную рыбу? – сердится Рахиль. – Надо в центр. Ты не забыла пригласить отца Иоанна?
– Конечно, без него никак.
– Это точно, иначе все будут говорить только о политике. Где посадим твоих работодателей?
– Они не придут.
– Ошибаешься.
– Снобы самого низкого пошиба.
– Спорим?
– На что?
– Дай подумать.
Некоторое время они расставляют нужные для трапезы предметы: тут нож, там вилка, здесь кольца для льняных, чуть накрахмаленных, салфеток. И всё это быстро, споро, ритмично, словно станцевавшиеся партнёры.
– Свечи? – спрашивает Ксения.
– Перебьются.
– Ты чего злишься?
– Неспокойно мне. – Рахиль расставляет свечи.
– Вечно у тебя так: сначала строгое «нет», а потом… – смеётся Ксения. – Ну, какие предчувствия тебя на этот раз терзают?
– А! Не обращай внимания!
– Так как насчёт пари? Придумала?
– Ага. Если Звягинцевы придут, с тебя фант.
– Какой?
– Любым способом уговоришь Мару с детьми и Йоськой приехать в Москву.
– Их надо уговаривать?
– Мою наседку с гнезда очень трудно сдвинуть.
– А зачем?
– Хочу, чтобы хоть чуть-чуть отдохнули от взрывов, горя и крови.
– Ну, так позвони сама.
– Как же, у неё затянувшийся детский негативизм. Если я говорю «жарко», обязательно принесёт мне шерстяную кофту, если я говорю «холодно», врубит кондиционер.
– Я-то что получу в случае выигрыша?
Но тут раздаётся стук в дверь.
– Кто у нас никогда не пользуется дверным звонком? – снимая на ходу фартук, произносит Ксения.
– Я, – доносится из-за двери голос.
Входит человек атлетического вида, тот самый, что был на снимке в альбоме, который рассматривала Рахиль в первый день своего приезда. Только сегодня на нём не солдатская форма и не краповый берет: чёрная, длинная ряса, чёрные, начищенные до блеска, полуботинки, а голова не покрыта, и волосы стянуты сзади резинкой. Рахиль и Ксюша достают ему едва до плеча, целуют, приподнявшись на цыпочки.
– Ха! Во что ты превратился, Ваня? – притворно возмущается Рахиль. – Не о такой судьбе мы с Ксюшей мечтали, когда выцарапывали тебя…
Но не заканчивает фразу, отец Иоанн перебивает.
– Из детского дома, больного, в чесотке и чирьях, – смеётся отец Иоанн, – ты, мама Раша, неисправима, ну сколько можно повторять одно и то же из года в год?!
– Мой руки и за стол, – вступает Ксения.
– И не забудь помыть уши, – вторит ей священник.
Иоанн выходит из ванной, садится к столу.
– А что, других гостей не будет?
– Придут, запаздывают, – Ксения садится напротив, подпирает ладонью щёку и смотрит на молодого человека с умилением.
– Где попадья твоя? – спрашивает Рахиль.
Ксюша под столом бьёт подругу по ноге.
– Чего толкаешься?
– Замолкни, – отвечает Ксения.
– Чегой-то ради?
– Неужели ты ей не сообщила? – обращается Иоанн к Ксюше.
– Бросила? Сбежала к другому?
– Замолкни, Рашка!
– Да что случилось, чёрт подери!
– Не ругайся, мама Раша, грех. – Иоанн встал, отвернулся к окошку.
– Ну-ка, немедленно говори!
– Умерла Маша при родах, – глухо, не оборачиваясь, – ещё в пошлом году.
– Мальчик мой! Почему от меня всегда всё скрывают?
Рахиль вскакивает, обнимает спину Иоанна.
– Ребёнок тоже погиб?
– Слава Богу, с маленькой Машей всё в порядке.
– И где она, с кем?
– Одна послушница помогает, приходит, когда я должен отлучиться.
– Значит так, – Рахиль полна решимости, я заберу девочку с собой. Моя наседка обожает детей. Да и я ребёнка на произвол судьбы не брошу.
– Нет. Спасибо. Я сам.
– Ну, что ты можешь? Ты ещё совсем неопытный! Всё, вопрос решён.
– Умерь пыл, воительница, – вступает в спор Ксюша, причём с несвойственной ей жёсткостью – Ваня давно уж вырос и в наших советах не нуждается.
– Не нуждается, – словно эхо, с тоской произносит Рахиль, – не нуждается…
– Ах, вы, мои дорогие мамы! – Иоанн обнимает женщин, он уже вполне овладел собой. – Кормить-то будут сегодня?
– Будут, потерпи. А у вас, православных, сейчас не пост?
– Нет, у нас можно всё есть, а у вас, иудеев?
– Так я ж безбожница!
Раздаётся звонок в дверь. Рахиль вскакивает, бежит открывать. На пороге Звягинцевы.
Натура.
Польша. Небольшой приграничный городок. Ухоженный, словно умытый. Квадратное здание из гофрированного металла, раскрытые настежь ворота, внутри две фуры, погрузка картонных больших коробок почти закончена. Водители в ладно пригнанной синей форме подписывают документы.
– Янек, позвони на фирму, что мы выехали, – первый шофёр, отдавая документы, обращается к заведующему складом.
(Сцена на польском языке, с закадровым переводом).
– Обязательно. Из Вроцлава на склад везут ещё 2000 флаконов, у меня на стеллажах уже места нет, иголку и ту не втиснешь.
– Что-то мне всё это не нравится, – второй шофёр с кислой миной качает головой.
– Аналогично, – откликается завскладом, – Букашкин на звонки не реагирует, Анри из Франции шлёт факсы – остановите погрузку готовой продукции, а Звягинцев чуть ли ни матом посылает, где товар.
– Бардак, – ворчит первый шофёр, залезая в кабину.
– Скоро мы останемся на улице, – бесится второй шофёр, – говорил же, не связывайся с русскими, обязательно погоришь. Всё, мы поехали.
Взвывают моторы, фуры одна за другой осторожно выезжают из ворот.
Янек закрывает ворота, поднимается по металлической лестнице, заходит в свой кабинет. Садится за стол. Немного подумав, набирает номер на телефонном аппарате:
– Пана Егора попрошу, – с акцентом, но по-русски. – А когда могу его застать, наконец? Да, мобильный тоже не отвечает. И дома говорят – нет его. Вы передаёте, что я его ищу? Спасибо, – снова набирает номер, – пан Сергей? Янек беспокоит. Что происходит?
Натура.
Москва. Подъезд дома. Чета Звягинцевых входит в подъезд. Сергей говорит по телефону, он раздражён:
– Я знаю, что собираешь флаконы по всей Польше, я знаю, что ты забил склад под завязку. Почему же не отправляешь во Францию? Как это? Поверить не могу. Нельзя останавливать налаженную цепочку! Цикл нарушаем, в конце концов! Егор велел попридержать?! Поверить не могу! Ладно, разберусь, тут какое-то недоразумение. Позвоню завтра. До видзенья, пан Янек.
– Что случилось? – спрашивает жена.
– Ничего, ничего.
Интерьер.
Внутри подъезда. Звягинцевы понимаются на лифте, Любаша, прежде чем нажать кнопку звонка, произносит:
– Может, зря мы? Вернёмся домой, пока не поздно?
– Чепуха! Эта старуха такая забавная. И ещё мне одна мыслишка в голову пришла. Потом обсудим.
Любаша звонит. Через секунду распахивается дверь, на пороге отец Иоанн.
– Простите, – Сергей в недоумении, – мы к Рахили Борисовне. Ошиблись квартирой?
– Проходите, проходите, – бежит к двери Рахиль, – мы вас ждали, за стол не садились. Ха! Я выиграла!
– Простите? – спрашивает Сергей.
– Пари. Ксюша, встречай гостей!
Натура.
Егор Букашкин во дворе своего дома. Запирает припаркованный «джип». Вместо того чтобы войти в подъезд, останавливается возле скамейки, стоящей возле детской песочницы, опускается на неё. Сидит, съежившись, отчего кажется ещё меньше ростом. И на лице его такая тоскливая мука!
Поднимает голову, смотрит на окна второго этажа, где горит свет. Вздыхает, с трудом поднимается и идёт к подъезду. Медленно, чуть сгорбившись, словно на ногах его тяжеленные гири.
Интерьер.
Квартира Егора. На звук открываемой двери выходит Даша, жена Букашкина. У неё тусклые, явно давно немытые волосы, тусклые глаза, смотрит она как будто бы в бок, мимо Егора. Одета женщина в выцветший байковый халат. Трудно определить её возраст.
– Даша, иди к себе.
– Иди к себе, – словно эхо вторит жена.
Егор снимает ботинки, надевает тапочки, сразу проходит на кухню. В мойке и на столе гора немытой посуды. Егор надевает фартук, очищает посуду от остатков пищи, складывает в посудомоечную машину. Всё это в полной тишине. Затем он наливает себе сок, садится, забыв выпить, застывает. В кухню вбегает девочка, похожая на Егора. Ей около 12 лет, но одета она очень уж по-взрослому: длинное бархатное платье с глубоким декольте, в ушах бриллианты, на шее дорогое колье, на ногах туфли на «гвоздиках».
– Бон суар, папа, бон суар! – щебечет девочка, тянется к губам Егора, тот отшатывается.
– Прекрати, Катя.
– Ты меня разлюбил? Мой папусечка, мой золотой, единственный! – дочка повисает на шее отца, потом взбирается ему на колени.
Она ласкает его, но не как дочь, как женщина. Она расстёгивает пуговицы на рубашке, другая рука тянется к брюкам. Слышен скрежет молнии. Егор вскакивает, стряхивает с колен дочку, пытается сбросить её руки. Лицо Кати мутно-бледное, глаза чуть прикрыты веками. С трудом Егору удаётся высвободиться.
– Послезавтра вы с бабушкой и мамой уезжаете в Париж, собери свои вещи.
– Нет! Нет! Никогда, – девочка визжит и топает ногами, – я тебя не брошу, не брошу…
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.