Текст книги "Рассказы, повести, сценарии и другое"

– Советы принимаются? – Рахиль оборачивается на дверь, ей не хочется, чтобы секретарша услышала то, что она собирается сказать.

– Безусловно.

– Распорядитесь, чтобы уничтожили весь товар до последнего флакона вместе с тарой.

– Зачем??

– Наивно полагать, что Егор спокойно переживёт своё фиаско. Позвоните на склад, отдайте устный приказ, не посылайте факс, только на словах. И ещё. Уничтожьте письменные переговоры, касающиеся поставок через польскую границу.

– Завтра.

– Немедленно. Ладно?

– Хорошо.

Сергей звонит по телефону:

– Алло! Кто у аппарата? Сейчас же избавьтесь от всего, что есть на стеллажах. По-моему, я чётко сформулировал задачу? А как хотите, хоть проглотите, но чтобы на складе было чисто и пусто. Всё. Доложите об исполнении, – принимая у вошедшей Кати чашку, произносит: – где документация по перевозке?

– У меня в сейфе.

– Давай мне.

Катя открывает сейф, достаёт папки, протягивает Звягинцеву. Сергей укладывает их в портфель, достаёт из кармана ключи от машины:

– Отнеси в машину, положи в багажник. Справишься?

– Ещё бы!

Катя довольна поручением, как, впрочем, и всем, что исходит от Звягинцева.

– Завтра Ксюша прилетает, встречать её поеду.

– Нет-нет, вместе отправимся. Не терпится договоры с итальянцами посмотреть. Скорей бы уж начать работать по нормальному.

– То-то! Давно бы так.

– Вот чёрт! Совсем забыл! У меня же для вас с Ксенией подарок, вот, – достаёт из кармана, протягивает Рахиль два билета.

– Боже всемогущий! – разворачивает и рассматривает билеты. – Спасибо большое! То, что я хотела.

Дверь распахивается настежь. Не входят – врываются три маски-шоу и человек в штатском.

– Всем оставаться на местах! Кто тут Звягинцев?

– Ну, я. А в чём дело и кто вы?

– Предоставьте ключи от сейфов.

– По какому праву? – произносит онемевшими губами Сергей.

– По праву сильного, – Рахиль поднимается со стула, делает несколько шагов в сторону человека в штатском.

– Стоять, где стоишь! – вскрикивает грубо человек в штатском.

Маски-шоу молча направляют на Рахиль короткие автоматы. Человек в штатском резко бросает:

– Отставить.

– Да чёрт подери, что случилось? – Сергея начинает трясти, скорее от гнева, не от страха.

– Покажите немедленно свои документы! Иначе звоню в милицию.

– Мы к вашим услугам. К телефонам не подходить. Открывайте сейф, быстро!

– Шагу не делай, пока документы их не посмотришь, – встревает Рахиль.

– Кто такая? Что здесь делаете? Покажите паспорт, – человек в штатском говорит рублеными фразами, голос механической куклы.

За его спиной приоткрывается дверь приёмной, секретарша Катя собирается войти, но, увидев чёрные маски, быстро отступает назад, в коридор.

– С удовольствием всё покажу, только сумочка моя вон в той комнате.

– Проводи, – бросает человек в штатском. Маска провожает Рахиль, которая берёт свою сумку со стола, тут же возвращается, протягивает документы.

– Что здесь делаете?

– Там всё написано. Арендую у господина Звягинцева вот это, – показывает рукой на табличку около своей двери, – помещение. А пока вы сюда не вломились, чай пили, разговаривали. Что, нельзя?

– О чём?

– Об искусстве, – язвительно шипит Рахиль.

– Молчать!

– Ну, что ты нервничаешь, – переходит на «ты» Рахиль, – сынок?

– Я вам не сынок, – ярится человек в штатском.

– Разрешите выйти?

– Нет.

– Да почему же? Я не арестована, правда же?

– Пока не произведём обыск, отсюда никто не выйдет!

– Мне в туалет надо.

– Потерпите.

– Да не могу! Я женщина старая, мне часто надо, а терпеть нельзя. Никуда я не денусь, прямо туточки в кабинете Звягинцева есть туалетная комната, я моментально.

– Проводи, – опять бросает маске человек в штатском.

– Да опомнись, сынок! Это не тюрьма, а я не подозреваемая, к делам Звягинцева никакого отношения не имею. Дай старухе в одиночестве нужду справить.

– Проверь, – снова бросает маске человек в штатском.

Маска заходит в кабинет Звягинцева, оставив настежь дверь, осматривает туалетную, в которой размещаются умывальник, шкафчик над ним и унитаз.

– Там даже окна нету, тем более второго выхода, – произносит маска.

– Можете пройти, дамочка, – милостиво сообщает человек в штатском.

Рахиль крепко держит свою сумку, неспешно проходит через кабинет Сергея в туалетную комнату, запирает дверь, открывает кран над умывальником, с шумом течёт вода. Рахиль выворачивает прямо на пол содержимое своей необъятной сумки, набитой как всегда всевозможными мелочами. Наконец находит телефон, набирает номер, стараясь говорить как можно тише.

В приёмной человек в штатском вынимает содержимое сейфа: лицензию, тощую пачку рублей, но ни одной накладной, ни одного факса.

– Где остальные документы? – человек в штатском раздражён.

– Какие? – картинно недоумевает Звягинцев.

– Зря вы так, найдём всё до последней бумажки.

В коридоре секретарша Катя. Она то подбегает к двери, не решаясь войти, то отходит, напугана и не знает, как лучше поступить. Затем спускается вниз к охраннику, томящемуся у входа.

– Дай закурить.

– Что у вас там происходит? – спрашивает охранник, протягивая пачку. – Вроде, на бандюков не похожи.

– Ты зачем их пропустил? Даже шефу не сообщил.

– Дык в нос корочки сунули и молчать велели.

– Зачем вы тут стоите, для мебели что ли?

– Дык власть же! Как ослушаться?

– «Дык-тык», – бесится Катя, – мы не рабы, рабы не мы.

Открывается дверь, входит посетитель – вальяжный, мягкая походка, дорогой костюм, седая грива волос и лицо человека, исполненное благодушия и сытости.

Охранник перегораживает вход:

– Нельзя.

– Мне – можно. Вы Катя? – смотрит на секретаршу.

– Да.

Человек в дорогом костюме наклоняется к ней, что-то шепчет на ухо.

– Пропусти, – говорит Катя охраннику.

В приёмной человек в штатском и молчаливые «маски» обыскивают стол секретарши Кати. Сергей и Рахиль наблюдают за ними. Распахивается с шумом дверь, «вплывает» вальяжный и седовласый господин.

– Добрый день, господа. Разрешите представиться: Доброхотов Валерий Иванович, член московской коллегии адвокатов, вот мои полномочия, дающие возможность отстаивать интересы господина Звягинцева, – протягивает документы человеку в штатском, – что тут происходит? Вы имеете, не сомневаюсь, зафиксированные на бумаге и снабжённые нужными подписями бумаги, дающие право на присутствие в данном помещении и проведение обыска, не так ли?

Понятное дело, никаких документов не оказалось, Доброхотов широким жестом, изобразив на лице самую благодушную из имеющихся в его запасе улыбок, теснит к выходу человека в штатском и его эскорт молчаливых масок:

– Заходите, заходите, всегда рады вас видеть. Только уж не забудьте необходимые для вторжения в частную жизнь господина Звягинцева документики. Всего вам самого наилучшего, – нет и тени издёвки в словах адвоката, однако, человек в штатском бледен от ярости.

Оставшись одни, присутствующие несколько мгновений молчат, потом Рахиль произносит:

– Ха! Как я их раскусила!

– Что это было? – Сергей явно растерян. – Откуда вы, Валерий Иванович, узнали?

– Ну, Серёжа, уж не обижайтесь, тюфяк вы однако, ваша жена права! В туалет-то я зачем просилась, а?!

Валерий Иванович галантно изгибается поцеловать ручку Рахили, стискивает в крепком рукопожатии безвольную ладонь Сергея. И был таков.

Интерьер.

Квартира Егора Букашкина. Кухня. На столе рядком выставлены хрустальные стопки, наполненные водкой. Методично, сосредоточенно Егор выпивает содержимое. Когда все рюмки опорожнены, он вновь наливает из бутылки – с первой до последней, тринадцатой. Из глубины квартиры несётся музыка, включённая «на полную катушку». Чуть подрагивают стёкла кухонного окна. Рука Егора, поднимающая стопку, тоже подрагивает как будто бы в такт. Егор с трудом встаёт, пошатываясь от стены до стены, проходит в комнату, где стоит шкаф, раскрывает дверцы, достаёт коробку из-под обуви, открывает. Там лежит, завёрнутый в вафельное полотенце пистолет. Егор гладит оружие дрожащей рукой, приговаривает:

– Приговор привести в исполнение.

Возвращается в кухню, допивает водку. Целится в рюмки, стоящие на столе:

– Пли! – раздаётся выстрел. – Раз!

Рюмка взвивается осколками.

– Пли! Два! Пли! Три! Пли! Четыре! – так, приговаривая, стреляет шесть раз, но на шестой рюмке он произносит цифру семь. Только шесть стопок «расстрелял».

Он улыбается пьяной гримасой, смотрит в дуло пистолета, хихикает:

– Репетиция, маленькая репетиция. Патрончики-то того, кончились. Надо перезу… – спотыкается, совсем опьянел, – паразу… нет, перезарядить, – по слогам, почти трезвым голосом.

Поднимает пистолет, заглядывает в дуло, прикладывает к правому виску, произносит «пиф-паф», нажимает курок. В глазах – удивление, брови поднимаются домиком. Лицо приобретает клоунски-трагическое выражение. По щеке от виска бежит тонкая тёмная, кровавая струйка. Он этого совсем не хотел, не готовился, не предполагал. Совсем.

Натура.

Дом культуры на Дубровке. Огромное полотнище: «Норд – Ост».

Ксения и Рахиль приближаются к парадному входу. Оттолкнув их, проскакивают бритоголовые парни в кожаных куртках.

– Поосторожнее, мальчики, – обращается к их спинам Рахиль.

Бритоголовые почти одновременно оборачиваются.

– Эй, грымзы! А вы куда?

– Боже ж ты мой, Раша! Гляди-ка! Наши драчуны! На искусство потянуло?

– Чтоб тебе сдохнуть, зараза! – мгновенно реагирует один из бритоголовых.

– Всё в своё время, – меланхолично ответствует Ксения.

Вход в здание. Бритоголовые смешиваются с толпой.

Интерьер. Зал на Дубровке.

Спектакль. На сцене разыгрывается первое действие. Зал. Зрителей почти не видно, всё освещение на сцене.

Крупные планы. Ксения, Рахиль. За их спинами не видны зрители, всё размыто. Только абрисы. Сзади словно специально высвечиваются прожекторами бритоголовые, даже в зале они в своих куртках. На сцене появляются террористы с автоматами. Действие прерывается.

Натура.

Площадь перед ДК на Дубровке. Журналисты с камерами. Молчаливая толпа. (Видеотека).

Интерьер.

Дача Звягинцевых. Телеэкран. Знакомые всему миру кадры. Площадь перед Домом культуры. Звягинцевы смотрят телевизор.

– Господи! Спаси и сохрани! – рыдает навзрыд Люба. – Из-за нас, из-за меня погибнут!

– Нет, нет, нет, – бессмысленно повторяет Сергей.

Телеэкран. Передвигаются тенями, вдоль стены здания люди в форме. Тёмная, молчаливая толпа родственников.

Интерьер.

Телеэкран. Молчаливая толпа неподалёку от ДК на Дубровке.

Зал Аэропорта. Мара с мужем и детьми бежит к паспортному контролю. Девушка, которой Рахиль «нагадала» ребёнка, насколько возможно быстро пропускает Мару с детьми и Йоськой.

– Скорее, скорее, – торопит Мара, – прошу вас! Там мама, вот там, в Москве, террористы!

– Всё будет хорошо! Она вернётся, она мне обещала.

Натура. Площадь перед ДК на Дубровке. Ночь.

Группа родственников. Среди них Мара.

Несколько человек очень возбуждены.

– Одна группа пойдёт к Думе, вторая на Красную площадь.

– Зачем? – спрашивает Мара.

– Плакаты сейчас подвезут.

– Зачем? – спрашивает опять Мара.

– Девушка, помолчите! Идёте с нами?

– Зачем? – вновь спрашивает Мара.

– Нужно заставить Путина пойти на переговоры, – раздражённо отвечает женщина в прозрачном платке.

– Не надо, – волнуется Мара, – никогда нельзя с ними договариваться!

– У тебя там кто? – спрашивает мужчина с усталым лицом.

– Мама, – Мара говорит очень тихо, – тётя.

– Ты же не хочешь, чтобы их убили? – молодой парень с красным, обветренным лицом вцепляется Маре в плечо. – Надо же что-то делать!! Властям на всё плевать, народ сам встанет на защиту и возьмёт брады правления в свои руки. Пора скинуть эту клику.

– Как не стыдно, – возмущается женщина в плаще, – ваша пропаганда неуместна! Такая беда, а вы…

– Я вас прошу, не ходите с плакатами, не вынуждайте президента идти на переговоры, всё равно бесполезно!

– Да что ты понимаешь, девушка? – спрашивает мужчина с усталым лицом.

– У нас целые самолёты брали в заложники, взрывают на улицах, в автобусах, кафе ни в чём не повинных людей, детей и стариков. С террористами договориться невозможно. Стоит дать слабину, они только входят во вкус, повышают требования. Цепная реакция, арифметическая прогрессия зла…

Центральный вход в здание. Издалека видно, как в него входят Кобзон и Хакамада. (Видеохроника). Неподалёку от площади перед зданием несколько человек – это Йоська со своими детьми и отец Иоанн. На плечах у раввина талес. Чуть раскачиваясь вперёд и назад, раввин молится на иврите: «Адонай, шма…». Дети тут же повторяют за отцом слова и движения. Отец Иоанн негромко произносит молитву, крестится: «Боже! Спаси и сохрани!»

Интерьер.

Зрительный зал. Серые, усталые лица Рахили и Ксении. За их спинами, потеряв свой привычный победительный вид, бритоголовые в куртках. Один из них бормочет на одной ноте:

– Умрём, умрём, умрём.

– Заткнись, – тихо шепчет другой бритоголовый.

Ксения оборачивается, протягивает им две таблетки валидола:

– Положите под язык. Больше у нас ничего нет.

– Раньше смерти не умрёшь, мальчик, – Рахиль произносит это, не оборачиваясь. К ним направляются женщина в чёрном и террорист в маске.

– Встать, – резко приказывает террорист парням в куртках.

На негнущихся ногах бритоголовые очень медленно пытаются выполнить приказ. Террорист направляет на них автомат. И тогда, не сговариваясь, поднимаются Ксения и Рахиль. Они, раскинув руки, перегораживают собою мальчишек. И на весь экран – две старые женщины, раскинувшие руки, с высоко поднятыми головами. Изображение застывает.

Конец

2005 г.

Кошачий глаз
Литературный сценарий

1. Натура. Кладбище возле посёлка.

Блёклое небо, мелкий дождь. Пирамидальные тополя, серебристые листья дрожат, как от озноба. Кладбище. Кресты. Расквашенные тропинки, проплешины серого снега. Так бывает только очень ранней холодной весной. Небольшая группка людей возле разрытой могилы. Рабочие осторожно опускают маленький гробик в землю. Ни оркестра, ни священника.

Ольга стоит у опасного края могилы. Чёрный платок, белое до синевы лицо. Глаза смотрят поверх могилы, поверх жизни, куда-то в серое небо. Муж держит Ольгу за плечи, словно боясь, что она соскользнёт вниз, на крышку гроба, вслед за их маленькой дочерью.

Тихая, молчаливая процессия идёт по дороге с кладбища. Замыкают шествие две женщины.

– Говорят, они её приспали, – шепчет одна из женщин.

– Как это? – спрашивает другая.

– Дитя плакало, верно, животик болел, Ольга с Петром дочку положили между собой и придавили.

– Нарочно, что ли?

– Вряд ли, просто спать хотели.

– Откуда знаешь? Марь Петровна по секрету поделилась?

– Это расскажет, как же! Каменная баба.

– Ну, всё же внучка померла, – последнюю фразу она произносит довольно громко.

Мария Петровна, идущая впереди, резко оборачивается, полосонула взглядом. Женщины сразу же примолкают, и будто съёживаются.

Тополя вдоль дороги. Проносятся машины – чаще трейлеры, реже – легковушки. Кладбище неподалёку от центра города, которого и городом-то не назовёшь. Площадь с облупившимся памятником Ленину, типовая коробка бывшего райкома, скверик с лысыми, чахлыми кустиками. Неподалёку магазин: над левой дверью сияет новенькая надпись «Супермаркет», а над правой «Бутик». Единственный в городе работающий светофор, не обращая внимания на красный цвет, проскакивает мотоцикл с коляской, обдав веером серой грязи, возвращающихся с кладбища.

Процессия минует площадь, затем здание школы, сворачивает в переулок.

2. Интерьер. Квартира Сомовых. Книжные полки, на них полные собрания сочинений Ленина, Жюль Верна, Чехова и Шолохова. На стенах новенькие обои с крупными аляповатыми цветами. Старый сервант типа «Хельга», где соседствует битком и впритирку дешёвый хрусталь, сервиз «Мадонна», фарфоровые статуэтки – балерина в пачке, мальчик с удочкой, охотничья собака. Мария Петровна расставляет на столе фужеры и рюмки. Пётр помогает ей.

Ольга стоит возле окна, застывшее лицо-маска, взгляд в пустоту. Ей слышится удары молотка, так забивают гвозди в крышку гроба, и как стучат комья земли, засыпающие могилу, и о крышку гроба, и тонкий, далёкий плач ребёнка…

3. Натура. Светофор на площади переключается на зелёный цвет. Он словно плывёт в воздухе, увеличиваясь в размере, пока не закрывает почти весь экран.

4. Интерьер. Окно квартиры Сомовых. Ольга всё ещё смотрит через стекло, приближается зелёный круг, заполняет всё пространство, кажется, что это уже не огонь светофора, а огромный кошачий глаз с поперечной полоской чёрного зрачка.

Ольга вздрагивает, заслоняется рукой от этого странного, слепящего глаза.

– Ольга! Садись, – произносит ровным, тусклым голосом Мария Петровна, – помянем девочку нашу бедную… по русскому обычаю.

За столом – Мария Петровна, Пётр и две молодые женщины, которые были на похоронах. Пётр жадно опрокидывает в себя гранёную стопку с водкой. Женщины чуть пригубили, Мария Петровна выпивает содержимое стопки мелкими глотками. Ольга даже не притрагивается.

– Выпей, выпей, – советует одна из женщин. – Полегчает.

– Давай, дочура, – поддерживает гостью Мария Петровна, – жизнь-то продолжается, завтра легче станет.

Ольга молча смотрит на мать. Повисает тяжёлая пауза. Никто не знает, что и как надо говорить на этих поминках.

– Я бы Олю, Марь Петровна, подменила завтра на уроке, да как? Я ж не математик! – бормочет вторая женщина, ловит языком кислую капусту, повисшую на вилке. Жуёт с хрустом. Петя подливает ей и себе ещё водку. Пьют с явным удовольствием.

– Работа и только работа спасёт от депрессии, – сентенция матери повисает в воздухе: ну, что тут скажешь?!

Так и не выпив ни капли, Ольга встаёт, уходит в другую комнату. Петя накладывает на тарелку винегрет, наливает себе ещё выпивки. Ольга появляется из своей комнаты: одета в джинсы и свитер, голова повязана чёрным платком по самые брови, за спиной рюкзачок. Она открывает входную дверь.

– Куда? – почти кричит Мария Петровна.

– Оля! – зовёт муж.

Но Ольга выходит, аккуратно и плотно прикрыв дверь – всё, отрезано, поставлена точка.

5. Натура. Беговой круг. Трибуны.

Зрители, смотрящие в бинокли, или изучающие программки. Мчатся лошади, жокеи в разноцветных костюмах.

На одной из трибун ложа VIP-персоны. Среди них мужчина с биноклем – Игорь Нездольев. Грубоватое, с высокими скулами лицо, не лишённое привлекательности, плечи широкие, вся фигура коренастая, похож на бывшего спортсмена. Движения скупые, чуть замедленные, словно он боится «расплескать» таящуюся в нём силу.

Игорь весь внимание, лошади мчатся по кругу.

– На кого поставил, Нездольев? – раздаётся хрипловатый голос за спиной Игоря.

– На Незабудку. А ты, Антон?

– Тоже. У тебя глаза на затылке? Даже не обернулся.

– Твой бас невозможно перепутать.

– Как дела – делишки? – Антон трубно смеётся.

– Первое хорошо, второе никак.

– И что ты имеешь ввиду?

– Делишками-то я, как известно, не балуюсь, остальное всё в порядке. Кстати, обещания выполнять надо.

– Вьюченко сегодня здесь. После награждения победителя представлю тебя. Учти, на его ангельскую внешность не покупайся, ушлый, обведёт вокруг пальца, чихнуть не успеешь. Незабудка, между прочим, вьючинская.

– Такой любитель?

– У него ещё четыре рысака, конезавод, конюшня и многое другое.

– Дорогонькое удовольствие.

– Рациональное вложение денег, никаких эмоций.

– Не скажи. Лошади болеют, ломают ноги, да и мало ли что…

Гонг извещает об окончании забегов. Антон и Игорь подходят к Вьюченко – у него лицо утомлённо-удивлённое, похожее на маску пожилого грустного клоуна. Антон представляет Игоря:

– Игнат Львович, познакомьтесь. Игорь Нездольев, когда-то вместе служили.

Вьюченко улыбаясь, протягивает узкую ладошку – рука ухоженная, тонкие пальцы, над которыми явно поработала маникюрша; на среднем пальце перстень: на чёрной эмали бриллиантовое милле монограммы, буквы «И.В.» выведены прописью. Несколько вычурно, но изящно. Таков и весь облик Игната Вьюченко – рубашка апаш, шёлковый шарф с булавкой в стиле перстня, дорогой свободный пиджак. Всё в тон.

– Приятно познакомиться, наслышан от Антона, – голос Игната очень высокого, какого-то скрипучего тона, – у вас, похоже, дело ко мне, – без вопроса, с утверждением.

– Да.

– Предлагаю два варианта. Либо созвонимся на неделе, либо приглашаю сейчас отпраздновать победу Незабудки. Ставили на мою любимицу?

– И выиграл немножко. Я завтра улечу по делам, так что уж после возвращения.

– Прекрасно. Но говорят, вы привыкли всё сразу и сию минуту? Ну, что ж, и такой стиль работы понимаю, хотя…

– Хотя вас-то привлекает другой – сто раз обдумать и не рубить с плеча, не так ли?!

– Угадали! – Игнат Львович хохотнул довольный.

6. Натура.

Раннее утро. Поле почти до горизонта. Едва взошедшие озимые. Высокое бледно-голубое небо. И сверху на пробуждённую весной землю льётся песня жаворонка.

Ольга стоит на кромке поля, запрокинув вверх голову.

– Тот, кто никогда не слышал жаворонка, считай и не жил, – раздаётся чей-то голос, сзади, за Ольгиной спиной.

– О, Господи, – Ольга вздрагивает и резко оборачивается.

– Не страшись, девонька, это всего лишь я.

Бричка, на облучке лохматый и кудлатый мужик. Лицо его, задубевшее от ветра и солнца, без возраста. Но чуть улыбнётся – мальчишка, посерьёзнеет – старик.

– Я уже ничего не боюсь, – произносит Ольга.

– Зря. Бойся побед, они всегда обернуться поражением. Бойся правды, она ещё не истина. Ты когда в последний раз ела, девонька?

Ольга пожимает плечами.

– Ясно. Забирайся, бричка хоть и не лимузин, но нам места хватит.

– Нет.

– А говоришь, уже ничего не боишься. Давай, давай. Отвезу к себе, накормлю, да напою, да спать уложу. Прозрачная какая! Одни глазищи, даже кожи и костей нет. Я вон тамочки обретаюсь, за полем.

И вот под этот завораживающий трёп мужик берёт за руку Ольгу, затягивает в бричку, усаживает рядом.

– И кроссовки мокрые, и брючки. Дрожишь? Понятно дело. После восхода холодает всегда. И росы сегодня обильные, значит быть жаре.

– А откуда знаете?

– Я много чего знаю.

– Вы кто?

– Кто был, после расскажу, а кто нынче сама поймёшь. У тебя что в рюкзачке-то? Кофта, иль свитер есть? Доставай, надевай.

Ольга, словно заворожённая, открывает рюкзак, достаёт свитер, натягивает на худенькие плечи. А мужик продолжает говорить, а бричка почти бесшумно, на мягких рессорах катится по дороге между полями, а жаворонок поёт и поёт.

– Ты поплачь, девонька, поплачь, со слезами горе вытекает. Ведь у тебя горе, правда?

– Не хочу.

– Ну, понятное дело, не хочешь душу выворачивать. Что делать умеешь?

– Ничего.

– Не беда. Научу.

– Зачем?

– У тебя имя-то имеется?

– Ольга.

– Ух, какое имя-то! Знатное, княжеское, не то, что моё! Аполлон, а по батюшке Аполлинарьевич!

– Разыгрываете? – Ольга чуть раздвигает губы – ещё не улыбка, а так, чуть полуулыбка.

– Клянусь, – мужик искоса взглядывает на Ольгу, кивает сам себе, мол, растопил немного, – всю жизнь мучаюсь, насмешников-то у нас полно. И впрямь, посмотри на меня, разве я хоть каплю похож на бога-воителя, разве я высок, строен и безбород, да ещё на лире играю?! А?!

– «Пока не требует поэта к священной лире Аполлон!», – тихо произносит Ольга.

– О! Пушкина любишь?

– Никого я не люблю, – вновь замыкается в себе Ольга.

Впереди луг. Сочная трава. Слева огороженный деревянными брусьями круг, в нём взрыхлённая копытами земля. Справа большая конюшня, у ворот, там, где вход в денники, лежат два пса непонятной породы – лохматые, длинноногие. Завидев бричку, они поднимаются вместе, как по команде. Аполлон осаживает коня.

– Мальчики! Быстро ко мне, – поворачивается к Ольге, – собак любишь?

– Не уверена.

– Сейчас проверим.

– Натравите на меня?

– Я ж не вохровец лагерный. Если они зарычат, значит, ты их боишься, а если не зарычат, то у вас с ними полный ажур.

Собаки подбегают, обнюхав Ольгины ноги, лениво взмахнув хвостами, возвращаются на свой пост у ворот.

– Ага, порядок! У тебя дома никогда собак не держали, – не спрашивая, утверждающе.

– Даже птичек, рыбок, или кошки. Мать у меня… А как зовут псов?

– Мальчики.

– Что, обоих? Как же они узнают, когда кого подзывают?

– Понимают.

Аполлон чуть трогает вожжи, бричка катится дальше. Впереди, сразу после конюшни дом тёсаного дерева, чисто выметенный двор и палисадник – много цветов и кустов, два-три плодовых дерева.

7. Интерьер. Дом Аполлона.

Чистота почти стерильная. Большой стол посреди комнаты отскоблён и отлакирован. Этажерка явно самодельная, уставлена плотными рядами книги. У окна письменный стол с компьютером, принтер. На стенах нет фотографий. Единственное украшение этой комнаты – небольшая скульптура чёрного каслинского литья – лошадь с жеребёнком.

Ольга снимает мокрые кроссовки и носки. Стоит босая, не решаясь шагнуть через порог.

– Там кухня, рядом ванная комната и всё такое. Не стой столбом, если не во что переодеться, что-нибудь придумаю.

– Не надо.

– Давай, девонька, шагай. Сейчас приготовлю поесть.

– Спасибо, не хочу.

– Понятно.

Ольга подхватывает свой рюкзак, стоит секунду в нерешительности, хочет повернуть к выходу, но потом всё же идёт в глубь дома.

Ольга и Аполлон в кухне. Много света, мало мебели, диссонансом выглядит дорогая встроенная техника, такую в любом современном доме встретишь. Похоже, хозяин поклонник минимализма и рациональности. На первый взгляд.

Ольга, не притронувшись к еде, пьёт чай.

– Давно путешествуешь?

– Не помню. Месяц? Два?

– Деньги есть?

– Нет. Заплатить мне вам нечем.

– За постой, значит, нечем? Отработаешь, – посмеиваясь, берёт ложку, наполняет её, подносит к губам Ольги. – Давай, открой рот, за папу, за маму.

Ольга не отшатывается, неподвижно смотрит прямо в лицо хозяину. И совершенно неожиданно для самой себя глаза наполняются слезами. Аполлон встаёт, выходит из кухни.

Ольга возле книжной полки, рассматривает корешки книг: среди книг по ветеринарии несколько томиков Дика Френсиса и воспоминания ветеринара Джеймса Хэрриота. Достаёт энциклопедию «Болезни лошадей и их лечение», листает.

Резкий стук в дверь, Ольга от неожиданности вздрагивает, роняет толстый том, садится на корточки, собираясь поднять книгу.

– Эй, док! – раздаётся из-за двери голос. – Вы дома?

Дверь с треском распахивается. Занимая почти весь проём, протискивается мужчина. На ногах его высокие яловые сапоги. По крайней мере, сидящая на корточках Ольга, сначала видит только их, потом уже всю угловатую и громоздкую фигуру вошедшего, который спрашивает резко, даже грубо:

– Ты кто такая? Где док?

Ольга не отвечает. Мужчина делает только один шаг, сразу оказывается прямо возле Ольги, наклоняется, поднимает её на уровень своего лица.

– Док всех несчастненьких подбирает.

– Сами вы убогий! – злится Ольга, первое проявление нормальной реакции.

– Поставь, пожалуйста, девушку на место, – Аполлон входит в комнату, – неровён час, сломаешь.

– Привет, док. Надо посмотреть Урагана. Мне его правое копыто не нравится.

– Вчера смотрел, камушек удалил. Не дёргайся по пустякам, Ким Кимыч.

– Когда Фрикадельке срок-то?

– И не стыдно? Дама-то королевских кровей, никакого уважения. Думаю, завтра в ночь.

– Так она как зажеребилась, именно на фрикадельку стала похожа. Помощь нужна?

– Вот, – кивает в сторону Ольги, – у меня ассистент теперь. Не побрезгуешь, дочка?

– Ой, нет!

– Да дело-то не хитрое, меня только слушайся, и всё будет тип-топ.

Ким, усмехаясь, протягивает ладонь в сторону Ольги:

– Рад знакомству. Коли Док обижать начнёт, сразу ко мне.

8. Интерьер.

Конюшня. Денники. По длинному коридору споро бежит парнишка лет 15-ти. На ногах кирзовые сапоги, явно ему велики. Ватник. На голове задом наперёд надет жокейский шлем. В каждой руке парень держит по ведру с овсом. В конюшню входят Аполлон и Ольга.

– Бенó! – зычно зовёт спутник Ольги.

– Док, приветствую вас! – не останавливая бега, парнишка направляется к вошедшим.

– Познакомься.

Бенó протягивает Ольге вёдра, та подхватывает их, сгибается от их тяжести чуть ли ни до пола, медленно распрямляется.

Аполлон внимательно наблюдает, мальчишка смеётся.

– Да ладно, давай, я пошутил, – Бенó хватает дужки вёдер, но Ольга не отпускает.

– Упрямая, – констатирует Док с удовольствие, – нашего поля ягода.

– Меня зовут Бенó, а тебя?

– Ольга. Бенó уменьшительное от чего?

– Я чеченец, поняла?

– Прямо из Чечни?

– Криво.

9. Интерьер. Конюшня.

Ольга, засыпав очередной корм, закрывает денник, гладит коня между ушей, медленно идёт по проходу. В одном из пустых денников переодевается Бенó, Ольга заглядывает через низкие ворота. Мальчик закатывает штанину, отстёгивает протез на левой ноге, растирает культю. Ольга быстро отходит.

10. Интерьер. Квартира Нездольева.

Игорь открывает дверь, входит. Большие окна без занавесок. Сочится тусклый предвечерний московский свет. Мебель в квартире совершенно не модная, но всё добротное, чистое, нигде не пылинки. Напротив окна на стене висит большой фотопортрет (в стиле картины Карла Брюллова «Всадница»), на котором изображена женщина лет 25, сидящая на лошади. Игорь, постояв несколько секунд перед портретом, уходит в глубь дома. Возвращается уже переодетый в джинсы и свитер, садится у компьютера. Быстро щёлкает по клавишам, ставит перед собой микрофон:

– Где Сидоров?

– Тут я, Игорь.

– Почему до сих пор не переслал баланс?

– Так у нас Интернет накрылся, только-только восстановили, через пару минут получишь.

– Когда начнётся отгрузка очередной партии?

– Игорь, приезжай.

– Случилось что?

– Ну, не так, чтобы, но какие-то странности происходят.

– Поконкретнее нельзя?

– Можно, но не нужно.

– Ничего не понимаю.

– И не надо, приедешь, разберёшься.

– Завтра буду.

– Хорошо, но лучше бы сегодня.

– В 5 у меня встреча, а до этого баланс надо посмотреть. В ночь поеду. Ты где будешь?

– На фабрике. Жду.

11. Натура. Ночное шоссе. Игорь за рулём машины. Включает магнитофон. Хрипловатый, усталый голос произносит: «И никогда не убивайся обо мне. Помнишь, о чём мы грезили? Исполни наши мечты. У тебя получится, всё, всё получится! Только не бросай задуманного. Ради меня…». Справа у дороги: указатель «Сосновый бор». Машина сворачивает. Вокруг чёрный лес. А голос продолжает: «Вот тебе мой последний подарок – стихи только дописала, хватило сил, даже рука не дрожала. Послушай, любовь моя! В огне сгорает всё.// Шипит и испаряется ручей.// Горит сосна и гибкий тальник.\ Избушка, дом из старых кирпичей,// Кабриолет, автомобиль и сани,// Бессмертные творения поэтов,// Цветок и детская игрушка,// Мировоззрения и кредо,// Танк, миномёты, пушка…// В огне сгорает всё.// Тайга глухая и степной ковыль,// Хлеба, что сеяли мозолистые руки,// Корабль бумажный, крепкие фелюги,// И тополиный пух и сталь,// Вишнёвые сады и монументы,// Подвалы нищих и Версаль,// Солдаты, маршалы, корнеты…\ В огне сгорает всё.\ Правительства и страны,// Подонки, храбрецы, шпионы,// Червь дождевой и гордые орланы,// Колокола, мечети и иконы…// Всё, всё горит в огне!// Ему лишь память неподвластна// И вечная твоя душа.// Пусть языки его то рыжие, то красные// Всё пожирают не спеша,// Всё превратят в горячий пепел,// И пусть земля моя пропахнет дымом…// Но слышишь? Слышишь? Крыльев трепет,\ Да песнь без слов над росами седыми».