Текст книги "Рассказы, повести, сценарии и другое"

Консультант:

доктор юридических наук

Веденеев Ю. А.

«Общего у прошлого и будущего – наше воображение, посредством которого мы их созидаем».

Иосиф Бродский

Это был вечер, довольно поздний. Может, на чей-то взгляд и необычный, но на самом деле для тех, кому уже исполнилось 18 и ещё не перевалило за 30, – самый обыкновенный. А всё гудело, сверкало, вспыхивало, громыхало и бряцало в зале клуба «Утопия», где и лица, и столики, и крохотная сцена едва проглядывались в полутьме. Кто-то плясал, кто-то пытался разговаривать. Ансамбль музыкантов «наяривал», ни на кого внимания не обращая. Пожалуй, они с наслаждением, упоённо играли сами для себя. Быть может, это была «Агата Кристи», или «Чайф», а вероятнее всего те, из новой волны, – «Свинцовый туман», или «Кошки Нельсона».

Уже совсем темно было на улице. И вызвездило. Но машин – множество. Они сверкали растопыренными глазами-фарами и лакированными боками. Иные останавливались у входа в клуб, из них выплывали парами и поодиночке молодые и весёлые люди, одетые экстравагантно, скромно, нелепо, или строго, словом, кто во что горазд.

Одну парочку мы заприметили особо. Молодой человек и девушка, длинноногое создание, впрочем, все они нынче тоненькие и длинненькие. Они пришли пешком, да и одеты весьма неброско. Потоптались у входа под бдительным оком охранника. И – внутрь, во влажную духоту клуба. И вот уже пританцовывая, подпевая ансамблю, здоровались со многими. Видно, завсегдатаи. Сели за столик, огляделись. Рядом, за соседним столиком сидели два парня с очень приметными лицами доброжелательного безучастия. Запомним их…

Светлое, светлое утро. Вилась, петляла внизу, блестела под солнцем неширокая речка. А на другом, пологом берегу, песок белый, глаз режет, дальше – недавно взошедшие озимые, а за ними – сосны, сосны… (Быть может, это было неподалёку от Акуловки, что в Новгородской области). Высоко в небе пела птица. Наверно жаворонок. Отсюда, сверху и озимые, и трава, и сосновые иглы казались зеленее и река прозрачнее.

А внизу плыли берега, или мы плыли мимо них… Полуразрушенная старинная усадьба красного кирпича на взгорье… Изба, окружённая высоким деревянным забором… Стадо на лугу…

У кромки воды кто-то неизвестный, невидимый выстроил город из песка. («А я построил на песке свой чудный – дивный город»). Прошла моторка, подняла волну. Почти смыла, разрушила песчаные дома, переулки, арки.

Нас окружают символы, или мы придаём природе и вещам смысл, не заложенный извне, а существующий как бы внутри каждого смотрящего или слушающего.

…И так же, как берега реки, так улицы плыли – слева и справа. Только вновь был вечер. Светились квадраты стеклянных витрин магазинов. Стыли в них манекены, блестел хрусталь, да и вообще всякое разнообразное изобилие промышленное или продуктовое, это уж неважно, тут как киноглаз «схватил». Крутились, моргали, мерцали рекламы на домах, столбах, стенах. И уже другая песня – смешной, нелепый контрапункт – «Скорей бежим» (группа «Секрет»).

…Подземный переход. Не тот, в который страшно входить, а освещённый люминесцентными лампами. В переходе почти пусто, но всё же был кое-какой народ. В основном парочки. Сюда втягивался шершавый шум улицы. И звук скрипки. Поначалу непонятно было, откуда он летел, мчался, словно ударяясь о стены узкого, выложенного уродливым кафелем, перехода. Пройдя мимо дремавшего нищего, у ног которого лежала кепка с мелочью, мимо женщины в монашеском одеянии, стоящей возле деревянного ящика для пожертвований, мимо девушки в платке, закрывающем почти всё лицо (мусульманка, беженка, больная?!), мимо всей этой галереи нищих, сирых, убогих, наконец-то, мы увидели того, кто так замечательно, профессионально играл токкату Баха, или концерт Сарасате – это уж как повезёт. Он был молод. Может, студент? Не слеп, не сир и не убог. Просто работал. Без публики и без надежды, сам для себя.

…А в клубе наша парочка отплясывала. И громко бухали ударные. Голос певца, усиленный динамиками, разрывал окружающее пространство.

И вдруг, перекрывая звуковое безумие, заколотил барабан. Помните детскую присказку: «Старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал»? Никто из присутствующих и не заметил, и не слышал, только наша парочка, наши герои. Они оглядывались и перешептывались в недоумении. Потом налетел короткий ветер, вздул юбку вокруг ног девушки, откинул со лба волосы парня. И свет погас. А когда зажёгся, наша парочка оказалась на дощатом полу танцплощадки в парке. Чинно танцевали парочки, ну, там вальс, или па-де-грасс. Поначалу их никто не заметил, они могли с любопытством осмотреться. Большой пунцовый лозунг висел над полукругом эстрады, где вместо оркестра стоял патефон: «Да здравствует комсомол – передовой отряд Коммунистической партии!» А чуть левее, болтался в воздухе, растянутый между двух деревьев, несколько полинявший ещё один: «Коммунизм – неизбежен».

Закончилась пластинка и тут все остановились в странно-напряжённых позах. Наши герои в испуге оглядывались. Люди показались им какими-то механическими игрушками, у которых, как и у патефона, кончился завод. Длилось это всего лишь секунду, а потом всё пришло в движение. Закрутилась пластинка. Завертелись парочки. Откуда-то из-за сцены появились два парня с нарукавными повязками, где белой краской выведено слово «дружинник». Лица их ничего не выражали, так, равнодушное доброжелательство. Они схватили наших героев, потащили. А патефон, хрипя и шипя, выдавал песенку: «Раз-два, туфли надень-ка, как тебе не стыдно спать…» А вот все танцующие, словно ослепли, – даже голов не повернули.

Всё это было, как в дурном сне, или в безумном танце – дружинники волокли, закрутив руки назад нашу парочку, затащили в комнату за сценой, хлопнула дверь, тут же герои появились обратно, но как они были не похожи на самих себя! Девушка была уже не в своей короткой юбочке, а в каком-то школьном платьице с белым воротничком у горла, парня то ли обрили, то ли волосы намазали какой-то липкой жидкостью, так что он казался лысым, а на шею им повесили плакатики: «Смерть стилягам и тунеядцам!» Заело иглу, шипела пластинка. И всё повторяла, повторяла: «… как тебе не сты…» Потом заколотили барабаны, черным-черно стало, наша парочка в своей одежде, и при своих причёсках, и без никаких плакатиков вновь оказалась в клубе.

– Господи! – прошептал парень. – Я схожу с ума?

– И я – тоже?

Сказали и тут же позабыли обо всём, будто и не было ничего, будто никуда их не «забрасывало» – ни в прошлое, ни в будущее, ни куда-то там ещё…

Скрещивались, метались лучи прожекторов – жёлтые, пунцовые и белые. Особенно белые…

…Белая россыпь искр. Резало глаза. Опустив маску на лицо, рабочий в голубой, аккуратно пригнанной спецовке варил арматуру. Решётка была почти готова, оставалось несколько звеньев. Плыл крюк цехового крана, неся уже готовую бетонную плиту. Огромный цех, мало людей, все заняты своим делом. Сквозь прорезь маски – фейерверк белых искр…

…Был просверк трассирующих пуль. И дым пожарища. И взметнувшаяся от взрыва земля. И чавкающая под ногами и гусеницами танков земля. И дети войны. И скорбный поток беженцев. И госпиталь: капельницы, хирурги, белые простыни, пятна крови… И в фонограмме песня «Россия» (Шевчук).

Примета времени. И каждая – точка отсчёта и мера мер.

…А потом тишина – немота. Беззвучно небо и волны на той самой речке. Беззвучен большой город с его улицами, машинами, витринами, палатками, стройками. Беззвучно вспарывал землю трактор. Бесшумно, медленно-медленно (рапид) скакала по лугу лошадь…

Лошадь, что символизирует так много! Империи, мужество, природу, мечту и преодоление собственных страхов перед настоящим и будущим. И не этот ли страх толкает людей на безумства ненависти, заставляет вопить о казнях и мести?!

Разъярённая толпа… Митинги… Лозунги… Орущие рты… Сжатые кулаки… Толпа, толпа. Но и это всё в полной, ватной тишине…

Наш век – век рождающихся и гибнущих утопий. Прошлое же, как правило, окрашено в белые чистые цвета, где всё было идеально устроено. Настоящее пугает. Но это – старших. Что же молодые?..

…Наяривали музыканты в клубе, но звука и тут не было, смеялись и говорили неслышно посетители клуба. И наша парочка. И вдруг всё стало обыденным-преобыденным, привычным. Музыканты устали, положили свои инструменты, подошли к столикам. И вновь вернулись звуки. Покашливания, реплики, звон посуды, смех. Всё как всегда. Наши герои (пора их как-то обозначить по именам, для удобства изложения, к примеру, Антон и Даша) разговаривали у стойки бара. Возле них, как из-под земли, выросла девица: очки в тонкой оправе, юбочка, кончавшаяся там же, где начиналась, – вполне хорошенькая, современная. За ней маячил телеоператор с камерой.

– Привет, – проворковала, – я хочу задать вам пару вопросиков.

Антон повернулся к ней:

– Отвали.

– Ну, пожалуйста! Это у меня первое задание, я же на практике, ребята, сжальтесь.

– Давай, – смилостивилась Даша.

– Вы знаете, что скоро выборы?

– Понятное дело, – ответил Антон.

– За кого голосовать решили? – бойко тараторила девица.

– Я на них вообще не пойду.

– Как это?

– Молча.

Девица вдруг ужасно разволновалась:

– Так нельзя, – застрекотала, – так не годится.

– Плевали мы. Какая разница кто там наверху править будет?

– Ну, знаете! – возмутилась девица. И очень это всё смешно выглядело. – Вы граждане, или кто?

– Или кто! Просто – люди! А это что такое? – вдруг заметил камеру Антон. – Убери.

Но оператор снимал, делал своё дело.

– Убери, иначе я её расколочу.

– Только попробуй.

– Пусть его. По телику покажут, – сказала Даша.

Но тут снова заиграли музыканты, шум невообразимый. И не было слышно, о чём спорили девица-практикантка, Антон и Даша. Потом непонятно как они оказались на улице, но уже без оператора. И почему-то уже наступило утро, солнце всплывало из-за домов. Было светло, чисто, умыто…

…Наша троица почти бежала по длинному коридору. На ходу практикантка что-то тараторила, размахивая руками. Открыла одну их многочисленных дверей коридора, они вошли. Монтажная. Мониторы, стол – ну, всё, как обычно. Девица поколдовала у стола, включила монитор. Замелькало изображение. Затем замедлилось до нормального ритма.

(Всё, что касается документально-хроникальных съёмок на улицах и в домах, на рабочих местах или в поле, все ответы, – приведены здесь лишь условно, так как невозможно предугадать, как поведут себя люди. И только несколько сцен, необходимых для развития сюжета, или в которых «заняты» наши герои, прописываются, так как требуют специальной постановки.)

…Площадь провинциального городка. (Боровичи Новгородской области?) От площади вниз к реке сбегающая улочка. Мост через реку. Только кончился рабочий день. Вечерело…

…И вновь монтажная, где Антон и Даша уже с жадным любопытством смотрели на экран монитора, а девица-практикантка находилась и тут и там: и возле наших героев и на экране монитора. С микрофоном подходит к старушке, что с трудом поднимается вверх от моста.

– Можно я вам вопрос задам? – спросила «экранная» практикантка.

– Давай, голубка.

– Вы на выборы пойдёте?

– Пойду, куда ж денешься.

– Уже выбрали за кого голосовать будете?

– Да вот за этого, как его… Ну, которого по телевизору и по радио передают. Ну, как его, птичья у него фамилия.

– А почему именно за него? – было видно, что ответ практикантку несколько озадачил.

– Дак разве плохого человека показывают?

…Потом практикантка задавала вопрос: «Вы на выборы идёте?» на улицах, в метро, в трамвае, автобусе, на базаре. И хоть ответы были разнотипные, но, в основном, они сводились к трём точкам зрения: «ни за что не пойду», «обязательно», «не знаю ещё». Затем она сменила вопрос: «Когда в России состоялись первые выборы?» На него правильно не ответил никто. Практикантка, что сидела вместе с Дашей и Антоном, не та, экранная, остановила изображение, повернулась к ребятам:

– Ну? Так когда же были первые выборы в России?

– Понятия не имею, даже с некоторой бравадой ответил Антон.

– Я знаю, – тихо сказала Даша.

– Врёшь! – с недоверием воскликнул Антон.

Дальше весь диалог проходил за кадром, а на экране…

…Деревенская улочка, поднимающаяся вверх от речки. На холме – церковь с колокольней. (Вероятнее всего неподалёку от Москвы. Быть может, деревня Знаменское?) Только закончилась обедня, выходили из церковных врат люди – и старые, и молодые. Отсюда, с церковного холма, с колокольни были видны поля, кромка леса и сверкающие медными крышами терракотово-кирпичные особняки…

…Сферический купол мечети. Тёплый полумрак внутри. Молящиеся мужчины…

…Накатанная дорога в лесу. Слева и справа сосны, березняк…

…Белый песок у кромки реки. Набежала волна, слизнула город из песка…

– Марте-апреле 1906 года и феврале 1907. В 1 и 2 Государственную Думу.

– Ну и дела! Ещё при царе? И за что его большевики грохнули? – присвистнул Антон.

– Выборы, правда, не были всеобщими, равными и прямыми. Для крестьян, к примеру, они были четырёхступенчатые. Также нельзя было голосовать женщинам…

– Вот это правильно – перебил Антон.

– Военным действительной службы, бедным, малоимущим людям, бродячим инородцам…

…Пожелтевшая бумага, где каллиграфически было выведено: «Манифест об учреждении Государственной Думы» с датой внизу августа 6-го 1905 года и «Положение о выборах», дата: Сентября 18ого 1905 года. Чуть крупнее, чтобы прочесть было можно, начало текста: «Правила о применении и введении в действие Учреждения Государственной Думы». И следующая страница: «Указ Правительствующего Сената», дата декабря 11ого 1905 года. (Государственный архив России).

Быть может, нам удастся в архивах найти и фотографии, и кинокадры первых выборов…

…В монтажной на мониторе то же изображение, что видно было во весь экран. Антон недовольно проворчал:

– Тоска смертная, будет тебе лекции-то читать.

Даша пожала плечами, а практикантка была очень довольна, она вынула кассету, вставила новую. Замелькал ракорд – снежно-чёрные полосы, затем появилось нормальное изображение.

…Небольшой рынок на площади. То ли возле метро, то ли вокзала, но явно, что в крупном городе. Палатки, прилавки с овощами и фруктами и всяческой заморской и российской снедью. Оператор и практикантка ходили меж рядами, приглядывались, выискивали, словно хищники добычу, – кого бы снять, кого бы вопросами замучить.

Складной столик, уставленный молочными продуктами, всякими кефирами-йогуртами. За ним, тоже на складном стуле, сидела девушка, читала книжку.

– Да это ж Дашка! – завопил Антон. – Во, даёт! Это так ты на жизнь зарабатываешь? А врала – студентка, студентка!

Практикантка нажала кнопку, потом другую – укрупнила картинку, остановила: стало видно склонённое Дашино лицо и обложка книги читалась: «Речи русских адвокатов».

– Я не помню, чтобы меня снимали, но я и вправду студентка, а тут подрабатываю, – сказала Даша.

– И я не помню, – загадочно ответила практикантка.

Картинка ожила. На экране – белые искры веером разлетались, сварка. Рабочий в голубой спецовке, опустив на лицо защитное забрало, варил арматуру. Потом выключил горелку, поднял маску. Потное, широкоскулое лицо. Да это наш Антон!

– Во, даёт! Откуда это у тебя? Я не сошёл ещё с ума! Ты меня никогда не снимала!

– Искусство-волшебство, – загадочно и сентенционно протянула практикантка.

А изображение «понеслось» дальше. В стремительном темпе (замедленная съёмка) мчались машины, вертелось колесо обозрения в парке, как обезумевшие муравьи, пригибаясь под тяжестью сумок, чемоданов и всякой поклажи, суетились пассажиры на вокзале, взревел, взлетел и тут же исчез в небе самолёт… И стало чистое, высокое небо, поплыли, заклубились облака (рапид)…

…А под небом лежала земля, вспаханная и чуть дальше маленькая деревня (Березовики?). Во дворе меж нескольких кустиков малины и чёрной смородины, вскапывала огород женщина.

– Бабушка! – позвала практикантка, она уж была тут как тут.

Женщина с трудом разогнулась. Тёмные, крупные, с утолщёнными суставами руки, на которых время, работа и горести оставили неизгладимые следы.

…Они сидели в комнате, женщина показывала практикантке старые фотографии, потом поила чаем. И говорила о том, что раньше было, конечно же, лучше. «Работали, правда, всегда много, но зато всё ясно – этот плохой, тот хороший. А сейчас? Сейчас ничего-то я не понимаю. Нет, телевизор смотрю. Один ругается, другой. Свобода? Да где ж она, свобода-то? Коли на хлеб едва хватает. Отец? В лагерях сгинул. Мы ж сюда сосланные, с Дона. Дак, кто ж его поймёт – за что. У нас и было-то всего-то лошадь и коровка. Семья большущая: отец с мамкой, нас семеро. Все вымерли, голодуха была перед войной-то. Выборы? Какие выборы! Им голосовать было не положено, пораженцы в правах, подкулачники…»

…Кадры старой кинохроники, может, удастся найти сцены раскулачивания…

…«Муж мой на фронте погиб, герой, командир письмо прислал. А сынок единственный… По пьянке в прорубь сиганул. Одна я.»

И всё перебирала фотографии, перекладывала – чужие лица, забытые судьбы, прах и тлен. Только в её памяти живы. А за окошком неказистая избёнка. Пара кустиков, да огородик.

Речь её, неказистая и невнятная, шелестела, как иссохшие осенние листья на ветру. «На выборы обязательно пойду. Там музыка играет. Весело. Дак, кто ж его знает, кого на участке укажут, тому плюсик и поставлю» (Не поручусь, что именно так говорила она, но сколько их, по России-то, с одинаковой судьбой?!)…

…И вот уже другие лица – осатанелые, орущие. И всё больше такие же старухи, обездоленные или одинокие, никому ненужные, забытые, кулаками потрясающие, лозунгами кровавыми размахивающие, кастрюлями пустыми колотящие… Выкадруем одну из них, остановим изображение. (Стоп-кадр).

…А она – та, из деревни Березовики, сидела почти неподвижно, бросив усталые руки на фотографии, что были разложены на столе. И в глазах стыла печаль и была доброта и недоумение…

…Стоп-кадр – старуха на митинге. Стоп-кадр – лицо женщины за столом. И так эти кадры очень быстро сменяли друг друга…

…На мониторе «оживало» изображение, но уже другое, чёрно-белое: титульный лист и текст первой Советской конституции 1918 года. Если укрупнить, то можно прочесть о том, что лишены избирательных прав лиц, прибегающему к наёмному труду с целью извлечения прибыли, живущих на доходы с предприятий, поступления с имущества, проценты с капитала, частные торговцы и коммерческие посредники, монахи и духовные служители церквей и религиозных культов…

– Во, дают! – вдруг за кадром раздался голос Антона. – Я так жить не хочу.

…Они сидели в монтажной – девица-практикантка, Даша и Антон.

– Выходит, больше половины всего населения России лишено право выбора?

– А тебе-то что? Ты же на политику плевать хотел, – съехидничала практикантка.

– И Даша, получается, тоже ни на что такое прав не имеет? И мой папаша, так как у него своя посредническая фирма? И друзья, что челноками на хлеб с маслом зарабатывают? И риэлтеры, и владельцы коммерческих банков, и негосударственное телевидение – радио? Попы, муэдзины, раввины? Я так не согласен. Погодите, а сегодня как это всё происходит?

– Ну, ты особо не волнуйся. Как в восемнадцатом году, теперь уж не будет. Нет нынче деления на чёрную и белую кость, тем более по идеологическим соображениям, ведь по нынешней Конституции, никакая идеология не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной, – сказала Даша.

– То есть?

– Ну, нет теперь руководящей роли никакой партии.

– Что же обязательно?

– Человек и гражданин.

– У нас много чего понапишут. И вообще, для меня всё это слишком сложно. По мне, чтоб не мешали подзаработать как следует. А так – гори всё синим пламенем? Как раньше, так уж никогда не будет!

– Ошибаешься весьма, – сказала практикантка, – ладно, прервёмся. Я пойду кипятильник добуду, чаю попьём, во рту пересохло. Только ни в коем случае не трогайте никакие кнопки, особенно вон ту, справа, – и она показала на кнопку на мониторе.

Ну, точно, как в восточной притче – не думайте о белой обезьяне. Антон места себе не находил, так хотелось ему именно эту кнопку нажать. Вскакивал, подбегал к монитору, потом пометался по комнате, но не выдержал, нажал – таки…

…Заколотил барабан. «Старый барабанщик, старый барабанщик крепко спал…» Потом дробь сменилась чеканным ритмом шагов, будто на параде…

…А это и вправду был парад. На Красной площади. Лица, повёрнутые в сторону трибуны на Мавзолее. Потом кадр как бы размылся, выбелился. И крупно – совершенно ошарашенное лицо Антона. Он уже был без Даши, совершенно один сидел в пустом зале (может быть, Колонном). А за кадром слышны были выкрики: «Расстрелять предателей!», «Требуем искоренить врагов советской власти!», «Смерть шпионам и классовым врагам»… И двойной экспозицией – титульная обложка Конституции 1936 года. Быстро пролистнулись страницы, укрупнилась статья 126, та, где написано о руководящей роли коммунистической партии, о том, что Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков) является передовым отрядом трудящихся в их борьбе за построение коммунистического общества и представляет руководящее ядро всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных…

Промелькнула ещё пара страниц. А вот и статья, где говорилось о том, что высшим органом государственной власти СССР стал Верховный Совет, состоящий из двух палат: Совета Союза и Совета национальностей. И двойной экспозицией: зал заседаний, дружные и бурные аплодисменты, выкадровки: узбек в полосатом халате, женщина в белом полушалке с косой вокруг головы, горец в папахе… А за кадром голос, который несколько экзальтированно, возвещал о том, что Конституция самая справедливая и гуманная в самом гуманном обществе, где все равны, а выборы проходят на основе прямого и равного волеизъявления всех трудящихся…

…И опять наш Антон в пустом зале, вот он вскочил, что-то закричал, однако, мы не слышим, так как тот голос, экзальтированный, заглушал слова Антона. И вот уже наш Антон шагает по дороге. На нём ватник, у которого на груди написан номер, да и на спине – тоже, треух на голове, стоптанные сапоги, за голенищем торчит алюминиевая ложка. И в фонограмме лай собак, окрики охраны: «Шаг влево, шаг вправо, стреляю без предупреждения».

…Зажмурился Антон. Открыл глаза – перед лицом колючка, тюремный намордник, опять колючая проволока…

– Помогите, – закричал Антон, – разбудите! Домой хочу!

– Домой хочу! – кричал Антон, не открывая глаз, а Даша трясла его за плечи.

Всё та же монтажная, тот же монитор. Практикантка разливала чай в стаканы, загадочно-ехидно улыбаясь.

– Эй, где ты был, почему такой грязный? – спрашивала Даша. – Очнись. Всё хорошо.

– Я же предупреждала – не трогайте ту кнопку. Не послушался.

– Ведьма! Сатана в юбке! – Антон никак отойти не мог.

– То ли ещё будет, – пообещала практикантка.

– Хватит с меня. Ухожу!

– На выборы? – съязвила практикантка.

– На работу. Я, между прочим, рабочий класс, гегемон. Пролетарии всех стран соединяйтесь! – проорал Антон.

– Погоди уходить-то, – остановила Антона практикантка.

Анотон повернулся от двери, практикантка быстро протянула руку к кнопке на мониторе. Антон и Даша хором закричали:

– Не надо!

Но было поздно. Закружилась, завертелась комната, забарабанили палочки, выбивая дробь…

…Даша в сбившимся платке, в уродливом плаще неопределённого цвета мчалась по улице. В каждой руке – по сетке-авоське, битком набитые сетки являли собой привычное старшему поколению зрелище: нищий набор продуктов, бутылки с молоком. На шее у Даши висела гирлянда из туалетной бумаги, рулоны, связанные вместе серой верёвочкой.

Улица была пуста, редкие машины – «жигулёнки» и «волги», да «москвичи». Довольно унылые витрины, совсем нет реклам, разве что такие, как «Газеты – в каждый дом», или «Пейте томатный сок». (Комбинированные кадры). Зато плакатов – хоть отбавляй. Тут и «Да здравствует советский народ», и «Вперёд к победе коммунистического труда!», и всякие, что нам удастся найти в кинофотоархиве. А в киножурнале «Новости дня» уж наверняка отыщется сюжет о выборах в Верховный Совет 1978 года.

Мчалась Даша по улице, потная, усталая. Заскакивала в магазины, но всё больше не с парадного входа, а с тыла, опускалась в подвальчики, выходила нагруженная всё больше. Мешала ей гирлянда их бумаги, сетки бились об икры, дышала тяжело. А за кадром, в фонограмме – диссонансом, контрапунктом – бодро-радостный диктор, (подделываясь под голос диктора, что обычно озвучивал «Новости дня»):

Под руководством авангарда многонационального народа Союза Советских Социалистических Республик – нашей родной Коммунистической партии – выборы в Верховный Совет прошли дружно. На избирательные участки пришло 99 и 9 десятых процента всего населения страны… Первый секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев с супругой пришли голосовать первые, в шесть утра…

…А Даша всё бежала по улице, как загнанная. И вокруг такие же торопливые, озабоченные люди. Вот она спустилась в метро, здесь попустее. В фонограмме песня: «… а Ленин такой молодой…»

Села на скамейку, прислонилась спиной к стене. Задремала. И снилось Даше, как летит по кругу ипподрома лошадь без всадника и без седла (ускоренная съёмка), потом замедляется изображение (рапид). Полная, абсолютная тишина.

А потом ей приснился уж совсем странный сон. Он весь был сплетён из теней, света, цветовых пятен и музыки.

Было всё в той жизни. Войны и революции. Немыслимые жертвы и обыденность. Любовь, великая печаль, подвиг. Было всё в той жизни. Но почему естественное стремление к свободе сменилось покорностью? Почему торжествовала серость и гибли таланты? Что за дурман окурил шестую часть суши? Как случилось, что безликий язык канцелярщины победил живой и трепетный язык народа, а подчинение стереотипам заменило стремление сохранить свою индивидуальность? Как случилось, что все правильные слова, даже прекрасные, такие как «широкое участие граждан в политическом, избирательном процессе», или «вся власть принадлежит народу», превратились в шелуху, а итоги голосования стали ритулом, потерявшим всякий смысл?! Было всё в той жизни. Но быть может, мы виноваты сами? Наша детскость, инфантильность, доверчивость? Страх перед самостоятельностью, перед принятием решений глобального характера? И совершенное нежелание становиться гражданами. И неумение не только изъявить свою волю, но и добиться уважения в своей воле. Было всё это в прошлой жизни. Будет ли также и в будущем?

…Цветовые пятна и музыка снились Даше. Пятна складывались в картины и фигуры (компьютерная графика). Стройки и строй. Ранжир и хаос. Вздыбленная от взрывов земля и ветвь цветущей вишни. Плотины и кратеры. Салют Победы и ордена.

Причудлива память человеческая. Она нами владеет и нам же подчиняется. Всё дурное с годами исчезает, остаётся лишь грусть, да нежность, да гордость за содеянное. Лишь немногим дано стыдиться своих поступков. И только прошлое поддаётся анализу. Будущее – никогда.

…Завертелись, закружились пятна света и тени. Рассыпался веер белых огней.

…Белые огни сварки. Рабочий в засаленной спецовке варит арматуру. Поднял маску – это наш Антон. Кто-то крикнул ему: «Эй, кончай работу, тебя в партком вызывают». И Антон, независимый и ерничающий, тот, с кем мы уже свыклись в фильме, покорно, можно сказать, едва волоча ноги, поплёлся по цеху, по коридору. На двери табличка «Партком». Возле двери висели «Заповеди ударника коммунистического труда». Антон открыл робко дверь, бочком вполз. За столом сидел кто-то, не видный, тёмная груда. Протянул бумагу, Антон ни слова не говоря, подписал её, вышел также бочком. Прошаркал пару шагов, стремительно вернулся, но дверь оказалась заперта. Закричал Антон, заколотил в дверь:

– Откройте! Немедленно! Ты что мне, гад, подсунул?! В жизи ни на кого доносов не писал!

Откуда-то, материализовавшись из воздуха, появились двое дюжих молодцов с лицами страшно знакомыми, равнодушно-доброжелательными, скрутили руки, пригнули Антону шею, поволокли, скрылись вместе с Антоном за какой-то дверью. И только голос Антона был слышен:

– Отпустите, домой хочу, в своё Время хочу…

…И оказались они с Дашей в своём времени, почему-то опять в монтажной. Ехидная практикантка ухмылялась, словно кошка, объевшаяся сметаной.

– Ну, так как, славные мои? По-прежнему пофигизмом болеете?

– Может, Даша, она не баба, Воланд? Дай-ка проверю, – и «попёр» на неё, пытаясь приподнять юбку.

Однако по руке получил как следует. И от Даши тоже.

Когда угомонились, практикантка сказала:

– Успокоились? Теперь я вам ещё кое-что покажу, – и вставила новую кассету.

На улице, хоть и смеркалось, но все бурлило, работало, торговало, клубилось…

…Возле какого-то посольства стояли пикетчики с плакатами…

…На мосту за «Белым домом» несколько красных флагов развевалось, десяток человек чем-то возмущались…

…На площади перед посольством Китая члены организации «Greenpeace» пытались вручить торт в форме ядерной бомбы охранникам…

…Драка в Думе, та, где со священника крест срывали…

За кадром раздался голос Антона:

– Останови-ка!

– Зачем? – спросила практикантка, но изображение застыло.

– Мне стыдно даже просто смотреть на них, – сказала Даша, – а вы говорите – выборы.

Они уже снова сидели в монтажной. Практикантка улыбнулась загадочно:

– Погодите, я вам кое-что покажу. В эфир, правда, не пропускают, говорят, в суд на меня могут депутаты подать. За оскорбление. Однако, камера бесстрастна, она только фиксирует действие, жест, или слово, не более.

И она «запустила» видеоматериал. Собранные подряд, без каких либо комментариев, в быстром клиповом стиле движения, жесты, гримасы, походки, повороты головы, – выглядели комично, и было бы смешно, кабы не было так грустно.

Отсмеявшись, Антон сказал:

– Видишь, как мы с Дарьей правы? Голосуй не голосуй, один балаган получается.

– Скажи мне, ты музыку любишь?

– А это тут причём? Ну, люблю.

– Всякую?

– Нет. Только блюз и джаз.

– Ой, Антон столько книг про это прочёл, у него дома такая фонотека!

– Значит, в этом вопросе ты – дока.

– Это что ещё за зверь?

– Ну, сечёшь, кумекаешь, маракаешь. То есть, достиг определённого культурного уровня.

– Конечно.

– Вот так и в политике – необходима культура, тогда ты не только делегируешь свои интересы кому-то, но сумеешь эти интересы сформулировать, понять, сможет тот или иной кандидат, та или иная партия отстаивать твои интересы. А главное, отдав свой голос, ты не даешь депутату индульгенцию на безнаказанность. Депутат или президент существуют в своём качестве только потому, что ты, она, я разрешили ему это. И теперь в ответе за всё, что делается в стране. Никаких «хат с краю», никаких «я человек маленький», или «что, мне больше всех нужно?».