Текст книги "Антон Павлович Чехов в школе"

После «Чайки» были пьесы, которые часто называют трагедиями неизменности: «Дядя Ваня» (1899) и «Три сестры» (1901).

В 1903 году была написана, а в 1904 году была поставлена последняя комедия А.П. Чехова – «Вишневый сад».

Премьера её состоялась в Московском Художественном театре в день рождения Чехова – 17 января 1904 года, когда исполнялось двадцать пять лет творческой деятельности писателя.

«Вишневый сад» называют «лебединой песней» Чехова. И это действительно так. Это его последняя пьеса, которую создавал он, преодолевая физическую немощь и понимая, что дни его сочтены.

Чехов как врач не заблуждался относительно отпущенных ему сроков. Силы быстро таяли, а сказать надо было так много… «Вишневый сад» – это духовное завещание Чехова, его прощание с жизнью, последний взгляд на неё.

Работа над пьесой началась весной 1901 года, о ней он говорит в письме к О.Л. Книппер, актрисе Художественного театра, вскоре ставшей женой Чехова: «…напишу, если ничего не помешает, только отдам в театр не раньше конца 1903 года». То есть собирался работать над «Вишневым садом» до конца отпущенного ему земного срока – «если ничего не помешает…» В промежутке между 1901 и 1903 годом, в ходе работы над пьесой, Чехов пишет ещё «Архиерея» и «Невесту». О них мы уже говорили.

Посмотрим же, что оставил нам Чехов в своей драматургии.

Сюжет прост и типичен для России конца XIX – начала XX века. Происходит смена хозяев жизни. Дворяне (Раневская, Гаев) разоряются, купцы обогащаются (Лопахин) и приобретают в собственность всё, что им угодно.

Действие начинается с обсуждения путей спасения имения. И варианты такого спасения есть. Но… Старые хозяева почему-то никаких мер в итоге не предпринимают, в результате чего теряют «вишневый сад», прощаются с ним и уезжают.

Новый хозяин вступает во владение своей новой собственностью.

А молодая поросль – юное поколение в лице «вечного студента» Пети Трофимова и дочери Раневской Ани – не разделяют ни скорби старых хозяев, ни практических устремлений хозяев новых. Они преисполнены исторического энтузиазма и радостно приветствуют наступление «жизни новой», впрочем никому, включая и их самих, пока неизвестной.

На первый взгляд, конфликт типично социально-исторический: «волки» и «овцы», который в дочеховской драматургии сводился бы к показу того, как жестокие хищники пожирают симпатичных, но слабых, а потому исторически обреченных барашков; и как последние при этом красиво страдают, а первые – гнусно торжествуют. На чьей стороне симпатии зрителя и читателя – спрашивать не надо. Как не надо уточнять и того, кто конкретно виноват в «овечьей» гибели.

У Чехова всё иначе. Не так, как в старых пьесах. И даже не так, как в жизни. Конфликт его «Вишневого сада» не удерживается в конкретных, социально-исторических границах. Он буквально сразу начинает перетекать в какие-то трудноуловимые духовные сферы. «Волк» Лопахин совсем не гастрономически, а напротив – трогательно и благородно – любит Раневскую. Он явился к встрече их ночного поезда, чтобы успокоить её: выход из положения есть, имение можно спасти, он готов дать в долг деньги и т. д. (правда, встречу он проспал, что, скорее всего, свидетельствует о его внутреннем сопротивлении собственному альтруизму). "Утопающие» в бурном житейском море Раневская и Гаев, вместо того, чтобы хвататься за соломинку, начинают… страдать глухотой, не позволяющей им услышать практические советы.

В конце концов, как ни прячь голову под страусиное перо, как ни отвлекай себя вальсом и мазурками, колокол судьбы грянет, и ты его услышишь.

Чуда не бывает, как бы его ни хотелось. Имение продано. Надо освобождать пространство для новых хозяев.

Каков же итог? У вишневого сада больше нет старых владельцев. Впрочем, нет и новых, потому что больше нет и самого сада. Вишневый сад новым хозяином вырублен.

В «Записной книжке» Чехова есть такая грустная запись: «Как я буду лежать в могиле один, так в сущности я и живу одиноким». И это при том, что все мы знаем о вечном гостеприимстве Чехова, о многочисленных друзьях и родственниках, которых он неизменно зазывал к себе. Веселое общение с гостями стало со временем необходимым лекарством от одиночества: «Я положительно не могу жить без гостей. Когда я один, мне почему-то становится страшно, точно я среди великого океана солистом плыву на утлой ладье».

Это с годами усиливающееся в жизни Чехова чувство одиночества явственно ощущается в его последней пьесе.

Шарлотта, показывающая фокусы, развлекающая всех своими шутками и трюками, признается Епиходову: «Эти умники все такие глупые, не с кем мне поговорить…Всё одна, одна, никого у меня нет и…и кто я, зачем я, неизвестно…»

Епиходов, в свою очередь, настолько, оказывается, одинок, что всегда носит с собой револьвер, пока не решив, чего же ему, собственно, хочется: жить или застрелиться? Именно тогда, когда люди так тяжело, так безнадежно одиноки, когда они, как в болезни, замыкаются в своих несчастьях и проблемах, – и возникают диалоги глухих, не слышащих друг друга людей.

Посмотрим, как строит Чехов важнейший разговор героев о судьбе вишневого сада.

«Лопахин. Надо окончательно решить, – время не ждет. Вопрос ведь совсем пустой. Согласны вы отдать землю под дачи или нет? Ответьте одно слово: да или нет?

Только одно слово!

Любовь Андреевна. Кто это здесь курит отвратительные сигары…(Садится.)

Гаев. Вот железную дорогу построили, и стало удобно. (Садится). Съездили в город и позавтракали…желтого в середину! Мне бы сначала пойти в дом, сыграть одну партию…

Любовь Андреевна. Успеешь.

Лопахин. Только одно слово! (Умоляюще.) Дайте мне ответ!

Гаев (зевая). Кого?

Любовь Андреевна (глядит в свое портмоне). Вчера было много денег, а сегодня совсем мало. Бедная моя Варя из экономии кормит всех молочным супом, на кухне старикам дают один горох, а я трачу как-то бессмысленно…(Уронила портмоне, рассыпала золотые). Ну, посыпались…(Ей досадно.)»

Как видим, и Раневская и Гаев не только уходят от разговора, но делают это (особенно Гаев) оскорбительно для Лопахина. Тот умоляет принять решение для спасения их имущества, а разоряющийся хозяин, зевая, задает вопрос ни к селу, ни к городу, – не только по смыслу, но и грамматически выпадающий из диалога («Кого?» – У Гаева означает высшую степень брезгливого презрения, прекращение общения).

Кроме реакции на неприемлемость лопахинских советов, что совершенно очевидно, здесь проявляется и ещё одно свойство вчерашних хозяев жизни. Увы, они точно знают, что обречены, что «если против какой-нибудь болезни предлагается много средств, то это значит, что болезнь неизлечимая» (слова Гаева).

Как же относиться к неизбежному несчастью? Вообще говоря, это философский вопрос о поведении человека, когда в доме чума. Можно не думать о ней, отвлекая себя мечтами о некоем грядущем благоденствии (Аня); можно заполнить свою жизнь бесчисленными житейскими хлопотами (Варя); можно искать выход в револьвере (Епиходов). А можно напоследок устроить «пир», организовать бал, позвать гостей, смеяться и вальсировать (Раневская). Финал будет печальным в любом случае, но раньше срока умирать не надо. И «пир», при всей его кажущейся нелепости, есть знак непобедимости человеческого естества, есть полноценное продолжение жизни до границ возможного.

«Пир» не отменяет жизни. Он лишь заменяет её в тот момент, когда она становится невыносимой. Вот и бал Раневской только с поверхностной точки зрения может быть оценен как легкомысленная выходка. Как ещё одна иллюстрация её непрактичности. С последним спорить нечего: с практичностью у неё, и в самом деле, неважно. Но не в ней, как мы уже убедились, сила Раневской.

Легкий, простой, добрый человек, – называют её окружающие. Такой она и останется в их памяти: смеющейся, вальсирующей, напевающей веселую мелодию. Она и здесь верна себе.

И еще неизвестно, что для человека труднее: погрузиться в мучительное ожидание и замереть в тоске от неизбежного приговора судьбы, или вести себя как ни в чем не бывало. Быть красивой, веселой и легкомысленной. Да и легкомысленна ли Раневская?

Традиционно считается, что да: сорит деньгами (обязательно всё, что у неё есть, положит в протянутую руку); ведет безнравственный образ жизни (живет 5 лет в гражданском браке с человеком, которого по-настоящему любит); оставила свою дочь Аню без средств к существованию (но у неё и нет ничего! Да и Аня не считает, что мать её обобрала). На прощанье она говорит матери: «Ты, мама, вернешься скоро, скоро…не правда ли? Я приготовлюсь, выдержу экзамен в гимназии и потом буду работать, тебе помогать. Мы, мама, будем вместе читать разные книги…Не правда ли? (Целует матери руки.) Мы будем читать в осенние вечера, прочтем много книг, и перед нами откроется новый, чудесный мир…(Мечтает.) Мама, приезжай…

Любовь Андреевна. Приеду, мое золото. (Обнимает дочь.)»

Разве это похоже на родительское фиаско?

Как видим, у Раневской дочь выросла самостоятельным, открытым, добрым человеком. И кто знает, что в воспитании главное?

В «Записной книжке» Чехова есть такая мысль: «Воспитание. Жуйте, как следует, – говорит отец. И жевали хорошо, и гуляли по два часа в сутки, и умывались холодной водой, всё же вышли несчастные, бездарные люди».

Отзывчивое и доброе сердце ребенка формируется по образу и подобию родительскому. И тут не «жевать», тут любить надо!

Что касается любви, то быть «выше» её, как утверждает Петя Трофимов, нельзя. Можно уметь или не уметь любить. А уметь любить – это и значит поступать, как Раневская: жалеть, прощать, жертвовать. Это, может быть, и непоследовательно с её стороны: вначале рвать телеграммы из Парижа, не читая; потом рвать, прочитав их; а потом признаться: «…что же мне делать, он (т. е. любимый – Н.Т.) болен, он одинок, несчастлив, а кто там поглядит за ним, кто удержит его от ошибок, кто даст ему вовремя лекарство? И что ж тут скрывать или молчать, я люблю его, это ясно. Люблю, люблю…Это камень на моей шее, я иду с ним на дно, но я люблю этот камень и жить без него не могу».

Кто же может осуждать её за это? Разве что тот, кто сам никогда не любил. Но тогда и к нему будут относиться слова Раневской, брошенные в сердцах «чистюльке» Пете: «Надо быть мужчиной ‹…› а вы просто ‹…› смешной чудак, урод…»

В этой связи припоминается и ещё одна чеховская запись из «Записной книжки»: «Боже, не позволяй мне осуждать или говорить о том, чего я не знаю и не понимаю».

А таких вещей, сколько ни живи, всё равно будет множество. Писатель, конечно, призван в них разбираться. Но здесь и опыта, и ума явно недостаточно. Не случайно выписывает Чехов мысль Достоевского: «Чтобы умно поступать, одного ума мало». А что же нужно ещё?

В письме к Л.А. Авиловой от 14 февраля 1904 года Чехов написал так: «…главное, будьте веселы, смотрите на жизнь не так замысловато; вероятно, на самом деле она гораздо проще! Да и заслуживает ли она, жизнь, которой мы не знаем, всех мучительных размышлений, на которых изнашиваются наши российские умы – это ещё вопрос».

Итак, возлюби жизнь больше, чем смысл её. Наслаждайся вишневым садом, пока он в цвету и благоухает.

Что же символизирует в пьесе вишневый сад? Почему именно он фигурирует в жизненной драме героев как безусловно ценная категория?

Как всегда это бывает у Чехова, у каждого из героев – свой набор абсолютных ценностей, своё, особое к ним отношение. При этом предметы могут наделяться свойствами, изначально им совсем не присущими. Посмотрим, какие эмоционально-смысловые приращения сделаны героями пьесы к словосочетанию «вишневый сад», обозначающему совокупность деревьев, по весне, естественно, цветущих, а летом приносящих плоды в виде красных ягод?

Чехов владел тайной символа. Он знал: людям свойственно одухотворять всё, к чему прикасаются они душой. И здесь самое главное: что за душой у человека?

Что же означает «вишневый сад» для её владелицы – Любови Андреевны Раневской?

Она гордится им как исторической редкостью, как реликвией: «Если во всей губернии есть что-нибудь интересное, даже замечательное, так это только наш вишневый сад».

Обратим внимание, о саде – «интересное», очень необычное определение, как о книге или интеллектуальном раритете. Брат её, Гаев, с ней полностью солидарен: «И в «Энциклопедическом словаре» упоминается про этот сад».

Вишневый сад дорог Раневской как память о счастливом прошлом. «О моё детство, чистота моя! В этой детской я спала, глядела отсюда на сад, счастье просыпалось вместе со мною каждое утро, и тогда он был точно таким, ничто не изменилось. (Смеется от радости.) Весь, весь белый! О сад мой! После темной ненастной осени и холодной зимы опять ты молод, полон счастья, ангелы небесные не покинули тебя…»

С садом связаны её представления о прекрасном: «Какой изумительный сад! Белые массы цветов, голубое небо…»

Вишневый сад – это её жизнь, судьба: родители, память об утонувшем сыне, вообще – весь бывший уклад жизни. Она говорит: «…пощадите меня. Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой дед, я люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…»

Последние слова прощания с садом Раневской итожат эти составляющие: «О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!..Моя жизнь, моя молодость, счастье моё, прощай!..Прощай!..»

Она прощается с жизнью не в том смысле, что скоро она с нею физически расстанется. Она прощается с той частью свой жизни, что для неё важнее жизни физической. Это прощание со своей душой. Раневская, конечно, знала об угрозе разорения, однако не предприняла решительно ничего, что могло бы спасти её материальное благополучие. Потому что цена за это – отречение, предательство, надругательство. Отдав распоряжение о вырубке вишневого сада и о продаже клочков земли под дачные участки, она должна была бы добровольно отказаться от того, что для неё не просто жизнь, а дороже жизни: это память, любовь, красота и поэзия жизни.

Сделать это Раневская не может. В этом её сила: погибаю, но не предаю. Сказывается та сила культурных ценностей, которая не дана Лопахину и которая при всех его деньгах и возможностях, белых жилетках и желтых башмаках, делает его всё-таки парвеню, выскочкой, который со свиным рылом наладился в калашный ряд.

Но почему же тогда сам Лопахин так устремлен к вишневому саду? Ведь для него с имением связаны воспоминания совсем иного порядка…И в самом деле, дед и отец Ермолая Лопахина были крепостными. Их не пускали в имении даже на кухню. Так что вишневый сад для него – способ самоутверждения. Он счастлив, что стал его владельцем, то есть формально приблизился к тем прежним владельцам сада, что, по его понятиям, вели такую таинственно-прекрасную, недосягаемо-осмысленную жизнь, бессознательно побуждая тянуться к ним и восхищаться ими. Как восхищается Лопахин Раневской, о которой неизменно говорит с любовью и уважением: «Хороший она человек. Легкий, простой человек!» Он на всю жизнь запомнил, как пожалела она его, избитого в детстве отцом, как вымыла и утешила: «Не плачь, мужичок, до свадьбы заживет…»

Итак, вишневый сад куплен Лопахиным. Он счастлив, хохочет, топочет ногами, шумит, велит музыкантам играть громче. По какому поводу он, собственно, ликует? Ведь старый дом он, скорее всего, сломает, а сад уничтожит. «Приходите все смотреть, как Ермолай Лопахин хватит топором по вишневому саду, как упадут на землю деревья! Настроим мы дач, и наши внуки и правнуки увидят тут новую жизнь…»

Это он всех, включая любимую им Раневскую, пригласил! Он что, злодей? Садист? Дегенерат? – Нет, отнюдь. Он, в обрисовке Трофимова, почти интеллигентный купец с тонкими, как у артиста, пальцами и нежной душой. И это не сильно расходится с авторским пониманием образа. Известно, что исполнителем роли Лопахина Чехов хотел бы видеть Станиславского, считая, что играть его надо не «кулаком», а сложной, развитой натурой.

Конечно, такта у этого интеллигентного купца решительно не хватает. И это понятно: такт – производное от общей культуры человека, а с ней у Лопахина – проблемы. Но то, что в действиях Лопахина нет злого умысла, – факт. Увидев горько плачущую Любовь Андреевну, он искренне укоряет её: «Отчего же, отчего вы меня не послушали? Бедная моя, хорошая, не вернешь теперь». И далее – со слезами: «О, скорее бы всё это прошло, скорее бы изменилась наша нескладная, несчастливая жизнь». Вот так переход! Только что «топотал» и вдруг на жизнь зароптал! Почему же такая метаморфоза?

Всё дело в том, что субъективного намерения обидеть у Лопахина не было. Просто он понятия не имеет, что значит для Раневской её вишневый сад. Он может уразуметь лишь то, что ему под силу: была возможность спасти имение, но из-за собственной непрактичности старые хозяева ею не воспользовались. Виноваты сами. Для него же «вишневый сад» означает совсем другое, неведомое уже ни Раневской, ни Гаеву, ни кому бы то ни было ещё.

Вишневый сад для Лопахина – это недосягаемая мечта. Это стремление к тому, чем так бедна его реальная жизнь. Вишневый сад – это высокий социальный барьер, который неожиданно был им взят. Он горд своей победой, но что с ней делать – не знает. И начинает предпринимать реальные, практические шаги – других не умеет! – которые, по сути, разрушают «идеальную» часть его образа: овладев мечтой, умертвил её. Стал хозяином желанного сада и вырубил его.

И это подлинная драма тех людей, что живут настоящим: вмешиваясь в ход жизни, участвуя в конкретных делах, они – невольно и неизменно – опошляют или даже разрушают те хрупкие идеалы, что жили в их душах и побуждали к действию.

Те же, кто пытается во что бы то ни стало сохранить идеалы неприкосновенными, кто не жертвует ими ради потребностей живой жизни, – этой жизнью просто сметаются. Заметим, сметаются носители идеалов, но не они сами.

Таким образом, в первом случае (вариант Ермолая Лопахина) человек материально благоденствует, но душа его обречена на разлад из-за разного рода несовпадений или предательств.

Во втором случае (вариант Раневской) мы имеем дело с «унесенными ветром». Они сметены жизнью, но самим фактом своего ухода удостоверили высокую ценность моральных принципов, оставили чувство уважения к тому, что ценили они выше жизни.

Впрочем, есть ещё и третья модель жизни. Её носителями в пьесе являются Петя Трофимов, непочтительно именуемый «вечным студентом», «облезлым барином» и даже «недотепой», и семнадцатилетняя дочь Раневской Аня. Но сначала попробуем расшифровать символ их вишневого сада.

У Пети, который был в имении нанятым работником, нет кровной привязанности к этому месту. Образ вишневого сада в его сознании обретает черты глобальные и трудноуловимые. «Вся Россия наш сад. Земля велика и прекрасна, есть на ней много чудесных мест».

Он не столько чувствует, сколько предчувствует. Не говорит, а вещает. Аудитория у него, правда, немногочисленная: одна юная, неопытная и наивная Аня, – но пафос от этого не убывает. Он так красиво говорит, что Аня начинает восторгаться его речами, которые заменили ей родные корни.

«Аня. Что вы со мной сделали, Петя, отчего я уже не люблю вишневого сада, как прежде. Я любила его так нежно, мне казалось, на земле нет лучше места, как наш сад».

Как видим, мечтания, коллективные грезы о неясном, но светлом будущем, в которые Петя вовлек юную Аню, не так уж безобидны. Они не только лишили её чувства реальности, они «переместили» её любовь из конкретной жизни в абстрактные словеса: «Как хорошо вы сказали!»

Что же такое «хорошо» сказал Петя? – Он сформулировал своё понимание жизни: «…чтобы начать жить в настоящем, надо сначала искупить наше прошлое, покончить с ним, а искупить его можно только страданием, только необычайным, непрерывным трудом».

Так возникает третий вариант жизни, жизни по Трофимову: жизнь без настоящего (его ещё надо заработать!), без прошлого («если у вас есть ключи от хозяйства, то бросьте их в колодец и уходите»), но в будущем («Здравствуй, новая жизнь!»), в котором мы, ныне такие бездеятельные, почему-то насадим новый сад, роскошнее этого, и тогда тихая, глубокая радость опустится в нашу душу, и мы будем счастливы. Как видим, перед нами вариант эрзац-жизни, где все подлинно ценное и прекрасное вынесено в неопределенно будущее время, оставив в настоящем лишь «слова, слова…»

Отношение к вишневому саду героев пьесы свидетельствует не только о разных стилях жизни, но и о принадлежности героев к разным временным потокам. Люди разных возрастов живут, по сути, в разных временах: Раневская и Гаев – в прошлом, Лопахин и Семеонов-Пищик – в настоящем, Петя Трофимов и Аня – в будущем.

Поколения – потоки времени – существуют в своем ритме и со своими ценностями. Движение это не параллельное, разные возрасты схлестываются, сталкиваются друг с другом, отстаивая «свою правду». Конфликт заложен в природе вещей. И Чехов это прекрасно понимал. В письме к А.С. Суворину от 29 марта 1890 года он написал так: «Только ту молодость можно признать здоровою, которая не мирится со старыми порядками и глупо или умно борется с ними – так хочет природа и на этом зиждется прогресс».

Можно ли в этом случае ответить на вопрос об авторском предпочтении в пьесе? Кому автор несомненно симпатизирует? – Думается, что однозначно на него ответить невозможно хотя бы потому, что, по сути, вопрос этот был бы равнозначен довольно нелепой дилемме: что ты предпочитаешь: прошлое, настоящее или будущее? Видя обретения и потери каждого временного цикла, Чехов предпочитал жизнь. Но время его жизни стремительно истекало, и он, окидывая мысленным взором очарование прошлого, деятельную неудовлетворенность настоящего и вечное стремление к будущему, прощался с жизнью и благословлял её.

«Вишневый сад» – это пьеса ухода, пьеса прощания со всем, что оставлял он на земле.

Герои много говорят о жизни своей и о жизни вообще. Они, как птицы перед дальней дорогой, ненадолго собрались вместе, они ещё жмутся друг к другу, но каждый из них уже готов лететь, и думает он и говорит о своем пути, и в большинстве своем это путь – в никуда. В Париж уезжает Раневская, будет проживать бабушкины деньги, которых так немного. А дальше?

Идет в банковские служащие не приспособленный ни к чему Гаев. Надолго ли?

Шарлотта отправляется, потому что «надо уходить», хотя в городе её никто не ждет.

Куда-то в Яшнево идет в экономки Варя, но как ей будет у чужих людей, с которыми и договоренность-то какая-то нетвердая? «Договорилась к ним смотреть за хозяйством…в экономки, что ли».

Петя Трофимов собрался в Москву. Это иронически откомментировал Лопахин: «Что ж, профессора не читают лекций, небось ждут, когда приедешь!»

Куда-то в дорогу, плохо её себе представляя, отправляется Аня.

По своим бесконечным делам торопится в Харьков Лопахин. Он и вообще пребывает в постоянной суете и спешке.

Одним словом, «кончилась жизнь в этом доме…больше уже не будет».

И хотя молодость, со свойственной ей беспечностью, радуется предстоящим переменам и приветствует новую жизнь, завершает пьесу Чехов не этим.

…В пустоте оставленного дома отчетливо слышен глухой стук топора по дереву – погибает вишневый сад… Уходит жизнь из больного и забытого всеми Фирса… Символические звуки – удары топора по дереву – аккомпанируют словам старого слуги: «Жизнь-то прошла, словно и не жил». «Слышится отдаленный звук, точно с неба, звук лопнувшей струны, замирающий печальный». Всё кончено. Завершается комедия одинокой смертью всеми оставленного слуги.

Жизнь и творчество Чехова завершаются этой сценой.

Если и вообще все художественные образы – это эманация духа их создателя, то образы знаковые несут, помимо художественного, несомненно интимный, личный смысл. Видимо, прочно ассоциировал себя Чехов со слугой. И в самом деле, всю жизнь истово служил своей семье, с 16 лет и до последнего вздоха содержал и отца, и мать, воспитывая младших, да и старших, братьев и сестру, всю жизнь был им незаменимой опорой.

Служил людям, неустанно трудился для того, чтобы облегчить их жизнь. Занятия медициной, борьба с холерой, голодом, открытие школ и библиотек. Что это как не святое служение ближнему?

Заслуги Чехова на общественном поприще перечислять не надо. Их много и они очевидны. Один Сахалин стоит памятника.

Что касается службы на литературном поприще, то хоть и рано он уходил из жизни – всего-то на 44 году! – но, конечно же, Чехов отдавал себе отчет в том, что как писатель он состоялся, что он нужен людям.

Одним словом, умирающий слуга Фирс в конце пьесы – в конце жизни и творчества, как подпись в конце отправленного в вечность письма – "Ваш покорный слуга…» И ещё, помните юношеский урок Антона Павловича, преподанный им брату Михаилу: «Ничтожество своё сознавай, знаешь где? Перед Богом…»

Самое время вспомнить это, готовясь предстать пред Господом: "Я слуга твой, раб Божий…»

Во всей этой сложной символической палитре есть и ещё одна, важная для Чехова мысль. Как мало будет значить смерть Фирса для его хозяев, так же мало значит и любая другая смерть. Природой она замечена не будет, коснется лишь узкого круга людей из ближайшего окружения.

Как сформулировал писатель это в своей «Записной книжке»: смерть «в жизни человеческой не случай и не происшествие, а обыкновенная вещь». Чехов считал, что это будут тем «обыкновенней», что и при жизни он был удален от людей в своей Ялте, в своей «теплой Сибири». С годами его одиночество всё усиливалось. Так что разница не так уж и велика: раньше он скрывался от всех во флигеле, а теперь…

Одним словом, Чехов утешает нас: вовсе не трагедия это! Обыкновенная и вечная «человеческая комедия».

Всё понимает и всё приемлет Чехов. Ему внутренне близки почти все герои «Вишневого сада». Да и сама ситуация – продажа имения за долги была пережита им в своё время в полной мере. 16-летним юношей он на 3 года был оставлен (забыт!) в таганрогском доме – «присмотреть за вещами», когда семья его бежала от долгов в Москву («В Москву! В Москву!»).

Ему близка психология Ермолая Лопахина, чьи предки были крепостными. Чехов тоже был «выходцем из народа». Он всегда это подчеркивал: «Во мне течет мужицкая кровь». У Лопахина есть родовые черты Чеховых: дед и отец писателя тоже были предприимчивыми и трудолюбивыми людьми. В их семье тоже было принято всё измерять деньгами. Павел Егорович учил, бывало, сына: «Где деньги, там почет, уважение, любовь, дружба и все их блага, а где их нет, ох, как приходится горько!..» – Вот почему, вспоминая свою раннюю юность, Чехов скажет: «Я страшно испорчен тем, что родился, вырос, учился и начал писать в среде, в которой деньги играют безобразно большую роль».

У Чехова, как и у его героя Лопахина, за плечами исковерканное детство с «деспотизмом и ложью» семейного уклада.

Писателю, однако, было известно и то, что дед его, крепостной крестьянин Егор Михайлович, «завидовал барам» не только из-за денег. Он завидовал «не только их свободе, но и тому, что они умеют читать». Завидовал культуре и тянулся к ней. Как Лопахин к вишневому саду.

Подобно Пете Трофимову, юный Чехов давал уроки младшим гимназистам. Одного из них, тоже Петю, но с другой фамилией – Кравцов, он помнил долго.

Другую героиню пьесы, Варю, Чехов наделил своей мечтой: уйти в монастырь. И хоть сам Чехов не был религиозным человеком, но его привлекала идея затворничества и одиночества. Всегда у него была мечта: «Стать бы бродягой, странником, ходить по святым местам, поселиться в монастыре посреди леса, у озера, сидеть летним вечером на лавочке возле монастырских ворот…»

Людей, как и героев пьесы в Раневской, привлекал в Чехове его богатый внутренний мир, его человеческая оригинальность. Но так же, как в своё время Лопахин не был допущен до порога помещичьей кухни, так и многие, даже близкие писателю люди чувствовали определенную границу между собой и Чеховым.

«Нет, право, Антон, мною овладевает какое-то беспокойство, какая-то тоска, отчаяние, когда я чувствую, что ты от меня отдаляешься, и когда я начинаю мало понимать тебя, – писала О.Л. Книппер. – Мне интересен… весь твой духовный мир, я хочу знать, что там творится, или это слишком смело сказано и туда вход воспрещается?»

Так или иначе, но дальше «входа» в этот «сад души» мало кто допускался. Эту избранность и утонченность воплотил Чехов в Любови Андреевне.

Всё в этой прощальной пьесе наполнено её создателем. Это, действительно, самое лирическое произведение Чехова. Здесь он, как человек, открылся, пожалуй, более всего. Вот почему в этой пьесе даже незначительные, на первый взгляд, художественные детали, попадая в контекст его истекающей жизни, приобретают какой-то невероятно глубокий смысл.

Так, действие IV – это эпизод прощания героев с домом и друг с другом. Лопахин предлагает на прощанье… выпить шампанского. Все отказываются… И что же? – Шампанское на прощанье всё-таки было выпито… самим Чеховым. Настоящая мистика деталей. Как известно, Чехов умер в ночь с 1 на 2 июля (14–15 июля по новому стилю) 1904 года. Вот как это случилось, по воспоминаниям его жены Ольги Леонардовны: «Антон Павлович тихо, покойно отошел в другой мир. В начале ночи он проснулся и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором ‹…›

Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко, сказал доктору по-немецки: «Ich sterbe…» («Я умираю» – Н.Т.).

Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: «Давно я не пил шампанского…», покойно выпил всё до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолкнул навсегда…

Начало светать, и вместе с пробуждающейся природой раздалось, как первая панихида, нежное, прекрасное пение птиц, и донеслись звуки органа из ближайшей церкви. Не было звука людского голоса, не было суеты обыденной жизни, были красота, покой и величие смерти…»

Всё было именно так, как и предчувствовал в своей последней пьесе Антон Павлович Чехов.

О лирическом начале в драматургии А.П. Чехова.

Чеховские драмы пронизывает атмосфера всеобщего неблагополучия. В них нет счастливых людей. Героям их, как правило, не везет ни в большом, ни в малом: все они в той или иной степени оказываются неудачниками. В «Чайке», как помним, пять историй несчастливой любви. В «Вишневом саде» «недотепистость» – характерный признак всех действующих лиц.

Всеобщее неблагополучие осложняется и усиливается ощущением всеобщего одиночества. В драме Чехова царит особая атмосфера глухоты – глухоты психологической. Люди слишком поглощены собственными бедами и неудачами, а потому они плохо слышат друг друга. При всей взаимной заинтересованности и доброжелательности они никак не могут пробиться друг к другу, больше разговаривают «про себя» и «для себя». Это порождает и особое чувство драматизма жизни. Зло в пьесах Чехова измельчилось, проникло в будни, растворилось в повседневности. Поэтому в драмах Чехова нет явного виновника и конкретного источника человеческих неудач. Прямой носитель общественного зла в его драмах отсутствует. Возникает ощущение, что в нескладице отношений между людьми в той или иной степени повинен каждый в отдельности и все вместе. Поэтому в пьесах Чехова приглушены конфликты, отсутствует принятое в классической драме четкое деление на положительных и отрицательных героев. Даже «пророк будущего» Петя Трофимов в «Вишневом саде» одновременно и «недотепа» и «облезлый барин», а отчаянный выстрел дяди Вани (пьеса «Дядя Ваня») в профессора Серебрякова – промах не только в буквальном, но и в более широком, символическом смысле: он ошибается в своем идеале, в жизненной цели.