Текст книги "Рассказы о святителе Луке (Войно-Ясенецком). Удивительная жизнь, ставшая житием"

Заповеданный архиерейский путь

Через три месяца (а не через год, как было, оказывается, негласно предписано властями) Господь повелел отпустить святителя. Для этой цели попустил ему на ноге небольшую варикозную язву. Из-за нее его обязаны были отпустить в Красноярск.

Енисей уже замерз. По нему возили только на нартах, но для владыки крестьяне сделали крытый возок. Настал долгожданный день отъезда… Путь лежал мимо монастырской церкви, стоявшей на выезде из Туруханска, в которой владыка совершал службы и проповедовал. У церкви его встретил отец Мартин с крестом и большая толпа народа.

Батюшка рассказал владыке о необыкновенном событии. Отслужив в день владыкиного отъезда литургию, отец Мартин со старостой потушили в церкви все свечи, но, когда, готовясь к проводам, он снова вошел в храм, внезапно сама собой загорелась свеча в паникадиле! Так проводила его любимая им церковь.

Тяжкий путь по Енисею был тем светлым архиерейским путем, о котором при отходе последнего парохода предсказал ему Сам Бог словами псалма. «Буду смотреть, как ты пойдешь этим путем, а ты не рвись на пароход, как конь или мул, не имеющий разума, которого надо направлять удилами и уздою» – так перевел для себя владыка утешившие его тогда слова.

Поистине архиерейским стало его возвращение в Красноярск, ибо на всех тех остановках, где были церкви, владыку встречали колокольным звоном и он с радостью служил молебны и проповедовал.

Кругом отставка

По окончании ссылки владыка возвращается в Ташкент. Вскоре от Патриаршего Местоблюстителя Сергия, которого один из ташкентских священников сумел настроить против епископа Луки, один за другим последовали три указа о переводе его на другие епархии. Митрополит Арсений (Стадницкий), живший тогда в Ташкенте на положении ссыльного, настойчиво советовал владыке никуда не ехать, а подать прошение об увольнении на покой.

«Мне казалось, что я должен последовать совету маститого иерарха, бывшего одним из трех кандидатов на Патриарший престол на Соборе 1917 года. Я последовал его совету, и был уволен на покой в 1927 году. Это было началом греховного пути и Божиих наказаний за него», – вспоминал владыка.

На мирском поприще также ничего не складывалось: как политически неблагонадежного, его не восстановили ни в должности заведующего хирургическим отделением больницы, ни в должности хирурга, ни в составе преподавателей университета.

Оставалось только заниматься приемом больных на дому. Неподалеку от церкви он снял небольшой домик, в котором поселился вместе с сыном Алексеем. Старший сын Михаил жил уже отдельно, а младшие дети Елена и Валентин оставались с приемной матерью.

Алексей помогал отцу. На нем лежала обязанность вести запись больных и следить за очередью. Прием больных был бесплатный. В день, назначенный для записи на прием, люди собирались под окнами с ночи. В пять утра начиналась запись, и через полтора-два часа в списке на следующий месяц набиралось более четырехсот фамилий.

Занимаясь приемом больных, владыка не переставал на всех богослужениях молиться в храме, стоя в алтаре.

После литургии владыку до дома всегда провожала большая толпа. Люди просто шли молча рядом, и им этого было достаточно. А в день именин владыки в храм поздравить его приходило столько верующих, что люди, не вмещаясь под своды, заполняли церковный двор и даже прилегавшую к храму улицу. Дорога к дому владыки была усыпана поздними осенними цветами, а весь двор от ворот до крыльца – уставлен белыми хризантемами в горшках.

И лечит бесплатно, да еще и с собой дает

Юной жительнице Ташкента Панкратьевой Ксении было 16 лет, когда врачи объявили ей, что у нее туберкулез. Такая юная и уже столь страшный диагноз! По совету знакомых девушка записалась на прием к профессору-епископу. В кабинет знаменитого доктора Ксения входила со страхом и смущением, но после первых же его слов девушка успокоилась: он действительно, как ей и говорили, оказался очень добрым.

– Туберкулеза у вас, к счастью, нет, – сказал он ей после осмотра. – Но легкие и в самом деле слабые. Вам требуется усиленное питание, и еще я советую вам съездить на кумыс. Деньги на поездку у вас есть?

Ксения знала, что владыка часто помогает своим больным чем может. Ей рассказывали, как однажды, не имея денег, он снял с себя и отдал больному какой-то дорогой пояс, а другому нуждавшемуся больному подарил ковер прямо со стены своего кабинета. Вспомнив все это, девушка поспешила заверить владыку, что деньги у нее есть, и он благословил ее на дорогу.

Со своими слабыми легкими К. Ф. Панкратьева прожила долгую жизнь и навсегда сохранила в памяти тот визит к безмездному целителю профессору Войно-Ясенецкому на заре своей ташкентской юности.

Попечитель сирых и немощных

Когда в 1929 году сын Алексей покинул Ташкент, помогать владыке на приемах стала Шура Кожушко. Эту девочку-подростка и ее младшего брата епископ Лука впервые встретил, когда дети сиротливо сидели на ступеньках городской больницы с самым потерянным видом. Он подошел к ним и спросил участливо:

– Дети, что у вас случилось? Почему вы здесь сидите?

– У нас мама здесь лежит. Она заболела.

– А где ваш отец?

– Папа умер.

– С кем же вы остались? У вас есть бабушка?

– Нет, больше у нас никого нет.

– Ну, не плачьте. Мы пойдем сейчас ко мне, пообедаем и что-нибудь придумаем.

Святитель Лука повел их к себе домой, накормил, утешил, а потом попросил одну из прихожанок храма приютить детей, пока их мать не выйдет из больницы.

Девочка, ее звали Шура, очень привязалась к Валентину Феликсовичу. Когда мама поправилась и они с братом вернулись домой, Шура стала приходить к своему благодетелю и помогать в приеме больных. Вскоре она освоила основы медицины и уверенно помогала доктору, как заправская медсестра. Она же стала для него и переводчиком: к нему часто приходили лечиться узбеки, которые так почитали владыку-доктора, что нередко обращались к нему даже просто в трудных житейских ситуациях.

Вечерние посиделки с педагогическим уклоном

Владыка посылал Шуру искать по городу больных, нуждающихся в помощи. Однажды Шура привела к нему Раю Пуртову. Рая была сиротой, которая, закончив школу, приехала в Ташкент поступать в институт и заболела. Она лежала одна в чужом доме, обессиленная болезнью, голодная и истощенная. Доктор Валентин Феликсович стал сироту лечить и договорился с верующей семьей, чтобы девушку на время болезни приютили и ухаживали за ней.

Когда Рая поправилась, то, как и Шура, начала приходить к своему спасителю и постепенно стала в доме своим человеком. Девушки подружились, и Рая тоже стала ходить на поиски больных бедняков.

На всю жизнь сохранили Раиса и Александра светлые воспоминания о тех благодатных часах, что провели в доме у владыки, когда, управившись с делами, сидели они втроем в его заставленном книгами кабинете.

В их памяти воскресает обычный ташкентский вечер: перед образами горит лампадка, святитель Лука сидит в кресле, они – Шура и Рая – рядом на скамеечках. Беседуют. Девочки забрасывают владыку вопросами обо всем на свете, и он обстоятельно им отвечает, а иногда сам рассказывает о чем-нибудь. О жизни, о книгах, о писателях, особенно часто – о своем любимом Ф. М. Достоевском. Иногда он рассказывает девочкам содержание какой-нибудь книги, а они слушают его затаив дыхание…

Эти тихие, задушевные разговоры с профессором-епископом формировали душу девушек. Им навсегда запомнились его слова: «Главное в жизни – всегда делать людям добро. Если не можешь сделать большого добра, постарайся совершить хотя бы малое».

Коса на камень

«23 апреля 1930 года я был в последний раз на Литургии в Сергиевском храме и при чтении Евангелия вдруг с полной уверенностью утвердился в мысли, что в этот же день вечером буду арестован. Так и случилось…» – вспоминал святитель роковой апрельский день, положивший начало нового витка репрессий.

На допросах он скоро понял, что от него хотят добиться отречения от священного сана. Тогда он объявил голодовку протеста и голодал семь дней. Может быть, проголодал бы и больше, но у него сдало сердце и появилась рвота кровью. Врачи в тюремной больнице исследовали его сердце и шепнули главному чекисту, что дело плохо.

Тогда этот чекист решил пойти на хитрость и сказал владыке: «Даю вам честное слово политического деятеля, что вы будете освобождены, если прекратите голодовку». Владыка поверил и прекратил голодовку. Однако «политический деятель» его обманул. Больной владыка возобновил голодовку и, проголодав еще две недели, дошел до такого состояния, что едва мог ходить по больничному коридору, держась за стены. В конце концов его снова отправили в ссылку. На этот раз – на три года в Архангельск.

Случай в архангельской ссылке

В Архангельске святитель Лука стал работать в городской амбулатории. И здесь, в крайне неприспособленных условиях, он тоже выполнял сложнейшие операции. На работу приходил обычно очень рано и перед работой всегда молился. Когда пациенты принимались благодарить его за излечение, он всегда отвечал:

– Не меня благодарите, а Бога. Это Он моими руками вас исцелил.

Однажды пришел на прием сотрудник архангельского ГПУ, у которого на пояснице была большая шишка. Больной рассказал, что лечится уже в течение семи лет, но шишка все растет и очень болит, никакое лечение не помогает. Святитель положил пациента на кушетку и, внимательно осмотрев больное место, со всей силой ударил по опухоли деревянным молоточком.

Что тут началось! Гепеушник вскочил да как заорет:

– Ах ты, вражина! Убью гада! Ты что ж это делаешь! Вот я дурак – пришел без нагана! Будь я при оружии – убил бы на месте! Ну, погоди у меня!

Так крича и угрожая, он выскочил из кабинета, на ходу застегивая свои штаны.

Профессор помолчал минуту-другую, восстанавливая душевное равновесие, а потом спокойным голосом сказал, обращаясь к молодой практикантке-докторице:

– Мария Григорьевна, зовите следующего!

Прошло дней десять – двенадцать. Вдруг входит в кабинет тот самый гепеушник – в руках большой букет роз. Где он их достал? Суровые тридцатые годы, северный край, зима – невероятно! Но – достал! Вошел виноватый, смущенный, просил простить, мол, не сдержался – больно очень было, и благодарил за исцеление:

– Я ведь в ту же ночь уже заснул спокойно! Впервые за последние годы! А ведь раньше не то что спать – ни сидеть, ни ходить не мог!

Когда дверь за ним закрылась, профессор обратился к своей молоденькой помощнице:

– Мария Григорьевна, вы помните этого пациента?

– Такого разве забудешь!

– Как вы думаете, почему я его тогда ударил?.. Это была гигрома, там у него внутри жидкость скопилась. Ну, мне и пришлось ее вот так механически удалять, тут по-другому ничего не сделаешь!

«Тягчайшее несчастье и великий грех»

Спустя какое-то время святитель обнаружил у себя опухоль, которая была похожа на раковую. Для ее удаления ему разрешили ехать в Ленинград на операцию.

После удаления опухоли, которая, к счастью, оказалась доброкачественной, владыка отправился в Ново-Девичий монастырь к ленинградскому митрополиту Серафиму. Когда во время всенощной стоял он в алтаре, то почувствовал, что через слова молитвы к нему обращается Сам Господь. Вот как вспоминал об этом сам владыка:

«Слова Господа Иисуса Христа, обращенные к апостолу Петру: “Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих?.. Паси овцы Моя…”,– я воспринимал с несказанным трепетом и волнением как обращенные не к Петру, а прямо ко мне. Я дрожал всем телом…

Еще в течение двух-трех месяцев всякий раз, когда я вспоминал о пережитом при чтении одиннадцатого Евангелия, я снова дрожал и градом лились слезы из глаз».

После возвращения владыки в Архангельск его вызвал в Москву некий большой чин из органов ГПУ. Там в течение трех недель этот человек ежедневно вел с владыкой долгие беседы, пытаясь, видимо, получше изучить его. Он всячески льстил и превозносил владыку, обещал дать ему хирургическую кафедру в Москве: старался сделать его более податливым, чтобы в итоге получить от него отказ от священ-нослужения. Как искренне, не жалея себя, покаянно рассказывает в автобиографии сам владыка, медовые речи уполномоченного постепенно сделали свое дело. «Со мною случилось тягчайшее несчастье и великий грех, ибо я написал такое заявление:

“Я не у дел как архиерей и состою на покое. При нынешних условиях не считаю возможным продолжать служение и потому, если мой священный сан этому не препятствует, я хотел бы получить возможность работать по хирургии. Однако сана епископа я никогда не сниму”».

Всю жизнь потом владыка сокрушался: «Не понимаю, совсем не понимаю, как я мог так скоро забыть так глубоко потрясшее меня в Ленинграде повеление Самого Господа Иисуса Христа: “Паси агнцы Моя… Паси овцы Моя…”. Только в том могу находить объяснение, что оторваться от хирургии мне было крайне трудно».

После этого заявления (копию которого он передал митрополиту Сергию) ссыльного епископа его вернули в Архангельск и добавили к сроку ссылки еще полгода.

«Оставленный Богом и лишенный разума»

В конце ноября 1933 года епископ Лука был освобожден, снова поехал в Москву и явился в канцелярию Местоблюстителя, митрополита Сергия.

Секретарь митрополита спросил его, не хочет ли он занять одну из свободных архиерейских кафедр. «Оставленный Богом и лишенный разума, – писал владыка в автобиографии, – я углубил свой тяжкий грех непослушания Христову велению: Паси овцы Моя – страшным ответом “нет”…»

Начались метания владыки по разным городам: то он пытается обосноваться в Феодосии, то в Архангельске, то возвращается в Ташкент. Нигде ничего не получается ни с жильем, ни с работой.

Наконец он переезжает в небольшой узбекский городок Андижан, где получил должность консультанта в городской больнице. Здесь он снова оперирует и читает лекции врачам. Но его не оставляет мысль, что, отклонив архиерейское служение, он прогневал Бога и благодать Божия покинула его. Его операции были неудачны.

Редкую тропическую болезнь, сопровождавшуюся отслойкой сетчатки глаза, он принял как Божие наказание за непослушание. В сентябре 1934 года владыке в Москве были сделаны две операции на больном глазу, но тщетно: вскоре этот глаз полностью ослеп.

«В этом не кайся!»

Владыка возвращается в Ташкент и становится заведующим в созданном по его инициативе отделении гнойной хирургии при городской больнице.

Той же осенью выходят наконец в свет «Очерки гнойной хирургии», ставшие настольной книгой для многих поколений врачей. В журнале «Хирургия» о них говорилось: «Пожалуй, нет другой такой книги, которая была бы написана с таким литературным мастерством, с таким знанием хирургического дела, с такой любовью к страдающему человеку».

Порой владыку одолевали мысли о несовместимости работы в морге и в операционной с саном епископа. Однако он не мог оторваться от этой работы, так как она давала ему одно за другим важные научные открытия и наблюдения, которые он собирал для нового, расширенного издания «Очерков». В своих покаянных молитвах епископ Лука усердно просил у Бога прощения за продолжение работ по хирургии, но однажды был остановлен голосом из неземного мира: «В этом не кайся!».

Тогда он понял, что «Очерки гнойной хирургии», в которых он выступает как крупный ученый, раздвигающий горизонты медицинской науки, были угодны Богу, ибо в разгар антирелигиозной пропаганды они увеличивали значение его исповедания имени Христова, поднимали авторитет Церкви.

Хирургия стала для святителя Луки своего рода свидетельствованием, и, может быть, благодаря ей он смог и для Церкви сделать больше. Во врачебном своем служении владыка оставался прежде всего исповедником Христовым. Оперировал с молитвой – с Божьей помощью. Йодом крест на больном месте начертит, склонится к уху больного: «Молитесь Богу!» – и операции проходили без сучка и задоринки. Сам Господь помогал через него людям.

Поскольку сам владыка говорил пациентам об их исцелении с помощью Господа («Не меня благодарите – Бога!»), то хирургическая деятельность его воистину была самой настоящей проповедью. Получая помощь, исцеленные владыкой нередко приходили к вере.

Всепобеждающая сила духа

Но вот настал особенно тяжелый для Церкви год, 1937-й, – год массовых арестов и расстрелов.

Святителя снова арестовали: предъявили обвинение в шпионаже в пользу иностранной разведки. К этому времени следственными органами был изобретен так называемый допрос конвейером, который ему довелось испытать дважды.

В чем он заключался? Этот страшный допрос чекисты вели, сменяя друг друга, непрерывно, день и ночь, без передышки, не давая арестованному уснуть ни на минуту. В ответ на пытку конвейером епископ Лука, и без того ослабленный и изнуренный, начал голодовку протеста. Несмотря на это, его заставляли стоять в углу, но от истощения он падал на пол.

У него начались галлюцинации. То ему казалось, что по комнате бегают желтые цыплята, и он пытался их поймать. То он видел себя стоящим на краю огромной впадины, в которой расположен целый город, ярко освещенный электрическими фонарями. То он ясно чувствовал, что под рубахой на его спине извиваются змеи…

Такая пытка длилась целых тринадцать (!) дней и ночей подряд! Когда святитель совсем изнемогал, мучители вели его, находящегося в обморочном состоянии, под водопроводный кран и обливали его голову холодной водой, чтобы привести в чувство и продолжить допрос.

Он был так обессилен голодовкой и конвейером, что однажды, когда пошел в уборную, упал в обморок и повалился прямо на грязный и мокрый пол. В камеру его принесли на руках.

Обычно человек, находясь в таком кромешном аду, ломался. Многие, подвергшиеся подобным мукам, не выдерживали и подписывали любое требуемое признание. Святитель Лука выстоял.

И все-таки он выжил!

Так ничего от него и не добившись, чекисты перевезли владыку в областную тюрьму, где он пробыл восемь месяцев в душной, заплеванной камере, до отказа наполненной заключенными, которые лежали на трехэтажных нарах и в проходах на каменном полу. Дважды в день – утром и вечером – вставал владыка на колени, обратившись к востоку, и, не замечая ничего вокруг, молился. В камере, наполненной измученными, озлобленными людьми, сразу становилось тихо. Сокамерники, среди которых были и атеисты, и мусульмане, начинали говорить шепотом; сами собой прекращались ссоры и дрязги.

Когда владыка заболел и его положили в тюремную больницу, то и там он не сдавался на милость болезни. Как доктор, он даже сумел при этом спасти жизнь лежавшему в том же лазарете одному тяжело больному жулику. Ведь для него, врача и архиерея, тот был, прежде всего страдающим человеком.

А потом снова были допросы, повторный конвейер, ужесточенный на этот раз ужасными побоями, и карцер. В общей сложности он провел в этом аду около двух с половиной лет. Физическое его здоровье, терзаемое пытками и голодовками, все больше слабело, а духовная сила росла и крепла.

Наконец было принято постановление о высылке его в Красноярский край сроком на три года «за участие в антисоветской организации», признания в котором чекисты от него так и не добились. Главное – он остался жив. Остальные, кто проходил по тому же сфабрикованному делу (там были и архиереи, и простые священники, и миряне), сломались, стали давать показания и… были расстреляны.

Третья ссылка

Поздним вечером в один из мартовских дней 1940 года в больницу села Большая Мурта Красноярского края вошел высокого роста старик с белой окладистой бородой и представился:

– Здравствуйте. Я профессор Войно-Ясенецкий.

– Да, я вас знаю, профессор, читал вашу книгу «Очерки гнойной хирургии», – отозвался заведующий, очень кстати припозднившийся тогда в больнице.

– Я только что из Красноярска, прибыл на свободное поселение. Хочу просить вас предоставить мне возможность работать по специальности.

Услышав это, молодой заведующий был, с одной стороны, обрадован возможностью обретения опытного хирурга, но, с другой стороны, растерян, не зная, что скажет его высокое начальство.

– Я бы рад, профессор, но… Я должен переговорить о вас с руководством. Пока что ничего не могу вам пообещать.

– А мне ведь ничего и не нужно. Я готов за одно лишь питание, да вот разве что еще за смену белья делиться своими знаниями и опытом, оперировать.

Требуемое разрешение после долгих хлопот заведующего было им получено, и ссыльный епископ Войно-Ясенецкий, хирург с мировым именем, стал работать в маленькой захудалой больнице, затерянной в бескрайних просторах Сибири, за тарелку супа и смену белья.