Текст книги "Гребень Маты Хари"

Не могу сказать, что общее горе сблизило нас с отчимом. Он держался довольно спокойно, и я очень скоро поняла почему. А пока разбирала мамины вещи и нашла у нее номер счета незнакомого банка. Деньги были очень нужны, мы здорово потратились на больницу и похороны.

Я сунулась было к отчиму, но он заявил, что живет на зарплату и деньгами в доме заведовала моя мать. А если там, в коробочке, денег нет, то он понятия не имеет, откуда их взять. А кормить меня просто так он не собирается хотя бы потому, что ему и самому денег не хватает. Он не олигарх, работает инженером, взятки не берет (никто не дает) и не ворует (в том НИИ взять нечего).

Мама работала в фирме по производству кухонь, принимала заказы. Ясно, что денег там тоже было негусто. Однако жили мы неплохо, не то чтобы шиковали, но все же я покупала себе одежду не на рынке, а в приличных магазинах, и отдыхать мы с ней ездили на море раз в год уж точно. И подрабатывала я в институте так, по мелочи, на карманные расходы.

Вспомнив все это и подсчитав траты, я поняла, что где-то должны быть деньги. И отправилась в тот самый банк.

Объяснила в нескольких словах ситуацию, и девушка, поглядев на мой паспорт, сказала, что ждать полгода не нужно, потому что мама оставила письменное распоряжение, чтобы мне выдали деньги после ее смерти. Однако оказалось, что денег на счете всего восемь тысяч с копейками.

Девушка посмотрела распечатку и сказала, что уже несколько месяцев деньги на счет не поступают, а раньше поступала раз в три месяца вполне приличная сумма. Которую мама снимала со счета всю, ничего не откладывала.

На мой вопрос, откуда же поступали на этот счет деньги, девушка нахмурилась, потом позвонила куда-то по телефону, поговорила тихонько и пригласила меня к начальнику отдела в кабинет. А тот, поглядев опять-таки на мой паспорт и мамино свидетельство о смерти, сказал, что у него есть для меня письмо от адвоката. Дескать, так проще, чтобы мне к тому адвокату самой не ходить.

Письмо я прочитала тут же. В нем говорилось, что в силу договоренности с моей матерью и Хорьковым Владимиром Владимировичем деньги на счет перестают поступать такого-то числа такого-то года, поскольку Хорькова М. В. получила диплом и теперь сможет зарабатывать на себя сама.

До меня тогда все доходило с трудом, и хозяин кабинета любезно объяснил мне, что это довольно распространенная практика. Дескать, алименты по закону полагается платить ребенку до совершеннолетия, но господин Хорьков пошел навстречу и дал согласие обеспечивать меня до окончания института.

Что ж, все правильно, непонятно только, почему мама не сказала мне об этом раньше. Короче, мне выдали эти самые восемь тысяч с копейками и закрыли счет.

Дома меня поджидал сюрприз в виде невысокой такой приземистой тетеньки самого скромного вида. Тетеньку звали Василиса, и отчим представил ее как свою сослуживицу. Я изумленно подняла брови: что еще за сослуживица вечером пришла в гости? Но наткнулась на очень твердый взгляд отчима, надо же, я даже не знала, что он умеет так смотреть.

Раньше глянет мельком да сразу глаза в сторону отводит. Не потому, что виноватым себя чувствует, просто я ему неинтересна. А я не обижалась, сама его внимательно не разглядывала, мне ни к чему.

Они скрылись в его комнате, даже чай там пили, меня не позвали. Не то чтобы мне очень хотелось распивать чаи с незнакомой тетей, однако как-то это…

Ночевать она не осталась, и на том спасибо. Но зачастила. Я-то дома не сидела, бегала по всяким делам и искала работу. Вроде бы и вакансии были, но все не то. То мне совсем не подходит, то посмотрит на меня кадровичка и скривится, как будто лимон съела.

Короче, прихожу я злая, голодная, а на кухне эта Василиса толчется. В мамином переднике ужин готовит. Я пару раз на нее рявкнула, она молчит. Потом взяли меня временно в одну фирму, там сотрудница в декрет ушла, но обещала через полгода вернуться. С непривычки уставала так на работе – как приду, так с ног валюсь. И как-то утром выходит Василиса из комнаты отчима в халате. Хорошо хоть, не мамин надела. Вот тут я разоралась. Он выскочил в трусах и в ответ меня обозвал дармоедкой, дескать, поил-кормил одиннадцать лет и все такое прочее.

Я тоже в долгу не осталась, это я-то, говорю, дармоедка? Да ты сам на наши с матерью деньги жил, ничего в квартиру не принес, метра жилья не заработал, пришел на готовенькое! Тут, ору, все наше! А вот и нет, злорадно так отчим отвечает, насчет квартиры ты, детка, не права, поскольку мать твоя оставила свою долю квартиры мне. Все по закону.

Так и оказалось, когда я документы прочитала. И зачем мама это сделала? А затем, отчим отвечает, чтобы ты меня из квартиры на улицу не выгнала. Вот интересно, говорю, а где ты раньше жил? Под мостом? Такое впечатление, что с неба нам на голову свалился: ни квартиры, ни работы приличной, ни денег, вещей один чемодан, так и то тебе мама все новое купила, я помню.

Отчим отвечает, что это не мое дело, он все предыдущей семье оставил. Так что в этой квартире мы равноправные хозяева, и он кого хочет, того и приводит, меня спрашивать не обязан. Я тогда обозвала его скотиной бесчувственной – полгода только прошло с маминой смерти, а он уже бабу привел.

В общем, мы перестали разговаривать, а Василиса все ходила. Потом как-то вызвала меня на разговор. Отчима дома не было, она мне крепкого чаю налила, пирожков положила. Вообще-то тетка она домовитая, аккуратная, спокойная, непонятно, что только в отчиме нашла. Потому что он-то козел козлом, не подумайте, что я по злобе говорю, просто понаблюдала за ним внимательно и сделала выводы. Но Василисе он, видно, до зарезу понадобился.

Скажу, говорит, все тебе прямо. Мне, говорит, тоже неприятно к мужчине бегать тайком, возраст уже не тот, давно определяться пора. Вот год пройдет со смерти матери твоей, и мы с ним официально поженимся. Хочешь ты того или не хочешь, а так все и будет. Это жизнь, и ничего ты тут поделать не можешь. Пора, говорит, принять это как данность и не ругаться попусту, нервы не трепать ни ему, ни себе. У тебя своя жизнь, а у нас своя.

Я тогда не стерпела, только, говорю, ваша жизнь почему-то у меня в квартире. Поселили бы его у себя, и все довольны.

Да я бы с радостью, вздохнула тогда Василиса, не отреагировав на мой хамский тон, только он не хочет. Привык тут жить, и до работы ему близко. Опять же, у меня площадь есть, и большая, но это комната в коммуналке. Ты погоди, говорит она, увидев, как я нахмурилась, ты до конца дослушай.

Комната большая, двадцать пять метров, всего в квартире их две, вторая еще больше. И коридор, и кухня – все большое. Дом хороший, в центре, на Екатерининском канале, только окна не на набережную выходят, а во двор. Все квартиры давно расселенные, живут приличные люди, в подъезде хороший ремонт сделан.

Давно бы и эту квартиру расселили, но риелторы только облизываются, поскольку во второй комнате живет престарелая бабуся, которая ни за что не хочет переезжать. Здесь, дескать, родилась, здесь и умру, и точка.

Старушенция интеллигентная, бывшая балерина, и совсем не в маразме, просто упряма, как мул. Но с другой стороны, бабке прилично за восемьдесят, так что сколько она еще протянет? Риелторы не отступились, не сдались, просто решили подождать. Тем более что бабуля одинокая и комнату свою завещала племяннику, который однозначно сказал, что как только вступит в права наследства, так сразу будет эту комнату продавать.

Выпив две чашки чая и съев с голодухи штук пять Василисиных пирожков, я как-то постеснялась хамить и выслушала все внимательно. И даже посмотрела документы на ту квартиру.

Потом сходила к знакомому риелтору, он по своим каналам проверил ту квартиру и сказал, что там все в порядке, никакого подвоха, квартира ничем не обременена, и потом, при расселении, однушка мне обеспечена, да не у черта на куличках, а в приличном районе возле метро. А если поторговаться как следует, то и двушку можно получить. А если мы с отчимом будем делить квартиру, где жили мы с мамой, то мне и на однушку не хватит.

В общем, я долго обдумывала варианты (я уже говорила, что, прежде чем начать какое-то дело, я обычно составляю план, хотя бы прикидываю все за и против) и решила, что нужно соглашаться. Лучше в коммуналке со старухой, чем каждый день на кухне с Василисой сталкиваться. Хотя если честно, то тетка она не скандальная, на мои выпады не отвечала, все больше отмалчивалась.

Познакомилась я с будущей соседкой. Старуху звали Маргаритой Романовной, лет ей, по ее словам, было семьдесят девять, но Василиса шепнула мне, что такая цифра называется уже лет десять. Что ж, это порадовало.

Однако держалась бабуся молодцом. Худенькая, с прямой спиной, всегда сильно накрашенная, сзади и не скажешь, что возраст солидный. Тем более что походка у нее легкая, семенит неслышно по коридору мелкими шажками.

Квартира и правда поражала своими размерами, что там комнаты, там ванна была больше нашей с мамой кухни!

Разумеется, везде запустение, ремонта, наверно, лет пятьдесят не было, но все же относительно чисто. У соседки в комнате мебель была старинная, уж не знаю, ценная или нет, а все стены завешаны фотографиями в резных рамочках. На этих фотографиях была Маргарита Романовна в молодости в самых экзотических видах. Она и правда танцевала, только не классические танцы, а что-то более интересное, восточное, что ли.

Еще были какие-то мужчины, тоже в разных костюмах, уж потом бабуля рассказывала мне, что это ее возлюбленные и мужья, причем все время путалась в показаниях: то этот – первый и самый любимый, то вон тот… вообще-то, я не очень прислушивалась.

В общем, мы оформили все документы, я забрала из своей комнаты диван и письменный стол, прихватила мамины вещи и кое-какую посуду, после чего уехала из дома на такси, наскоро попрощавшись с соседями по подъезду.

Вы не поверите, но первое время все было хорошо. Бабуся оказалась невредной и вполне себе самостоятельной. Голова у нее соображала неплохо для ее возраста. Ну, забудет пару раз чайник на плите, выбросит и купит новый.

Деньги у нее водились, не то чтобы большие, но она не бедствовала. Раз в неделю приходила Михална – крепкая тетка раннего пенсионного возраста, которая убирала места общего пользования, как выражалась бабуля.

Мы стали делить расходы пополам, чему старушенция очень обрадовалась. Ей, конечно, было скучновато и хотелось поговорить, а я не слишком подходящий собеседник, поскольку все время на работе, а вечером тоже часто отсутствовала.

Из родственников был у нее племянник Вова, который навещал ее изредка.

По моим наблюдениям, Вова был тихий алкоголик, то есть держался из последних сил, чтобы окончательно не опуститься. Одевался он бедно, но относительно аккуратно, говорил мало, смотря куда-то вбок. Пил чай, неслышно прихлебывая, отламывая маленькие кусочки сухого бисквита, и внимательно слушал старухины россказни. А потом уходил, прихватывая пакет с мусором и еще кое-что.

Однажды я увидела в приоткрытую дверь их комнаты, как старуха сунула ему в руки несколько тысячных купюр. И сообразила, отчего племянник навещает ее всегда в начале месяца, как раз после получения пенсии.

Вот вы думаете, откуда я знаю все подробности? Ага, попробуйте не узнать, когда только и разговоров было, что об этой пенсии! Да когда принесут, раньше или позже, если заветный день попадает на выходные, да сколько прибавят… я, конечно, пропускала все мимо ушей, а оказалось, что в голове зачем-то отложилось.

Короче, я сопоставила даты и поняла, для чего Вова навещает старуху, а то уж думала, что он святой. Потому что только святой мог выслушивать часами ее воспоминания о мужьях и возлюбленных, о ее славе и успехах. Ну, теперь все стало ясно.

Маргарита Романовна при всей ее болтливости была далеко не дура, во всяком случае, она видела меня и прочитала кое-что на моем лице. И пробормотала, запирая за племянником двери, что у Вовы нынче трудный период, его уволили с работы, и с женой отношения натянутые, возможно, и до развода дойдет. А на работу ему никак не устроиться, такие специалисты, как он, теперь не нужны.

Тут я не сдержалась и брякнула, что на работу Вову не берут, потому что он пьет, если уж мне это видно, то у кадровиков глаз наметанный, они алкаша учуют, когда он только дверь в кабинет открывает. Уж я-то на кадровиков нагляделась, когда работу искала.

Тогда как раз нашла я постоянную работу в фирме у Мирослава, и жизнь потихоньку налаживалась.

Зря я такое про Вову сказала, потому что старуха очень рассердилась. Ледяным тоном она сказала, что ее отношения с племянником меня совершенно не касаются и что она будет мне очень благодарна, если впредь я не стану вмешиваться.

Если вы думаете, что это ерунда, то зря. По представлениям этих благородных старух, такой разговор все равно что драка с мордобоем у обычных людей.

Тогда я мысленно послала ее вместе с Вовой куда подальше и выбросила все из головы, а со старухой не то чтобы перестала разговаривать, но не слушала ее россказни о былом, просто вежливо говорила, что тороплюсь и у меня нет времени.

И зря я так делала, и поняла это очень быстро.

Тогда я здорово закрутилась с работой, потом уехала в командировку, затем наступили новогодние праздники, и Мирослав решил снять загородный коттедж на несколько дней, чтобы коллектив отдохнул на свежем воздухе.

А когда я вернулась, тут-то и начались все неприятности.

Во-первых, умер Вова. Вот просто так, ни с чего умер, причем в нашей квартире. Гостил у старухи, пошел в ванную руки помыть да там и грохнулся без чувств. Пока «Скорая» приехала, он уж окочурился.

Оказалось – инфаркт. Вот так вот сразу. Врач только плечами пожал – бывает, говорит, судя по внешнему виду, мужичок сильно закладывал за воротник, оттого сердце и не выдержало.

Ну, умер и умер, я выразила бабуле соболезнования, да и ладно. Она, конечно, расстроилась, с лица спала, ходила по квартире вся бледная. Но, возможно, это оттого, что не накрашена была. Говорила же я, что бабуля каждый день полный макияж накладывала, это, говорила, профессиональная привычка, как будто на сцену выхожу. Ну, потом успокоилась, зажили мы как прежде.

Прошло несколько месяцев, и вдруг приходят к ней гости. То есть это я тогда думала, что гости, а оказалось, хозяева. В общем, была суббота, я с утра была дома и услышала, как в дверном замке поворачивается ключ. Сначала думала – глюки, испугаться не успела, как они на пороге стоят. Такая бабенка вертлявая, с бегающими глазками, а с ней парень – уж такой жуткий, что и не описать.

Волосы длинные, жидкие, по плечам разложены, как макароны по тарелке, сам худой, как скелет, кожа серая, землистая, а глаза… Глаз и вовсе не видно, одни щелочки. Не открыть ему глаза ни под каким видом, тут кстати вспомнилось мне расхожее выражение – глаза залил. Так и есть. Я еще принюхалась – вроде перегаром не несет, и спросила опасливо, к кому это они явились, да еще со своими ключами.

Тут вышла старуха и говорит так строго – надо, говорит, Лариса, предупреждать о своем визите и в домофон звонить, а не ломиться. И ключи мне верни, я их Вове давала, а не тебе. Тут бабенка окрысилась, встала руки в боки да как заорет визгливым голосом, что она, мол, в своем праве, потому что комната по наследству перешла ее сыну, вот, черным по белому написано. И бумагу какую-то бабуле сует.

Та как посмотрела, так за сердце схватилась. Тут я вмешалась, что, говорю, за наследство, старуха-то еще жива. А бабенка эта и говорит мне с таким злорадством, что бабка, оказывается, оформила на племянника в свое время дарственную на комнату. А когда он скоропостижно помер, комната по наследству и отошла его сыночку, вот этому вот типу, который глаз открыть не может. Потому что мамаша его к тому времени с покойным Вовой развелась, так что ей та комната не обломилась. Но имеется сын родной, так что все по закону. Вот он и будет тут жить.

И как вам это понравится? Вот зачем старушенция оформила дарственную? Чтобы на старости лет остаться без жилья? И они еще мне будут говорить, что старость надо уважать! Интересно, за что, за глупость несусветную?

Тут Маргарита Романовна поманила этих двоих в свою комнату и закрыла дверь.

Совершенно зря, потому что они так орали, что через стены все слышно было. Старуха сказала, что у нее права есть, никто не может выгнать ее на улицу из собственной комнаты, в которой она прожила без малого девяносто лет. (Так-то лучше, подумала я, а то все семьдесят девять да семьдесят девять.)

А никто ее и не гонит, отвечала бывшая невестка Лариса, или кем она там приходилась старухе, никто не гонит, а Витька будет жить здесь. Потому что она, Лариса, от него уже так устала, что хоть волком вой, и хочет пожить спокойно. Один алкаш помер, второй хоть и пьет всякую дрянь, и колется, но все никак на тот свет не отъедет, так что теперь она замуж выйдет и поживет как человек, а не как собака. Спасибо бабуле, что дарственную оформила, по гроб жизни ей Лариса благодарна.

От страха со старухи слетела вся ее былая интеллигентность, и она обозвала Ларису неприличным словом. Хотя, на мой взгляд, зря, тут дело не в том, и Ларису эту понять можно, раз уж дала старуха сама ей такой козырь.

Жил у нас раньше в подъезде один наркоман, так он мамашу свою очень быстро в гроб загнал, потом уж сам только помер.

Тут дверь распахнулась, я едва успела отскочить, и выбежала Лариса. Она мигом смоталась вниз и принесла кое-какие вещички своего сына. То есть одну потертую сумку. А больше, сказала, ничего у него нету, он все мало-мальски ценное давно на наркоту спустил. И ушла, очевидно, кто-то ждал ее там внизу с машиной.

А у нас со старухой началась веселая жизнь.

Этот самый Витька, которого она называла Виктор, с ударением на последнем слоге, как будто он француз, прошелся по ее комнате и вдруг заторопился куда-то. После его ухода я, отпаивая соседку лекарствами, заметила, что пропала красивая резная рамка с фотографией старухи в молодости (и правда, ничего себе была) и фарфоровая статуэтка пастушки с овечкой, что стояла у нее на комоде.

До старухи, кажется, только сейчас дошло, что она устроила собственными руками. И вместо того, чтобы плюнуть и уйти по своим делам, я посоветовала ей в темпе собрать все ценное и спрятать пока у меня в комнате. Замок у меня хороший, надежный, если надо, еще один вставим.

Скажу сразу, успели мы немного, потому что явился Витька, а с ним двое таких уродов, что и не описать.

Один урод оказался женского пола, но это я поняла гораздо позже. Второй был до того слабый, что качался при ходьбе. Они закрылись у бабки в комнате и затихли до утра. Пришлось мне пустить ее к себе, да еще и свой диван уступить, не класть же старуху на пол.

Утром троица ушла за дозой, и, увидев то, что они устроили в комнате, бабка чуть концы не отдала. Я дико злилась на нее, но делать нечего, мы перетащили в мою комнату все, что осталось нетронутым, и я ушла по своим делам, чтобы развеяться.

К вечеру все повторилось, только с Витькой пришли трое, причем не те, что вчера. Так и повелось.

Теперь в нашей квартире дверь не закрывалась даже ночью, кто-то приходил и уходил, в коридоре нельзя было оставить даже домашние тапочки. Из кухни пропали все кастрюли, а чашки и тарелки эти уроды перебили.

В ванную без страха зайти было невозможно: у кого-то обязательно была ломка, кто-то спал на унитазе, кто-то в коридоре под вешалкой. Словом, в квартире был самый настоящий притон.

Нельзя сказать, что мы не жаловались. Жаловались всюду, бабка звонила в полицию постоянно, в конце концов им это надоело, и бабулю послали подальше, объяснив доходчиво, что никто у нас в квартире никого не убивает, все мирно наркоманят в своей комнате, так с чего их забирать-то? Ходила я к участковому, но только нарвалась на хамство.

Потом мы начали встречаться с Игорешей, и, когда он предложил переехать к нему, я с радостью согласилась, потому что в квартире находиться было невозможно.

Михална, появившись у нас после вселения Витьки, махнула рукой и выскочила, крикнув из-за двери, что ни за какие коврижки она не будет тут убирать.

Я, конечно, изредка заходила к себе – квитанции взять или просто проверить. Бабка за это время здорово сдала и как-то ушла в себя, чтобы не соприкасаться с окружающей действительностью. Откровенно говоря, мне недосуг было разбираться, что там с ней такое. В конце концов, она мне никто.

И вот теперь предстояло не только забежать на полчасика в этот гадюшник, но и спать там две ночи. Это в лучшем случае.

– Мария, ты что, ночевать на работе собралась? – настиг меня голос Софьи Леонидовны. – Уж рабочий день кончился!

– Хорошо бы, – пробормотала я, – хорошо бы в офисе ночевать, все лучше, чем у меня дома.

Хорошо, что Софья не слышала.

Мы простились с Софьей Леонидовной на улице, и я решила зайти по дороге в магазин, чтобы купить что-нибудь на ужин. Не готовить – упаси бог на этой кухне готовить! – а хоть чаю выпить. Чайник у бабки в комнате стоит, не то сопрут.

Итак, я свернула с проспекта в переулок, а там в проходе между домами располагались в ряд продуктовые магазины. В первом магазине было многолюдно – рабочий день кончился, я прошла дальше почти до конца прохода и на углу увидела небольшой магазинчик, в витрине которого были выставлены старые куклы в платьях из выцветших от времени кружев и оловянные солдатики в облезлых мундирах. Над дверью красовалась вывеска, на которой нарочито блеклыми, словно состарившимися красками было написано:

Vita Nova.

Вместо того чтобы пройти мимо или вернуться назад, чтобы купить ветчины и сыра, я остановилась у витрины.

А ведь я когда-то была в этом магазине, не могла только вспомнить, когда и с кем…

Чтобы освежить память, я толкнула дверь и вошла внутрь.

Над дверью глухо звякнул колокольчик.

Я очень быстро привыкла к царящей в магазине полутьме и огляделась.

Прямо напротив входа на низенькой фанерованной тумбе стоял старинный граммофон с огромной жестяной трубой, расписанной выцветшими розами, рядом с ним лежала стопка старых пластинок в потертых бумажных конвертах. На одной из этих пластинок я увидела знаменитую картинку – вислоухая собака сидела перед таким же граммофоном и самозабвенно слушала доносящийся из трубы голос своего хозяина.

На полу рядом с тумбой стоял цветочный горшок, сделанный из старой пожарной каски, чуть дальше – вешалка для шляп и шапок, сделанная из лосиных рогов…

Теперь я вспомнила, что совсем недавно видела все это старье, когда гипнотизер погрузил меня в транс, чтобы оживить мою память. Ну да, им нужно было, чтобы вспомнила номер машины.

Да, но ведь я тогда, под гипнозом, не выдумала этот магазин, а именно вспомнила его, значит, я когда-то была в нем раньше…

Тут из полутьмы за прилавком появился продавец – низенький дядечка средних лет, с круглой блестящей лысиной, обрамленной венчиком темных волос, в круглых, сползающих на кончик носа очках и с круглым животиком, обтянутым зеленой жилеткой.

– Чем могу вам помочь? – спросил он, сцепив маленькие, почти детские ручки на животе и глядя на меня поверх очков.

У меня было к нему много вопросов, но я не решалась их задать, и поэтому спросила первое, что пришло на ум:

– Почему ваш магазин так называется? Почему Vita Nova?

– Вы видите – мы торгуем старыми вещами, вещами, которые уже прожили свою жизнь, а может быть, и не одну. Вещами, которые лишились хозяев. И мы надеемся, что кто-то купит их и подарит им новую жизнь, Vita Nova по-латыни.

Он снял очки, протер их кусочком замши и добавил:

– Судя по тому, что вы к нам вернулись, какая-то из наших вещей вас заинтересовала…

– Вернулась? – переспросила я, но тут же забыла, о чем хотела спросить продавца.

Я увидела за тумбой с граммофоном полку, на которой были выстроены, как солдаты на плацу, многочисленные подсвечники и канделябры: медные и бронзовые, фарфоровые и оловянные, на одну свечу и на несколько, простые, позолоченные и покрытые искусной, тонкой резьбой.

Внезапно я вспомнила то, что хотела бы забыть.

Вспомнила квартиру, точнее, жалкую квартирку Инкиной родственницы, квартирку, в которой я рассчитывала перекантоваться несколько дней, но из которой мне пришлось удирать сломя голову, потому что я нашла там труп.

И еще я нашла в этой квартире подсвечник, старинный бронзовый подсвечник или канделябр на две свечи. Подсвечник, на котором были следы крови.

Я вспомнила, как отмывала эту кровь, как с остервенением терла этот подсвечник – и еще вспомнила, что тогда же этот подсвечник показался мне знакомым.

И теперь я поняла, что действительно видела его раньше. Причем не где-нибудь, а именно в этом магазине. Я вспомнила, как держала его в руках…

– Вы правы, – проговорила я, повернувшись к продавцу. – Я вернулась, потому что кое-что захотела купить. Я видела у вас подсвечник, бронзовый подсвечник с гнутыми лапками.

– Вы видите, у нас очень большой выбор подсвечников и канделябров. Выбирайте, какой вам больше нравится. Есть бронзовые, есть медные, оловянные…

– Но я хотела купить именно тот. Он мне прошлый раз очень понравился.

– Ну, здесь я вам ничем не могу помочь. Тот подсвечник, о котором вы говорите, уже купили.

– Кто купил? – вскинулась я.

– Ну, вы слишком многого от меня хотите! – Он развел руками. – Я не записываю каждую покупку, и уж тем более каждого покупателя. Это слишком усложнило бы мою документацию, а она и без того очень сложная. А вы посмотрите – может, вам понравится какой-то другой подсвечник… вот этот, например, на мой взгляд, он гораздо интереснее! – И продавец показал мне изящный фарфоровый канделябр, украшенный цветочной гирляндой. – Это Германия, девятнадцатый век. Не Мейсен, конечно, сделан на малоизвестной саксонской фабрике, поэтому стоит недорого.

– Да нет, спасибо, другой подсвечник я не хочу. Раз уж того нет, то никакого не нужно.

– Ну, может быть, не подсвечник, а что-нибудь совсем другое… знаете, как говорят: где найдешь, где потеряешь… может быть, вы найдете здесь какое-то украшение или еще что-то, что изменит всю вашу жизнь.

С этими словами он чуть ли не силой подвел меня к большому деревянному ящику, до самых краев наполненному какими-то безделушками.

Я уже не рада была, что зашла в этот магазин. Услужливость продавца переходила всякие пределы. Он явно относился к той категории мужчин, которым легче отдаться, чем объяснить, что не хочешь, и, чтобы не спорить с ним, я принялась перебирать безделушки.

В ящике вперемешку валялись разноцветные камешки и отдельные бусины, дешевые колечки и цепочки, глиняные фигурки и свистульки, стеклянные зверюшки, безделушки из дерева и металла, маленькие раскрашенные статуэтки, заколки и брошки с яркими поддельными самоцветами.

Перебирая эту ерунду, я снова вспомнила гипнотический сеанс. Тогда, в состоянии транса, я тоже видела, как роюсь в этом ящике, перебираю это старое барахло. Значит, все это уже было?…

Вдруг я уколола палец.

Вздрогнув, отдернула руку, потом посмотрела, обо что укололась.

Среди прочей ерунды я увидела головной гребень, украшенный цветными камушками или ограненными стеклышками – красным, синим и зеленым. Сам гребешок был, наверное, костяной – тускло-желтый, немного потертый.

Не знаю почему, я потянулась за ним, взяла его в руку – и вдруг почувствовала, как по моим пальцам пробежала странная дрожь, словно слабый электрический ток.

И с удивлением услышала свой собственный голос, который проговорил:

– Да, пожалуй, я куплю вот это.

«Зачем мне этот гребень? – подумала я секундой позднее. – Я никогда не пользовалась такими гребнями, да сейчас их уже никто не носит! Каменный век, отстой! Да у меня и денег лишних нет, на еду скоро не хватит, куда уж тут покупать антиквариат! Квартиру же снимать надо!»

Я хотела положить гребень обратно в ящик, но собственная рука отказывалась мне повиноваться, я не могла заставить ее выполнить простейшее действие…

А продавец уже радостно щебетал:

– Прекрасный выбор! Я вижу, что это ваша вещь, что она все эти годы ждала здесь именно вас! Именно вы должны подарить ей новую жизнь! Vita Nova!

Я хотела возразить ему, хотела сказать, что гребень мне не нужен, что у меня мало денег, но на этот раз у меня перехватило горло, и я не могла проговорить ни слова.

А продавец назвал цену – настолько смехотворную, что даже у меня вполне хватило бы денег на эту покупку.

Я еще повертела гребень в руках и тут увидела выгравированные на его внутренней стороне буквы.

Две латинские буквы – M и H. Первые буквы моего имени и фамилии – Мария Хорькова.

Это решило дело.

– Я куплю этот гребень…

– Прекрасно! – не унимался продавец, увиваясь вокруг меня. – Примерьте его, вы увидите, как он вам идет! – И он уже держал в руках овальное зеркало в блестящей серебристой рамке, уже подносил это зеркало, чтобы я могла в него посмотреться.

Я хотела возмутиться, хотела сказать, что даже если куплю этот гребень, то вовсе не собираюсь его носить, что никто давно уже не носит головные гребни, их носили, может быть, наши прабабки, да к тому же он лежал здесь черт знает сколько лет, кто только его не трогал, и вставлять его в волосы – это вопиющая антисанитария… но голос опять меня не слушался, а рука уже поднесла чертов гребень к голове и воткнула его в волосы…

– Это то, что вам нужно! – разливался продавец. – Это ваше, исключительно ваше! Только посмотрите, как он вам идет! – И он поднес зеркало к моему лицу.

Я взглянула на свое отражение… и не узнала себя.

Куда делось привычное, унылое выражение лица, тусклая кожа, соскучившаяся по солнцу и свежему воздуху, тоскливый взгляд, потухшие глаза? Нет, не подумайте, что я такая уж уродина, все у меня с внешностью нормально, просто слишком много всего навалилось за последние сутки. Подумать только, еще вчера в это время я спокойно ехала с работы домой и не подозревала о том, что случится. Нет, конечно, настроение не было безоблачным, потому что Игореша в последнее время вел себя отвратительно, но все же по сравнению с тем, что произошло потом… одна находка трупа чего стоит… На внешности такое плохо сказывается.

Теперь же глаза мои блестели, как два влажных сапфира, кожа приобрела смуглый оттенок драгоценного дерева, волосы завились, легли живыми естественными волнами, как после хорошего парикмахера, а самое главное – мое лицо стало живым и загадочным, как будто жизнь моя состояла из череды ярких, увлекательных приключений, и впереди их было еще больше…

Я с трудом оторвала взгляд от зеркала, огляделась по сторонам и поняла, что не только я сама изменилась.

Изменилось все вокруг меня.