Текст книги "Мой отец генерал (сборник)"

Глава III
ОДИССЕЙ

Все ее немного побаивались – старую профессоршу, читавшую курс греческой литературы у нас в университете. Всегда в одном и том же черном креповом платье, не считая белой камеи, – вечный траур по мужу, столь же великому знатоку всего древнегреческого, она спокойно могла выкинуть в окно зачетку, если ей не нравился ответ студента. Угодить ей было трудно. Ее любимцем был Одиссей. Закатывая глаза, она перебирала на греческом понятия: честь, доблесть, идеи... «Эйдос, эйдос», – ворковала она, все отпущенное время на чтение лекции пребывая на одной палубе с небритым мореходом. Часто, будто ветром Одиссеевых странствий, ее относило к самому краю подиума, и тогда аудитория со страхом взирала, как она балансировала над бездной. В ней совсем не было веса. А по рассказам старшекурсников, однажды она так и полетела с эстрады вниз, снесенная особо сильным порывом.

На «греческих лекциях» мне всегда было по-особому уютно. Пожалуй, я одна разделяла с преподавательницей ее личностные чувства. Со скользкого трапа Одиссеем ко мне всегда спускался отец. Им обоим, проваливаясь в прибрежный песок, надо было первыми тащить весла на трирему, вручную вкатывать бочки на палубу, торопить других, готовясь к походу: «Ну, наконец-то отходим!» А потом мотаться между островами, в сущности маленькими: Самос, Эвбея, Корфу. И кажется, долгое время он, Одиссей, особо не расстраивался, что не попадал домой.

 
Сердце – улей, полный сотами,
Золотыми, несравненными.
Я борюсь с водоворотами
И клокочущими пенами.

Я трирему с грудью острою
В буре бешеной измучаю,
Но домчусь к родному острову
С грозовою сизой тучею.

Я войду в дома просторные,
Сердце встречами обрадую, —
И забуду годы черные,
Проведенные с Палладою.

Так. Но кто, подобный коршуну,
Над моей душою носится,
Словно манит к року горшему,
С новой кручи в бездну броситься?

В корабле раскрылись трещины,
Море взрыто ураганами,
Берега, что мне обещаны,
Исчезают за туманами.

И шепчу я, робко слушая
Вой над водною пустынею:
«Нет, союза не нарушу я
С необорною богинею».
 

Отношения моего отца с богиней победы складывались намного проще. Отец никогда не бегал к другим музам, разве что к Терпсихоре, и то в краткие часы привалов. Но Афина, однажды щедро раскинув над ним свою плащ-палатку, уже не отступалась от своего кавалера, а может, просто забыла, где кинула плащ. Примером ее глупого служения можно посчитать историю поступления отца в летную школу в Ленинграде в 1928 году, о наборе в которую он прочитал на листке на тифлисском заборе. Тотчас загоревшись, он немедленно приступил к осуществлению своей идеи. Взяли путевку от завода, а может, просто сбежал из цеха и на попутных товарняках добрался до Ленинграда – неизвестно.

Уже шли экзамены. С образованием у отца было негусто – два года церковно-приходской школы, правда, с азами «греческого» и богословия, да у своего лучшего дружка из семьи инженера за помощь в саду он перечитал всю приключенческую литературу. Но чтобы стать летчиком Страны Советов, требовались иные знания. При поступлении необходимо было сдавать алгебру, геометрию, писать сочинение. На экзамене по русскому из предложенных тем он выбрал свободную, поведав о том, как Владимир Ильич Ленин в страшную грозу, бурю и дождь, кажется в автомобиле, пробирался глухой ночью на очередной съезд партии. Этой работой экзаменационная комиссия была поставлена в непростые условия. О грамотности речь вообще не шла – единица в десятой степени. Но тема! Мощь воображения. Подача. Кажется, ему вывели три балла. На математику вместо себя он отправил знакомого гимназиста, с которым сговорился накануне: по две бутылки вина за предмет. Не знаю результатов тех экзаменов, но в списках принятых его фамилии не было. В первый день занятий Слюсарев прошел в класс, сел за последнюю парту и вслед за остальными начал записывать лекции. Идти ему было некуда. Отодрать его от той парты было никому не по силам. Через месяц его зачислили курсантом.

Нет, на самом деле все было не так. Я уточнила у мамы. Просто в летной школе объявили недобор, и его взяли. Но для начала, после провала, он все равно никуда не поехал.

С везением выпадали случаи и посерьезнее. 1937 – 1938 годы, очередная чистка рядов Красной армии. Где Слюсарев? Далеко, за тысячи километров, в Монголии, валяется при смерти в грязной кибитке – малярия. В очередной раз перестав бредить, видит, как темная старуха, разламывая на куски черную вонючую плитку, поит его тяжелым чаем, замешанным на бараньем жиру. «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции, у моря». Фортуна его в том, что никогда не было его на месте. Не гоняться же за ним, в самом деле, на самолетах? Уже перед самой войной, когда он в должности заместителя командующего служил в Киевском военном округе, подъехали из НКВД. Командующего арестовали. Спрашивают ласково: «А где Слюсарев?» – «На охоте». Подождали день-другой и уехали. Другой кто-нибудь еще попадется – не такой везучий. Как отец потом признавался маме, он от страха потом еще трое суток заикался. Но тут уж пусть бросит в него камень тот, кто сам храбрый.

Под конец войны, буквально в первых числах мая 1945 года, по одной из фронтовых дорог Германии, по направлению к только что захваченному аэродрому, набирают скорость два автомобиля. В переднем – отец, за ним – его лучший друг еще по Китаю Алексей Благовещенский. Внезапно отец остановился у обочины и вышел. Подал знак: мол, обгоняй, все нормально. Через сто метров обошедшая его «эмка» подорвалась на мине. Дружка буквально по частям собрали на шинель и самолетом отправили в Москву. Чудом остался жив. День Победы Алексей, контуженный, в бинтах, встречал в больничной палате. Но какая сила заставила отца притормозить?

В 1929 году Ленинградская военная теоретическая школа была окончена, и отца перевели инструктором по летному делу в Военную школу летчиков им. Мясникова, так называемую Качинскую школу. Школа располагалась в восемнадцати километрах от Севастополя в долине реки Качи, близ деревни Мамашай. За год до этого на Каче впервые появился парашют. К парашюту курсанты отнеслись вначале скептически. Думаю, что среди них был и отец. Нередко он признавался, что ничего страшнее, чем прыжок с парашютом, он не испытывал. Судьба парашюта поначалу казалась незавидной. Одни не верили, что он раскроется; другие считали, что, поскольку летать они умеют, парашют им ни к чему. При таком настроении парашют долго лежал без употребления. В 1930 году попробовали сбросить с самолета чучело («Ивана Иваныча», как прозвали его летчики), и то неудачно. «Ивана Иваныча» отнесло ветром, и он утонул в море. Парашюты снова отнесли на склад. И только спустя год был наконец совершен прыжок с парашютом. Тот год был отмечен еще одним событием – прибытием в школу группы девушек. Среди них – знаменитая впоследствии, прославившаяся беспосадочным перелетом на Дальний Восток в 1938 году Полина Осипенко, которую отец лично учил летному делу. До этого она работала в столовой. «От плиты в небо», – беззлобно шутили над ней летчики.

Под Севастополем отец прослужил три года, обучив летному делу более тридцати курсантов. Осенью 1933 года он вступил в должность командира корабля тяжелой бомбардировочной бригады ВВС Балтийского флота и ВВС Забайкальского округа. От самих качинских времен практически не сохранилось воспоминаний. Чудом уцелела старая летная книжка отца, в которой велся учет часов и вылетов, точнее, самолето-вылетов. На последней странице его рукой были выписаны несколько поговорок на тему профессии: «Налетай на врага бураном, пробивай его строй тараном», «Пошел в соколы – не будь вороной», «Летчик начеку – и небо ясно», «Москва бьет с носка». Здесь же был переписан абзац про авиаторов из Куприна, искренне ценившего этот род мужчин:

«Я люблю их общество... Постоянный риск, любимый и опасный труд, вечная напряженность внимания, недоступные большинству людей ощущения страшной высоты, глубины и упоительной легкости дыхания, собственная невесомость и чудовищная быстрота, все это как бы выжигает, вытравливает из души настоящего летчика обычные низменные чувства: зависть, скупость, трусость, мелочность, сварливость, хвастовство, ложь – и в ней остается чистое золото».

Из летной книжки следует, что с 1929 по 1949 год отец летал на самолетах: У-1, У-2, Ут-3, «Зибель», Як-6, Ут-4, Р-1, Р-5, Р-6, Кр-6, И-1, И-3, И-4, Лагг-3, Як-1, Як-3, Як-5, Як-6, «Аэрокобра», Ла-5, И-15, И-16, Ил-2, ДБ-1, ДБ-3, СБ, Ил-4, Пе-2, «Бастон», Бю-181, Миг-1, Миг-3 По-2, Пе-2, Ту-2, Уяк-7, Уил-2, Нт-2, СИ-47, Уил-10, Ли-2, СУ-2.

За это время он совершил 5980 вылетов, проведя в небе 4480 часов, это 374 дня, то есть больше года он в буквальном смысле не касался земли.

Летать он любил и летал, как говорили его друзья, как Бог. Он всегда был готов бежать, плыть, лететь куда угодно и когда угодно, лучше всего сию же минуту – на своем родном самолете, – и как можно быстрее. Еще быстрее, еще. От винта! Соединиться, слиться с вихревым потоком жизни. Где он, этот ураган? Торнадо? Скорее – в самый центр его. Аллюр три креста! И никаких размышлений. Боже упаси! Только бы услышать призывный звук военного горна. В последние годы, уже без неба и моря, на пыльной Первой Мещанской, в нашей квартире таким сигналом долгое время служил ему телефонный звонок. Стоило ему заслышать его, как он моментально выгибал грудь дугой и только потом с гвардейской выправкой поднимал трубку. Возможно, то был рефлекс на звонок по гамбургскому счету – от Сталина, Жукова, Василевского.

– Алло! – громко объявлял он. – Генерал Слюсарев у телефона!

Очень часто, не расслышав, о чем там речь, а главное, не услышав заветных слов: «Слюсарев, твою мать! Поднять самолеты! Чтобы через пять минут 4-я эскадрилья была в воздухе, не то, твою мать!..» – и подержав минуту-другую трубку, говорил кому-то на другом конце провода: «Пошел к черту!» – и бросал трубку.

СПРАВКА ИЗ ЛИЧНОГО ДЕЛА

На Героя Советского Союза

гвардии генерал-лейтенанта авиации

Слюсарева Сидора Васильевича

Слюсарев Сидор Васильевич – г. рождения 14.05.1906 г. Место рождения – г. Тбилиси. Национальность – русский. Член КПСС с 1929 г. Образование – высшее военное. Специальность – летчик.

1917 г. – Ученик слесаря ремесленного училища г. Тбилиси.

1918 г. – Батрак у зажиточного крестьянина в деревне Бадьяуры.

1922 г. – Кочегар паровой молотилки в деревне Бадьяуры.

1925 г. – Слесарь мехарт. завода им. Орджоникидзе (бывший Арсенал).

1928 г. – Курсант военной теоретической школы летчиков. Ленинград.

1930 г. – Инструктор 1-й Военной школы летчиков им. Мясникова.

1933 г. – Командир корабля ВВС Балтморя и ВВС Забайкальского военного округа.

1937 г. – Летчик-инструктор по технике пилотирования, командир авиаэскадрильи ВВС Забайкальского военного округа.

1938 г. – Государственная командировка в МНР и Китай.

1939 г. – Зам. командующего 2-й АОН и ВВС 8-й армии.

1940 г. – Зам. командующего ВВС Ленинградского военного округа.

1941 г. – Зам. командующего ВВС Киевского особого военного округа.

1941 г. – Командир 142-й истребительной авиадивизии ПВО.

1943 г. – Командир 5-го смешанного авиакорпуса Северо-Кавказского фронта.

1943 г. – Зам. командующего 4-й и 2-й воздушных армий.

1944 г. – Командир 2-го гвардейского штурмового авиакорпуса 1-го Украинского фронта

1947г. – Командир 7-го БАК Приморского ВО.

1949 г. – Государственная командировка в Китай.

1950 г. – Слушатель Высшей военной академии Генштаба.

1952 г. – Зам. командующего и командир 64-го истребительного авиакорпуса ПВО.

1953 г. – Государственная командировка в Китай. 1955 г. – Командующий Уральской армией ПВО. 1957 г. – В распоряжении главнокомандующего

войсками ПВО страны и в распоряжении главнокомандующего ВВС.

1957 г. – Начальник командного факультета Краснознаменной Военно-воздушной инженерной академии им. Жуковского.

Награжден Золотой Звездой Героя Советского Союза № 125, десятью орденами и медалями.

Глава IV
ТИФЛИС

Родился я в голоде и холоде, вдобавок к этому в будущем должен был стать еще и священником.

Наверное, никогда не приходила моим родителям в голову мысль, что я стану советским генералом, да еще летчиком! А по продолжительности своей жизни я уже пережил отца. Думаю, что впереди у меня большая, светлая дорога и интересная, заполненная богатыми событиями, как в будущем, так и в настоящее время, жизнь.

А случилось это вот каким образом.

Отец мой, дай ему Бог светлой памяти, Василий Иванович Слюсарев, казачьего рода, уроженец Воронежской губернии, Богучарского уезда, хутора Марченко, будучи сыном бедного крестьянина, был призван в царскую армию. Военную службу проходил на Кавказе. В то время шло строительство железной дороги Баку – Тифлис. К концу прохождения службы, а дослужился он до старшего унтер-офицера, отец заключил договор с администрацией станции о приеме его на работу в качестве грузчика, при условии, что он завербует еще несколько односельчан. Получив аванс по договору, Василий приехал к себе на родину выгодным женихом и вербовщиком. Выкупив самую красивую девушку в своей деревне, мою будущую мать, за тридцать пять рублей и завербовав около десяти семейств, он с молодой женой вернулся в г. Тифлис, что по-грузински значит «теплый».

По характеру это был добрейший человек и хороший семьянин. Его миловидное лицо в некоторых местах покрывали оспинки. В детстве он болел оспой. Мать – я не знаю даже ее имени – умерла сразу после моего рождения.

По рассказам моих старших сестер, у родителей было еще два сына – Иван и Василий, которые скончались в младенчестве от какой-то эпидемии. С их смертью отец мечтал только о наследнике, но жена рожала ему подряд дочек. Еще при разделе имущества в Воронежской губернии ему достались две десятины земли и десять деревьев в небольшой роще. Конечно, каждый глава семьи мечтает, чтобы сын вернулся на землю, где жили его деды и прадеды. Сын был ему нужен как воздух, как сама жизнь. Ведь время идет, наступает старость. Кто продолжит род Слюсаревых?

Будучи весьма религиозным, он все время уповал на Бога, хотя в какой-то степени, думаю, участвовал в забастовках и нелегальных кружках, так как к нам несколько раз приходили с обыском полицейские. А один раз я заметил, что отец прячет какую-то вещь в углу под потолком. В его отсутствие я забрался в тайник и, к своему ужасу, вытащил заряженный обоймой пистолет. Я тут же положил его назад и впоследствии боялся подходить к тому месту.

Так вот, когда моя мать ходила беременной мною, отец решил непосредственно обратиться к Богу через попа нашей церкви при кукийском православном кладбище. Призывая все свое мужество, отец мой Василий Иванович обратился к отцу Иллариону с просьбой отслужить молебен на дому и уговорить Бога, чтобы жена родила ему сына-наследника. Поп согласился. Кроме вознаграждения и выпивки, он поставил условие: во-первых, чтобы отец молился и веровал в Бога, тогда Бог услышит его просьбу; во-вторых, если родится сын, дать ему имя по святцам. И наконец, при рождении сына, как жертву Богу, отдать его в семинарию, с тем чтобы сделать из него священнослужителя, то есть мне стать попом!

Вот как была поставлена подготовка кадров поповского сословия – в былые времена еще в утробе матерей они вербовали себе замену!

Как видно, отец мой дал согласие. Отслужили молебен на дому, где моя мать лежала на кровати накануне предстоящих родов. Сидя за столом и высоко держа в руке чарку водки, отец Илларион исправно повторял: «Веруй и молись, сын мой! Господь Бог услышит твои молитвы, и будешь ты благословен Им и весь твой род человеческий!» Продолжая разглагольствовать в таком духе, за второй и третьей рюмкой святой отец требовал уже и многое другое, что приходило ему на ум, ум заурядного попа, и после очередной выпитой рюмки повторял: «Слава Отцу и Сыну и Святому Духу! Во веки веков! Аминь!», пока не свалился под стол.

К великому счастью моего родного отца, которого я страшно любил и люблю до настоящего времени, и которого помню до сих пор, и который почти каждуюночь снится во сне мне и моей матери, и по предсказанию отца Иллариона нашего прихода я в самом деле родился не девочкой, как обычно было до сих пор, а мальчиком!!! И не просто так, а в рубашке! Да!!!

Должен сказать, что рождение мое принесло великую радость матери потому, что она наконец угодила любимому мужу, а отцу – потому что он дождался законного наследника. Но более других остался доволен отец Илларион, так как в лице Василия Ивановича он обрел не только православного христианина, но и застольника по грешным делам, по части выпивки. Я же от этого ничего не выиграл, кроме того что получил жизнь, что тоже не так плохо. Но зато все свое короткое детство, до десяти лет, я страдал, как и мой тезка-великомученик, святой Исидор. Все мои сестры – а их было четверо, впоследствии прибавились еще дети от второй жены – мачехи, – зная, что я не переношу свое будущее положение в роли священника, на каждом шагу напоминали мне об этом: «Отец Исидор, благословите! Отец Исидор, простите, что мы испортили вам воздух. Отец Исидор, просим вас принести святой воды из водокачки и поставить самовар... Отец Исидор...»

Одним из ярких событий моего раннего детства был пожар. В тот день мы с малолетками играли в пожарную команду. Собрали бумагу, сухую траву и под сараем развели костер. Спички я вынес без разрешения из дома. В пожарную команду принимали тех, кто еще не сходил по малой нужде, так как нужна была вода для тушения пожара. И вот костер разгорелся. Бряцанием в пустую жестяную банку вместо колокола прозвучал сигнал пожарной тревоги. Команда прибыла на место вовремя, но то ли у некоторых до срока оказался израсходован запас для тушения, то ли «бочки» подтекали, но пожар ликвидировать не смогли. Из-за порыва ветра огонь перекинулся на сарай, в котором было сложено сено соседа.

Когда сарай затрещал и внутри полыхнуло пламя, пожарную команду как ветром сдуло. С криками: «Это – не я, это Сидорка!» – пожарники бросились врассыпную. Я же, крайне удивленный таким предательством, тоже вынужден был дать драпу. Перебежал улицу, вскочил на бугор, где летом размещался солдатский лагерь, и спрятался в окопе. Поначалу еще слышал голоса моих сестер и отца, но от этого только глубже зарывался в землю, потрясенный страхом и неизвестностью – что же будет, когда меня обнаружат? В таком напряженном состоянии я, по всей вероятности, заснул, потому что, когда проснулся, стояла уже глубокая ночь, а я лежал дома, на полу, укрытый теплым одеялом.

Образ моего отца особенно сохранился в моей памяти. Высокого роста, худощавый, внешне он был очень привлекательным. Свои темно-каштановые волосы он зачесывал назад. В его голубых глазах всегда светилась искорка нежности. Отец не пил, за исключением праздников, не курил, никогда не чертыхался. Был очень религиозен. Любил Бога и почитал икону, которой его благословили, когда он женился. По честности, искренности и правдивости ему не было равных. Его всегда выбирали старостой. Все носильщики добровольно сдавали ему заработанные деньги за сутки, которые он к концу смены делил поровну среди членов артели. Отец отличался крепким здоровьем и физической силой. Взвалив на спину до четырех пятипудовых мешков муки, онлегко переносил их к месту разгрузки. Несмотря на то что отец был простым грузчиком, он заботился о своем внешнем виде и чистоте. В карманах у него всегда лежали сладости или фрукты для любимых детей. А любил он нас крепко, особенно меня.

В ту пору жили мы сравнительно неплохо. Хватало на питание, квартиру, и еще небольшая часть откладывалась как сбережение. Жизнь в Тифлисе – относительно дешевая, особенно продукты. Мясо ели два-три раза в неделю. Постные дни соблюдали все, в том числе и дети. Молоко покупали только для малышей. На завтрак – вареная картошка в мундирах, селедка, огурцы, помидоры, зелень. Чай вприкуску. Обед – борщ с мясом или постный, заправленный растительным маслом. На второе – жареная картошка, рыба, по воскресеньям иногда баранина с баклажанами и помидорами – аджапсандал. На ужин – остатки обеда и чай.

Помню, что отец сам любил кухарничать. Мог приготовить любое блюдо, испечь пироги, запечь окорок или барашка, птицу (гуся, индейку), куличи на Пасху. Можно сказать, он был непревзойденный кулинар! С осени заготавливал на зиму овощи, искусно солил в большой бочке капусту с яблоками. Протирая помидоры через сито с перцем, делал аджику. Очень любил ходить на базар за продуктами. А как умел принять гостей! Его гостеприимству не было предела, особенно на Новый год, который совпадал с днем его ангела. Стол у нас ломился от всевозможных кушаний и напитков. Народ веселился и гулял до самого утра. На людях у отца раскрывался незаурядный талант тамады. Природная веселость и остроумие хозяина радовали всех. Гости чувствовали себя свободными и от души веселились.

Жили мы тогда на Норийском подъеме, № 6, недалеко от кукийского кладбища, где похоронены моя мать, братья и сестры. От нашего дома улица разделялась на две самостоятельные: одна широкой дорогой уходила к православной церкви, другая вела за город, в поле. По улице в основном двигались похоронные процессии. Из-за крутого подъема на нашем отрезке траурные катафалки зачастую останавливались: лошади не в силах были преодолеть крутизну, особенно в гололед или после дождя. Тогда сопровождающие снимали гроб и дальше несли его на руках. В престольные праздники со всех концов Тифлиса сюда стекались толпы нищих, прокаженных, калек. Занимая доходные места на паперти, странные люди вереницей стояли вдоль подъема. В голодные времена я и другая детвора часто кормились на кладбище за счет поминок. Кладбище долгое время служило и единственным местом наших игр в казаки-разбойники. Здесь, преодолевая страх, мы по-своему закаляли характер.

С улицы наш дом был обнесен высоким двухметровым забором. Забраться на него было непросто, но зато, когда, одолев забор, я оказывался наверху, передо мной открывалось необозримое пространство – Вселенная. Сидя на заборе, вглядываясь в начало улицы, сколько радости, бывало, испытаешь, первым заприметив отца, возвращающегося с работы. С криком: «Папа, папа! Я первый увидел!» – я слетал с верхотуры, как тот неоперенный воробей, и мчался ему навстречу. Сколько счастья светилось тогда в его ласковых глазах. Мне первому он торжественно вручал арбуз, хотя я и шагу не мог сделать с ним из-за его тяжести и объема. Важно, что он вручен лично мне. Нести его до дома будут мои старшие сестры.

Отец очень уважал учение. Читать он научился, когда проходил военную службу. Помню, как торжественно он готовился, если нужно было поставить подпись на каком-либо документе. Первым делом он отдавал распоряжение, чтобы все вышли из комнаты. Потом приводил в порядок стол. Мыл руки. Долго чистил перо о волосы на голове, продувая его каким-то особым свистом. Наконец, кряхтя, усаживался за стол. Брал в руки ручку, с торжественным видом обмакивал ее в чернильницу и еще несколько минут, сосредоточившись, внимательно смотрел на то место, где следует расписаться. Наконец собравшись с духом, упирался локтями в стол и начинал раскачивать кисть правой руки влево-вправо. Набрав таким образом определенную угловую скорость, с хода, выбросив вправо загадочный иероглиф, бросал на бумагу завиток, похожий, по его мнению, на заглавную букву «С». Поставив таким манером подпись, с глубоким вздохом отходил от «министерского стола».

Семья у нас была большая, одних детей – девять человек. Я, как старший, рано начал помогать, пристроившись на кухне судомойкой при казармах. Эти казармы до революции принадлежали 1-му Кавказскому стрелковому полку имени князя Воронцова-Дашкова, наместника Кавказа. Здесь из унтер-офицеров и отличившихся солдат, георгиевских кавалеров, в трехмесячный срок готовили младших офицеров – подпрапорщиков. Я чистил котлы, баки и другую посуду, а главное, носил записки молоденьким горничным и кухаркам. Мы, голодная детвора, собирались у выхода, выпрашивая у курсантов еду. Будущие прапорщики предпочтение отдавали девочкам. По вечерам я надевал на голову платок и всегда приносил домой достаточно хлеба.

Здесь же, в Тифлисе, в 1914 или в 1915 году мне пришлось видеть и самого царя – Николая II с семьей. Было это осенью. Холодным днем мы, учащиеся, стояли в цепи вдоль Верийского подъема у моста, где впоследствии погиб смелый революционер, товарищ Камо. В ожидании царского поезда все сильно промерзли. Ночью ударил мороз, мостовая покрылась коркой льда. Лошади скользили и сразу не могли взять крутой подъем. Мы долго видели царя, который сидел в открытом фаэтоне кавказского типа, запряженном шестью лошадьми цугом. Он недовольно хмурился, а его жена Александра, казалось, была сильно возмущена задержкой. За ними на таких же фаэтонах следовал кортеж царской свиты.

Очень хорошо запомнился мне и победоносный въезд в 1921 году в Тифлис освободительной Красной армии, которая принесла счастье и свободу грузинскому народу!

Еще в самом раннем детстве меня поразило появление в Тифлисе китайского фокусника. С косой, в длиннополом халате, держа на плечах бамбуковое коромысло с покачивающимися коробами, поигрывая рукояткой, к которой на веревке был подвешен деревянный шарик, гулко стукающий о металлическую тарелку, фокусник оповещал о своем появлении. Затаив дыхание, жадными глазенками следили мы, как в трех пиалах попеременно то появлялись, то исчезали три разноцветных шарика – красный, белый и синий, как из его рта вылетал огонь, а за снопом огня – ленты, платки, веера. Забыв обо всем, будто зачарованные волшебной дудочкой, окружив фокусника, переходили мы из одного двора в другой, готовые идти за ним хоть на край света.

Уже постарше в руки мне попалась книжка о путешествии в страну, что лежит за горой Кафу. Начиналась книга так: «Драконы там изрыгают огонь, великаны ездят на львах с золотыми гривами. Ни железо, ни мрамор, ни дерево не похожи там на все наше. Мужчины носят длинные волосы, а ноги женщин – что лапки у кошки. Каждый палец на руке у тамошнего жителя знает тысячу ремесел. На рисовом зерне напишут целую книгу. Из цветной бумаги наделают петухов, из шелка – роз и бабочек. Из желтого бархата – канареек. А когда наступают праздники, их хлопушки и ракеты превращают небо в воздушный сад, где разноцветные огненные цветы создают земной сад наслаждения и тихого спокойствия.

Дома или, по-ихнему, фанзы очень маленькие, крохотные, зато дворцы большие и сумрачные с рогатыми кровлями. Добраться до этой страны не так легко. Надо иметь коня быстрокрылого, да еще без уздечки и седла. Надо сидеть не в хвост и гриву, а поперек, да и то вряд ли доедешь. А если и заберешься на гору Сам-Каф, то возникнет перед тобой высокая-превысокая, длинная-предлинная стена, пять тысяч верст. Как все это одолеешь?..