Текст книги "Франсуа Гизо: политическая биография"

Важное место в работах Гизо занимают вопросы об идейных истоках революции. В работе «Три поколения» Гизо выделял три основные идеи, доминировавшие в обществе накануне и в ходе революции и, по его мнению, оказавшиеся ложными: «никто не должен повиноваться законам, с которыми он не согласен»; «легитимная власть – это власть численного большинства»; «все люди являются равными»[256]256
  Ibid. P. 31.


[Закрыть].

Первая идея, по мнению Гизо, является деструктивной для власти и ведет к анархии. Гизо, как это часто он делал, обращается к примеру семьи: разве законам, устанавливающим власть и повиновение в семье, дети всегда охотно и добровольно подчиняются? Повиновение авторитету родителей, по мнению Гизо, – это нравственный долг, без чего не было бы самой семьи. Те же процессы, по его мнению, происходят и в обществе: разве законы, даже в самых свободных странах, являются предметом постоянного обсуждения и оспаривания? Ведь какими бы правильными и справедливыми они ни были, в обществе всегда найдутся люди, которые будут действовать вопреки закону. А если так будут поступать все члены общества, то это приведет к анархии. Гизо полагал, что большинство людей испытывает обязанность повиноваться законам вследствие не своих желаний, а «справедливости и мудрости, присущих законам и власти»[257]257
  Ibid. Р. 36.


[Закрыть]. Хотя скорее люди соблюдают закон из-за страха ответственности и наказания за его нарушение. В этих рассуждениях Гизо есть что-то и от патриархальной теории происхождения королевской власти, и от Николло Макиавелли. Итак, Гизо был убежден, что законы должны быть обязательными для всех, и все члены общества должны быть равными перед ними. В то же время, он отмечал, что «люди имеют право на справедливые законы (то есть равные для всех. – Н.Т.), на справедливый порядок, и, следовательно, на учреждения, которые им это будут гарантировать»[258]258
  Ibidem.


[Закрыть]. В этом, по мнению Гизо, заключается цель и высший закон общества.

Утверждение о том, что законной является только власть численного большинства, Гизо считал разрушительным для свободы; власть не может и не должна принадлежать численному большинству: «справедливость и мудрость не всегда встречаются в желаниях численного большинства»[259]259
  Ibidem.


[Закрыть]. Разве в большинстве, спрашивает Гизо, сосредоточены все нравственные добродетели, все человеческие идеалы? Большинство – это безличная и посредственная масса, а власть должна принадлежать людям наиболее способным и достойным.

Идея равенства людей, с точки зрения Гизо, являлась разрушительной для прогресса общества. Да, люди являются равными от природы, и «это природное сходство предоставляет им права, равные и священные для всех»[260]260
  Ibid. P. 37.


[Закрыть]. Но, с другой стороны, продолжает Гизо, люди являются неравными по своим способностям, задаткам, чертам характера, талантам, добродетелям. Соответственно, существуют права, распределяющиеся согласно неравенству, существующему в обществе, согласно заслугам каждого отдельного человека. К числу таких прав относятся политические права, в том числе избирательное право. Именно это неравенство людей, по мнению Гизо, «является одной из самых могущественных причин, притягивающих людей друг к другу, делающих их необходимыми друг для друга, и, таким образом, формирующих общество»[261]261
  Ibidem.


[Закрыть]. Итак, он полагал, что все люди являются равными в том отношении, что они – люди, и что они равны перед законом, но в то же время физически и психологически люди отнюдь не равны. Таким образом, естественно-правовую теорию Гизо рассматривал только с точки зрения юридического права, в смысле равенства перед законом.

В условиях антипросветительской реакции, наблюдавшейся во Франции в годы Реставрации, позиция Гизо по отношению к Просвещению не могла быть однозначной. С одной стороны, либералы XIX века – это наследники идей умеренного Просвещения, прежде всего, Ш.-Л. Монтескье. С другой стороны, Гизо выражал свое несогласие с важнейшими идеями Просвещения, выделяя три главные ошибки философов-просветителей: волюнтаризм, теорию народного суверенитета, и, что менее понятно, теорию общественного договора. Гизо был не согласен с концепцией «благородного дикаря» Ж.-Ж. Руссо, считая ложной саму веру во всемогущество человека, в то, что человек является хозяином общества и самого себя[262]262
  Ibid. Р. 39.


[Закрыть]. Гизо отмечал, что человек «способен одновременно и на хорошее, и на плохое, он одновременно и свободен, и зависим»[263]263
  Ibid. Р. 40.


[Закрыть]. Если человек забывает это, он неправильно оценивает самого себя и не может верно определить свое место в мире; он забывает Бога и ставит себя на его место. Именно в плену этого заблуждения пребывало, по мнению Гизо, «поколение 1789 года»: «Это здесь яд, который так быстро отравил благотворный источник французской революции и примешал столько зла к таким превосходным замыслам и надеждам»[264]264
  Ibid. Р. 41.


[Закрыть]. Поэтому Гизо предостерегал своих соотечественников от абсолютизации любых политических доктрин. В «Истории цивилизации в Европе» он отмечал: «…Человеческий дух достиг почти абсолютной власти, в свою очередь, он возымел чрезмерное доверие к самому себе…»[265]265
  Гизо Ф. История цивилизации в Европе. С. 261.


[Закрыть] Как следствие, «…обладание неограниченной властью имело в это время пагубное влияние на человеческий дух, он совратился с истинного пути своего, с презрением и ненавистью стал относиться к действительным фактам и общепринятым идеям, а эта незаконная ненависть привела его к заблуждению и тирании»[266]266
  Там же.


[Закрыть].

Принимая Революцию как закономерное историческое явление, обусловленное серьезными причинами, Гизо отвергал сопровождавшие ее произвол и насилие. Он отмечал разительный контраст между первыми шагами революции и ее дальнейшим развитием, «между надеждами сегодняшнего дня и тем спектаклем, который развернулся назавтра. Какие расстояния, какая пропасть между 1789 и 1793 годом! Всего за четыре года Франция одолела этот путь и упала в бездну в тот самый момент, когда она уже стучалась в двери рая, созданного своими собственными руками!»[267]267
  Guizot F. Trois générations. P. 46.


[Закрыть] Гизо спрашивал себя: «Как такая невероятная катастрофа не оставила после себя только впечатление страха и ужаса?.. Как столько ужасных, сумасшедших и абсурдных преступлений, столько неслыханных страданий и возмутительных ударов по человеческой совести, человеческому сердцу и здравому смыслу могли быть так сглажены и почти прощены… так воспеты в литературе и живописи, так обольщали и пленяли человеческое воображение?..»[268]268
  Ibidem.


[Закрыть] Обобщая особенности развития революции как таковой, Гизо сделал вывод о том, что революции являются глубоко несовершенными, даже самые благотворные из них. Люди, «делавшие» революцию, были, по мнению Гизо, далеко не идеальными: «…большинство было, по правде говоря, только людьми посредственными и простыми… декламаторами, упивавшимися своими собственными речами, или же были злобными и завистливыми заговорщиками»[269]269
  Ibid. P. 47.


[Закрыть]. Он подчеркивал, что революция неизбежно подвергается опасности захлебнуться в крови; революция «…сама по себе уже есть беспорядок, страстный и безвестный, который ввергает общество в великие бедствия, великие опасности, великие злодейства»[270]270
  Гизо Ф. История Английской революции. T. 1. С. 75.


[Закрыть]. Гизо повторял: какой бы необходимой и закономерной ни была революция, она «подвергает общество великим смутам, и оно долгое время остается в положении шатком и опасном»[271]271
  Там же. С. 80.


[Закрыть].

Гизо продолжал развивать мысль Руайе-Коллара и вообще французских либералов начала XIX века о переплетении созидательных и разрушительных тенденций в революции. Он был категорически не согласен с теми приверженцами Старого порядка, для которых само слово «революция» стало синонимом преступления, безумия, бедствия, которые не признавали в «этих вулканических потрясениях человеческих обществ никакого хорошего принципа, никакого положительного результата»[272]272
  Guizot F. Trois générations. P. 49.


[Закрыть]. Руайе-Коллар был прав, утверждая, что революция «совершила много отрицательного, но и много положительного; она была источником многих заблуждений, но и являлась также отправной точкой многих истин»[273]273
  Bagge D. Op. cit. P. 100.


[Закрыть]. Для всех доктринеров была характерна идея Гизо, высказанная им с преподавательской кафедры: революция – это высшая стадия многовековой эволюции, нашедшая свое завершение в обществе равенства перед законом и преобладания средних классов. Ш. Ремюза писал: «Говорить только о зле, совершавшемся революцией, – это абсурд. Она была закономерна, но почти всегда была не права в своих действиях»[274]274
  GirardL. Les libéraux français. 1814–1875. Paris, 1985. P. 72.


[Закрыть]. Осуждая якобинский террор, Гизо, чей отец погиб на гильотине, писал: «Террор погубил революцию. Но террор – это не вся революция, он был случаем, которого могло и не быть»[275]275
  Ibid. P. 73.


[Закрыть] (хотя Гизо полагал, что в ходе каждой революции выявляются и консолидируются деятели, являющиеся приверженцами экстремистских взглядов).

Гизо постоянно подчеркивал: какими бы благими целями не руководствовалась революция, к каким бы идеалам она ни призывала, она была войной. Война привела к победе: победе равенства над привилегиями, третьего сословия над дворянством и духовенством[276]276
  Guizot F. Du gouvernement de la France depuis la Restauration et du Ministère actuele. P. 138.


[Закрыть]. Французский политический деятель конца XIX в. Жюль Симон отмечал, что Гизо был «пылким другом революции 1789 года и пылким врагом революции 1793 года»[277]277
  Simon J. Thiers, Guizot, Rémusat. Paris, 1885. P. 256.


[Закрыть]. Сам Гизо отмечал: «Мудрая революция меня возвысила, и я не хочу опускаться», но «революция жестокая меня поразила, она разрушила мою страну; я не хочу ей позволить возродиться»[278]278
  Ibid. P. 256–257.


[Закрыть].

Поэтому реальный смысл революции заключался для Гизо в том, чтобы завершить ее, то есть поддержать революцию в принципах 1789 года и воспроизвести некий эквивалент Славной революции в Англии. П. Розанваллон верно отмечал, что Гизо пытался интегрировать в новое общество позитивные моменты революции (свободу и равенство перед законами) и отбросить негативные (якобинский террор и наполеоновскую диктатуру)[279]279
  Rosanvallon P. Op. cit. P. 62.


[Закрыть], хотя отношение Гизо к Наполеону I и его режиму было далеко не однозначным. Гизо восхищался 1789 годом как величайшей датой социальной эмансипации среднего класса, но он ненавидел, как отмечал Франсуа Фюре, нескончаемый поток политических насилий, сопровождавших революцию. Гизо, по справедливому замечанию Фюре, настаивал на необходимости фиксировать государственные учреждения во Франции, вместо того, чтобы их постоянно изменять[280]280
  Furet F. La Révolution de Turgot à Jules Ferry. 1770–1880. Paris, 1988. P. 358.


[Закрыть].

Выделяя положительные и отрицательные стороны революции, Гизо считал, что она была права в своих принципах и своих намерениях: «рассматриваемая с этой точки зрения, она предполагала ввести справедливость, то есть власть нравственного закона в отношения граждан между собой и в их отношения с правительством»[281]281
  Guizot F. Du gouvernement de la France depuis la Restauration et du Ministère actuele. P. 139.


[Закрыть]. Но, если рассматривать революцию как событие, имевшее дату начала и конца, то революция, по мнению Гизо, была реваншем, триумфом и местью большинства, долгое время угнетаемого господствовавшим меньшинством[282]282
  Ibid. P. 139.


[Закрыть]. Революция стремилась к установлению справедливости, и в то же время была упорной ожесточенной борьбой: «Справедливость для всех, но война против некоторых – это неизбежное следствие революции»[283]283
  Ibid. P. 140.


[Закрыть].

«Что же случилось с революцией?» – задается вопросом Гизо. «Первые и единодушные надежды были обмануты, вместо гармоничного прогресса французского общества в недрах политической свободы во Франции разразилась гражданская война, свободу сменила тирания; различные классы и партии устали от разрушения и саморазрушения; победители бродят, шатаясь, среди созданных ими самими развалин; они бы хотели остановиться, но не могут. Старого порядка уже не существовало, а нового еще не существовало; национальная независимость, без конца героически защищаемая, постоянно подвергалась опасностям»[284]284
  Guizot F. Trois générations. P. 55–56.


[Закрыть]. И в это самое время «явился Бонапарт, чтобы скоро стать Наполеоном»[285]285
  Ibid. P. 56.


[Закрыть]. Именно он, по мнению Гизо, совершил то, к чему тщетно взывала Франция при терроре: произошла «реакция революции против самой себя»[286]286
  Ibidem.


[Закрыть], то есть «консолидация важнейших завоеваний революции с отказом от некоторых ее самых законных чаяний и самых возвышенных надежд»[287]287
  Ibidem.


[Закрыть].

Если современные исследователи склонны ограничивать Французскую революцию 1799 годом, то Гизо считает период с 1789 по 1799 г. лишь первым этапом революции. Второй этап – это эпоха Консульства и Империи (1799–1814). Для Гизо, при его неоднозначной оценке личности Наполеона, годы Консульства и Первой империи явились наивысшим этапом революции, когда произошло упрочение ее основных завоеваний.

В отношении к самому Наполеону ярко проявилась оценка Гизо роли личности в истории: «В кризисные моменты своей истории народы не могут обойтись без великого человека… Когда он пришел… Франция признала в нем того, кого она ждала. Он шел вперед, она следовала за ним»[288]288
  Ibid. P. 57.


[Закрыть]. Заслуга Наполеона, по мнению Гизо, состояла в том, что он восстановил во Франции «социальную конструкцию», то есть создал органы государственного правления, преодолев анархию и разрушение. Наполеон, по словам Гизо, сумел возвести на революционных руинах органы новой французской государственности, взяв все лучшее, что было создано в годы революции; он сумел реабилитировать и упрочить во Франции государственную власть, «пережившую упадок и деградацию»[289]289
  Ibid. Р. 65.


[Закрыть].

Гизо полагал, что обладал инстинктом и даром управлять людьми: «Власть возрождалась и крепла в той мере, в какой возвышался сам Наполеон; это была власть персонифицированная»[290]290
  Ibidem.


[Закрыть]. Конкордат, заключенный Наполеоном в 1802 г., Гизо считал ярким доказательством нравственного гения и практического здравого смысла Наполеона: он правильно понимал «служебную» роль церкви в государстве[291]291
  Ibid. Р. 66.


[Закрыть]. Эта идея о гармоничном взаимодействии церкви и государства была очень характерна для Гизо.

Почему же империя Наполеона рухнула? Ответ для Гизо однозначен: Наполеон, как и его предшественники, пренебрегал правами и свободами человека. Для него политическая свобода – это единственная эффективная гарантия безопасности частных интересов, право – это единственная эффективная гарантия во взаимоотношениях между людьми, между обществом и органами власти, а также в международных отношениях[292]292
  Ibid. P. 68.


[Закрыть]. Историческая миссия Наполеона, по мнению Гизо, заключалась в том, чтобы продолжить революционные преобразования, и в то же время не допустить нового насилия; установить порядок в недрах общества и заставить уважать Францию на международной арене. Наполеон выполнил свою задачу «с гениальным успехом»[293]293
  Ibid. P. 76.


[Закрыть]. Но, в то же время, продолжает Гизо, в своих действиях Наполеон руководствовался «фантазиями своих мыслей и страстей, и, вместо того, чтобы направить Францию в нужное ей русло, вовлек ее в новый виток крайностей и ужаса, в заблуждения революционного духа и анархии»[294]294
  Ibidem.


[Закрыть]. Наполеон отступил от своей исторической роли, от задач, возложенных на него историей, он перестал выполнять общественные потребности.

И еще одна революция, Июльская, означавшая для Гизо возможность воплощения теоретических принципов в жизнь. Поэтому все дифирамбы достаются ей; Гизо – это настоящий певец Июльской революции, хотя, как известно, либералы ее не готовили, а совершил ее, прежде всего, парижский народ. Для Гизо Июльская революция явилась окончательной победой постреволюционной Франции над дореволюционной, окончательной победой среднего класса. Если общей целью всех революций, по мнению Гизо, была борьба с анархией или тиранией, борьба за осуществление важнейших социальных и политических реформ, которые абсолютная власть не смогла осуществить[295]295
  Ibid. P. 180.


[Закрыть], то характер и цели Июльской революции были совсем иными. Предпринятая от имени нарушенных Карлом X законов и с целью их защиты, она была призвана восстановить законный порядок, но одновременно наносила серьезный удар по королевской власти[296]296
  Ibid. Р. 181.


[Закрыть]. Революция, по мнению Гизо, не могла ограничиться простым восстановлением попранных законов: она должна была осуществить «глубокие общественные преобразования и создать прочную и разумную власть»[297]297
  Ibidem.


[Закрыть]. Умеренный либерал, Гизо подчеркивал консервативный оттенок этой революции: Франция «хотела революции, которая не была бы революцией, и которая дала бы ей, одновременно, порядок и свободу»[298]298
  Ibid. Р. 182.


[Закрыть]. Он отмечал значительное сходство Революции 1830 г. во Франции и Славной революции 1688–1689 гг., которая также, по его мнению, «была делом чистой обороны, и обороны вынужденной: в этом первопричина ее успеха»[299]299
  Гизо Ф. История Английской революции. Т. 1. С. 75.


[Закрыть]. Славная революция была «точна и определительна в своих целях»[300]300
  Там же.


[Закрыть], она «не вызывалась изменять основы общественной жизни и судьбы человечества; она отстаивала известную веру, известные законы, положительные права, и этим ограничивались все ее притязания и помышления. Она произвела революцию гордую и в то же время скромную, которая дала народу новых вождей и новые гарантии, но которая, как скоро эта цель была достигнута, сочла себя удовлетворенною и остановилась, не желая чего-нибудь меньшего, но не имея притязаний и на большее»[301]301
  Там же. С. 78.


[Закрыть]. Другая важная заслуга Славной революции, по мнению Гизо, заключалась в том, что она была совершена не народом, а «организованными политическими партиями, и при том организованными задолго до революции»[302]302
  Там же.


[Закрыть]. Тори и виги были образованы не для того, «чтобы ниспровергать установленный порядок: это были партии легального правления, а не партии заговора и восстания. Они были доведены до того, что изменили государственное правление; они родились не для этой цели и без труда возвратились к порядку…»[303]303
  Там же.


[Закрыть]. При этом Гизо подчеркивал, что виги и тори действовали солидарно, а не боролись друг с другом, как это было во Франции в годы Революции конца XVIII в., или как это произошло после Июльской революции. Гизо был не согласен с утверждением, что Славная революция – это революция верхов, дело аристократии, революция антинародная[304]304
  Там же.


[Закрыть]. Эта революция, по его мнению, была совершена в интересах всего общества, в ее ходе были осуществлены две важнейшие идеи: провозглашены гарантии личных прав всех членов общества и усилена роль парламента в управлении государством[305]305
  Там же. С. 79.


[Закрыть]. Славная революция, по мнению Гизо, была народной по принципам и результатам, но аристократической по исполнению и движущим силам. Английская нация была «доведена» до революции и прибегла к ней лишь как к крайней мере, «чтобы спасти свою веру, свои законы, свою свободу и осуществить ее с помощью «друзей порядка», а не «революционеров»[306]306
  Там же. С. 80.


[Закрыть]. «Дело английского народа восторжествовало через английскую аристократию»; в этом, по мнению Гизо, заключался «великий характер революции 1689 г.»[307]307
  Там же.


[Закрыть]. Этого, сожалел Гизо, не произошло во Франции в 1830 г.; дух консенсуса и социальной гармонии, как и в годы Революции конца XVIII в., уступил место народным страстям; после победы Июльской революции согласие в стане победителей сменилось ожесточенной борьбой между сторонниками группы Движения, выступавшими за углубление революции и приверженцами группы Сопротивления, убежденными, что необходимо остановиться на достигнутом.

Несмотря на то, что Июльская революция была для Гизо «самым разумным, самым тихим и кратким из этих потрясений»[308]308
  Guizot F. De la démocratie en France. P. 23.


[Закрыть], «восхищаясь такими всеобщими чувствами, такими проявлениями могущества разума… и героической сдержанностью», Гизо «содрогался, видя возвышающуюся и возрастающую, с минуты на минуту, огромную волну безумных идей, брутальных страстей, порочных поползновений, ужасных фантазий, готовых разразиться и все потопить»[309]309
  Ibidem.


[Закрыть]. Июльская революция, подчеркивал Гизо, была совершена не «законной властью», а «народным восстанием»[310]310
  Guizot F. Trois générations. P. 182.


[Закрыть]. «Вместе с изумительным возвышением народного духа тотчас же явилась и величайшая национальная опасность»: Франция снова подверглась опасности впасть в хаос революции. К счастью, продолжает он, «в это самое время, посреди хаотичного волнения, восстановилась политика порядка, сохранения законной свободы»[311]311
  Русский инвалид. 1847. 8 января.


[Закрыть], проводимая группой Сопротивления, перед которой стояла двойная задача: «одновременно бороться против стойких представителей старого французского общества и безрассудных детей нового, против реставрации и революции»[312]312
  Guizot F. Trois générations. P. 184–185.


[Закрыть]. Под политикой Сопротивления Гизо понимал сопротивление «беспорядку, химерическим желаниям, революционным предприятиям»[313]313
  Ibid. P. 186.


[Закрыть]; эта политика, по его словам, осуществлялась «с единственным оружием – со свободой, не прибегая ни к каким исключительным законам, ни к каким жестокостям… уважая все права и свободы своих врагов»[314]314
  Ibidem.


[Закрыть]. Итак, революция должна быть завершена, Франция не нуждалась больше в нововведениях, она должна упрочить все то позитивное, что уже было достигнуто. Главный залог этого, по мнению Гизо, заключался в укреплении во Франции режима конституционной монархии, в синтезе традиции и современности. Как отмечал П. Розанваллон, во Франции было установлено равенство граждан перед законом и сохранен сам монархический принцип, то есть продолжена связь с предшествовавшей традицией; Июльская революция явилась «политическим компромиссом и историческим синтезом новой и старой Франции»[315]315
  Rosanvallon P. Op. cit. P. 211.


[Закрыть].

Итак, полагал Гизо, современную Францию необходимо рассматривать как наследницу революции. Это наследие нужно принять с точки зрения положительных результатов революции, а не сопровождавшего ее экстремизма и насилия. Поэтому даже Революция 1848 г., приведшая к крушению Июльской монархии, к крушению политической карьеры и политических идеалов самого Гизо, не рассматривалась им как отклонение от поступательного развития общества. Оценивать опыт революции 1848–1849 гг. только негативно – это значит, для Гизо, разувериться во всей французской истории, во всей предыдущей традиции, и не только Франции, но и всей Европы[316]316
  Guizot F. Trois générations. P. 222.


[Закрыть]. Эта революция, по его мнению, была также борьбой за свободу и прогресс в развитии цивилизации, как и Революция конца XVIII в.: «это те же намерения, те же идеи, часто даже те же формы и те же слова»[317]317
  Ibid. P. 46.


[Закрыть]. Революция 1848 г. – это та же борьба классов, «наполнявшая нашу историю»[318]318
  Ibid. P. 35.


[Закрыть]. Все это так, но, похоже, за этим обоснованием закономерности Революции 1848 г. наблюдается некоторое стремление сгладить свои собственные ошибки и просчеты…

Что касается «классовой борьбы», то, как справедливо отмечал французский исследователь П. Триомф, некоторые страницы «О демократии во Франции» Гизо вполне могли бы быть написаны Карлом Марксом, признававшим Гизо и Огюстена Тьерри создателями классовой теории. Более того, продолжает П. Триомф, между Гизо и Марксом прослеживаются и другие параллели: «Оба автора имели сходное телеологическое представление об истории: для Гизо кульминацией являлась буржуазная монархия, для Маркса – диктатура пролетариата. Оба интересовались европейской цивилизацией, усматривая в ней цивилизацию универсальную. Несмотря на то, что они пришли к диаметрально противоположным выводам, концептуальный долг Маркса по отношению к Гизо очевиден…»[319]319
  Тпотрке Р. Ор. ск. Р. 84.


[Закрыть].