Текст книги "Октомерон. Путешествие по Андалусии"

– Что же, ваш возраст и ваш опыт вполне объясняют ваши речи, дон Аугусто, – отвечала ему меж тем донья Альфонсина. – И, уж коли некоторые из нас начали приоткрывать собственные обстоятельства, то будет справедливо, если и все прочие немного скажут о себе. Я уже говорила, что живу с супругом моим в Севилье. Обстоятельства сложились так, что мужу моему следует отправиться в Новый Свет и теперь я еду в Кадис, чтобы сесть на корабль, на котором он уже ждёт меня. Господь не дал нам детей, хотя минуло уже девять лет с той поры, как мы стояли с моим драгоценным доном Каспаром пред алтарём. Но взамен того у меня есть брат и сестра, которые теперь следуют за мною в Кадис, чтобы отправиться в Новый Свет. Пройдёт довольно много времени, прежде чем мы вернёмся в нашу благословенную Испанию!

Пользуясь случаем, я внимательно смотрел на донью Альфонсину, чтобы составить для себя мнение о ней, о её наружности и характере. Ей было не более тридцати лет. Она была очень красива и напоминала мне о такой Испании, которая предстаёт перед всем миром в сказках и легендах. Чёрные её кудри под мантильей сияли, равно, как и блистал её взор. Оливковая кожа светилась нежным румянцем, а уста, подобные розовым лепесткам, с живостью открывали белый жемчуг её зубов. Тонкий стан чуть был тронут возрастом, но совсем немного, ибо полнота его скорее говорила о совершенном благополучии его владелицы, нежели о годах или иных тяготах. Я перевёл глаза на сеньориту Марию, её сестру, чтобы сравнить этих двух красавиц.

Сеньорита Мария была совсем юна, я бы не дал ей более семнадцати лет. Цвет её лица был совершенно бледным, а кудри – светлыми, совсем не как у её сестры. Стан её был тонок, плечи покаты, руки, как две белые лилии, упали на колена красавицы. Взор её был потуплен, а уста крепко сомкнуты, но ежели бы она только пожелала что-либо сказать, то была бы выслушана с ещё большим вниманием, чем её сестра.

Меж тем дон Хуан, поклонившись сёстрам, сказал:

– Благодарю вас, донья Альфонсина, за ваш рассказ. Но отчего же ваши сестра и брат ещё не промолвили ни одного слова? Мы бы так же хотели выслушать и их.

Донья Альфонсина обернулась к сестре и тронула её за руку. Сеньорита Мария покраснела и ответствовала:

– Благородные сеньоры! Я так же рада приветствовать вас, и благодарю вас за честь, коей вы удостоили меня, повествуя о своих благородных семьях и о себе. Сестра моя уже всё рассказала о том кто мы, и куда мы следуем. Мне пока более нечего добавить.

– Но станете ли вы участвовать в нашем Октомероне, как назвала его ваша благородная сестра? – учтиво спросил у неё дон Аугусто.

– Ежели вам будет благоугодно выслушать меня, – отвечала, потупивших, девушка, – то я постараюсь не разочаровать вас и рассказать вам одну сказку, которую выслушала я когда-то от моей нянюшки. А более я ничего не знаю и мне, право, совестно занимать вас своими детскими рассказами.

– Ах, для чего вы извиняетесь? – согласно воскликнули все и принялись уверять девушку, что с радостью выслушают любое её слово.

Вслед за сёстрами обществу поклонился дон Родриго. Он был так же красив, как и его сёстры. Юношеская его мягкость и благородство всей натуры светились в каждом движении этого сеньора. Гибкий его стан был почти девичьим, а румянец не уступал румянцу младшей сестры.

– Я также рад приветствовать то славное общество, в которое волею судеб попал. И благодарю Господа, что в этой глуши он привел мне и моим сёстрам встретит сразу столько благородных господ. Если мои рассказы развлекут вас, то я не вижу причины мне молчать, – поклонился он, закончив свою речь.

– А что же вы, дон Бернардино? – обратился тогда ко мне дон Аугусто. – Что скажете о себе вы?

– Сеньоры! Я лишь простой путешественник и цель моих странствий я уже имел удовольствие изъяснить вам. Семейное же моё состояние таково, что я одинок, разумею, что не имею пока ещё подруги жизни. Но надеюсь, что вскоре я обрету её и тогда уже со знанием дела смогу рассуждать о прелестях и тяготах семейного положения, – ответил я с поклоном.

– Браво! Это достойная речь, – заключила мои слова донья Альфонсина. – Мне кажется, что только дон Санчо ещё ничего не сказал о себе, – продолжила она.

Дон Санчо встал, поклонился и сказал так:

– По облику моему вы, должно быть, увидели, что я человек одинокий и не гонящийся за внешним блеском, ибо сие не пристало ни моему возрасту, ни моему положению. Мне уже тридцать пять лет, и хотя я не достиг ещё того прекрасного состояния, в котором жизнь ощущается полною мерою, как достопочтенный дон Аугусто, – он поклонился этому сеньору, – но я уже и не нахожусь в том положении, когда каждый новый день приносит неизбывные радости, как дон Алонсо и дон Хуан, чья молодость искрит теперь в их ожиданиях и чаяниях счастья. У меня нет семьи, но этого пожелал я сам, ибо имел для того некоторые основания. Я не сделался монахом, хотя и желал этого всем сердцем. Но и тут судьба выступила против меня. Итак, я влачу своё существование меж небом и землёй, меж монастырём и миром, и теперь я благодарен Всевышнему, что он послал мне столь блестящее общество для того, чтобы грядущие часы или дни показались мне веселее предыдущих и будущих, кои грозят мне одиночеством. Уповаю же я на то, что пути Провидения никому не ведомы и, как знать, не скрывается ли и в этой нашей встрече для меня (да и для всех нас) нечто такое, что переменит мою жизнь в несравненно лучшую сторону!

Окончив говорить, дон Санчо вновь поклонился, а всё общество взволновалось. Я, поражённый этой речью, задумался о тех превратностях судьбы, кои мог пережить этот сеньор и так же увидел, как сеньорита Мария со вниманием и участием посмотрела на дона Санчо и, казалось, всей душою посочувствовала ему.

Однако, оттого, что речь дона Санчо произвела на всех отчасти тягостное впечатление, дон Аугусто сказал так:

– Хотя, благородный дон Санчо, мы не знаем всех тех превратностей, коими одарили вас судьба и Провидение, всё же позвольте мне от лица всех, кто теперь присутствует тут, выразить вам глубочайшее сочувствие и пожелать скорейшего разрешения от всех ваших бед.

– Да, да! – все дамы и кавалеры пылко присоединились к этим слова дона Аугусто, и я так же не отставал от всех, чуть не плача от сочувствия к дону Санчо.

– Благодарю вас всех, драгоценные мои сеньоры! И простите, что я своими речами навёл вас на грустные мысли, – со слезами на глазах ответил дон Санчо, поочередно отвечая на дружеские знаки внимания и участия, которыми от души награждали его все присутствующие и даже дамы.

– А чтобы окончательно расстаться с грустью, быть может, нам стоит начать наш Октомерон? – спросила донья Альфонсина.

– Да, да! – пылко произнёс дон Санчо.

– Тогда, быть может, дон Аугусто, по праву старшинства, поведёт свой рассказ первым?

Все тут же согласились со словами доньи Альфонсины и стали просить дона Аугусто открыть первый день своим рассказом.

– Хорошо, – ответил на это дон Аугусто. – Уступая вашим просьбам, я начну свой рассказ с предложения установить нам очередность. После меня пусть говорит дон Санчо, ибо он также из Гранады, как и я, и он вторым представлялся нашему обществу. Пусть следом за ним говорят севильцы, братья дон Алонсо и дон Хуан, по старшинству, как говорившие речь после дона Санчо. Затем пусть говорит добрая донья Альфонсина, также севильянка и старшая среди своей семьи. После неё – сеньорита Мария, а затем дон Родриго, и это будет ему необидно, ибо он, как кабальеро, уступит своим сёстрам слово. Ну, а завершит наши рассказы пусть дон Бернардино, чтобы после наших андалусских сказок мы бы могли потешиться историей, свершившейся в других краях, к тому же изложенной настоящим учёным и писателем, а мы поняли, что вы, дон Бернардино, именно такой человек и есть. Все ли согласны со мною, мои добрые сеньоры?

– Да, да, мы все согласны! Вы распределили очерёдность по справедливости и только так, как и надобно было её распределить, и так, как не распределил бы её и мудрейший из мудрых людей, – воскликнули все.

– Итак, тогда позвольте мне, по праву первого рассказчика, обратиться ко временам совсем недалёким и поведать вам следующую историю.

День первый
Рассказ дона Аугусто.

История о том, что представления кабальеро о счастье могут сильно разниться с тем, что есть счастье для него на самом деле.

В славном городе Севилье проживал некогда дон Диего Альфонсо де Рибас и Кастильяс, принадлежавший к фамилии знатной и воинственной. Все предки дона Диего служили кастильским королям славно, верою и правдою, не жалея крови своей, и круша врага сталью своих толедских клинков. Однако с тех пор, как последний мавр был изгнан из владений христианнейших испанских королей, слава рода де Рибас стала постепенно угасать, ибо некому было поддерживать её. Дон Диего, последний мужчина в славном роду, в душе был совсем не воином. Самой главной его страстью была страсть к нарядам. Ни у кого не было такого расшитого золотом камзола, как у него, когда выходил он в день Светлой Пасхи из дверей собора. Ни у кого не было столь пышного плюмажа, состоявшего не менее как из пяти перьев. А перевязь его шпаги была затейливо и искусно расшита изображениями полевых цветов – лазоревых, красных, изумрудных и золотых. Усладу для глаз представлял собою славный дон Диего, ведь был он к тому же ещё и красив. Однако, хотя и был он хорош собой и древнего рода, и к тому ж ещё богат, отцы уже двух невест отказали ему в сватовстве, потому как шпага его мирно спала в ножнах, не имея, как сказал поэт, дела, к какому могла бы приложиться, и все в Севилье о том знали.

Как-то раз печаль дона Диего от этого сделалась столь сильной, что он, несмотря на наступление темноты, вышел из дому и отправился бродить куда глаза глядят, не взяв с собою даже верного своего Луку.

Ночь между тем сгустилась над Севильей. Дыхание тёплого ветра повеяло над нею, напоив ароматами лавра и апельсина ночную тишь. То там, то сям из окон доносились голоса, повествовавшие дону Диего о семейных радостях, прятавшихся от него за крепкими ставнями. Бедные домишки, притулившиеся невдалеке от дворцов, также повествовали миру о счастье семейной жизни, коей дон Диего был совершенно лишён, и которой так страстно жаждал.

– Ах, несчастный я человек! – возопил, наконец, дон Диего, наслушавшись всего этого, набродившись и остановившись как раз перед образом Святой Девы на углу Мёртвой улицы, перед которым теплился слабый огонёк. – Отчего ты не хочешь помочь мне? – вскрикнул он, обратившись к статуе, безмолвно взиравшей на него среди ночной тьмы. – Отчего? Разве хуже я прочих? Разве не достоин я счастья, коего не лишены и самые последние бедняки в Севилье? О, ты молчишь… Ты не хочешь помочь мне, хотя я так долго и пылко молил тебя о том, Пречистая дева! Ну, что же! Раз ты молчишь, так я пойду и утоплюсь в Гвадарквивире! – докончил свои безумные речи несчастный дон Диего.

Сказавши так, он решился немедля исполнить своё намерение, и скорым шагом отправился к реке.

Всякому известно, что враг рода человеческого не дремлет и, услыша такие слова, тут же вцепляется в грешника. Так произошло и на этот раз. Едва только дон Диего встал над полноводной рекою, несший свои воды к морю, как вдруг померещилась ему тень, так же, как и он, склонившаяся к водам. Тень эта была одета в длинное тёмное платье и покрыта чёрной мантильей с головы до ног. Она слегка покачивалась, и то воздевала к небесам свои руки, оглашая окрестности стенаниями, то прижимала ладони к своей груди, что-то горестно бормоча. Одним словом, это была женщина!

Дон Диего, поражённый видением, тут же решил подойти к незнакомке и, представившись ей, предложить свою помощь. Ведь сеньора (или, быть может, сеньорита – при этой мысли дон Диего приосанился) оказавшаяся тут совершенно одна об эту пору несомненно оказалась в самом затруднительном положении. По платью незнакомки, блиставшему серебряным шитьем на корсаже, и по ее тончайшей работы кружевной богатой мантилье можно было судить, что принадлежала она к самому изысканному обществу. И, хотя дона Диего несколько покоробило то, что благородная дама могла оказаться без дуэньи или без кабальеро одна ночью посреди города, он, едва поколебавшись, всё же направился к ней. Встав пред нею, он склонился и, прочистив горло, произнёс.

– Драгоценная донья! Простите мне мою дерзость, но я, застав вас в столь удручающем положении, счёл долгом кабальеро предложить вам свои услуги, ежели только таковые нужны вам!

Незнакомка вздрогнула и, обернувшись к дону Диего, ответствовала так:

– О, славный кабальеро! Неужто Господь услышал мольбы мои и направил меня сюда только для того, чтобы я встретила такого учтивого, благородного и прекрасного сеньора, как вы!

Польщённый дон Диего склонился пред нею ещё раз.

– Речи ваши столь усладительны, – ответил он, – что душою моею овладевает страх: смогу ли я быть вам хоть чем-нибудь полезен? Но я уже был неучтив пред вами и забыл назвать своё имя! Меня зовут – дон Диего де Рибас и Кастильяс!

– Славное имя! – воскликнула незнакомка звонким как серебряный колокольчик голосом. – И мне оно знакомо, как знакомо любому севильянцу, если он благороден в происхождении.

Услышав этот сладостный звон, дон Диего преисполнился упований, что дама, находящаяся пред ним, молода и прекрасна, как и её голос.

– Могу ли я узнать, как зовут вас, и чем могу я быть вам полезен? – вопросил дон Диего.

Незнакомка глубоко вздохнула, опустила голову и ответствовала:

– Ах, добрый дон Диего! Повесть моя печальна и, боюсь, что рассказав её вам, я поставлю вас в такое положение, при котором вы решите, что если станете помогать мне, то честь ваша будет задета.

– Ничто не может остановить меня, если помощь моя потребна даме, милая донья, – сказал дон Диего. – Доверьтесь мне и вы узнаете, как можно положиться на моё слово!

Незнакомка вздохнула ещё раз и ответила:

– Сеньор! Взгляните на моё лицо! – воскликнула незнакомка в порыве чувств и тут же пылко подняла мантилью и открыла своё лицо.

Дон Диего замер, поражённой юной красотою, открывшейся пред ним в лучах лунного света: матовая кожа с дивным румянцем, тёмные брови и ресницы, жемчужные зубы, пышные чёрные локоны – всё дышало здоровьем, молодостью и прелестью.

– Сеньор, хороша ли я?

– Вы дивны, как свежее утро, прекрасная незнакомка!

– А между тем, мне негде приклонить головы. Никто не желает дать мне приюта. С тех пор, как бесчувственная родня прогнала меня из дому из-за того, что я отказалась выходить замуж за избранного мне кабальеро, я не знаю покоя. И вот теперь я решилась покончить всё разом и окончить свои мучения в Гвадалквивире!

– Прекрасная сеньорита! Более всего желал бы я избавить вас от этой беды! – воскликнул испуганный кабальеро, протянув руки к незнакомке.

– Говорите, говорите, сеньор! Всякое ваше слово будет услышано с радостью и благодарностью, благородный дон Диего! – при этих словах, юная красавица скромно протянула дрожащую ручку и доверчиво оперлась ею на протянутую к ней правую длань сеньора.

Ободренный этим, дон Диего промолвил:

– Взгляните на меня, добрая донья! Всякий в Севилье знает меня, как блестящего кабальеро! Если вы не боитесь, то позвольте мне предложить вам приют!

– О, сеньор! Вы услаждаете мой слух своими речами! Но пристойно ли мне – девице – принять ваше предложение? Чем станете вы радовать меня, когда мы окажемся с вами так близко?

Дон Диего приосанился и, крепко сжав протянутую ему ручку, положил левую длань на эфес своей шпаги.

– Сеньорита, манера моя такова, что ни деве, ни даме не приходится скучать или жаловаться на невнимательность и пренебрежение, когда рядом с нею я. Вам не стоит бояться ничего со мною! Шпага моя не успевает прятаться в ножны, коли позволите сказать мне прямо, если того потребует удовольствие прекрасной доньи.

Незнакомка кокетливо рассмеялась и, опустив мантилью на своё лицо, ответствовала:

– Мне приятны такие речи. Молодой, красивый кавалер, чьи способности так превосходны, имеет право быть благосклонно услышан. Я, пожалуй, пойду с вами в ваш дом!

– Но как ваше имя, моя добрая красавица?

– Меня зовут Инесой, мой лукавый сеньор.

С этими словами незнакомка оперлась на руку дона Диего и он, взявши её премило под руку, с превеликой осторожностью повёл донью Инесу по тёмным улицам, аккуратно предупреждая каждый её шаг и следя, чтобы она не споткнулась и не угодила изящной ножкою в яму. Так дошли они до дома дона Диего, что располагался на углу улицы святого Иакова Компостельского. С величайшей предупредительностью вошёл дон Диего внутрь и ввёл туда красавицу.

Там встретил их Лука и воскликнул:

– Вот те на! Где ж вы были, хозяин? И кто это с вами? Э-э… Да это дамочка! Ага! Вот так номер! Вы подцепили красотку!

Говоря все это, достойный слуга то взмахивал руками, то хлопал ими себя по ляжкам, то приседал, то вертелся, одним словом, исполнял все то, что пристойно исполнить всякому слуге благородного кабальеро.

– Заткнись, болван, – воскликнул в ответ хозяин. – Эта славная сеньорита по имени донья Инеса теперь станет тут жить и будет зваться твоею хозяйкою! Скажи-ка, всё ли в порядке в моей опочивальне? Пристойно ли сеньорите моей войти в неё? Ничто не оскорбит там её взора?

– Что за притча! – воскликнул верный Лука. – Ушёл холостяком, а вернулся как будто женатым! Что же до вашего вопроса, то в опочивальне всё, как надобно и как вы велели. К тому же готов и ужин. Он хотя и простыл, но вполне съедобен, сеньор!

– Не хотите ли вы подкрепиться, дражайшая донья Инеса? – нежнейшим голосом обратился дон Диего к своей спутнице.

– Я так устала, мой дорогой друг, – ответила она, – что хочу немедля пойти в спальню.

– Позвольте же мне проводить вас, – обрадовано ответил дон Диего и с этими словами стал указывать ей дорогу.

Войдя в спальню, донья Инеса глубоко вздохнула. Дон Диего с восхищением посмотрел на неё.

– Есть ли тут зеркало, друг мой? – спросила его донья Инесса.

– Вот оно!

Упоённый дон Диего указал ей на большое в полстены серебряное зерцало, пред которым стоял столик из орехового дерева весьма тонкой работы с туалетным прибором (кувшином и тазом), а также резное деревянное кресло.

Донья Инеса подошла к зеркалу и опустилась в кресло. Дон Диего приготовился любоваться своей гостьей. Она же, откинув мантилью, сняла её вовсе, а затем, повернувшись, сказала ему:

– Мой добрый сеньор! Ложись, и вели своему слуге разоблачить тебя.

– Сколь сладостны твои слова, моя красавица! – ответил дон Диего, а затем крикнул. – Эй, Лука! Ступай сюда, болван!

– Чего прикажете, сеньор? – спросил его слуга, просунув голову в дверь.

– Поди, сними с меня сапоги, камзол и штаны! Я хочу улечься!

– Это пожалуйста, – с охотою ответил Лука и, войдя, тут же покрякивая стянул один за другим сапоги со своего сеньора, прибрал его штаны и камзол и, оставив в одной рубахе, позволил ему укладываться на постель самому. Донья Инесса с улыбкою смотрела на него.

– Вели теперь слуге уйти, друг мой – сказала она.

– Вон пойди, скотина! – послушно и мирно приказал Луке хозяин.

– Как нужен – так поди сюда, а как надоел – так иди вон, – пробормотал Лука, удаляясь.

Донья Инесса посмотрела на дона Диего и сказала:

– То ли эта рубашка так плотна, то ли я мало нравлюсь тебе, дон Диего, но я не вижу твоей шпаги, которой ты так хвалился! В порядке ли она?

Покраснев, дон Диего проговорил:

– Не беспокойся, моя пташечка, с нею всё в порядке. Но не разденешься ли ты и не ляжешь ли рядом со мной? Быть может, моей шпаге не хватает только вида ножен, чтобы вступить в бой?

– Я думаю, не обманул ли ты меня, сеньор, своею похвальбою? Но ты прав, мне стоит для начала раздеться.

Донья Инеса сняла перчатки. Потом, глядя в зеркало, провела руками по волосам, и дон Диего с изумлением увидел, как половина локонов его прекрасной гостьи оказалась в её руках и легка на столик. Затем донья умылась, и краски спали с её лица. Оно оказалось увядшим и бледным, на лбу и щеках проступили морщины и, право слово, донья Инеса стала старше на добрых два десятка лет против прежнего! Потом она провела по глазам, и глаза её лишились ресниц и бровей, а ресницы и брови легли на столик близ локонов. Затем красавица его достала изо рта зубы и положила их рядом с остальным. После того сеньора сбросила с себя платье и, встав, повернулась к дону Диего и улыбнулась своим беззубым ртом.

– Господь Вседержитель! – завопил кабальеро, подскочив на постели. – Этого не может быть! А!.. Ааа…! Спасите меня! Кто ты?

– Я уже сказала тебе, что меня зовут донья Инесса, и вся Севилья знала меня последних лет пятнадцать, как красотку-Инесу. Скажу, однако, что красоткою я была не более семи годов от того дня, как начала известный промысел. Тогда ни один кабальеро не уходил от меня с печалью или тяжестью на сердце или в кошельке. Потом лет пять я была уже не так хороша, чтобы соблазнять каждого, кто смотрит на меня, а довольствовалась малым и была скромна. Последние три года я скитаюсь от дома до дома. Ты видишь, что красота моя увяла, но всё же я не так бесполезна для тебя, дон Диего, ибо слыхала, что ни одна дама не могла добиться от тебя того, чего я неизменно добивалась у каждого кабальеро, ложившегося со мной. И я знаю, что ты зря хвалился предо мною.

– Оставь меня, страшилище! – упрямо воскликнул дон Диего, подпрыгнув на постели. – Я не желаю слушать тебя!!!

– Да отчего же? Взгляни, если ты сам не рад видеть меня, то кое-кто рад и даже очень.

Тут дон Диего почувствовал в своём положении некоторую перемену, которой не чувствовал уж очень давно. Эта перемена так воодушевила и обрадовала его, что он тут же перестал ругаться и произнёс дрожащим голосом:

– Пожалуй, я не стану прогонять тебя пока, старуха. Ты даже можешь подойти ко мне, если хочешь.

– Вот, мой господин, разве так плохо для тебя то, что видят мои глаза? – сказала на это донья Инесса и тут же подошла к постели и легла в неё. – Посуди же сам. Шпага твоя, как видно, как раз подходит для ножен, что я могу предложить тебе. Повеселись, ведь ты давно скучал, мой добрый сеньор, и всё моё искусство к твоим услугам. Так воздадим же ему должное!

– Ах! Аааа! – восклицал время от времени дон Диего. – Не может этого быть! Что со мною?!

Кричал он так до тех пор, пока верный его Лука, не вбежав в опочивальню, узрел, как господина его целует беззубая лысая старуха. Увидав такое дело, Лука возопил:

– Свят, свят, свят! Что это? Бесовское наважденье! Чур! Кыш! Пошла отсюда, пошла!

– Это ты пошёл вон, болван! – крикнул ему дон Диего, как только смог удержаться от стенаний.

– Подумать только! Что за страшилище приволок в дом мой господин! Но, коли ему так охота, то пусть делает, что знает. Разумен тот, кто с деньгами, а господин мой богат. Я же – дурак – беден и служу ему. И могу любую старуху принимать за красотку, если господину моему это доставляет удовольствие! – уходя, сказал честный Лука.

Проснувшись поутру, дон Диего кинул взгляд к зеркалу и увидел пред ним красавицу, вовсе не похожую на то страшилище, что спало с ним ночью.

– Это мой дневной вид, сеньор, – ответила ему донья Инесса.

Глядя на неё, дон Диего подумал так: «Её дневной вид так хорош, что усладит и успокоит всякого. А то, что делается с нею ночью, то никого не касается, и вовсе ничьё дело, кроме моего!»

С тех пор дон Диего всякую ночь проводил в усладах, коих был лишён, казалось, навсегда суровой природой, несправедливой к нему. Каждую ночь его старая Инесса ласкала его, пуская в ход всё искусство, приобретённое ею, и каждое утро она обращалась в красавицу, которую мог видеть всякий. Проживши так с месяц, дон Диего подумал и женился на ней, рассудив, что ночные радости лакомее дневного тщеславия.

– Да, это очень смешная история! – воскликнул дон Алонсо.

Все поддержали его и принялись, смеясь, обсуждать повороты, подстерегшие дона Диего в его похождениях. Лишь донья Мария, покраснев, отвернула своё лицо и ничего не сказала.

– А не выдумка ли это? – спросила, наконец, донья Альфонсина.

– Смею вас уверить, сеньоры, что предание это истинно, и повествует оно о неразумных мужах и о коварных жёнах! – воскликнул дон Аугусто.

– В чём же коварство? Напротив, эта донья Инесса оказала огромную услугу дону Диего! И он должен быть ей очень благодарен!

Сеньоры заспорили меж собою и сошлись на том, что дон Диего, как бы то ни было, оказался счастливчиком. Я также со вниманием выслушал и эту историю, и этот разговор, и сказал:

– Весьма забавная новелла, не менее забавная, чем истории, рассказанные неким итальянцем близ города, осажденного чумой.

С этими моими словами все согласились и на том мы порешили отправиться спать и расстаться до завтра.

Я же, оставшись один, не торопясь записал всё, рассказанное мне, и тоже лёг спать.