Текст книги "Зеркало Вельзевула"

В самом деле, не пирожные же трескать она сюда пришла! Не килограммы лишние набирать!

– Лена… Ленка – она человек! – проговорила Лиза с набитым ртом. – С ней всегда договориться можно! Но моя мать – она ее гнобит и гнобит, буквально проходу не дает… хочет из квартиры выжить. Сейчас, когда Ленка ночевать не приходит, мать такая довольная! Как будто миллион в лотерею выиграла! Хоть бы, говорит, она вообще пропала! Меньше народу, говорит, больше кислороду!

– А что, – вцепилась в девочку Надежда, – Лена уже несколько дней не приходит ночевать?

– Ну да, с субботы… как ушла тогда на свидание с тем придурком – так и не вернулась. Наверное, у него живет. Ну, это и правильно, чего ей у нас жить, только с матерью собачиться…

– С придурком? – ухватилась Надежда за ее слова. – С каким это придурком?

– А я знаю? Нашла какого-то козла, познакомилась с ним в Интернете… – Лиза доела наполеон и собирала теперь последние крошки с тарелки.

– А почему ты считаешь, что он придурок? – Надежда отставила свое пирожное, у нее пропал аппетит.

Лиза не успела ответить: зазвонил ее розовый телефон.

– Да, мам… – проговорила девочка, опасливо поднеся трубку к уху, как гранату с выдернутой чекой. – Ну да… я в очереди стою… ну да, мам… большая очередь… очень большая… ну да… так ты же меня сама за сметаной послала… конечно… ну да, как только, так сразу! – Она убрала телефон, заметно повеселела и повернулась к Надежде: – Тебя, говорит, только за смертью посылать… а можно мне еще вот это пирожное, с грибочком?

– Можно, – милостиво согласилась Надежда. – Так почему ты считаешь, что тот человек – придурок и козел?

– Какой человек?

– Ну, тот, с которым Лена познакомилась в Интернете.

– Ах, этот! Да кто же он, как не придурок? Разве нормальный человек возьмет себе такой ник – Супермен?

– Ник? – переспросила Надежда, но вспомнила, что ник – это имя, которое люди берут для общения в Интернете. Лиза, к счастью, не заметила ее недоумения. – Ах, ник…

– И кто он, как не придурок, – продолжала девочка, одновременно откусывая от следующего пирожного, – если телик смотрит? Он Ленке про какое-то ток-шоу заливал, которое смотрит. Нормальные люди сейчас телик не смотрят, только Сеть, и то не всякую… и музыку он какую-то отстойную любит…

– А откуда ты знаешь, что он смотрит и слушает? – заинтересовалась Надежда.

– Так он же про все это Ленке пишет. Еще про то, какой он весь из себя крутой и как его на работе ценят, начальство и все остальные, и как круто он в Египте отдыхал… По пустыне на джипе гонял, на верблюде катался!

Надежда Николаевна сделала стойку, как учуявшая свежий след охотничья собака. Отдых в Египте… похвальба отношением начальства… она вспомнила громогласного болтливого типа в ресторане. Да, точно, это он – тот самый Супермен, с которым переписывалась Лена. Надо же, какой ник себе выбрал. Ну, сразу было видно, что умом не блещет.

– Постой, – спохватилась она. – Но он же пишет про это Лене… откуда же ты все это знаешь? Ты что – тайком читаешь Ленину электронную почту?

– Ну, почему тайком? – Лиза ничуть не смутилась. – Ленка меня сама попросила проверить ее почтовую программу, у нее там что-то глючило. Ну, вот я и прочитала… случайно.

– Случайно? – переспросила Надежда, но тут же спохватилась. – Ладно, что я тебя воспитываю? Я тебе не мать… так, значит, ты говоришь, что она в субботу ушла на свидание с тем человеком… с Суперменом и с тех пор больше не появлялась?

– Не-а… – Лиза помотала головой. – Как в субботу ушла, так больше ни слуху ни духу. Я ей звонила, так телефон тоже не отвечает. Мать так обрадовалась… решила, что Лена себе кого-то нашла и наконец съедет от нас. Я тоже так думала, пока с вами не встретилась. Но вы говорите, что на работу она тоже с тех пор не ходит? Вчера звонила баба какая-то с работы, на мать нарвалась, они поругались, мать тогда и говорит – загуляла Ленка, с хахалем в постели до того докувыркалась, что и про работу забыла…

Надежда поморщилась, она не терпела грубостей в разговоре. И уж с ребенком-то в таком тоне говорить и вовсе не следует. Впрочем, говорила же Милка, что Ленина невестка – жуткая стерва, собственного мужа до смерти довела. Очевидно, о дочке она тоже мало думает.

– Не ходит она на работу, – мрачно подтвердила Надежда. – А ты уверена, что она в субботу ушла именно к нему, к этому Супермену? Может, она по другому делу отправилась?

– Уверена. – Лиза смущенно фыркнула. – Я в ее почте прочитала, что они условились встретиться в шесть часов около метро «Приморская». Ой, то есть не в шесть, а в полшестого – он ей потом еще раз написал и попросил приехать на полчаса раньше… ну вот, она из дома вышла так, чтобы к половине шестого успеть… Красоту наводила, в ванной на целый час заперлась, мать к ней ломилась, вечно ей все срочно…

– И куда они от «Приморской» собирались? – задала Надежда следующий вопрос. – В театр? На выставку? В ресторан? Лена – девушка разумная, она бы не пошла неизвестно куда.

– Нет, не в ресторан… – Лиза наморщила лоб, припоминая. – И уж точно не в театр – этот Супермен и слова-то такого не знает. Кажется, у него там какой-то друг живет, так вот, они собирались пойти к нему на день рождения. Точно. Он написал, что его друг живет недалеко от «Приморской», но без него ей будет трудно найти, так что он ее встретит возле метро, а дальше они пойдут вместе.

Лиза принялась доедать последнее пирожное, а Надежда Николаевна задумалась.

У этого доморощенного Супермена отношения с Леной явно не сложились, потому что он уже обхаживает следующую девицу, с которой тоже познакомился в Интернете. Ну да, это и неудивительно – в больших дозах его трудно выносить, особенно, как сейчас говорят, в офлайне. Такой голос, такой оглушительный смех, больше похожий на конское ржание, а особенно такую самодовольную глупость долго не выдержит ни одна девушка…

Да, но где Лена?

После субботы, когда она должна была встретиться с доморощенным Суперменом, ее никто не видел – ни дома, ни на работе, и телефон ее не отвечает… Насчет хахаля и постели явно не тот случай, поскольку хахаля-то как раз у Лены и нет.

В таком случае куда она вообще делась?

У Надежды Николаевны зародились самые нехорошие подозрения.

А у Лизы снова зазвонил телефон.

– Да, мам… но я же тебе говорила, что здесь очень большая очередь! Но теперь уже скоро, я уже к кассе почти подхожу, всего два человека передо мной осталось… ну да, отсюда – сразу домой, никуда заходить не буду! А куда мне заходить? – Закончив разговор, она повернулась к Надежде Николаевне: – Ну, все, мне бежать надо, а то мать уже на мыло исходит. Спасибо вам, все было очень вкусно! И уж извините, что я ничем вам не смогла помочь…

– Нет, отчего же, – ответила Надежда, – ты мне очень помогла… И… подожди еще две минуты. Знаешь, пирожные, конечно, – это хорошо, но ведь и фигуру нужно беречь… Постой! – заторопилась она, видя, что Лиза нахмурилась и собирается уйти. – Тут такое дело, если сладкое любишь, с собой бороться трудно, так что изредка можно себе позволять, не много, конечно. Главное, чтобы не каждый день. Изредка можно себя порадовать. Но вот с этим, – она показала на прозрачный пакет, где кроме сметаны лежали еще два пакетика орешков и упаковка картофельных чипсов, – с этим нужно кончать! Ты же ведь эту дрянь просто так ешь, от скуки. Вот попробуй: как захочется что-то в рот бросить – так выпей водички. Не лимонада, не колы, не сока, а простой воды!

– Думаете, поможет? – Лиза потопталась на месте.

– Обязательно поможет!

Глядя вслед девочке, Надежда подумала, что, возможно, ее слова дойдут. Известно ведь, что родителей подростки не слушают никогда, а посторонних людей – иногда бывает.

Недалеко от станции Удельная, за высоким забором, расположился комплекс из нескольких ветшающих деревянных и кирпичных зданий еще дореволюционной постройки. В этих зданиях расположена знаменитая третья городская психиатрическая больница имени Скворцова-Степанова, в народе называемая «скворечником».

В шестом часу пополудни со стороны железнодорожного переезда к воротам больницы подошел высокий сутулый человек в куртке с опущенным на глаза капюшоном.

– Куда собрался? – осведомился, оглядев посетителя, немолодой охранник.

– Родственника. Своего. Навестить, – ответил посетитель странным неживым голосом.

– Приемные часы закончились! – проговорил охранник, сделав при этом странный знак глазами – сперва подняв их к небу, затем поочередно скосив в разные стороны и наконец переведя взгляд на собственный карман.

– А можно. Эти часы. Продлить? – осведомился посетитель, и в то же время в его руке появилась не слишком крупная купюра.

В ту же секунду купюра перекочевала в карман охранника, и этот последний открыл калитку, проговорив рассудительным тоном пожившего и знающего жизнь человека:

– Отчего же нельзя? Все можно. Ежели, конечно, человек с пониманием.

Сутулый человек ничего не ответил. Он еще ниже опустил капюшон и прошел на территорию больницы. Охранник проводил его задумчивым взглядом знающего жизнь человека и проговорил, обращаясь исключительно к себе самому:

– Родственника навестить… самого бы тебя не мешало подлечить. Натуральный «скворец»…

«Скворцами», или птенцами гнезда Скворцова, охранник называл пациентов психиатрической больницы. Впрочем, он работал здесь уже много лет и за эти годы пришел к неутешительному выводу, что здешние пациенты весьма мало отличаются от всех остальных людей и что если копнуть первого попавшегося, с виду вполне нормального человека, обитающего во внешнем мире, за пределами «скворечника», у него непременно обнаружатся несомненные симптомы шизофрении или паранойи. Ну, в крайнем случае маниакально-депрессивного психоза. Взять даже его самого… чем не симптом выработавшаяся с годами привычка разговаривать с самим собой?

А человек в куртке с капюшоном прошел мимо трехэтажного кирпичного здания, миновал по узкой тропинке огороженный высокой металлической решеткой садик (так называемый загон, предназначенный для прогулок пациентов) и подошел к окруженному старыми липами одноэтажному домику.

Остановившись перед железной дверью, выкрашенной зеленой масляной краской, он постучал в нее кулаком.

– Чего стучишь? – раздался из-за двери глухой неприязненный голос. – Я тебе щас по лбу постучу!

– Открой. Николай, – проговорил сутулый человек. – Это. Я. Пришел.

– Ты? – донеслось из-за двери. – Вот радость-то!

Дверь тем не менее открылась, и на пороге появился здоровенный детина в несвежем, когда-то белом халате, с грубой небритой физиономией и маленькими пронзительными глазками.

– Пусти. Меня. К нему, – прозвучало из-под капюшона.

– Пусти! – передразнил посетителя санитар. – Ты тут не первый раз, порядок знаешь. Просто так никого не пускают! Справку полагается показать.

– Само. Собой. Вот. Твоя. Справка, – и в руке посетителя появилась очередная купюра.

– Прибавить бы надо! – проворчал санитар. В голосе его не было подлинной уверенности в своем праве, он просто играл привычную роль, действовал по принципу «не прошло – и ладно», поэтому посетитель никак не отреагировал на его слова.

Санитар отступил в сторону. Как только посетитель вошел, он запер за ним дверь и пошел вперед по узкому, тускло освещенному коридору.

В стенах этого коридора через каждые несколько шагов имелись железные двери с прикрепленными к ним табличками, на которых были написаны фамилии пациентов.

Санитар шел, шаркая ногами и не оглядываясь на своего спутника, – он не сомневался, что тот следует за ним. В руке санитара брякала при каждом шаге основательная связка ключей. Наконец он остановился перед очередной дверью. Дверь эта отличалась от остальных тем, что на ней отсутствовала табличка с фамилией.

Санитар остановился перед этой дверью, немного помедлил, перекрестился и отпер ее одним из ключей своей связки.

За отпертой дверью обнаружился тесный тамбур, в другом конце которого имелась еще одна металлическая дверь. На этот раз санитар обернулся, убедился, что его спутник вошел в тамбур, и запер за ним первую дверь. Только после этого он отпер вторую дверь и отступил в сторону, пропуская посетителя.

За этой дверью находилась небольшая комната, нечто среднее между больничной палатой и одиночной тюремной камерой. В этой палате (или камере, как кому больше понравится) имелось маленькое, очень высоко расположенное окно, через которое проникал тонкий луч света, узкая кровать и привинченный к полу стул. А еще – тощий полосатый тюфячок, больше похожий на собачью подстилку. Тюфячок валялся в углу, и именно на нем скорчился в позе эмбриона обитатель палаты.

Лица его не было видно, поскольку пациент лежал, уткнувшись носом в стену. У него были длинные, седые, спутанные волосы, тощая, как у цыпленка, шея и узкая спина.

– Ну, вот он… – пробормотал санитар неожиданно тихо. – Хотел увидеть – смотри… только было бы на что смотреть-то! Не шевелится, лежит, как собака, на полу… и лает, как собака! Положим его на койку – а он опять на пол сползает! Да что я тебе говорю, сам знаешь… в общем, смотри на него, да только не очень долго. А то доктор придет, ругаться будет!

– Сначала. Ты. Выйди, – отчеканил посетитель своим неживым голосом.

– Ты же знаешь, что не положено!

– Выйди!

И тут лежащий на тюфяке человек задрожал, шея его напряглась, и он громко, хрипло залаял.

– Выйди! – повторил посетитель. – Видишь. Он. Сердится.

Санитар поежился, но подчинился, вышел из палаты, причем на его лице при этом отразилось явное облегчение. Проскрипел замок – санитар запер за собой дверь.

– Здравствуй, учитель! – проговорил сутулый человек, оставшись наедине с пациентом. При этом голос его удивительным образом изменился – он не был больше мертвым и механическим, в нем звучало настоящее человеческое чувство.

И лежащий на тюфяке человек отозвался на этот голос.

Сперва вздрогнула спина, по ней пробежала короткая волна судороги. Затем он развернулся, повернувшись лицом к гостю. Стало видно его лицо – морщинистое, пергаментно-желтое, с большими бледно-голубыми глазами, уставившимися не на гостя, а на что-то, расположенное у того за спиной.

– Здравствуй, учитель! – повторил гость. – Я пришел, чтобы спросить у тебя…

Бледные глаза старика потемнели, в горле его что-то булькнуло, он захрипел, тощие руки зашевелились, кривые костлявые пальцы заскребли по тюфяку.

– Я сделал все, как ты велел, учитель! – продолжил гость. – Я нашел книгу. Я прочитал ее от корки до корки. Я провел ритуал, я призвал всех перечисленных в книге демонов – и ничего не случилось! Ничего! Я не смог извлечь сокровенную субстанцию! Что я сделал не так, учитель? Что я сделал не так?

Пациент снова забеспокоился, все его тело задрожало, в горле громко забулькало. Он широко открыл рот и замычал, словно пытался что-то сказать и не мог. Затем руки его снова задвигались, пальцы зашевелились, будто пытаясь что-то нашарить на тюфяке.

Посетитель догадался, что ему нужно. Он вытащил из кармана своей куртки блокнот, вырвал из него лист, нашел в другом кармане огрызок карандаша и вложил бумагу и карандаш в руки больного. Руки эти снова ожили, задвигались, как два отдельных живых существа, карандаш принялся водить по бумаге.

Эти движения казались хаотичными, бессмысленными, однако на бумаге возникли какие-то каракули.

Больной замер, расслабился, как будто закончил важное и трудное дело. Посетитель осторожно взял из его рук бумагу и карандаш, взглянул на листок.

На первый взгляд нацарапанные на нем каракули казались бессмысленными, однако сутулый человек знал, что следует делать – он достал из кармана маленькое зеркальце, размером и формой напоминающее кредитную карточку, поднес его к бумаге и прочел отраженное в нем слово: «Зеркало».

– Но, учитель! – воскликнул сутулый человек. – Я нашел два старинных зеркала… они сделаны в Венеции, как ты говорил… я сделал все, как ты мне велел!

Больной снова затрясся, задрожал всем телом, глаза его вылезли из орбит, рот перекосился, и из него снова вырвался хриплый, раздраженный лай. Гость отшатнулся, побледнел, поднял руку, словно пытаясь заслониться от этого лая, от этого гнева.

Больной же вытянулся на тюфяке и снова заскреб руками.

Гость вырвал из блокнота еще один лист, вложил в руки больного бумагу и карандаш. Костлявые руки снова задвигались, на бумаге появились каракули – на этот раз несколько слов.

Гость едва дождался, пока больной закончит писать, нетерпеливо выхватил у него листок, поднес к своему зеркальцу и прочитал: «Не то! Тебе нужно зеркало, которое сделал Он – Хозяин».

Гость скомкал листок и перевел взгляд на лицо больного.

– Но, учитель, разве такое зеркало существует?

Тело больного снова затряслось, из горла вырвался хриплый, злобный лай. Казалось, недоверие ученика сводит его с ума.

– Я верю, учитель, я верю! – поспешно проговорил тот. – Я не сомневаюсь в твоих словах! Но скажи мне, где же я найду это зеркало? Дай хоть какую-то подсказку!

И снова руки больного задвигались, пальцы зашевелились, заскребли по тюфяку. На этот раз гость не раздумывал, он торопливо вложил в трясущиеся руки карандаш и бумагу.

И снова руки ожили, заходили ходуном, и снова карандаш стремительно заскользил по бумаге. Но когда больной затих, расслабился, а его гость взял листок – ему не понадобилось зеркальце, чтобы прочитать написанное.

На этот раз на листке не было написано ни слова – на нем был рисунок. Неожиданно точно и тщательно нарисованное женское лицо. Лицо молодой женщины.

– У нее? – проговорил гость, холодея.

Больной снова задрожал и залаял, но на этот раз в его хриплом лае было согласие, он подтверждал догадку ученика.

Но ученик не обрадовался тому, что верно понял подсказку. Наоборот, на его лице отразилось отчаяние.

– Она… она уже была у меня в руках! – выдохнул он. – Она была в моих руках… но теперь уже поздно! Поздно!

Тело больного снова затряслось, из его горла вырвался хриплый, злобный, ожесточенный лай.

– Мастер! Мастер! – мальчишка-подмастерье окликнул хозяина, переминаясь на пороге мастерской.

Мастер Луиджи неохотно оторвался от работы, повернулся, недовольно проворчал:

– Чего тебе? Ты разве не видишь, что я занят?

– Мастер. – Мальчишка выглядел смущенным и даже, пожалуй, испуганным. – Мастер, там пришел какой-то человек… какой-то очень странный человек… он хочет видеть вас…

– А я никого не хочу видеть! – рявкнул мастер Луиджи. – Я хочу, чтобы мне не мешали работать! Разве это не понятно? Ты должен прогонять всяких посторонних… если, конечно, это не заказчик или не покупатель. Ты это понял? Тот человек – он похож на заказчика или покупателя?

– Нет, не похож… – признался мальчишка, ковыряя пальцем в носу.

– Тогда ты должен его прогнать и не беспокоить меня по пустякам!

– Так-то оно так, мастер, да только он не уходит… он непременно хочет с вами поговорить…

– Ох, намучаюсь я с тобой! – Мастер Луиджи был от природы человек добрый, и подмастерья этим беззастенчиво пользовались. Вот и сейчас, вместо того чтобы вздуть мальчишку или хотя бы изругать его последними словами, он вздохнул, отложил инструменты и направился к дверям мастерской, чтобы самолично разобраться – кто там пришел и чего он хочет.

Двигало им отчасти любопытство, отчасти же сомнения в способностях подмастерья – вдруг он не смог признать в незнакомце богатого заказчика.

Впрочем, увидев этого незнакомца, мастер Луиджи сразу же уверился, что мальчишка прав: тот ничуть не был похож на заказчика. По виду его запыленного плаща сразу было понятно, что пришел он издалека. Казалось, на этом плаще осталась пыль дальних стран и незнакомых городов. Мастер Луиджи вздохнул с сожалением: сам он всю свою жизнь провел в пределах Светлейшей Венецианской республики, а большую ее часть – в стекольной мастерской на острове Мурано, унаследованной от доброй памяти отца. Обычно он об этом ничуть не жалел и только иногда, провожая уплывающие в дальние страны корабли, представлял себе эти дальние страны, полные чудес и диковин.

Незнакомец был так плотно закутан в свой плащ, что мастер Луиджи смог разглядеть только его глаза – странные, отсвечивающие тусклым блеском, как старое, покрытое патиной зеркало.

– Что вам угодно, милостивый государь? – осведомился мастер, вытирая руки и оглядывая гостя.

– Я хотел бы поработать в вашей мастерской, хозяин! – проговорил тот хриплым, неприятным голосом, в котором слышался незнакомый акцент.

Мастеру Луиджи приходилось иметь дело с самыми разными иностранцами – и с болтливыми, легкомысленными французами, и с грубыми, неотесанными баварцами, и с рослыми, простоватыми саксонцами, и с надменными испанцами, и с работящими, вспыльчивыми хорватами, но речь этого незнакомца не была похожа на чью-то, слышанную им до сего дня.

– Поработать в моей мастерской? – переспросил мастер, еще внимательнее приглядываясь к наглецу. – А с чего ты взял, государь мой, что я подпущу тебя к своей мастерской? Это лучшая мастерская на всем острове, и работать у меня – большая честь! Ее нужно заслужить! Скажи-ка мне, государь мой, у кого тебе прежде доводилось работать?

– Я мог бы назвать тебе мастеров, у которых работал прежде, да только вряд ли ты про них слыхал.

– А коли я о них не слыхал, государь мой, так о них нечего и разговаривать! Все лучшие в мире стекольных дел мастера работают здесь, на острове Мурано! Оттого-то весь христианский мир охотно покупает сосуды, украшения и зеркала нашей работы!

– Прости, хозяин, не хочу с тобой спорить, но если ты дашь мне только одну ночь – я смогу показать тебе свое умение. Ведь ночью твоя мастерская не работает?

– Не работает, – согласился мастер Луиджи, хотя и не хотел ни в чем соглашаться с этим наглецом.

– Вот и пусти меня в свою мастерскую на одну ночь. Я сделаю для тебя зеркало – удивительное зеркало, каких тебе еще никогда не случалось видеть.

– Зеркало? – переспросил мастер.

Он как раз вторую неделю бился над зеркалом для маркизы Ченчи, и все выходило у него не так, как хотелось. Зеркало выходило то мутным, то кривым, то каким-то тусклым.

– Зеркало, – кивнул незнакомец, – я сделаю чудесное зеркало, которое не стыдно будет показать любому заказчику, будь то хоть граф или… или маркиза.

«Откуда этот наглец прознал про маркизу?» – подумал мастер. Вслух же сказал:

– Я могу пустить тебя на одну ночь в свою мастерскую, дабы ты мог убедиться, что сделать хорошее зеркало – непростая работа. Да только тебе ведь понадобятся все припасы для работы, и свечи для освещения мастерской, и серебро для амальгамы…

– Ты не пожалеешь о своих расходах, хозяин! – прохрипел незнакомец и шагнул вперед, как будто мастер уже дал ему свое согласие.

– Что ж, я дам тебе одну ночь, – кивнул мастер. – Поглядим, на что ты способен…

Вслед за хозяином незнакомец проследовал в мастерскую.

При этом он прошел мимо висевшего на стене деревянного распятия. Вместо того чтобы перекреститься, как следует доброму христианину, он зыркнул на распятие своими странными глазами и обошел его, как лисица обходит капкан.

Мастер Луиджи провел незнакомца к своим подмастерьям и велел тем накормить его с дороги. Тот, однако, сказал, что не голоден.

Вскоре стемнело.

Подмастерья отправились спать в общую комнату, мастер Луиджи – в хозяйскую спальню, под бок к своей доброй супруге госпоже Симонетте, незнакомец остался в мастерской. Прежде чем уйти, хозяин запер мастерскую снаружи на тяжелый засов – кто его знает, этого странного человека, может быть, он обыкновенный вор!

Неделя прошла в суете и повседневных делах. Надежда пыталась выбросить из головы Лену Коробкову, но косметичка валялась в прихожей и взывала к ее совести. Хуже того, Надежда начала ощущать небольшое покалывание в корнях волос. А это означало, что не все с Леной хорошо. Точнее, все нехорошо.

Надежда Николаевна Лебедева, интеллигентная женщина, средних, скажем так, лет, имела очень необычное хобби – она обожала детективы. Не романы в бумажных обложках и не сериалы про ментов, нет, Надежда Николаевна обожала детективы, так сказать, настоящие. Иными словами, Надежда вечно впутывалась в расследование всяких криминальных историй, которые с завидным постоянством происходили с ее друзьями, родственниками и просто знакомыми.

Все это началось, еще когда Надежда работала в НИИ, и продолжалось долгие годы после этого. Голова у Надежды всегда работала отлично, это все признавали, и без работы ей было скучно.

Постепенно среди знакомых поползли слухи о Надеждином увлечении, пару раз кто-то обратился к ней за помощью. Надежда такие вещи не очень приветствовала и свою деятельность старалась ни с кем не обсуждать. Не нужны были ей никакие известность и реклама, поскольку она очень боялась, что про ее расследования узнает муж.

Сан Саныч ее действия очень не одобрял, так как считал, что они могут привести к несчастью с самой Надеждой. Несколько раз брал он с нее честное-пречестное слово, что она бросит это опасное занятие. Первое время Надежда Николаевна честно пыталась, что называется, завязать. Но потом поняла, что это сильнее ее. И приняла решение мужу ни о чем не рассказывать. Ради его спокойствия и сохранения хорошего климата в семье.

Итак, косметичка взывала к действию, и Надежда, убедившись, что мобильный телефон Лены по-прежнему не отвечает, снова позвонила на домашний. Она специально сделала это днем, чтобы не нарваться на злодейку-невестку.

Ответила девочка, но не Лиза. На просьбу позвать Лену, она крикнула в глубину квартиры, чтобы подошла Лиза.

– Здравствуй, Лиза, это Надежда Николаевна, мы с тобой…

– А-а, это вы… – сегодня в Лизином голосе были раздраженные материнские интонации.

– Да, это я, – сухо сказала Надежда Николаевна, сообразив уже, что разговора сегодня не получится. – Я хотела спросить – есть новости о Лене?

– А вам зачем? – агрессивно спросила в ответ девчонка. – Что вы звоните в частный дом и людей беспокоите?

– То есть как это… – Надежда слегка растерялась, – я же тебе говорила…

– Ага, с ее работы, – Лиза фыркнула, – оттуда в понедельник звонили и сказали, что Лену уволили за прогулы. И никакая Надежда Николаевна у них не работает, вот! Так что вы все мне наврали!

В трубке послышались шум и хихиканье. Надежда воочию увидела, как девчонки одобрительно машут руками – правильно Лизка настырную тетку отбрила.

– Я действительно раньше работала с Леной Коробковой, – сказала она, – только это было давно. В оборонном институте.

– Ну, тетя, не заливайте, Ленка не такая старая, чтобы в институте работать! – Теперь Надежда слышала смех всех троих.

– Не надо хамить по телефону, – заметила она, – это обычно к хорошему не приводит. Читала «Мастера и Маргариту»?

– Что вам нужно? – Лиза малость сбавила тон.

– Твоя мать в полицию обращалась насчет Лениного исчезновения? Ведь больше недели прошло, сама же говорила, что раньше никогда такого за ней не водилось. Телефон выключен, на работу не вышла и дома не появляется.

– Да какое вам дело?

– А такое, что человек, может, в аварию попал, в больнице лежит в тяжелом состоянии, а тебе и горя мало! – закричала Надежда. – Матери твоей плевать, но тебе-то она тетка родная!

– А если будете ребенка запугивать, то можно и в полицию обратиться! – послышался другой девчоночий голос. – Мы свои права знаем!

– Права они знают, сидят там и пирожные трескают. Гляди не лопни там, Лизавета! – И Надежда бросила трубку.

Остыв немного, она поругала себя за несдержанность. Ясно, что Лиза не такая противная, просто перед подружками выпендривается. Но из разговора Надежда твердо уяснила, что Лена Коробкова пропала. В противном случае позвонила бы хоть на работу, опять же за трудовой книжкой приехала бы. Невестке ее исчезновение только на руку, но что же делать-то?

Надежда прислушалась к себе и уловила усиленное покалывание в корнях волос. Все ясно, Лена в беде. И нужно это дело обязательно выяснить. Нужно ее найти. Если еще не поздно.

Тут как раз позвонила Лида Семицветова, сказала, что дочку из роддома выписывают как раз в среду. Какие-то там были небольшие проблемы, оттого и задержали их на два дня. Так что Лида просит, нет, просто умоляет Надежду прийти в среду самый распоследний раз. Можно, конечно, на этот раз отпроситься, Лиде навстречу всегда пойдут – такой случай, не каждый день дочку из роддома встречать нужно. Но лучше не надо.

– Да не оправдывайся ты, приду уж! – вздохнула Надежда.

Ей дико осточертели жалующиеся избиратели и голоса по телефону, и даже сам депутат Маргаритов, которого она в жизни не видела, тоже осточертел. Но нужно Лиде помочь и заодно попытаться разведать что-то насчет Лены.

Входя в ресторан «Верона», Надежда едва не налетела все на того же противного типа. На выходе он чуть не толкнул ее дверью. Оказавшись на улице, громогласный кавалер пошел по самой середине тротуара, не обращая внимания на встречных. Поддерживая за локоток свою несчастную спутницу, он вещал в той же манере, что обычно:

– Меня в этом районе, я извиняюсь, каждая собака знает! То есть про собаку – это я так, это я пошутил, с собаками я не общаюсь. – Мужчина громко заржал, чтобы его спутница не сомневалась, что это была шутка, причем удачная.

Девушка, как тут же определила Надежда, была не та, что в прошлый раз, и не та, что в первый, и уж точно не Лена Коробкова.

«Где он их только находит, – с досадой подумала Надежда. – Ах да, в Интернете…»

Она тут же передумала идти в ресторан, который тоже здорово надоел за три посещения, сделала безразличное лицо и отправилась вслед за парой.

Навстречу им шла женщина с йоркширским терьером на поводке. Услышав оглушительный хохот ресторанного донжуана, песик испуганно тявкнул и попятился. Хозяйка подхватила его на руки и поскорее ретировалась.

А громкоголосый тип снова заржал, довольный произведенным эффектом, а потом повернулся к своей спутнице:

– Вон, смотри, как раз твоя маршрутка едет. Так что будем считать, что я тебя проводил. Значит, договорились – в пятницу я тебе позвоню… надейся и жди, как пели в одной старой песне.

И он снова оглушительно захохотал.

Девушка вздрогнула, испуганно кивнула и призывно замахала проезжающей маршрутке. Сейчас, когда на ее лице отразилось нескрываемое облегчение, она выглядела ничего себе. Нос, глаза на месте, фигура чуть полноватая, но, в общем, все в норме, волосы так себе, но тоже не лысая…

«Это до чего же нужно себя не уважать, чтобы общаться с таким чучелом! – подумала Надежда, глядя, как девушка забирается в маршрутку. – Или уж совсем на стенку лезет от одиночества… Но что-то мне подсказывает, что она тоже в субботу к этому уроду не придет. Впрочем, как знать…»

Проводив спутницу, донжуан заторопился и свернул к тому же офисному центру, в котором работала Надежда.