Текст книги "Жуткий Новый год. Крампус, йольский кот и другая зимняя нечисть со всего мира"

Часть II. Россия

Россия – огромная трансконтинентальная страна, где в северных полярных регионах темное и холодное время года растягивается более чем на полгода. Богатое разнообразие климатических зон, различные народы и глубочайшие культурные традиции – вот достояние нашей страны. А с различными культурами полным-полно и всевозможных новогодних поверий и загадочных существ.

Дед Мороз или Трескунец?

Дедушку Мороза с его милой внучкой все мы знаем с детства. А между тем наш праздничный герой абсолютно мирского происхождения – по большей части продукт атеистического советского мышления, конструкт определенной идеологии.

Дед Мороз ходит в белой, голубой или красной шубе, шитой серебром и богато отделанной белым мехом. У него на ногах – добрые русские валенки из белой овчины или же белые яловые сапоги, а на голове – круглая боярская шапка в тон к шубе. В руках – волшебный посох и, конечно, мешок с подарками. Борода у него длинная, до пояса, свидетельствует о его долголетии, могуществе и мудрости. День рождения Деда Мороза – 18 ноября (обратим внимание на эту дату), а проживает он в Великом Устюге. Ездит главный покровитель Нового года на санях, запряженных тройкой лошадей. Правда, иногда для северных регионов страны лошадей можно заменить на оленей, но в целом упряжка Деда – это первоклассные орловские рысаки или выносливые вятские лошади. Вот таков наш праздничный Дед во всей его красе – и не путать с подпоясанным и куцебородым Санта-Клаусом!

Его помощница Снегурочка – милая девочка или юная девушка с длинной косой, в расшитом полушубке того же цвета, что и шуба дедушки. На ней – русский кокошник или круглая шапочка в цвет полушубка, сапожки, расшитые и украшенные серебром и бисером, иногда – валеночки. Порой к этой компании добавляли милого мальчика, символизирующего наступивший новый год. Казалось бы, ничего чудовищного. Все красиво и безобидно! Но не забываем, что в таком варианте образ новогодних дарителей подарков сформировался в России меньше 100 лет назад – в 1930-е годы, в годы советской власти и атеизма. Но и тут через плотные заслоны идеологии пробилась сущность, столетиями наводившая ужас на русских людей.

Вернемся всего на 100–120 лет назад. Мороз как природное явление был опасен как зимой, так и весной, когда внезапные заморозки могли начисто погубить посевы. Их боялись, люди придумывали укрытия для своих огородов, дымовые завесы для плодовых садов, чтобы оградить завязи от смертельного прикосновения холода.

Мороз. Эскиз костюма авторства В. М. Васнецова к опере Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка», 1885 г.

«Музей-заповедник «Абрамцево». Иллюстрация. 2024

Морозко, Трескун, Студенец – злой старец с посохом, прикосновение которого превращает любую жизнь в смерть, тепло – в холод, живую плоть – в лед. Вот кто скрывается под маской доброго дедушки, и поверьте, он всего лишь ждет своего часа!

Впервые литературный образ Морозко был описан Александром Афанасьевым в знаменитой одноименной сказке, которая была опубликована в 1856 году. Жил Морозко в ледяной избушке, внучек или помощников не имел, а заморозить мог как неосторожного путника, так и нерадивых хозяев, забывших протопить дома печь. Задавал каверзные вопросы, если встречал человека в лесу. Так мы его и знаем – по сказке «Морозко», которая закончилась хорошо для всех… кроме старухи и ее дочери, по одной из версий, превратившихся в свиней. Более поздние исследователи спорят о наличии такого образа в русском фольклоре. Но Студенец-Трескунец, который в морозы по крышам поскакивает да попрыгивает, дым на лету замораживает и в трубы снег сыплет, как был, так и остался.

Сказка про Морозко и девку снежную

Иллюстрация Ю. Н. Эрдни-Араевой

Вот послушайте историю, которая приключилась как-то в одной деревне в лютую новогоднюю стужу. Холода стояли такие, что само небо инеем покрылось; снега выпало – не измерить, сугробы стояли выше домов. А все потому, что жил неподалеку от той деревни в своей избе резной-ледяной сам Морозко-Студенец.

Скрывается Морозко в далекой чащобе. И не видно его, и не слышно его – спит он; а как настанет самая длинная ночь в году, так и просыпается, так за дело и берется: людей пугает, холода нагоняет, лес оберегает. Ходит Морозко только по снегу – в парчовой сверкающей шубе, мехами отороченной. Неспроста у него такая шуба, чтобы в сугробах не видно было. Борода у него длинная, поземкой метет, все следы заметает; шапка с каменьями, а в руках посох волшебный. Прыгает Морозко по деревьям, постукивает, устилает землю сугробами высокими, потрескивает; кто в лес зайдет неосторожно, тому холод под одежду задувает, до самых костей-косточек пробирает. Душу может заморозить, а как же человеку жить без души? Вот и не ходят в самые длинные и темные ноченьки зимние люди в лес, душу берегут; только прислушиваются – не трещит ли Морозко по крыше, не подбирается ли к огню в очаге, не готовится ли из озорства людей сгубить? Только зло и несправедливость могут Морозке дверь в избу открыть.

Следит Морозко, чтобы зимой весь зверь не замерз, все деревья не погибли. Накрывает он лес толстым снеговым покрывалом, чтобы малые в снегу норы рыли и там отогревались, чтобы большие по насту могли до ветвей да до коры добраться. Ели да сосны накрывает Морозко снегом пушистым. А еще следит Морозко, чтобы люди в лесу не озоровали, покой не нарушали, – так людям положено в новогодние ночи из деревень в лес не ходить, огни жечь да хороводы водить, от холода себя и скотину защищать. А если не в духе Морозко, разгневался или скучно ему, может и в деревню зайти, хоть и не слишком он людей жалует. Стужи такой напустит, что снег скрипеть под ногами начинает. Как ударит по углу избы своим посохом, так и затрещит изба, а угол и проморозится. Как коснется колодца, так и замерзнет колодец до самого дна. А как вдруг проведет рукавицей по краю крыши, так и обвиснет крыша сверкающими сосульками! Студенцу-Трескуну потеха, людям страх лютый…

Боятся его люди, одни беды от шалостей Морозкиных.

И не зря боятся.

Жил в одной деревне мужик. Остался он вдовцом с доченькой Настенькой да и женился заново. Мачеха Матрена в дом со своей дочерью пришла, с Марфушей, которую любила пуще всего на свете. И одевала она Марфушу, и румянила, и косы чесала, и считала она, что красивее Марфуши никого на свете и нету. А чтобы одежду нарядную и ручки белые Марфушины не замарать, всю работу по дому поручала мачеха Настеньке. Та и не отказывалась – завяжет косу простой веревочкой, песни поет да по дому все споро и делает. Что перечить Матрене, когда она во всем власть в доме взяла? Пожалуется иногда Настенька батюшке родимому – тот пожалеет ее, поохает вместе, а Матрене слово сказать боится.

Выросла Настенька красавицей. И совсем худо ей стало в родном доме, где матушка ее жила да скончалась. Возненавидела Матрена Настеньку лютой ненавистью. Как жених на Марфушу засмотрится, так на Настеньку взгляд затем и переведет! А Марфуша и прежде капризная была, да грубая, да ленивая, а тут совсем озлилась: матери грубит, отчиму грубит, Настеньку за косы дергает, посуду бьет. И еда ей невкусна, и весна ей не красна; все неладно да нескладно!

Настенька же скорее хотела в своем доме хозяйкой сделаться. Хотела, да помалкивала: сказала мачеха, что первой непременно Марфушу выдать должна, а Настю уж после.

Так бы и шло, да стал присватываться к Настеньке первый деревенский красавец, кузнец-молодец Иван. И мужик не прочь сговорить дочь, да больно зима выдалась суровой, на весну дело отложили. Какие сваты, когда от избы до избы не добежать – лютует Морозко: вздохнешь на улице – дыхание твое тут же и замерзнет, слова на землю инеем упадут…

Тут-то и пришла мачехе Матрене мысль страшная – сжить Настеньку с белого света. Сколько же можно – Настенькой люди не нарадуются, а про Марфушеньку-душеньку все говорят: неряха-непряха, злюка да ленивица, кто же такую за себя возьмет?..

Выбрала Матрена время, когда мужик в город на базар поехал, аккурат под Новый год к Рождеству еды на стол и подарков прикупить. Да и давай посылать Настеньку в лес, за хворостом:

– Ступай за хворостом, нерадивая! Избу топить нечем, померзнем все!

– Так много хворосту у нас, Матренушка!

– Не перечь мне, непокорная! Сказано – нету хвороста, вот и ступай, и без полной вязанки не возвращайся!

Набросились Матрена и Марфуша на Настеньку вдвоем, едва дали тулупчик накинуть, да в пургу и вытолкали. А дом их крайний в деревне стоял, да и день к вечеру клонился. Растерялась Настенька, но делать нечего, не к чужим же людям проситься. Пошла к лесу.

Идет и думает: «Где же хворост брать?» Сугробы стоят стеной, поземка вмиг следы заметает. Повернулась назад – а не видно света и тропы не видно, только месяц да звезды лес освещают. Все светильнички мачеха и сестрица неродная погасили, дорогу домой в темноте не найти…

Ослабла Настенька, напугалась. Села под пушистой елью и думает: «Что же делать?» Пурга-поземочка тропинку скрывает.

Мороз так и трещит, ветер так и воет, метель так и метет…

Матрена с Марфушей в избе в тепле сидят.

– Не вернется Настя, померзнет, – Матрена говорит. – Вот и поделом ей. А тебя за Ивана выдадим.

А тем временем совсем холодно Настеньке под елкой. Варежек не дали ей мачеха с сестрицей неродной, шапки не дали; в одном тулупчике замерзает девушка. Ноженек уже не чувствует, рученек не чувствует…

Да и сказала в сердцах:

– Разве я много для себя просила? Разве мало по дому делала? Только и желаний было – стать в своем доме хозяйкой, так и этого не дозволила мне мачеха. Попрошусь к Морозко в ледяной терем, отдам ему душу бессмертную, пусть хоть там хозяйкой буду!

Тут ее Морозко и услышал.

Побродил кругами, потрещал ветвями. Принюхался к человеческому теплу.

И так подошел, и эдак. Да и надумал:

– Здравствуй, девица! Тепло ли тебе в лесу нынче?

– Здравствуй, батюшка Морозко, – Настенька отвечает. – Холодно мне, несчастной, погибаю. Послали меня, да не за хворостом, а на верную смерть…

– Вижу, холодно! Так что же ты пошла?

– А как не пойти? За дверь меня выставили, варежек не дали, шапки не дали… Слушалась я мачеху, слушалась батюшку, по дому работала, не перечила…

– Экая ты безропотная! Вот держи – мех тебе даю, да полотно, да нитки серебряные. Расшей мне шапку к праздникам!

Кивнула Настенька и за работу принялась. Шила она ладно и узоров для вышивки знала предостаточно. Дай, думает, попробую Морозко задобрить: если к себе в терем не возьмет, так хоть замерзнуть даст быстро, чтобы не мучиться.

Споро работает Настенька – на пальчики подует и дальше шьет. Долго ли, коротко ли, а готова шапка!

– Что же, – Морозко говорит, – вижу, достойна ты в моих палатах жить и хозяйкой в них сделаться. А еще будешь по лесу со мной ходить, порядки наводить, людей пугать, землю снегом укрывать. Только спать тебе одиннадцать месяцев, а по миру гулять один всего, самый темный да суровый. Зато и стариться не будешь. Согласна?

– Согласна я, Морозко.

Коснулся Морозко Настеньки…

И встала уже не Настенька, а дева снежная да ледяная. Замерзла она, и душа ее замерзла, точно ее и не было.

В пояс поклонилась она Морозке:

– Спасибо тебе, Трескун-Студенец, что в царство свое принял. Буду твоей помощницей верной: в избе порядок удержу, на земле холод лютый устрою. Ни одна живая душа через наш лес не пройдет. Только теперь обидно мне стало за сердце и душу человеческую, горячую. Увидела я, как помыкала мной мачеха, а батюшка не заступался, не щадил. Что делать станем?

– Чего б не повеселиться, – Морозко отвечает, а у самого глаза синим огнем загорелись. По нраву ему такая дева. – Пойдем в деревню. Там и мужик, батюшка твой, уж приехал да слезы по тебе льет.

Легкими тенями серебряными заскользили Морозко с Настенькой. Развились ее косы девичьи, сделались белыми и долгими, точно борода Морозкина. Трещит, стучит холод по деревьям, метет поземка, ни зги не видно.

Вот и дом – окошки теплом и светом сияют. А в доме мужик да Матрена с Марфушей Настеньку оплакивают.

– Предупреждала я ее: не ходи в лес за хворостом, – Матрена говорит, врет как по писаному, – много его у нас, так нет, встала да пошла, не уберегла я ее…

Тут Настенька в дверь и постучалась:

– Вернулась я, мачеха. Пусти в дом.

Бросился мужик к двери, а Матрена его не пускает:

– Не может это Настя быть! Морок это, служанка Студенца пришла, убить нас, огонь в очаге погасить! Не выжить человеку в лесу зимой!

– Я голос Настенькин слышу! – мужик кричит. – Открою дверь!

Да и распахнул в сени дверь настежь.

Заходит Настя… Лицом бела, ростом словно выше сделалась, тулупчик в роскошную шубу превратился, бриллиантами усаженную.

– Здравствуйте, – говорит, – милые. Вот и я из леса вернулась. Только не обессудьте, без хвороста я. Зато не одна пришла.

Сунулась Марфуша – шубка ей уж больно понравилась. А Матрена не пускает, кричит:

– Клади скорее дрова в очаг да хворост, не видишь, замерзла девка и Морозко в дом привела! Нежить она теперь!

Только Марфуша привыкла сиднем сидеть, ничего не делать. Начала отпираться, а огонь-то тем временем гаснет…

Мужик заголосил:

– Ты прости меня, Настенька, что не заступался за тебя! Прости, что помыкала тобой Матрена! Не держи зла, отступи за порог, не губи и наши души!

Иллюстрация к сказке «Снегурочка». Г. Нарбут, 1906 г.

Российская государственная библиотека

– А за меня кто заступился? – Настенька спрашивает, и голос ее как свирель серебряная звучит.

Обомлели мужик да Матрена – а от двери-то по углам, по стенам как пошла изморозь. И красивая такая, узоры точно бриллиантовые. Заскрипела изба, затрещала от венца до кровли; стали лучины да светильники масляные гаснуть…

Начали все втроем дрова в печь кидать – а дрова не занимаются. И по ним точно морозные узоры, по поленьям. За окошками с крыши сосульки свесились, опускаются вниз, срастаются меж собой в ледяную стену, оковывают избу, будто панцирем.

А Морозко по крыше скачет, хохочет: любо ему, что Настеньке своих не жалко.

– Спаси, Настенька, – мужик кричит, – прости, доченька, ошибся я, не понял, как тебе плохо тут было, не губи живые души!

– А мою душу кто спас? – Настенька спрашивает. – Не жить мне счастливой за Иваном-кузнецом, нет у меня больше ни батюшки, ни мачехи, ни сестрицы названой – стала я Морозкиной, девкой студеной да снежной.

Завыл в трубе ветер, легли на пол снежные косы, точно тут и не жили никогда люди. Замычал в стойле скот, залаяли собаки – да и стихло все.

Ехал мимо на розвальнях Иван, кузнец-молодец… Остановил телегу да остолбенел. Ни единого огонька не горит в избе, где Настенька жила, ни свинья не хрюкает, ни коза не блеет. Побледнел Иван, схватил скорее с телеги огниво, высек огонь, намотал сена на палку и в избу бросился.

Открыта дверь. Померз скот насмерть в сенях да клетях. Пустой очаг с дровами, что так и не загорелись. Углы избы изнутри проморожены, на полу снег лежит. Никому Иван не рассказывал, что застал он в той избе. Говорил, что остыла изба, холодом взялась и не было там никого.

Много лет прожил Иван в этой избе бобылем. С того дня, как зашел он в избу, поседел он: голова в серебре, борода как лунный свет. Поставил рядом кузню, зверем промышлял да лесными дарами. А зимой, как раз после солнцеворота, в Новый год да Рождество, не ходил к нему никто: все дороги к дому снегом заметало. Сияла та изба серебром, точно дворец или терем богатый, светились в ней ярко огни, и вроде бы женский смех был слышен. Звонкий, радостный. Потом, как праздники проходили, все стихало. Откапывал кузнец дорогу к людям и снова начинал лошадей подковывать да утварь ковать. Ладно у него выходило, каждая железка точно серебряная, с узорами да причудами.

В деревне говорили: защищает Иван-кузнец людей от Морозки, Студенца-Трескуна, да от его помощницы, снежной девки. А что та девка Настенькой была, никто и не помнит уже. Вот только вы теперь услышали.

Образ Морозко слился с образом святого Николая Чудотворца, которого почитали в царской России. Святитель Николай Мирликийский жил в последней трети III – первой половине IV века нашей эры и был епископом в городе Мира (Миры Ликийские). В сохранившихся списках его жития рассказывается, как святой воскресил умершего моряка, спас от казни несправедливо приговоренных, явился во сне торговцу хлебом и велел ему направить свой корабль к берегам страдавшей тогда от голода Миры. Епископ также тайно помогал беднякам. Однажды монеты, подброшенные им то ли в окно, то ли в печную трубу дома бедствующей семьи, случайно угодили в чулок – и благодаря такому приданому три сестры смогли выйти замуж. Эта легенда и легла в основу множества рождественских традиций.