Текст книги "Франсуа Гизо: политическая биография"

К сожалению, именно этого взаимодействия между властью и обществом не хватило режиму Июльской монархии и явилось одной из главных причин его падения. То, что Гизо очень точно понимал как теоретик, он не смог реализовать на практике.

7 декабря 1820 г. Гизо начал читать свой курс лекций в Сорбонне. Он писал, что в этом курсе он отбросил все то, что могло иметь намек на современную ему систему и образ действия правительства[170]170
  Феоктистов Е.М. Записки Гизо. Империя и Реставрация. С. 362.


[Закрыть]. В то же время для Гизо история всегда была теснейшим образом связана с политикой, она служила обоснованием правильности его политических идей. Поэтому, как верно отмечал русский публицист Е. М. Феоктистов, лекции Гизо не были спокойным изучением прошлого, без всякой связи с настоящим. Гизо – убежденный сторонник конституционной монархии; он служил ей делом, находясь на государственной службе; когда же эта сфера деятельности оказалась закрытой для него, он продолжил развивать свои идеи с преподавательской кафедры. Основной мыслью его курса было доказать, что конституционный образ правления вытекал из всего предшествующего исторического развития Франции. Гизо неоднократно подчеркивал, что история Франции – это не только 1789 год, но и вся предыдущая история; вся история страны заключалась для него в постепенном восхождении к современной цивилизации. Гизо писал: «Я избрал предметом своего курса историю древних политических учреждений христианской Европы… Таким образом, я близко касался поразительных затруднений той современной политики, от которой я решился держать себя вдали. Но вместе с тем, предмет этот, естественно, давал мне случай стремиться путем науки к двойной цели:… разрушить революционные теории и привлекать интерес и уважение к прошедшим судьбам Франции»[171]171
  Там же. С. 363.


[Закрыть]. Вся история Франции была поэтапным восхождением к представительному образу правления. Он писал, что ему «хотелось воскресить старую Францию в памяти и в понимании новых поколений, так как было бы столь бессмысленно, как и несправедливо презирать опыт предшественников, поскольку современное поколение французов совершало огромный шаг на том же пути, по которому следовала Франция в течение многих столетий»[172]172
  Там же. С. 364.


[Закрыть]. Как видим, Гизо был всецело предан интересам нового французского общества и полон уважения к истории Франции, он выступал за примирение новой и старой Франции, за их мирное сосуществование.

В декабре 1821 г. министерство Ришелье пало, к власти пришло крайне правое министерство Виллеля, бывшего лидера ультрароялистов в «бесподобной палате». Курс Гизо был запрещен. Лишенный государственных должностей и преподавательской кафедры, он всецело посвятил себя изучению вопросов государственного строительства во Франции, парламентаризма, что и привело его к пристальному анализу политической истории Великобритании, как страны, имевшей давнюю традицию конституционного образа правления.

В это время Гизо проявил себя уже как решительный защитник парламентаризма, поскольку он видел, что королевская власть не смогла обеспечить для страны конституционное правление. Особенно ярко эти проблемы нашли свое выражение в упоминавшейся выше работе «О правительстве во Франции со времен Реставрации и о современном министерстве» (1820). Здесь Гизо выступил как убежденный сторонник системы парламентаризма и защитник сильной власти парламента. Теперь Гизо полагал, что именно парламенту должен принадлежать решающий голос в формировании министерства: «оспаривать у палат решающее влияние на формирование министерства или требовать от министров быть сильными без поддержки палат, значит, отказаться от представительного правительства»[173]173
  Guizot F. Du gouvernement de la France depuis la Restauration et du Ministère actuele. R 284.


[Закрыть]. Если раньше в качестве посредника между различными ветвями власти, между властью и гражданским обществом Гизо рассматривал королевскую власть, то теперь эта посредническая функция отводилась именно парламенту. Парламент, по его мысли, является единственным звеном, соединяющим власть и общество: «Ослабьте их связь и общество и власть отдалятся, изолируются друг от друга, не смогут признать и постичь друг друга»[174]174
  Ibid. P. 287.


[Закрыть]. Сильный парламент является единственным средством, способным примирить монархию и Хартию, то есть старую и новую Францию[175]175
  Ibid. Р. 293.


[Закрыть]. Как видим, если для Руайе-Коллара, как и для Гизо в 1816 г. именно королевская власть являлась гарантом стабильности в обществе, связующим элементом между ветвями власти, то для Гизо в 1820 г. такой силой являлся именно парламент. Как и четыре года назад он подчеркивал мысль о необходимости взаимодействия государства, органов власти и гражданского общества. Но во Франции, как уже отмечал Гизо, не было опыта парламентаризма, как в Великобритании или в США; в отличие от Франции, в этих странах «…дерево выросло на своих корнях, здание возводилось на старинном фундаменте»[176]176
  Ibid. Р. 289–290.


[Закрыть]. В Англии и Соединенных Штатах, по его мнению, прогресс системы представительного правления был внутренней необходимостью; каждая новая потребность, возникающая в обществе, приводила к развитию новых, более совершенных институтов. Во Франции же, наоборот, представительный образ правления пришел извне; представительное правление «сверху спустилось на страну, которая сама не создала его. Таким образом, мы сразу получили высшие формы, не располагая более простыми и незаметными элементами»[177]177
  Ibid. Р. 290.


[Закрыть]. Гизо полагал, что у французов был некий идеальный, взращенный на идеологии Просвещения, книжный образ представительного правления, который, казалось, должен был немедленно воплотиться на практике: «Мы требовали от представительного правления быть всем, чем оно должно быть, хотя так мало сделали для этого»[178]178
  Ibidem.


[Закрыть].

Убежденный сторонник конституционной монархии и яростный противник абсолютизма, Гизо признавал огромную позитивную, централизующую роль королевской власти на определенном этапе развития французского общества. Эти идеи были им ярко раскрыты в его курсе лекций по истории цивилизации в Европе и во Франции, прочитанном в Сорбонне в 1828–1830 гг. В «Истории цивилизации во Франции» он писал, что «королевская власть – это учреждение, наиболее, может быть, содействовавшее образованию европейского общества, слиянию всех общественных элементов в две силы – правительство и народ»[179]179
  Гизо Ф. История цивилизации во Франции. Т. 1. С. 157–158.


[Закрыть]. По его мнению, «королевская власть, очевидно, играла огромную роль в истории европейской цивилизации… развитие ее долго шло, так сказать, одним шагом с развитием общества, – прогресс их совершался одинаково и одновременно»[180]180
  Там же. С. 158.


[Закрыть]. Он писал, что королевская власть «является самым прочным учреждением, которое весьма трудно избегнуть там, где его еще нет, и уничтожить там, где оно уже существует»[181]181
  Там же.


[Закрыть]. Королевская власть, по мнению Гизо, выражается не просто в личной воле монарха. Она «есть олицетворение державности, верховной власти по праву, то есть той существенно разумной, просвещенной, справедливой, беспристрастной воли, которая выше всякой отдельной личной воли, и поэтому имеет право управлять людьми»[182]182
  Там же. С. 160.


[Закрыть]. Одновременно Гизо задается вопросом: «Существует ли такая правовая верховная власть, есть ли такой высший закон, который имеет право управлять людьми?». По его мнению, «верховная власть, по праву полная и неизменная, никому принадлежать не может… всякое присвоение ее какой-либо единоличной силой опасно и ложно в самых коренных основах своих»[183]183
  Там же. С. 160–162.


[Закрыть]. Поэтому Гизо настаивал на необходимости ограничения всякой власти, «каково бы ни было ее происхождение – завоевание ли, наследственность или избрание»[184]184
  Там же. С. 162.


[Закрыть].

Гизо очень высоко оценивал деятельность Людовика XIV, при котором абсолютизм во Франции достиг апогея. Людовик XIV, по мнению Гизо, впервые представил Европе «зрелище правительства, уверенного в самом себе, свободного от всяких внутренних врагов, спокойно обладавшего своей территорией, своим народом, исключительно преданного правительственным трудам и заботам. Правительство Людовика XIV первое подало пример исключительного попечения о своих выгодах, первое соединяло в себе все свойства власти, окончательно установившейся и прогрессивной, которая не чуждается нововведений, потому что рассчитывает на долговечность свою»[185]185
  Там же. С. 256.


[Закрыть]. Гизо задается вопросом: «Каким образом правительство столь блестящее, столь прочное… так быстро дошло до такого упадка?». И отвечает: «…единственным принципом, единственным основанием этого правительства была абсолютная власть – и вот почему оно дошло до заслуженного падения». Правительство

Людовика XIV, по мнению Гизо, «это факт великий, блистательный могучий, но лишенный основания и корня»[186]186
  Там же. С. 256–257.


[Закрыть]. Он отмечал, что при абсолютной власти отсутствовали политические силы и учреждения, которые «существовали бы сами по себе и были способны к политической деятельности, к сопротивлению… Воля и действие центральной власти – вот все, что ярко проявляется в это время». По мнению Гизо, только свободные учреждения могли обеспечить не только мудрость, но и прочность правительства. Он верно отмечал, что «нет системы, которая могла бы существовать без помощи общественных учреждений»[187]187
  Там же. С. 257.


[Закрыть].

Итак, Гизо делал вывод о необходимости ограничения любой власти, «умственной или материальной, кому бы она ни принадлежала, правительствам или народам, мыслителям или государственным деятелям, в какой бы сфере она ни проявлялась…», поскольку всякая человеческая власть «носит в самой себе врожденный недостаток, зародыш слабости и злоупотреблений»[188]188
  Там же. С. 261.


[Закрыть].

Если в 1816 г. Гизо выступал как защитник сильной власти короля, в 1820–1830 гг. как сторонник сильной власти парламента, то начиная с 1840 г. он вновь настаивает на необходимости сильной королевской власти, которая обладала бы реальными властными функциями, а также на идее парламентского министерства, под которой он понимал наличие сильного парламента, обладающего правом назначать и смещать министров. В то же время эта система, по его мнению, подразумевала сильное правительство, что было необходимо для гармоничного взаимодействия всех ветвей власти.

Политический строй, установленный после Июльской революции 1830 г., Гизо считал идеальной формой государственного устройства. Конституционная монархия, по его мнению, являлась «правлением, основанным на взаимном уважении прав, на принципе договора между королем и страной». Он подчеркивал свою приверженность монархической идее: «…все знают, что я убежденный монархист. Я убежден, что монархия – это слава и спасение нашей страны… Монархия – это наследственность трона, освященная временем». Конституционное правительство, по мнению Гизо, – это «организованный социальный суверенитет», суверенитет разума и справедливости, вне которого общество «плывет наугад, подвергаясь опасностям революции»[189]189
  Le Moniteur universel. 1842. 19 août.


[Закрыть]. Гизо отмечал, что начиная с 1830 г. конституционная монархия «доказала свое право управлять Францией, поскольку она удовлетворяла различные потребности общества, его самые противоречивые нужды»[190]190
  Ibid. 1841. 26 août.


[Закрыть].

Выше отмечалось, что во время своей оппозиции в 1820-е Гизо был убежденным сторонником парламентаризма, преобладающей роли представительного органа в системе государственных властей. Эта позиция ярко проявилась во время его участия в коалиции против министерства Луи Моле (1839), когда возобновилась борьба между теорией преобладания палаты и теорией доминирования короля. В печати парламентская доктрина была сформулирована Дювержье де Горанном в его книге «О принципах представительного образа правления и об их практическом применении». В ней говорилось: «Если только выборы не являются пустой декорацией… то необходимо предоставить законно опрошенной нации решающий голос… парламенту должно принадлежать последнее слово…». Исходя из этого автор настаивал на необходимости заменить «личное управление парламентским режимом»[191]191
  Лависс Э., Рамбо A. Указ. соч. T. 3. C. 371.


[Закрыть]. Здесь же был сформулирован лозунг «Король царствует, но не управляет», ставший девизом коалиции. Лидеры коалиции – Гизо, Тьер и Одиллон Барро – признавали за королем право назначать министров, но с тем условием, что его выбор будет падать на лиц, указанных ему большинством Палаты депутатов. Они хотели опрокинуть «придворное министерство», чтобы поставить на его место министерство парламентское, то есть выбранное парламентом. Гизо писал о причинах, которые побудили его присоединиться к коалиции: «В коалиции я видел давно желанный случай расширить основание правительства, образовать одну обширную конституционную партию, сблизить, примирить людей, в сущности, одушевленных одинаковыми желаниями, стремящимися к одной и той же цели. Между Одиллоном Барро, Тьером и мною не было непреодолимых преград, непримиримого разногласия. Ничто не мешало нам соединиться, по крайней мере, на время, для одной специальной цели»[192]192
  Арсеньев К.К. Записки Гизо. Испанские дела: министерство Моле и коалиция // Русский вестник. 1861. Т. 36. С. 199.


[Закрыть]. Из уважения к правящей династии Гизо не назвал одну из главных причин коалиции: она была направлена не столько против министерства Моле, сколько против самого Луи Филиппа. Его влияние все увеличивалось, и, по мнению многих политиков, выходило за пределы его конституционной власти. Среди членов правительства не было «ни замечательных дарований, ни твердых, настойчивых характеров»[193]193
  Там же.


[Закрыть]. Пользуясь этим, король лично вмешивался в дела управления, назначал чиновников, решал вопросы внешней политики. Министерство стало орудием в руках короля и потеряло все свое конституционное значение. Поэтому Луи Филипп так крепко держался за министерство Моле, упорно поддерживая его против возрастающей оппозиции. Впоследствии в «Мемуарах» Гизо отмечал ошибочность своего участия в коалиции (но не защиты принципа парламентаризма). Он писал, что «предвидел последствия своего решения, но увлекся своею старинною, задушевною мыслью укрепить, возвысить влияние палаты депутатов. Устремясь к этой цели, я забыл о чувствах и взглядах моей партии, я следовал только своему собственному чувству, своей собственной идее»[194]194
  Там же. С. 203.


[Закрыть].

Однако, когда Гизо 29 октября 1840 г. стал министром иностранных дел, его позиция вновь изменилась. Теперь он настаивал на необходимости сильной исполнительной власти. Можно сказать, что Гизо выступал за учение тори, заключавшееся в признании за королем права выбирать своих министров, принимая во внимание мнение палаты, но, не связывая себя окончательно с желанием большинства. Тьер, лидер левого центра, был сторонником учения вигов, согласно которому король обязан выбирать своих министров, повинуясь желанию народа, выражавшемуся в парламентском большинстве. Гизо, поддерживавший тезис «король царствует, но не управляет» во время коалиции, теперь был не согласен с ним. Он писал в «Мемуарах»: «Престол – это не пустое кресло, которое заперли на ключ, чтобы кто-нибудь не вздумал на него усесться. В этом кресле восседает лицо, одаренное разумом и свободой воли, имеющее, подобно всем людям, свои собственные понятия, чувства и желания»[195]195
  Guizot F. Mémoires… V. 8. P. 84.


[Закрыть]. Обязанность короля, «ибо обязанности существуют одинаково для всех и для всех священны», состоит, по мнению Гизо, в том, чтобы «управлять при содействии других органов государственной власти, установленных Хартией, опираясь на их мнения и прислушиваясь к их советам»[196]196
  Ibidem.


[Закрыть]. Он подчеркивал, что «корона покоится на голове существа разумного и наделенного свободой воли, с которым мы вступаем в договор…»[197]197
  Ibidem.


[Закрыть]. Как видим, Гизо отстаивал идею не божественной сущности королевской власти, а идею общественного договора, заключенного между королем и нацией. Он допускал, что если королевская власть не будет выполнять основные потребности общества, оно имеет право расторгнуть этот договор. Итак, если Тьер полагал, что король должен царствовать, а министры – управлять, то Гизо в 1840-е считал необходимым активное участие монарха в управлении государством в согласии с палатами.

Заслуга королевской власти, по мнению Гизо, заключается в том, что она вносит в правительство одновременно действие, развитие, и в то же время постоянство. Он настаивал на необходимости сильной королевской власти; только тогда она сможет соответствовать своему предназначению и будет способствовать осуществлению задач, стоящих перед страной[198]198
  Le Moniteur universel. 1842. 19 août.


[Закрыть]. Гизо с сожалением отмечал, что в современном ему обществе, в 1840-е, во Франции наблюдалась тенденция к ослаблению королевской власти, точнее, двух ее элементов: непосредственно королевской власти и администрации[199]199
  Ibid. 1841. 26 août.


[Закрыть].

Гизо подчеркивал важную роль администрации на протяжении всей французской истории и особенно со времени Революции конца XVIII в., когда именно администрация была «принципом и залогом национального единства, общественного порядка, прогресса в развитии цивилизации». Именно благодаря централизации, по мнению Гизо, Франция стала «единой и управляемой»[200]200
  Ibidem.


[Закрыть].

Гизо полагал, что при представительном правлении было необходимо ослабление централизации и создание более сильной местной власти. По его мнению, «начиная с 1830 года французское законодательство пыталось уменьшить централизацию, то путем введения избирательного принципа в местную администрацию, то отправлением большого числа дел местным властям…»[201]201
  Le Journal des Débats. 1847. 10 août.


[Закрыть]. В то же время Гизо подчеркивал, что процесс децентрализации является очень сложным и длительным, как «переход от абсолютной монархии к свободному правительству и как переход от правительства революционного к правительству стабильному»[202]202
  Ibidem.


[Закрыть]. Он отмечал, что Наполеону пришлось приложить массу усилий, чтобы разрушить во Франции революционную администрацию и создать администрацию имперскую. Гизо делал следующий вывод: с пороками централизации нужно бороться, но только при условии, что не будет разрушено то, «что составляет единство французского общества и французского правительства»[203]203
  Ibidem.


[Закрыть].

Определяя функции правительства, Гизо, как и в годы Реставрации, полагал, что обязанность министров – доводить до сведения короля мнения о политике, которую они считают нужной и возможной осуществлять в парламенте. Задача министров заключается в поддержании согласия между различными ветвями власти, в недопущении преобладания одной власти над другой: «…они не должны возвышать королевскую власть над палатами, или палаты над королевской властью. Соединять их, напротив, одной мыслью и одинаковым образом действия, – вот в чем состоит конституционное правительство: в разделении властей, в системе сдержек и противовесов»[204]204
  Ibidem.


[Закрыть]. В отличие от 1816 г., теперь Гизо настаивал именно на разделении властей, на системе сдержек и противовесов, и в то же время на гармоничном взаимодействии всех ветвей власти: «Все власти должны действовать твердо и в полную силу, согласно своей роли и своим пределам». Ослабление же «одной из ветвей власти приведет к тому, что будет ослаблена и потрясена государственная система в целом»[205]205
  Le Moniteur universel. 1841. 26 août.


[Закрыть].

Итак, Гизо настаивал на гармоничном взаимодействии трех ветвей власти, на участии парламента в формировании министерства. Однако, как справедливо отмечал французский исследователь Ж. К. Карон, на практике Гизо требовал абсолютного повиновения министров, выбиравшихся не столько по способностям, сколько по покорности, и осуществлял тесный контроль за действиями чиновников как в провинции, так и в Париже[206]206
  Caron J.-C. La France de 1815 a 1848. Paris, 1993. P. 130.


[Закрыть].

По мнению Гизо, основной чертой правильного министерства является его гомогенность и необходимое большинство в палатах. По мнению французского историка Ф. Понтея, в годы Июльской монархии, как раз наоборот, министерские кабинеты являлись гетерогенными, поскольку не было ни одной группировки, которая могла бы управлять в одиночестве. Министры заседали в Палате депутатов, но, как главы министерских департаментов, они считались чиновниками; они назначались королем и получали жалованье.

Социальная философия Гизо

Вопросы о взаимоотношениях государства и общества, о том, к чему общество и государство вправе обязывать человека, и что он вправе требовать от государства и общества, всегда были объектом пристального изучения либеральной философии. Для постнаполеоновской Франции эти проблемы были особенно актуальными: либеральные принципы, провозглашенные в годы революции конца XVIII века, и начавшиеся реализовываться в годы нахождения у власти либеральных конституционалистов – фельянов, а потом жирондистов, были свернуты в годы якобинской диктатуры и в период правления Наполеона I, который сохранил основные социально-экономические завоевания революции, но в политической сфере установил режим жесткой власти, не подразумевающей диалога между государством и обществом. В годы Июльской монархии либералы-орлеанисты получили возможность практической реализации своих идей.

В либеральной гносеологии именно человек является носителем основных знаний, от которых зависит процветание или деградация общества. Если в наполеоновское время во главу угла ставились, прежде всего, общегосударственные интересы, идея «величия Франции», а права и свободы отдельного человека задвигались на второй план, то в годы Июльской монархии орлеанисты предприняли попытку «индивидуализировать» свою политику. Однако им не удалось в значительной мере отойти от «коллективистской идеологии», в основе которой – желания, интересы, воля государства, класса, коллектива. И если Наполеон Бонапарт представлял себя «отцом французов», то либералы-орлеанисты значительно сузили свои патерналистские функции до выразителя интересов так называемого «среднего класса», который, правда, они трактовали как весьма широкую социальную категорию.

В настоящее время к среднему классу (Middle class) в странах Запада относится подавляющее большинство населения. Лингвострановедческий словарь «Американа» дает следующее определение «среднего класса»: это «лица умственного труда, работающие по найму и получающие достаточно высокую заработную плату, а также дивиденды с вложенного капитала, что позволяет им владеть современным домом, оплачивать учебу детей в колледже или университете, а также пользоваться социальными гарантиями, которые предоставляет участие в коммерческих пенсионных, медицинских и иных страховых фондах. К этой социальной категории относятся и те квалифицированные рабочие, зарплата которых – часто выше средней – позволяет им пользоваться перечисленными преимуществами»[207]207
  Американа. Англо-русский лингвострановедческий словарь. М., 1996. С. 595.


[Закрыть].

Для Франции в силу исторических особенностей издавна было характерно преобладание средних слоев и среднего сектора в экономике. Ряд французских исследователей полагает, что как некая социальная общность средний класс возник во Франции на рубеже XIX–XX вв. Однако концепция среднего класса как гаранта социально-экономической и политической стабильности общества была сформулирована еще в первой половине XIX в. либералами-орлеанистами.

В ходе промышленного переворота во Франции не сложилось такой жесткой полярной структуры, как в Великобритании. Франция оставалась страной мелких собственников, со своими частными интересами; здесь сформировалась почва для развития различных идеологических концепций. Как отмечал русский публицист XIX в. Г. Вызинский, было «невозможно провести определенную и постоянную черту между высшим классом буржуазии, с одной стороны, и низшими ее слоями, с другой. Между буржуазией, в собственном смысле этого слова, и тем, что французы называют le peuple, совершались постоянные приливы и отливы; высшие слои беспрерывно пополняются низшими: между ними нет и не может быть такого глубокого разделения, как между буржуазией и родовой, и поземельной аристократией или духовенством. Между средним сословием и народом существует, напротив, постоянная внутренняя связь, постоянное взаимодействие, потому что первое вышло и выходит из второго»[208]208
  Вызинский Г. Защитники парламентаризма и оппозиционная литература во Франции //Русский вестник. 1858. Т. 17. Октябрь, кн. II. С. 569.


[Закрыть].

Специфика Франции породила особую политическую культуру, которая упирается в средние слои, в теорию их преобладания в обществе. Однако интерпретация ими этого термина существенно отличалась как от современных прочтений, так и от трактовки, характерной для английской традиции тех лет.

В англо-саксонской традиции middle class – это буржуазия в традиционном понимании этого термина, то есть слой, промежуточный между дворянством (gentry) и простым народом. Поэтому он исторически обозначал «буржуазию», то есть крепких горожан, которые в средние века еще не делились на крупную, среднюю и мелкую буржуазию. Французские же либералы под les classes moyennes – понимали более широкую социальную категорию, включавшую в себя служащих, чиновников, лиц свободных профессий, а также собственно торгово-промышленную буржуазию.

Здесь, однако, следует учитывать сложность и многогранность понимания самого термина «буржуазия» во Франции конца XVIII – первой трети XIX веков. Для историков-марксистов понятие «буржуазия» имело, прежде всего, социально-экономическое содержание. Буржуазия рассматривалась как «господствующий класс капиталистического общества, собственник средств производства, эксплуатирующий наемный труд»[209]209
  О неоднозначности термина «буржуазия» см.: Чудинов А.В. Смена вех: 200-летие революции и российская историография // Французский ежегодник. М., 2002.


[Закрыть]. Между тем буржуазия именно в таком понимании начала формироваться во Франции достаточно поздно. Как в конце XVIII в., так и в начале XIX в., термин «буржуазия» применялся для обозначения более или менее определенного социального слоя. Французская буржуазия в предреволюционный период – это в основном юридическая и отчасти социально-культурная категория. Так называли жителей городов, принадлежавших к третьему сословию, имевших вполне определенный правовой статус и отличавшихся от других социальных групп особым образом жизни[210]210
  Там же. С. 17–18.


[Закрыть].

Сам термин «буржуазия» в первой половине XIX в. был широко распространен, хотя и без какого-либо четкого определения. В декабре 1847 г. правительственная газета «Le journal des Débats», стремясь показать, что буржуазия – это открытый и обширный слой французского общества, дала ей следующую характеристику: «Буржуазия – это не класс, это положение. Его достигают, его теряют. Его можно достичь работой, бережливостью, способностями. Его можно потерять вследствие праздности, расточительности и пороков. Буржуазия – это класс, двери которого открыты для всех, как на вход, так и на выход»[211]211
  Цит. по: Histoire de la France. La France de la bourgeoisie. P. 101.


[Закрыть].

В обществе XIX в. понятие «буржуазия» соответствовало различным социальным реалиям. Было достаточно сложно провести четкую грань между ремесленником, использующим труд пяти-шести помощников и хозяином кузницы, между торговцем с улицы Сен-Дени и марсельским судовладельцем, между преподавателем королевского колледжа и знаменитым парижским медиком. Они отличались по образу жизни и уровню культуры, имели различные политические пристрастия от консерватизма до республиканизма. Однако все они именовались «буржуазией», хотя этот термин употреблялся без какого-либо четкого определения.

Орлеанисты полагали, что средний класс, или буржуазия, является классом открытым, постоянно расширяющимся за счет вливания в него представителей других социальных страт, по мере развития их материального благосостояния и повышения образовательного уровня. Буржуазия, по мнению Гизо, не требовала для себя какой-либо исключительности и доминирования; она являлась классом, в котором «всегда хватит места для тех, кто хочет и умеет туда войти»[212]212
  Guizot F. Mémoires… Y. 6. P. 349.


[Закрыть].

В среде крупной финансовой буржуазии доминировала группа парижских банкиров, как их называли, «дворянство буржуазного класса»; мир крупной промышленной буржуазии составлял совсем другую категорию, то есть наблюдалось заметное социальное расслоение и разделение банковской и промышленной буржуазии. Мелкая буржуазия – владельцы магазинов и хозяева ремесленных мастерских – часто была очень близка к народу, из среды которого она вышла.

О неоднородности французской буржуазии ярко свидетельствует следующий факт: в Париже буржуазия составляла 20 % населения, однако избирательный корпус Парижа составлял 2 % жителей, то есть основная масса парижских «буржуа» – это мелкая и средняя буржуазия, не соответствовавшая избирательному цензу. 30 % парижских состояний были сосредоточены в руках 1 % населения[213]213
  Histoire de la France. La France de la bourgeoisie. P. 100–101. О парижской буржуазии см.: DaumardA. Maisons de Paris et propriétaires parisiens au XIX-е siècle. Paris, 1965.


[Закрыть].

Идея среднего класса как основы общества, как гаранта его процветания и стабильности есть сущность социально-политической концепции Гизо. Он писал в «Мемуарах», что средний класс – это «наилучшая защита принципов 1789 г., социального порядка, гражданских и политических свобод, прогресса и стабильности»[214]214
  Guizot F. Mémoires… V. 8. P. 23.


[Закрыть].

Гизо являлся сторонником цензитарной демократии, отклоняя принцип народного суверенитета и идею демократии как народовластия; он был убежден, что право власти принадлежит не людям, а истине, разуму и справедливости, некоему высшему божественному закону. Носителем политического разума и справедливости Гизо считал именно «средний класс».

Само развитие цивилизации заключалось для него в постепенном развитии и преобладании среднего класса. В работе «О демократии во Франции», написанной в 1849 г., он писал: «Во все времена, для всех государственных нужд, для войны и для мира, средние классы обильно снабжали поколения людьми способными, действующими, готовыми пожертвовать собой на службе родине».

Со времени революции конца XVIII века рост влияния среднего класса являлся, по мнению Гизо, характерной чертой французской истории. В 1830 г. именно средние классы, писал он, привнесли «в это сложное предприятие дух справедливости и политической искренности… Несмотря на все страсти, на все опасности, которые их одолевали… они серьезно хотели… конституционного порядка; они уважали и поддерживали внутри страны свободу, одновременно законную и эффективную, вне – мир активный и процветающий»[215]215
  Guizot F. De la démocratie en France. P. 95.


[Закрыть].

Термин «средний класс» Гизо трактовал очень широко: он включал в себя все социальные слои, кроме аристократии и беднейшей части населения, то есть наемных рабочих и крестьян. Средний класс для Гизо – это буржуазия в широком толковании этого социального слоя, это класс открытый, постоянно расширяющийся за счет вливания в него представителей других социальных групп, по мере развития их материального благосостояния и повышения интеллектуального уровня.

Гизо выступал за примирение старой и новой Франции, за сотрудничество всех социальных групп общества. По его мнению, во Франции в годы Июльской монархии не было больше той глубокой социальной пропасти между буржуазией и народом, подобной той, которая разделяла прежде дворянство и буржуазию. Он писал в работе «Церковь и христианское общество в 1861 г.»: «Хотят ли записать в законах, что буржуа одни будут освобождены от того или иного налога, одни будут пользоваться такими привилегиями, что никто другой не может сделаться полковником, придворным или судьей, если он не докажет, что он простолюдин? Слава Богу, политическая справедливость выше законов возмездия; эмансипированные побежденные требуют наследства прежних завоевателей. Все, что от вас хотят, это – принять равенство, вам предлагаемое»[216]216
  Guizot F. L’Eglise et la sosieté chrétiennes en 1861. P. 233


[Закрыть].

Как видим, концепция среднего класса, сформулированная Гизо, его представления о его социальном составе, его интересах весьма расплывчаты, неточны, не доведены до логического конца. Вероятно, Гизо сознательно предложил именно такую концепцию, пытаясь сгладить социальные противоречия в обществе, прикрывая интересы правящего слоя интересами безосновательно расширенного социального блока, которого на самом деле в те годы еще не существовало.