Текст книги "Жуткий Новый год. Крампус, йольский кот и другая зимняя нечисть со всего мира"

Сказка о Емеле, как оно могло быть на самом деле

Много чудес на Святки приключается. Кто-то в медведя рядится, кто-то горящее колесо катит, кто-то Спасителя во всю силу славит. Один угощение готовит, другой его съесть норовит. И кто там, в святочной толпе, ходит – парни ли переодетые, бесы ли, – кто их разберет. Да и чудеса всякие случаются. Вот что в нашем царстве-государстве на Святки приключилось.

Жили три брата. Старшие работящие да женатые, а третий – Емеля-безделя. Надо Емеле пахать – слезами три раза умоется, прежде чем на поле выйдет. Надо Емеле косить – смотришь, а он под деревом с косой в обнимку уж спит. И батюшка на Емелю сердился, и матушка за чуб таскала – а толку-то. Все хитрит, все придумывает, как бы так сделать, чтобы с печи не слезать. И ума небольшого, и трудолюбия невеликого. Вот раз на Святки невестки и просят Емелю:

– Поди, Емеля, на реку за водой!

– Не пойду, – отвечает. – Мне воды не надо, пить и квас можно.

Однако же посулили невестки пирогов, да булок, да щей горшок. А без воды какая опара, какие щи? Слез Емеля с печи, пошел к речке. Ведер-то два. Несет Емеля ведра, руками размахивает; чай не баба, чтобы с коромыслом шастать. Нога за ногу заплетается, да мороз остановиться подремать не дает, за уши пощипывает, под зипун заглядывает. Долго ли, коротко ли, а дошел Емеля до проруби. Вон она, голубеет – река-то морозом скована, околдована; лед толстый, надежно в глубине всякую подводную нечисть держит.

Одним ведром из проруби зачерпнул… А к той проруби подышать шуликуны собрались – стало быть, мелкая нечисть, что в Святки орудует. Мелкая-то мелкая, да зловредная, беспокойная. Кто с ними разговор начнет – тот им свою силу отдает. А они и рады. Взял Емеля второе ведро и в прорубь заглянул. А там царь-рыбица стоит – щука, хороша да зелена, здоровая, как полено!

– Вот славно! – обрадовался Емеля. – Словлю, домой снесу, уха аль пирожки со щучиной будут!

Сунул руки по локоть в прорубь, цап щуку! Да только не просто так щука к проруби поднялась. Потревожили ее шуликуны, нацеплялись на рыбину; а как Емеля ее ухватил, за рукава своими крюками зацепились и на плечи ему перебрались. Зипун-то Емеля правильно надел, а не навыворот, как в Святки положено.

Держит Емеля щуку, а шуликуны ему в два уха и говорят:

– Отпусти ты меня, Емелюшка! Век тебя не забуду! – Щуке сухо на воздухе, пасть она разевает, будто говорит. – А я, Емелюшка, все твои желания выполнять буду, скажи только: «По моему хотенью да по щучьему веленью!» Так до самого Крещения и буду служить тебе верой и правдой!

– Ух ты! – удивился Емеля. – А ну-ка, попробую! Налейтесь, ведра, водой доверху да домой ступайте – по моему хотенью да по щучьему веленью!

Захохотали шуликуны неслышно. Видимо-невидимо их уже вылезло, пока Емеля-безделя со щукой разговаривал. Наплескали воды в ведра, сами в нее попрыгали, а другие бесы мелкие схватили ведра да к дому и побежали. Где это видано, чтобы их люди сами в дом звали? Вот уж повезло так повезло!

Обрадовался Емеля. Бросил щуку в воду и пошел, радостный, за ведрами следом. На нем шуликунов сотня сидит, а он не чувствует. Увидели невестки, что ведра сами к дому бегут, – так без чувств обе и повалились. Щи опрокинули и квашню тоже. Вошел Емеля, напугался, что братья придут да наподдадут ему.

– А ну-ка, ставься, опара, готовьтесь, щи! Пусть пир на весь мир будет у нас – по моему хотенью да по щучьему веленью! Гости пусть толпой, дым – коромыслом!

Бросились шуликуны к муке да к капусте, а главное – к печи, где жар да уголья. Любят шуликуны печи, для угольков тлеющих ковшики у них железные есть. Готовят по Емелиному приказу, сами едят, а больше портят, но и дело делают – как по волшебству, поднялась опара пышная да сдобная, щи закипели наваристые, только не от доброго колдовства так все пошло, а от злого да проказливого. Лег Емеля на лавку, смотрит, как невестки хлопочут – очнулись, бегают как заговоренные, – пироги затворяют, а опара все не кончается; щи горячие по мискам разливают, а щей-то все прибывает.

Тут и ряженые подоспели, и соседи, и просто люди мимохожие. Невестки их в дом зазвали, к столу сажают. И братья Емелины тут, и батюшка с матушкой – все едят, наесться не могут. Глянул Емеля, и показалось ему, что по гостям да по столу словно маленькие чертенята прыгают, копытцами постукивают, людям на плечи заскакивают, под воротники зипунов прячутся…

Заглянул в избу служка церковный, перекрестился да со всех ног к царю-батюшке и бросился.

– Так и так, царь-батюшка, у Емели в избе непонятное творится. Дрова сами на дворе рубятся да колются, да так, что щепа во все стороны; еда готовится, едят ее гости, да наесться не могут; огонь в очаге гудит, как бы пожара не случилось; скотина мычит недоена, необихожена; а еще по столу кружки с мисками сами прыгают…

Емеле тем временем веселье наскучило. Крикнул он:

– А ну, по домам все – по моему хотенью да по щучьему веленью! Ишь, шум развели! Спать буду!

Шуликуны все дела побросали и под печь забились, хихикают. Холодно и мокро им в реке, а печка теплая да могучая. Любят они печи; если получается, то под печами и селятся. Один к ухвату – зацепил ухватом платье невесткино, порвал. Другой в горшок – упал горшок Емелиному брату на ногу, пальцы отбил. Другие крючьями за карманы зацепились да в них запрыгнули, в новые дома собрались – карманы-то наверху, а ежели одежду навыворот надеть, то карманы внутри будут, никто в них и не заберется.

Разошлись люди, будто одурманенные. И ели, а не сытые; и веселились, а не веселые. Выходят и ссориться начинают, друг друга упрекать. Это шуликуны им за шиворот свои уголья ссоры да раздора сыплют. А такие угольки и вовсе дотла сжечь человека могут. Приходит тут от самого царя-батюшки воевода:

– Слышали в тереме царском, что ты, Емеля, нечисть тут развел. Велит тебе царь к нему на поклон явиться да объясниться.

Зачесался Емеля. На печи тепло, на улице холодно. Да царского приказа ослушаться боязно. Пораскинул умишком как сумел… да и говорит:

– А ну-ка, печь, вези меня во дворец! По моему хотенью да по щучьему веленью!

Вздрогнула изба… Схватили шуликуны печь, подлезли под нее, подняли да и как понесут! Не куда-нибудь, в царский дворец приглашены! Как такое упустить, можно и поднатужиться! А Емеле чудится, что сама печь едет! Трубой потолок выломала, боком беленым стену выбила – осталась изба без стены, повалилась кровля… Пришибло скотину в сенях, развалился дом. Взвыли невестки, запричитали батюшка с матушкой, а Емеле что – едет, по сторонам смотрит; кто под печь попадет, сам виноват.

Вон сосед с соседкой на улице мутузят друг друга почем зря. Шуликуны вокруг бегают, визжат, треугольные шапочки подкидывают – радуются.

Вот другой дом вроде как огнем заниматься начал. Просыпались там раскаленные угольки под край соломенной крыши, под стреху.

Вон корова по улице бежит; кто же ее, кормилицу-то, в мороз на улицу выпустил!

Вон лошадушка с пустой телегой скачет, из телеги хворост сыплется. Вожжи шуликун в ручонках держит, хохочет…

Беда! А Емеле смешно, забавно. Едет, не оборачивается.

А вот и дворец царский. Заезжает печь важно, никто не остановил – стражники так рты и поразевали. Приехала печь прямо пред светлы очи царя-батюшки. Струхнул царь, да виду не подает:

– Это что ты, Емеля, устроил? Печью народ давишь, среди людей смута! Не из-за тебя ли безобразие в моем царстве-государстве делается? А ну, рассказывай, что за волшебство у тебя такое!

А Емеля небольшого ума был. Небольшого, да смекнул: говорила ему щука, что чудеса только до Крещения при нем, а потом-то что? Привык он уже.

– Отдай за меня дочку свою, царь, чтобы жить мне в твоем тереме, на печи расписной лежать, вовек не работать! Расскажу тогда.

А дочка царева – Марья – до того пригожа была да разумна, что хотели ее выдать замуж за королевича заморского. Только вот Емеля раньше подвернулся.

– Что ты несешь, Емеля? – рассердился царь-государь. – За недотепу ленивого царскую дочь отдать?

– А вот хочу я, чтобы – по моему хотенью да по щучьему веленью – полюбила меня царевна Марья!

Выбежала тут Марья, на печь к Емеле запрыгнула, обняла его:

– Не пойду ни за кого, кроме Емели!

Веселятся шуликуны. Вот куда их воля Емелина завела! Еще немножко – и все царство-государство их сделается! Хоть и ненадолго, а бед натворить успеют…

– Да он же Емеля-безделя! – заголосил царь-государь. – На что тебе такой сдался? Ни лицом, ни головушкой не вышел!

Обиделся Емеля:

– А вот сделаюсь красавцем писаным да мудрецом-книгочеем враз, пожалеешь, что обижал меня! По щучьему веленью да по моему хотенью – пусть будет так!

Взвыли шуликуны…

Но взялись шутить на Святки так взялись – исполнили. Был Емеля-безделя, а стал писаный красавец, косая сажень в плечах, да еще и умище как у министра! Только ненастоящий он, оборотень… злым колдовством ум добытый в дело не пустить.

А из уголка служка церковный глядел. Глядел да увидел, что на всей утвари печной: на заслонках, на ухватах, на трубе и на горшках – шуликуны, бесы святочные. Они и колдуют! И во весь дух в церковь побежал за водой святой да искать, кто в вывернутом тулупе колядовал и шуликунам не поддался.

Заозирался Емеля с печи – понял, что происходит. Обнял Марью покрепче, открыл рот, чтобы желание сказать, – а не говорится: шуликуны не дают. Попробовал с печи спрыгнуть – не выходит, за одежду шуликуны держат. Только и может, что мычать, головой мотать, царскую дочку обнимать…

Вернулся церковный служка, а с ним ряженые с факелами да со святой водой. И хотят Емеле помочь, да делать нечего – брызгают святой водой, бьют сыромятными кнутами накрест, гонят печь окаянную с шуликунами-бесенятами к реке. Печь как рванула с места – не всякой лошади догнать! Люд с дороги рассыпается, впереди ватаги церковный служка на коне скачет… Не могут с печи Емеля с Марьей спрыгнуть, держат их шуликуны. Попали они в заточение: кто с шуликунами говорил и колдовством их пользовался – тот их навеки становится.

А на реке замерзшей уже тройки запряженные. Кони горячие, печорские, вятские да мезенские, – они шуликунов не боятся, если бес повода не схватит. Погнали печь тройками, лошадиными копытами крепкими, подковами стальными! Марья кричит, птичкой бьется; Емеля если не сам спрыгнуть, то хоть цареву дочку столкнуть норовит. Да только не выходит…

Так и гнали тройками печь до самой проруби. Там лед под ней поддался – и ушла печь с Емелей и царской дочкой на самое дно навсегда… И разом морок с людей спал.

Место то на самой середине реки. Летом туда не добраться, а вот по зиме, когда вода чистая и прозрачная, можно сквозь лед увидать на самом дне печь Емелину. Но место это люди с тех пор обходят и воду на другом берегу берут. От греха подальше. Считают в деревне, что шуликуны так и остались к той печи приколдованы, да к Емеле с Марьей, да ко дну речному, да к щукам старым…

Куляши

Не одними шуликунами на Святки вода богата. В Пермской, Вятской, Костромской, Вологодской губерниях поминали также куляшей, святочных чертей. Есть предположение, что «куляш» – это тот же «шуликун», слово, видоизмененное в целях безопасности (чтобы не накликать беду по имени, аналогично тому, как медведя переиначили в ведмедя). Но в преданиях народных есть и отличия куляшей от шуликунов. Вероятно, куляшей можно было бы назвать подвидом шуликунов или даже отдельным видом рода шуликун. В принятой у биологов классификации это звучало бы как «шуликун обыкновенный» и «шуликун-куляш».

Итак, куляшей (кулеши, кулешата, кулешменци, кулешменчики, гуляши, кулясы и кулясята) описывают как разноцветных мелких чертенят. С шуликунами их объединяет малый рост, островерхие шапки и дым изо рта. Жить они могут и в лесу, и в овине, но в основном в воде. Шуликуны сами по себе, а у куляшей, как считают, может быть хозяин – колдун. В свободное от хулиганства время, чтобы куляши не скучали, колдун дает им работу – листья на деревьях пересчитывать. На Святки куляши массово выбираются из прорубей, ездят на бычьих шкурах (непременно тех быков, что померли сами). По улицам разгуливают, людей пугают.

Под Рождество куляши беснуются. Кто прядет, того заберут.

В Святки приезжают, детей маленьких из домов забирают.

Рассказывают, и с детьми куляши появляются, только не разобрать, свои при них дети или краденые. Такую историю повторяют: «Одна баба с ребенком в дом зашла и в уголке села ребенка покормить. А тут кричат: “Крест на воду! Крест на воду!” (Часть обряда освящения воды. – Прим. ред.) Она вскочила – и бежать. До креста успеть чтоб. Это кулешменка была».

Как и прочая святочная нечисть, куляши исчезали в Крещенский сочельник, старались успеть до первых петухов. Однако далеко не уходили, оставались какое-то время возле проруби. Потому и запрещено было после Крещения воду из проруби брать. В Вологодской губернии так говорили: «На Крещение куляши из воды вылазят, почему и не ходят по воду, чтобы не зачерпнуть куляша».

В местах скопления святочных куляшей так же называли и ряженых. Как и везде, ряженые от души хулиганили, подражая настоящим куляшам и навлекая справедливый гнев честных жителей: то дверь и крыльцо зальют водой, превращая их в ледяной аттракцион, то засунут елку в дымоход. Тут уж настоящих куляшей не обвинить, мелким пакостникам такое не под силу. Впрочем, вред от истинных куляшей был куда сильней. Помимо детей, они воровали души: после встречи с ними некоторые сходили с ума.

Чыныс Хаан – обитатель небес

Якутия в любых списках стоит особняком. Еще бы, именно там расположен полюс холода[8]8
  Район земного шара с наиболее низкими зарегистрированными температурами на данном полушарии. Также понятие «полюс холода» может быть использовано для названия региона с наиболее низкой температурой на всей планете. Прим. ред.


[Закрыть] Северного полушария и живут люди, привычные к такому экстремальному климату – с полярной ночью, морозами до 70 ℃ (ладно, это рекорд, а так в среднем 40–50 ℃ ниже нуля). Со снегами, и ветрами, и, как это ни удивительно, незамерзающими ручьями. Даже признанный полюс холода, поселок Оймякон (правда, за звание полюса холода с ним последнее время конкурирует Верхоянск), по некоторым данным, обязан этому обстоятельству своим названием. На языке эвенков Оймякон – «незамерзающая вода, место, где рыба проводит зиму». По другой версии, название села означает Замерзшее озеро – на одном из тунгусо-маньчжурских языков. В любом случае в названии этого удивительного места упоминаются холод и вода. Где, как не здесь, в людских преданиях появиться тому, кто будет олицетворять собой всю суть зимы, пик холодов, смену лет?

Издавна жизнь обитателей Якутии была вплетена в замысловатое кружево природных и божественных явлений. Сложнейшие представления об окружающем мире сложились в традиционную религию, описывающую триединство мира. Верхний – мир божеств (не всегда добрых), срединный – обитель людей, подземный – царство злых духов. Наглядно это можно представить как дерево, крона которого – верхний мир, ствол – срединный, корни – подземный. Система эта очень сложна и четко структурирована. Верхний мир делится на девять небес, на каждом из которых обитает определенное божество из пантеона – айыы. Некоторые из этих «этажей» населены целыми группами айыы, ведь им приходится управлять и сложноустроенными людьми – их разумом, эмоциями, характерами, – и животными, и растениями, и погодой, и удачей, и судьбами, и случаями. В свое время каждый из айыы спускается с небес, иногда воплощаясь в определенный образ.

Мир делится на девять небес, на каждом из которых обитает определенное божество из пантеона – айыы.

Alina Shmigliuk / Shutterstock

Небеса айыы считаются снизу вверх, и на девятом из них обитает верховное божество. Таким образом, чем выше «этаж», тем важнее роль его обитателя в божественном пантеоне. На седьмом (в некоторых версиях – на восьмом) из этих небес и обитает Чыныс Хаан. Он является одним из богов судьбы, и его время – зима. В декабре он спускается на землю и покидает ее в середине февраля. А значит, все, что происходит в это время на земле, – в его власти. И власть его была так сильна (еще бы, бог судьбы, повелевающий зимой), что некоторые считают именно это имя прототипом всемирно известного имени Чингисхана – великого Темучжина, основателя империи монголов. В целом же Чыныс Хаан не нуждался в материальном воплощении. И так было понятно, что все, что происходит зимой, совершается по его воле. Но шло время. Наблюдения за природой, фантазия народа и желание увидеть земной образ могущественного божества сделали свое дело. Так в наш мир явился Чысхаан.

Но даже сейчас, встречая Новый год со всеми светскими атрибутами (подарками и новогодней елкой), жители Якутии не забывают о том, что остаются в пределах внимания древних богов. Чтобы айыы, божества верхнего мира, были к ним добры, в важные дни, включая Новый год, якуты обязательно кормят огонь. Айыы не признают кровавых жертв, поэтому вполне допустимо просто разделить с ними трапезу: бросить в огонь немного еды со своего стола, плеснуть напиток. Яркая вспышка будет означать, что подношение пришлось по вкусу.

Чысхаан

Чысхаан – якутский дух холода, получеловек-полубык. Одеяние подчеркивает его сущность: шапка украшена огромными рогами, а на долгополой шубе играет полярное сияние. Буквально Чысхаан переводится с якутского как «пронзительный холод, леденящий кровь» – весьма точное описание местных зим. Слово это присутствует в словаре якутов и независимо от божества. Издавна якуты так именовали реку Индигирку, чье название происходит из языков тунгусов и эвенков. Да и сам полюс холода – Оймякон – якуты называли Чысхааном. Появление названия, как и появление здесь якутского народа, овеяно слухами и легендами, имеющими нечто общее – сильнейшие впечатления от царивших здесь холодов. Одна из легенд, сложенных во времена эпидемии оспы, гласит, что болезнь, воплотившаяся в женщину, в этих краях отморозила ноги и убралась восвояси, заметив: «Не зря называют это место Чысхаан, не вернусь я сюда больше».

Чысхаан, якутский дух холода.

Olesya.miro / Shutterstock

В традициях якутов считалось грешным говорить вслух названия рек, земель и т. д. Однако кочевавшие в этих местах еще до якутов тунгусы таких традиций не имели, и русские, прибыв к полюсу холода, внесли в карты названия, данные тунгусами, – Оймякон, Индигир. Поэтому слово «Чысхаан» на долгое время выпало из обихода.

По легенде, холода насылает Великий Бык Зимы. Почему именно бык? В этих краях издавна находят кости и бивни мамонтов. Бивни принимали за рога огромных быков, а находили их, как правило, весной и летом, когда земля, оттаивая, приоткрывала некоторые из своих тайн. Поэтому считалось, что быки теряли рога, погибая от наступления теплого времени года, а значит, сами по себе были символами и носителями холода. Согласно преданию, Великий Бык появляется из Северного Ледовитого океана в середине октября. В это время и наступает зима, мороз день ото дня становится все сильнее, а у Великого Быка растут и растут рога. Как только начинается потепление, рога отпадают. Первый рог падает на землю с окончанием серьезных морозов. Потеря второго рога возвещает скорый приход весны. С ее наступлением Бык полностью тает и с водами сибирских рек возвращается в океан, что удивительным образом роднит его со Снегурочкой. Исследователи склонны датировать каждое событие в жизни Быка Зимы, с точностью до дня определяя, когда рога появляются, когда заостряются, когда отпадают, когда и как рассыпается сам Бык. Эти даты зависят от графика похолоданий и потеплений, а некоторые из них совпадают с православными праздниками. Например, выход Быка из океана совпадает с Покровом (14 октября), 31 января (1-й Афанасьев день) рога притупляются, 12 и 24 февраля (2-й и 3-й Афанасьевы дни соответственно) рога по очереди отпадают, а 22 мая (Николин день) Бык полностью рассыпается и возвращается в океан. И здесь имеют место разногласия: одни считают, что Бык гибнет, чтобы возродиться следующей осенью, другие предполагают, что он лишь проводит лето в холодных водах Арктики.

В своей человеческой ипостаси Чысхаан переживает трогательную романтическую историю. Выбравшись из океана, он влюбился в прекрасную Чолбон Куо и вместе с ней поднялся в небо, а земля затихла в ожидании чуда – зарождения новой жизни и наступления Нового года. Но пришла весна и погубила Чысхаана, отпал у него сначала один рог, потом – другой, а затем и сам он рассыпался и растаял, оставив лишь холодный ветер, обещавший возлюбленной встречу новой зимой. Тогда она превратилась в яркую звезду, покровительницу влюбленных. С тех пор она преданно ждет его возвращения, которое обязательно происходит.

Сочетание этих обстоятельств – народных преданий, уникальных природных особенностей, наличие в Оймяконе-Чысхаане полюса холода, а также живой энтузиазм жителей и исследователей истории и культуры Якутии – все это привело к появлению в 2002 году образа хранителя холода – якутского Деда Мороза – Чысхаана. Даже его впечатляющий наряд – дело рук якутского модельера Августины Филипповой. Образ оказался удачным и уже третье десятилетие радует жителей Якутии (Саха) и привлекает туристов.