Текст книги "Мой отец генерал (сборник)"

На обратном пути мы заехали в лес между Берлином и Котбусом, где громили отходившую группировку фашистов. Жуткое зрелище представилось нам. На большом пространстве почти на каждом шагу лежали трупы немецких солдат, лошадей, стояли сожженные машины, танки, перевернутые орудия. Видно было, что окруженные в лесу немцы метались в предсмертной агонии.

* * *

ИЗ ПРИКАЗА

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

ПО ВОЙСКАМ КРАСНОЙ АРМИИ

И ВОЕННО-МОРСКОМУ ФЛОТУ

Командующему войсками 1-го Белорусского фронта МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ЖУКОВУ Начальнику Штаба фронта ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ МАЛИНИНУ

Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов завершили ликвидацию группы немецких войск, окруженной юго-восточнее БЕРЛИНА.

За время боев, с 21 апреля по 2 мая, в этом районе наши войска захватили в плен более 120 000 немецких солдат и офицеров.

В боях при ликвидации группы немецких войск юго-восточнее БЕРЛИНА отличились войска... генерал-майора авиации СЛЮСАРЕВА, генерал-майора авиации ОСАДЧЕГО, генерал-майора авиации КУРОЧКИНА...

За отличные боевые действия ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ руководимым вами войскам, принимавшим участие в боях по окружению и ликвидации группы немецких войск юго-восточнее БЕРЛИНА.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Смерть немецким захватчикам!

ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

И. СТАЛИН

2 мая 1945 г. № 357

ИЗ ПРИКАЗА

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Командующему войсками 1-го Украинского фронта МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА КОНЕВУ

Войска 1-го Украинского фронта после двухдневных боев сломили сопротивление противника и сегодня, 8 мая, овладели гор. ДРЕЗДЕН – важным узлом дорог и мощным опорным пунктом обороны немцев в Саксонии.

В боях за овладение гор. ДРЕЗДЕН отличились войска генерал-майора авиации СЛЮСАРЕВА, полковника КОЛОМЕЙЦЕВА, генерал-майора авиации КУРОЧКИНА...

За отличные боевые действия ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ руководимым вами войскам, участвовавшим в боях за овладение ДРЕЗДЕНОМ.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины!

Смерть немецким захватчикам!

ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

И. СТАЛИН

8 мая 1945 года. № 366

ИЗ ПРИКАЗА

ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО

Командующему войсками 1-го Украинского фронта МАРШАЛУ СОВЕТСКОГО СОЮЗА КОНЕВУ Начальнику Штаба фронта ГЕНЕРАЛУ АРМИИ ПЕТРОВУ

Войска 1-го Украинского фронта в результате стремительного ночного маневра танковых соединений и пехоты сломили сопротивление противника и сегодня, 9 мая, в 4 часа утра, освободили от немецких захватчиков столицу союзной нам Чехословакии – гор. ПРАГУ.

В боях за освобождение ПРАГИ отличились войска генерал-майора авиации СЛЮСАРЕВА...

За отличные боевые действия ОБЪЯВЛЯЮ БЛАГОДАРНОСТЬ руководимым вами войскам, участвующим в боях за освобождение ПРАГИ.

Вечная слава героям, павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины и Чехословацкой Республики!

Смерть немецким захватчикам!

ВЕРХОВНЫЙ ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ

МАРШАЛ СОВЕТСКОГО СОЮЗА

И. СТАЛИН

9 мая 1945 года. № 368

Глава ХVII
СТАРШИЙ АВИАЦИОННЫЙ НАЧАЛЬНИК ЛЯОДУНСКОГО ПОЛУОСТРОВА

Второй гвардейский краснознаменный штурмовой авиационный корпус, которым я командовал после капитуляции фашистской Германии и освобождения Праги, базировался на аэродромах Венгрии, в районе озера Балатон. Наступил долгожданный мир в Европе, но не на Дальнем Востоке. У наших границ с Маньчжурией была сосредоточена отборная Квантунская армия (1 200 000 солдат и офицеров, 1200 танков, 5360 орудий и около 2000 самолетов). Тут же располагались войска марионеточного правительства Маньчжоу-Го и монгольского князя Де Вана.

8 августа 1945 года Советский Союз объявил войну Японии. В ночь на 9 августа советские вооруженные силы развернули боевые действия на территории Маньчжурии силами трех фронтов.

О том, что начались боевые действия на Дальнем Востоке, мы узнали из сообщений Совинформбюро. На следующий день я подал рапорт о направлении в действующую армию Забайкальского фронта. Просьба моя была удовлетворена. Пришел вызов в Москву. Перед вылетом я попрощался с личным составом корпуса, с которым участвовал в заключительных наступательных операциях 1-го Украинского фронта: Львовско-Сандомирской, Висло-Одерской, Берлинской и последней – Пражской.

Главнокомандующий ВВС маршал А. А. Новиков принял меня тепло. В ходе беседы он подтвердил, что о направлении меня в действующую армию на Дальний Восток не возражает, и предложил должность командира 7-го БАК. Одновременно напомнил, что в ближайшее время боевые действия в Маньчжурии, вероятно, закончатся, так как Квантунская армия почти разгромлена нашими войсками. Прежде чем вылететь на место назначения, мне надо было освоить бомбардировщик Ту-2. Наступила осень. Погода в Подмосковье, как назло, не благоприятствовала тому, чтобы в короткие сроки закончить программу обучения. Прилетел я в Мукден уже к «шапочному разбору». Так жаль...

После окончания войны с Японией советские войска оставались на территории Северо-Восточного Китая до середины апреля 1946 года. В то время я занимал должность старшего авиационного начальника Ляодунского полуострова и размещался в г. Дальнем, в двадцати километрах от Порт-Артура. В соответствии с конвенцией 1898 года между Россией и Китаем, город Далянь был отдан в аренду России на двадцать пять лет. После этого он стал называться по-русски Дальним. То была самая дальняя военно-морская база России. Сменив в дальнейшем немцев, а потом японцев, по договору от 14 августа 1945 года порт Дальний стал свободным портом, а крепость Порт-Артур превращалась в военно-морскую базу, совместно используемую СССР и Китаем.

На полуострове наших соединений находилось более чем достаточно: 39-я армия, военно-морская база с флотом, пять авиационных дивизий, две бомбардировочные, две истребительные и одна штурмовая. Всего на четырех аэродромах – Хошегавр, Саншелепу, Цзинсян и Порт-Артур – базировалось 700 самолетов.

Штаб 7-го бомбардировочного авиационного корпуса располагался в курортном местечке Хошегавр западнее г. Дальнего. До войны здесь собиралась вся японская знать. Городок утопал в роскошных парках и садах. На берегу Желтого моря постоянно функционировало несколько санаториев, шикарных отелей, частных пансионов. В трехэтажной вилле, которую мне передали, до меня жил японский банкир. Когда мы въехали, впечатление было такое, что никто не покидал дом, а хозяин где-то поблизости в саду. Везде идеальная чистота, порядок: вся мебель, хозяйственная утварь, даже продукты – все на своих местах. Готовил еду для нас славный китайский повар Ван Чи. Мы попросту звали его дядей Ваней, он же следил и за садом. Часто уходили с дядей Ваней на катере ночью на рыбную ловлю.

Рядом со столовой находилась домашняя молельня с алтарем, в котором восседал Будда. Перед входом на виллу росла сакура – дикая вишня. Сакура – священная принадлежность дома каждого японца. Расцветает сакура буйно, за ночь деревце покрывается бело-розовыми соцветиями. Опадая, лепестки не увядают, а продолжают «жить» вокруг ствола. Японцы поклоняются прекрасному. Но по характеру они скорее похожи на гибкий бамбук.

Очень интересно у них проходят встречи и прощания со знакомыми или родственниками. Японская вежливость – своего рода экзотика. Первое время чýдно было наблюдать. Заприметив издали знакомого, японец немедленно замирает на месте. Затем сгибается в медленном поклоне, ладони его вытянутых рук скользят вниз до колен. Застыв в такой позе, он продолжает наблюдать. Выпрямиться первым – невежливо. В течение неопределенного времени обоим приходится зорко следить друг за другом, в крайнем случае они начинают пятиться назад, пока не потеряют друг друга из вида.

В поведении японцев превалирует долг чести – «гири», что означает делать что-то вопреки своему желанию. Кто не соблюдает общепризнанных обычаев, тому грозит отчуждение. Вот почему в Японии в таком почете кодекс самураев. На моих глазах над аэродромом в Мукдене звено из трех японских бомбардировщиков клином взмыло вверх на большой скорости, и, сделав мертвую петлю, самолеты врезались вместе с экипажами в землю. Воздушное харакири. Долг чести по-японски.

После разгрома Квантунской армии многие японцы из высшей знати были не согласны с решением императора и правительства о безоговорочной капитуляции, особенно остро переживала произошедшее самурайская каста. Некоторые фанатики делали себе харакири в Токио перед дворцом императора. Но это не характерно для всей японской армии: солдаты, офицеры и даже генералы охотно складывали свое оружие и большими группами сдавались в плен Советской армии. Здесь, на Дальнем Востоке, был арестован махровый белогвардеец Семенов. В Мукдене был пленен также и император марионеточного государства Маньчжоу-Го, последний император Китая – Пу И.

«Когда наш самолет сел на аэродроме, – рассказывал прямой участник этих событий в августе 1945 года генерал А. Д. Притула, – никто из нас не знал, что здесь, в Мукдене, находится Пу И. Он, по всей видимости, готовился перелететь в Японию. Во всяком случае, на аэродроме мы увидели готовый к отлету самолет. Нас это заинтересовало. В это время к самолету направился стройный, довольно еще молодой человек в военной форме. Мы остановили его. Из расспросов выяснилось, что это и есть император. Принимаю решение его захватить, благо наш самолет также на ходу. Начинаю вести с Пу И разговор через переводчицу, незаметно оттесняя его к нашей машине. Подведя его таким образом к Ли-2, вежливо обезоруживаем его, сажаем внутрь и под охраной отправляем в Читу. Все было проведено настолько стремительно, что охрана Пу И узнала о случившемся лишь после того, как наш самолет взмыл в воздух».

После вывода наших войск весной 1946 года из Маньчжурии на территории полуострова стала назревать напряженная обстановка. В пятнадцати километрах севернее города Цзинсян произошла вооруженная стычка с гоминьдановцами. Постоянно засылалась агентура. В расположении воинских гарнизонов появились ночные воры и бандиты. Связь с Родиной осуществлялась только по воздуху транспортными самолетами Ли-2. Расстояние до баз 9-й воздушной армии преодолевалось примерно за пять часов. Несмотря на договор, чанкайшисты обстреливали наши самолеты, и, чтобы избежать провокаций, приходилось уходить далеко в море.

Тревожно прозвучало с постов нашей противовоздушной обороны сообщение о том, что 50 американских самолетов идут в сторону Порт-Артура. Вскоре они появились над городом, и некоторые из них прошли на бреющем полете. По приказу в воздух поднялись наши истребители. Один из наших летчиков так прижал к воде американского пилота, что непрошеному гостю небо над Порт-Артуром показалось с овчинку. Генерал Людников срочно запросил по радио наших бывших союзников:

– Чем объяснить действия американской авиации? Последовал ответ:

– Авиация Соединенных Штатов Америки приветствует русских в Порт-Артуре.

Мы категорически потребовали, чтобы подобные «приветствия» не повторялись.

К концу 1945 года в г. Дальнем проживали около 600 тысяч японцев. По решению советского правительства их должны были переправить на японских судах на родину. Эвакуация затянулась. Японцы, подвергаясь притеснениям со стороны китайских властей, вынуждены были искать защиты у советского военного командования.

Однажды к нам в военную комендатуру обратился заместитель начальника школы летчиков-самураев полковник Танака. Он неплохо владел русским языком. Полковник просил, чтобы мы взяли личный состав его школы под свою опеку. Пленных японских офицеров и солдат вместе с семьями насчитывалось около восьмидесяти человек. Продовольственный паек выдавался только военнопленным, которые использовались нами на строительстве запасных аэродромов. Чтобы прокормить своих жен и детей, они создали у себя нечто вроде коммуны. Как только мужья уходили на работу, их жены и дети собирали во время отлива на берегу дары моря или поднимались в горы за съедобными травами и кореньями. Жили они все вместе в одной большой палатке. Как-то мой начальник тыла полковник Михайлов доложил, что исчез пленный японский солдат и уже третий день как его нет. Я обязан был расследовать этот случай и направился туда, где размещались пленные. Войдя в палатку, я застал в ней только женщин с детьми. При моем появлении женщины тотчас встали на колени и опустили головы до земли. По правую руку в том же положении стояли дети. Я остановился и спросил:

– В чем дело?

Полковник Танака объяснил, что это традиция гостеприимства, пусть меня не смущает данная церемония. Во время нашего разговора я заметил, как один мальчуган лет трех поднял голову от земли и повернулся, чтобы взглянуть на меня. Его мать, не поднимаясь, своей рукой нагнула его голову вниз и легонько стукнула об землю. Я поспешил выйти. Полковник Танака сообщил, что пленный солдат отыскался, и попросил меня остаться и присутствовать при разборе этого печального недоразумения. Недалеко от палатки построили пленных. При моем появлении была дана команда «смирно!». Полковник вызвал вперед провинившегося солдата, как выяснилось, убежавшего в самоволку к своей невесте. Солдат, выйдя из строя, повернулся к нему лицом и опустился на колени. После краткого обращения к команде полковник Танака приказал виновному подойти к нему и, взяв его левую руку, с размаху сломал кисть его руки о свое колено. Это явилось для меня столь неожиданным, что некоторое время я не мог прийти в себя от столь варварского метода наказания. Я немедленно отстранил полковника Танаку от командования группой пленных и отправил его к прокурору 39-й армии. Что касается семей, я приказал разместить всех по домам, с выдачей продовольствия, до эвакуации их на родину, в Японию.

Наша армия, за счет своих запасов и сокращения норм довольствия, делилась с жителями Порт-Артура, Дальнего, Цзинсяна. Мы помогали организовывать сельскохозяйственные артели, рыболовецкие хозяйства, часто устраивали совместные субботники. Все излишки земель перешли под посевы. Рыбакам передали целиком мелкотоннажный трофейный флот, с разрешением ловить рыбу в нейтральных водах под наблюдением пограничников. Все фруктовые частные сады также отдали городским жителям.

Наша бескорыстная помощь вызывала у китайского народа глубокое чувство уважения и благодарности к советскому народу. Каждый китаец, китаянка, пожилой, молодой и даже ребенок, при встрече с советским человеком, независимо от того, будь то гражданский или военный, останавливался, снимал головной убор, низко кланялся и произносил: «Здрастуй, товарися капитана»! – и долго еще потом, смотря вслед, непрерывно кивал головой...

Глава XVIII
ВЕЛИКИЙ ДРАП

– Уставай-да, Ванька! Уставай-да, шайтан-собака!

Это кричит помощник хозяина, прозванный нами Малюта Скуратов. Он всегда будит нас чуть свет. Спим мы во дворе на соломе, под стеной дома. Путая русскую ругань с татарской, он хлещет нас кнутом. Мы вскакиваем, сонные, оглашенные, не понимая, в чем дело. Он же, хохоча, как Сатана, натравливает на нас собак, которые, несмотря на то что мы их подкармливали, все равно не считали нас за своих и кидались.

Уже две недели, как мы в татарском ауле. От бывшей артели «Не унывай» остались только я и мой друг Володя Круглов, которого я прозвал «пользительный» за то, что он во всем искал пользу. Что бы он ни делал, что бы ни ел, что бы ни видел, он всегда читал нравоучение о пользе того или иного действия, явления или кушанья. Нам повезло: нас нанял богатый татарин за два пуда ячменной муки на каждого. Я не понял, почему мой друг Володька так ратовал за ячменную муку – возможно, он перепутал ее с овсяной. Я предложил былопшеничную, но он наотрез отказался. Неудобно было в присутствии татар переругиваться с ним, и я согласился на «пользительную» ячменную муку.

Наш новый хозяин, Мухамед-ага, был богатым и образованным человеком. Он владел большим количеством рогатого скота, имел два табуна лошадей, в каждом ауле – по два-три каменных дома. Его пятеро жен размещались по разным аулам. Когда наступала пятница, хозяин надевал хорошую черкеску, новые сапоги, каракулевую папаху. Под присмотром первой жены, помогавшей ему наряжаться, вешал на себя серебряную шашку, кинжал и на вороном коне отправлялся навещать остальных жен. Я с карабином на другой лошади ехал в трех шагах позади него, в качестве оруженосца. На выезд мне выдавали старую одежду, и надо признать, что я становился в ней похож на татарина.

Для старшей жены был выстроен большой дом, но она жила в землянке, где охраняла продукты и молодняк – телят, овечек. В трехэтажном «дворце» обитала молоденькая татарочка лет двенадцати-тринадцати – наверное, будущая жена хозяина. Она часто показывалась на балконе, а когда мы обедали или ужинали, всегда следила за нами, и если мы ее замечали, то приветливо улыбалась. Как-то в свободную минутку я вырезал из дерева куклу и петрушку, причем петрушка при нажиме кувыркался на перекладинке, и, когда рядом не было хозяина, закинул их ей на балкон. Она так им обрадовалась, что в свою очередь, когда никого не было поблизости, бросала нам вниз яблоки, груши и даже куски сахара.

Кормили нас плохо. Пресная кукурузная лепешка, семьдесят граммов брынзы – весь наш дневной рацион.Мы ели, как тот грузин, у которого имелся лаваш и маленький кусочек сыра. Положив сыр внутрь скрученного в трубку лаваша, он, по мере того как съедал хлеб, все глубже проталкивал пальцем сыр и, так пообедав, еще долго ковырял в зубах, довольный, что оказалось так много сыра.

Да, очень скоро мы заскучали от такой еды. Я как-то намекнул нашему Малюте, что неплохо было бы улучшить питание, но он так зыркнул на нас, что у нас дух захватило. Тогда я решил действовать через женское сердце. У старшей ханум имелся медный ведерный самовар, но такой запущенный, грязный, что вся медь покрылась копотью и сажей. Вдобавок и кран у него подтекал. Выпросив у хозяйки самовар, я первым делом притер кран, затем набил мелкого кирпича, собрал золу и песок и так отдраил его, что тот засиял на солнышке. После захода солнца вернулся хозяин. Во дворе на ковре первая жена разложила угощения. Посередине «достархана» (скатерть для гостей), свистя и пыхтя, сиял «его сиятельство самовар». В тот вечер хозяева долго восседали на подушках, калякая за самоваром. На следующее утро посыпались дары: хозяйка мне выдала старые опорки, остатки вчерашнего чая, брынзу.

Но как сказано в суре Корана: «Воистину, неудаче способствует удача, а неудача – удаче». На нас сразу обрушились несчастья. Нашему злейшему врагу Малюте Скуратову, видно, не понравилось, что хозяйка хорошо к нам отнеслась. Он начал наговаривать на нас хозяевам. Ночью спускал с цепи самую злую собаку, и стоило нам пошевелиться, как она с лаем бросалась на нас. Однажды я услышал, как он заверял своего приятеля, что русским гяурам не убежать из аула, его собаки растерзают неверных при попытке к бегству.

Приближался месяц поста рамадан. Вот уже несколько дней, как наш хозяин Мухамед-ага срочно уехал по своим делам в Азербайджан, когда вернется – неизвестно. Защиты ждать неоткуда. Все громче призывает муэдзин с минарета мечети правоверных на молитву. Его надрывный голос сливается с собачьим воем. Мы просыпаемся от ужаса, и в наши души проникает страх. Мы решаем немедленно бежать. Великий драп наметили на рассвет пятницы, на часы, когда Мустафа обычно отправляется в мечеть читать «хутбу» (проповедь). За день до этого, на наше счастье, на свалку выбросили дохлую лошадь. Часть ее мяса мы задумали использовать для задабривания «пятой собачьей колонны».

Накануне праздника ханум поручила мне убрать в землянке, что дало возможность сделать запасы на двоих. Совесть моя была чиста, так как мы проработали уже месяц, а расчет не брали. А нам полагалось четыре пуда муки, пусть даже и ячменной. Это – восемьдесят пять килограммов хлеба, и если одному человеку съедать по фунту в день, то можно прожить, не умирая с голоду, почти три месяца. И такое добро, заработанное тяжким трудом и политое потом, мы бросали ради спасения наших жизней. Мы поставили перед собой цель – уйти из зоны смерти и страха, уйти, не приняв бой, ради того, чтобы жить дальше и окрепнуть для будущих побед. Надо сказать, что запасы ханум-апа нисколько не пострадали. Мы отобрали несколько больших кусков брынзы, взяли немного кукурузной муки, лепешек, соли, лука и спрятали все это в скирде сена.

На рассвете, после призыва муэдзина: «Правоверные, спешите на молитву», когда вся община и их «сипах» (полководец) Мустафа «Скуратов» в зеленой чалме ушли в мечеть, мы, разбросав по двору мясо от дохлой лошади, бросились под гору к реке. Словно пустые бочки, катились мы со все возрастающей скоростью сквозь чертополох, бурьян, кубарем, не чувствуя боли и не зная, где земля, где небо. Нам казалось, что за нами мчится многолюдная погоня. Слышались отрывистый нарастающий лай, топот верховых лошадей, татарские выкрики, выстрелы. Не оглядываясь назад, потеряв друг друга из виду, спасались мы, кто как мог, пока не уткнулись с ходу в реку. Замерев по колено в воде, затаив дыхание, я прислушивался к окружающим звукам. Кто-то рядом булькал и стонал. Слава богу, это оказался мой друг – «пользительный». Выбравшись на противоположный берег, ориентируясь на восходящее солнце, мы зашагали на восток и к вечеру благополучно добрались до нашей мельницы.

Мельник взял меня к себе в помощники, и началось мое царское житье. Мельница работала круглосуточно. Народ все время подходил: русские, украинцы, грузины, татары. За помол без очереди, особенно ночью, мне перепадало много всего: молоко, яйца, иногда даже мясо. Хозяин выдал мне ружье для охраны мельницы – одноствольную берданочку, с которой я охотился на зайцев, куропаток, перепелок. Когда нужно было остановить водяное колесо для ремонта или смазки, в карманах колеса и в желобе всегда обнаруживалась свежая рыба. Были и рыболовные снасти.

Проработал я на мельнице до осени. Хозяин Сидор Иванович был мною доволен, думал даже оставить меня зятем для своей младшей дочки. «Вот подрастешь, войдешь в дом, и будет в нашем доме два Сидора», – поговаривал он. Но тут я подхватил лихорадку. Лихорадка меня трясла по-страшному. Доморощенное лечение не помогало. Точно через день в определенное время начинало меня трясти. Сперва наступала мелкая дрожь, которая зарождалась внутри, потом начинало дрожать все тело, так что казалось, отлетят все члены – руки, ноги и голова. Приступ длился часов пять-шесть. На меня набрасывали несколько одеял, пальто, рогожек, но я все никак не мог согреться. При этом температура поднималась до сорока градусов. Через неделю, забыв все свои обещания, хозяин нанял другого работника. Истратив все деньги на лечение без результата, я решил возвратиться в Тифлис к мачехе.

Выбрав день, когда, по моим расчетам, приступа не должно было быть, я отправился пешком на станцию. Подошел поезд. Вместе с другими мешочниками я еле-еле зацепился за подножку вагона, держась за поручни. Состав тронулся, но кондуктор так и не открыл дверь. Поезд набирал скорость. Я еле держался, особенно на внешних разворотах. Вскоре я почувствовал, как начали слабеть мои руки, пот выступил на лбу, закружилась голова. Мне казалось, что прошла целая вечность и что поезд идет уже не вперед, а назад. Внезапно я понял, что у меня сейчас начнется приступ лихорадки. Я не выдержал и крикнул:

– Ребята, падаю, поддержите меня!

Ноги у меня подкосились, я обмяк, как мешок, но тут кто-то вовремя ухватил меня за ворот рубашки. К счастью, поезд стал замедлять ход и подошел к станции. Дальше я ничего не помню. Когда я пришел в себя, тоувидел, что лежу на траве, на подстилке, накрытый одеялом. Рядом горит костер, у которого сидят женщина и старый мужчина. Над костром висит котелок, в нем кипит вода.

Мой спаситель оказался курдом. Именно он подобрал меня, когда я валялся без памяти в кустах, приютил и лечил. Кто бы мог подумать, что у этого курда такое благородное сердце? Помню, еще с детских лет мне внушали, что все курды – воры, разбойники и бандиты, ими пугали маленьких детей. В Тифлисе проживало очень много курдов. Они выполняли самые грязные работы: таскали тяжелые грузы, чистили канализацию. Их жены с детьми выпрашивали милостыню. Так вот этот курд целую неделю по своей доброй воле возился со мною. Он поил меня каким-то отваром из лечебных трав. Напиток на вкус оказался очень горьким, и я боялся его пить. Тогда он первый начал пить, показывая, что это не отрава, а лекарство. Вскоре я почувствовал себя гораздо лучше. У меня была красивая полотняная рубашка, вышитая голубыми васильками. По рассказам сестер, ее вышивала мама, когда я еще не родился. Эту святыню я берег пуще глаз, однако пришлось с ней расстаться. На вырученные деньги я купил билет до Тифлиса, а остальные хотел отдать моему второму отцу – курду. Ему было, наверное, лет около семидесяти, и, кроме лохмотьев и старого одеяла, на нем ничего не было. Но он наотрез отказался от моих денег, лично посадил меня в вагон и еще на дорогу дал с собой хлеба и сыра.

Добрался я до дому благополучно. Думал, что малярия больше не станет меня трепать, но она вернулась снова. Помню одну знахарку, которая что-то нашептывала, давала пить настой на сырых желтках и красном вине. Но стоило мне поесть дыню, как лихорадка возвращалась. В то время в Тифлисе работала американская миссия в помощь бедным. Я пошел туда. Мне сделали в спину шестнадцать уколов хинина. Процедура оказалась очень болезненной, особенно когда раствор хинина под давлением впрыскивали в мышцу. Зато я выздоравливал...