Текст книги "Стикс"

– Какая Лариска? – спросил машинально.

– Какая-какая! Тебе, оказывается, видней, какая! Ладно, без намеков. Похоже, Славик всплыл в нашем городке недавно. И уже нехилый особнячок себе отгрохал в Нахаловке. Или купил. Я его не знаю. Залетный. Предприниматель Бушуев, ишь ты! Ладно, выясним, что это за Бушуев и кто его «крыша»… А Лариска в нашем городишке родилась. Лора! Ха! Короче, фамилию ее я не помню, знаю только, что она училась вместе с моей женой. В параллельном классе. Следовательно, ей двадцать четыре года. Видная девица. Поступала в актрисы после десятого и, разумеется, не прошла. Потом выиграла местный конкурс красоты. Ну, я тебе доложу, было шоу! Цирк бесплатный!

– А ты ходил?

– Спрашиваешь! Вместе ж были!

– Не помню.

– Эх ты! Но тогда ты на эту Лору не запал. Там, кстати, было на что посмотреть. Короче, она выиграла местный конкурс, потом поехала на региональный. В Сочи, что ли. Там ее и притормозили. А дальше что? На Россию не попала, отборочный тур не прошла. Подалась в манекенщицы, пристроилась в заштатный Дом моделей. И там, видать, подцепила этого Славика. Оно конечно: большие деньги лучше большого дерьма. Это я про ихнюю модельную жизнь.

– Откуда ты про нее знаешь?

Спросил напряженно, потому что вдруг вспомнил: вот он имел дело с моделями, это точно. Во рту появлялась оскомина от слов «подиум», «показ мод», «жуткая диета»… Именно с модельным бизнесом он связал заученный монолог, выданный под горячую руку Лесе. Потому что ему это все осточертело. Сплетни, слезы, нытье, зависть, интриги, бесконечные жалобы на тяжелую работу, а в ответ на предложение бросить ее еще большие слезы: «Как ты можешь! Ведь это моя жизнь!» Так продолжалось не один год. Неужели Лора? И обидные слова предназначены ей?

– Руслан, ты не можешь узнать ее фамилию? – попросил он. – Хотя что я говорю! Она же ее, наверное, поменяла, когда вышла замуж. Бушуева, да? Лариса Бушуева. Господи, какой я тупой!

– У нее мобильник есть, – мрачно сказал Руслан. – Хочешь, узнаю номер?

– Как?

– У тебя точно провалы в памяти. Ты ж следователь! При покупке телефона все паспортные данные записываются.

– Да-да. Только ты сам узнай. Сможешь?

– Бу сделано. Слушай, я вот о чем: а не может Бушуев заниматься паленкой?

– Почему он?

– Славик базарил насчет добавки. Что, мол, тебе в прошлый раз показалось мало. Значит, вы с ним уже раз сцепились. И наверняка это из ее окна ты ночью вылезал, Ваня. Вдруг у него в подвале и есть подпольный цех?

– А наркотик? Славик и сложный препарат, состав которого невозможно с точностью определить?

– А что? Очень может быть! – оживился Руслан. – Нашел умных людей, устроил в доме химическую лабораторию.

– Ты соображаешь, какие это должны быть люди? Открытие на Нобелевскую премию тянет. Только использовали его не по назначению. Криминалу досталось. Я одного не понимаю. Неужели так трудно найти подпольный завод по производству паленой водки? Ведь привозят же сюда акцизные марки, деньги.

– Вот здесь ты в самую точку попал. Да. Привозят. Но сюда ли? Помнишь, что тебе в психушке говорили? А ведь я туда наведывался. Еще до того, как это случилось с тобой.

– И что ты узнал?

– Твой случай – не единичный. Я так думаю, они курьеров убирают. Тех, что перевозили деньги и акцизные марки. Поработает человек несколько месяцев курьером – и его опаивают тем же зельем, что и тебя.

– Зачем?

– Зачем, зачем! Чтоб память отшибло! Чтоб не сказал, от кого везет, кому везет. Что они помнят? Один железнодорожный вокзал, другой машину, третий чемодан, набитый разноцветными бумажками. Не деньгами.

– Акцизные марки?

– Именно. За всем этим делом явно стоит большой человек – Хозяин. И делиться он, судя по всему, ни с кем не хочет. Даже с местной крутизной. Потому все так тайно. А между прочим, объявляется теперь и пиво, разбавленное шампунем, и вина поддельные, и ликеры. Спирт с сиропом мешают. Соображаешь?

– И все это делают здесь?

– Вряд ли. Должно быть, по всей области. Это, Ваня, размах! Но нас с тобой сейчас интересует конкретно наш маленький городок и наш маленький заводик. Ну вспомнил что-нибудь?

– Не знаю. Я стараюсь.

– А может, Славик за всем этим и стоит? Надо бы проверить. Недаром же ты возле его бабы неделю крутился. Помню я твои методы. Или у вас была любовь?

– Я не помню эту Лору, – тоскливо повторил он. – Ну не помню. Что хочешь со мной делай. Подиум помню, нытье это бесконечное помню, тряпки красивые, запах духов. А лица не помню. То есть иногда мне кажется, что это Леся.

– Леся? – удивился Свистунов. – Но она никогда не работала моделью. Нет, брат, это ты загнул. Я бы тебе посоветовал позвонить платиновой блондинке, Лариске, – осторожно сказал Руслан.

– Да-да. Обязательно. Я это сделаю.

Оба замолчали. Свистунов полез в карман за сигаретами, задержался, прикуривая. Иван же невольно отвернулся, чтобы не смешивать запах сигарет с ароматом обильно цветущего кустарника. А он, оказывается, романтик! Чего только о себе не узнаешь! Жить-то, оказывается, хорошо! Жить надо! Улыбнулся невольно, вспомнив женщину с белыми волосами в окне второго этажа. Кто ее знает? Может, она умница необыкновенная, может, чуткая, добрая, милая. Может, он был влюблен до одури, глупо влюблен, романтично, когда по ночам лазил к ней в окно?

– Почему ты улыбаешься? – спросил Свистунов.

– Не знаю. Люблю.

– Кого?

– Жизнь. Жизнь люблю. Столько красоты вокруг! Люди, цветы, небо, солнце. Такое ощущение, что я проснулся. Весна.

– Лето, Ваня. Уже лето. Ты что в выходные-то делать будешь?

– Завтра? К детям поеду. С Зоей. С женой.

Свистунов кашлянул, словно поперхнулся. Затянулся сигаретой, вздохнул, сказал тихо, задумчиво:

– Знаешь, что я думаю? Совсем другие люди с того света возвращаются. Ты вот, говорят, бегать по утрам начал. Не перебивай, не надо. Я знаю, что начал. А отчего? Жить захотелось? Что ж раньше не жилось? Вечно тебя дергало, швыряло в разные стороны. Говорил, что правду ищешь. Но правда твоя была какая-то странная. Для других одна, для себя другая. Тебе можно все, другим ничего нельзя. Я к тому, что такой ты мне нравишься больше. Хоть и на Славика-буржуя, назвавшего тебя козлом, с кулаками не полез. В тебе что-то человеческое появилось. Факт. И ты меня держишь этим просто-таки за глотку. – Руслан положил обе руки на шею, сжал, показал: – Во. Понял, как держишь?

– Я? Держу?

– Но если, Ваня, ты прикидываешься, если с памятью твоей все в порядке, то мстя моя будет ужасна, – Свистунов неестественно рассмеялся, подмигнул. – Понял?

– А с чего ты взял, что я тебя боюсь? – спокойно спросил он. – С того, что на Славика с кулаками не полез? Так это не от слабости, а от силы. Я не только сильнее, я еще и умнее. Если это Славик мне амнезию организовал, будь спокоен: он получит свое. Покойник он, если это сделал. Но я не верю, что все было из-за женщины. Не хочу верить. Я дело в своей жизни делал? Понял ты? Дело.

– Ну-ну, – покачал головой Свистунов. – Что я могу сказать? Молодец, Иван Мукаев. Молодец.

День шестой, утро

Он потянулся сладко, посмотрел на часы: половина восьмого. А можно еще лежать и лежать, суббота ведь: выходной. Но нет, надо бы встать, пробежаться. Будни, выходные – все едино. День шестой, и точка. Покосился на Зою, улыбнулся невольно, вспомнив вчерашний вечер: что это с ней? Медовый месяц после стольких лет брака! Словно изголодалась. Бедная женщина, до чего он ее довел! И он ли? Нет, это был другой человек. Который и в самом деле умер, потому что тот, кто живет теперь с Зоей, понял: нельзя пренебрегать любовью. Когда все в жизни рушится, она единственное, за что можно хоть как-то зацепиться. Любовь и семья. Жена и дети не требуют, чтобы он все вспомнил, принимают его таким, какой он есть. И даже этому рады. Потому и он так тянется к ним.

– Ты куда? – Зоя подняла голову с подушки. Он уже в который раз удивился ее способности мгновенно просыпаться, стоит только ему встать с постели.

– Полежи еще. Выходной. А я пробегусь.

Зоя послушалась и осталась лежать, но он знал, что, когда вернется, на столе будет завтрак, и чистое полотенце она накинет ему на плечи, с улыбкой заглянув в ванную комнату. И скажет:

– Какой же ты красивый, Ванечка! Почему ты такой красивый?

Почему? Да потому что она его любит! Его же это не волновало. Какой он? Как воспринимают его окружающие? Ни раньше, ни тем более сейчас. Напротив, он чувствовал, с этим связано что-то злое, неприятное. Женщины никогда не были важной частью его жизни, он это помнил. Радовался, наверное, что не надо прилагать усилия, добиваться их любви, не надо тратить на это драгоценное время. Это для удобства – его привлекательная внешность. Потому что – он помнит – его занимало только Дело. Его Дело. Случалось, пользовался своим успехом у дам. Опять же во имя Дела. Он не помнил деталей, а скорее не хотел вспоминать. Эти воспоминания были бы неприятными, он радовался, что избавился от них.

Главное, что Зоя будет с ним. Всегда будет. Она ему нужна. Она не задает неприятных вопросов. А до остальных ему сейчас нет дела. Он занят. В это утро он должен добежать до парка, сделать несколько кругов, потом серию гимнастических упражнений и вернуться обратно к дому. Опять же, не для красоты, для дела. И плевать, что женщины смотрят, переглядываются и сплетничают. Может, думают, что он позирует: красиво бежит, высоко поднимая колени. Но он-то точно знает: для себя это, не для них. Хотя спину все равно выпрямил, бежать стал ровнее, дыхание, со свистом рвущееся из груди, постарался сдерживать. Ничего не поделаешь: природа. Основной инстинкт. Смотрят же! Краем уха уловил:

– Смотрите, смотрите: Мукаев!

– Хорошенький какой! А мускулы! Прямо Шварценеггер! Который Арнольд.

– Куда ему, Арнольду! Наш-то Ваня был силен по женской части. До того, как память потерял.

– А остальное?

– При нем, видишь?..

– Мукаев, гляньте!

– А-а, тот, которому память отшибло?

– Значит, девоньки, свободный. Раз жену не помнит.

– Он, говорят, теперь не пьет, не курит.

– И женщинами не интересуется?

– Ха-ха!

– А на вид так все в порядке.

– А на ощупь?

– Подойди да проверь.

– А ну как он не захочет?

– Это он-то не захочет? Раньше с ним такого не случалось.

– Так он же память потерял!

– Забыл, что ли, как аппарат работает? Вспомнит небось.

– Ха-ха!

Краска бросилась в лицо. Это опять оттуда, из прежней жизни. Они глазеют, не стесняясь, и говорят громко, чтобы он слышал. Ну нахалки! И откуда их столько взялось в такую рань? Суббота же! На рынок идут. Вот попал! Ну и попал! Не надо было бежать мимо рынка. Еще трое. Посторонились нехотя. Разглядывают, не стесняясь.

– Здравствуйте! – поздоровался на всякий случай. Знает он их?

– Доброе утро.

Переглянулись, разулыбались. В парк, скорее в парк! А вслед чей-то томный вздох:

– Повезло Зое…

Ему не повезло. Кто его таким родил? Как кто? Мама! Да и отец постарался. Он подумал о матери. Нехорошо получилось в больнице. Кажется, она обиделась. Да и он хорош: не признал. Почему она кажется такой чужой? Почему, когда плохо, его тянет не к ней, а к Зое? Выходит, его мать – злая? Или же не любила его никогда, он этого не помнит, но чувствует. Надо бы сходить, проведать ее. Как она там с новым мужем? Может, потому ей и неприятно видеть сына, что он напоминает о прошлом? О том, как он появился на свет. О трагедии, случившейся с семнадцатилетней девочкой. Но все равно: надо бы сходить. Спросить у Зои, где мать живет, и сходить.

Он вытер лицо, сняв с себя потную футболку. Оглянулся: не видит ли кто? Какой он, к черту, Шварценеггер! Мускулатура вялая, ноги дрожат. Еще работать и работать! Не для них, для себя. Ему надо закончить Дело. А для этого нужны силы.

Полдень и дальше

…Когда уселся завтракать, Зоя, уже одетая, стала торопливо красить губы, засобиралась.

– Ты куда?

– В гараж, за машиной.

– По-моему, я должен пойти.

– Ты кушай, Ванечка. Я сама. Я сейчас.

Когда он через час вышел с сумками из дома, Зоя послушно уступила место за рулем. Он сел в «Жигули», неуверенно тронул рычаг переключения скоростей:

– Разве это так? Странно! Черт, похоже, я все забыл! Я не могу водить эту машину! Мне это незнакомо!

– Знаешь, давай-ка я, – сказала Зоя. – Ты еще не совсем здоров.

– Хорошо, – кивнул он и пересел. Машину повела Зоя. В конце концов, дороги-то все равно он не помнит. Где она, их дача? Как называется деревня, в которой она находится?

Ехали они с полчаса. Сначала по шоссе, потом по проселочной дороге. Машину потряхивало на ухабах. Хорошо, что дождей в этом году было мало, а конец мая и начало июня выдались необычайно жаркими. В дождливую погоду колеса, должно быть, вязнут в грязи. Он вроде бы узнавал места. Деревенька, куда они приехали, была небольшой. Дома старые, бревенчатые, современные постройки и щитовые дачные домики по пальцам пересчитать. Взгляд все время натыкался на потемневшие от времени и дождей бревна, облупившиеся наличники, позеленевшие крыши.

Возле одного из таких домов машина и остановилась. Он замер от восторга: какая там дача! Настоящий деревенский дом! Родина. Он всегда помнил, что это его родина. Надо бы у матери спросить. Может быть, первое время после его рождения они жили в деревенском доме?

На крыльцо под козырьком, покрытым замшелым от времени шифером, вышла женщина лет шестидесяти (он догадался, что теща), обрадовалась, охнула, захлопотала:

– В дом проходите, в дом! Радость-то какая! Давно ж не виделись! Толя! Гости к нам! Толя!

Вышел и Зоин отец, буркнул что-то неразборчивое, нехотя подал руку. Он почувствовал, что родители жены не очень-то его жалуют. Из сада выбежали Головешки, еще больше посмуглевшие на солнце, увидев его, замедлили шаг, подошли степенно. Он нагнулся, поправил сбившиеся банты: один розовый, другой голубой. Точно помнил, что с розовым – Маша, та, что соображает в математике. А с голубым, значит, Даша – гуманитарий. Какие разные у него девочки! Хотя и близняшки.

– Как дела? – улыбнулся. – Купаться пойдем?

Они оживились, переглянулись. Понимали друг друга не то что с полуслова – с полувзгляда. Он достал гостинцы из сумок, принялся раздавать. Они, как всегда, не ссорились и, несмотря на то что шоколадок и прочих сладостей было по две штуки, причем одинаковые, все равно разворачивали каждую конфету и делили пополам. У него сердце отчего-то заныло. Как будто в детстве он был обделен. Чем? Кем?

Теща пригласила к столу, выставила запотевшую бутылку водки. Он вспомнил, что зовут ее Анна Максимовна. Зоя говорила: Анна Максимовна и Анатолий Львович. Тесть разлил по рюмкам прозрачную жидкость:

– Ну, со свиданьицем!

Зоя выпила, но поперхнулась, закашлялась, он сделал глоток и поставил рюмку на стол. Поймал удивленный взгляд тещи. Пусть. Не хочется. Не нравится ему пить водку, и все тут. Да еще в такую жару. Обед был простой: жареная картошка, салат из огурцов-помидоров, селедочка, посыпанная зеленым лучком. Ел он с аппетитом и все время оглядывался. С детства знакомый деревенский дом, такой родной: высокий некрашеный потолок, русская печь, беленная известкой, чугунная заслонка, шесток, пол из толстенных досок…

– Жарко сегодня, Анна Максимовна, – улыбнулся он. – Печь-то давно не топите, должно быть?

– Какое там! – махнула рукой теща. – Жара ж!

– Да, жарковато, – подтвердил тесть и, кашлянув, спросил: – Как со здоровьем, Иван… кхе-кхе…?

– Поправляюсь, – коротко сказал он.

– Оно конечно. Поберечься надо. Мать, а мне рюмочку еще можно?

– Да ну тебя! – махнула на него кухонным полотенцем теща. – Рюмочку! С рюмочки все у тебя и начинается! Иди вон лучше в огород, шланг налаживай. Поливать вечером будем.

– А чего его налаживать? Шланг как шланг, – подмигнул тесть. – Бери да поливай. Мотор, однако, барахлит. Смазать бы надо.

– Я тебе сейчас смажу! Полотенцем по спине. Зять не пьет, и ты помолчи.

– Может, я чем помогу? – поинтересовался Иван из вежливости. В моторах он ничего не понимает, это точно.

– Да я ж пошутил. Работает мотор. Идите лучше на речку. Девчонки заждались.

– Да-да. Пойдем, Зоя?

Она вышла из дома первой, он задержался в сенях и услышал, как теща сказала:

– Зятька-то, Толя, как подменили. Стал человеком. Ишь: Анна Максимовна! Уважительно. А то все мать да мать. А то и матом пульнет. Когда пьяный, и вовсе не подходи. Может, и наладится у них…

Он и сам вдруг поверил, что все наладится. И отчего-то записал себе в календарь и этот день – шестой. Хотя ничего существенного он сегодня не сделал. Для Дела. Приехал с женой к детям, привез продукты, гостинцы, пошел с ними на речку купаться, до шести часов жарился под солнцем, все больше смуглея, учил девчонок плавать. Маша и Даша, визжа, висели у него на шее, барахтали ногами в воде. Он смеялся, брызгался, как мальчишка, в шутку затаскивал их поглубже, где им было с головой, зорко следя, чтобы девчонки не захлебнулись. Придерживал Головешек в воде за талию, за тонкие плечи, и руки были удивительно сильными, словно из железа. Потом на берегу выжимал их черные, насквозь промокшие косички и объяснял, как правильно брать дыхание. Зоя молча, не шевелясь, сидела на берегу в темных очках. Когда девчонки убежали играть с другими детьми, он снял с нее очки и увидел, что она плачет.

– Что случилось? Я делаю что-то не так? Зоя?

– Где ж ты был все эти годы? – тихо спросила она. И с тоской: – Ваня, где?

– Где был? Как где? С тобой.

Она отрицательно покачала головой. Солнце светило ярко, и он смотрел очень долго. Пытался понять: что происходит? Сказал с удивлением:

– Зоя, у тебя разные глаза! Один карий, а другой голубой! Надо же!

– Ой! Некрасиво, да? – Она схватилась за темные очки.

– Нет, что ты! Оригинально! Никогда раньше такого не видел! Не надо, не надевай… А почему ты не купаешься? И не раздеваешься? У тебя купальника нет?

– Стесняюсь. Не девочка уже. Рожала, кормила. Не то что ты – орел! Вон как девицы на тебя глазеют, – грустно пошутила она. – И плаваю, как лягушка.

– Да? А у меня, кажется, великолепный кроль! Смотри!

Он разбежался, бултыхнулся с берега в воду, почувствовал, как она оглушила, ударив по барабанным перепонкам, рванулся, вынырнул метрах в четырех от берега, поплыл размашисто, широко, быстро. Красиво поплыл.

– Папа плывет, папа! – восторженно закричали с берега Головешки. – Ух ты! Смотрите, это наш папа!

Он чувствовал, что постепенно набирает форму. Ребятня на берегу визжала от восторга. В самом деле, кроль у него роскошный. Стоило столько тренироваться! Пусть девчонки гордятся отцом. Хорошо!

Когда вылез на берег, Зоя грустно улыбалась. Заметила:

– А плавать ты стал совсем по-другому.

– А раньше как плавал? – поинтересовался он.

– Неплохо, но не так красиво. И, кажется, не так быстро. Да я и видела-то всего пару раз, – стала оправдываться она. – Может, и так плавал. Ты на речку со мной не ходил, стеснялся, все говорил, что фигура у меня некрасивая.

– Бред какой! Из-за этого с женой на речку не ходить? Извини, я имею в виду не твою фигуру.

– Я некрасивая, – вдруг всхлипнула она. – Не пара тебе.

– Зоя, перестань! Ну хватит же! Зоя! Дети смотрят. Ну все, все…

И он, нагнувшись, поцеловал ее по очереди в оба глаза: один раз в карий, другой в голубой. Почувствовал вдруг в душе совсем другое. Уже не «жалко, что ли?». Еще не любовь, но смутное волнение. Томление? Предчувствие любви. «Где ж я был все эти годы? – подумал он. – Где? С кем? Ведь как хорошо, спокойно. Все ясно и просто. В душе покой, состояние равновесия. Как будто прежде душа раскачивалась, разделенная, на двух чашах, «хорошо» и «плохо», а теперь вдруг нашла точку опоры и замерла. Два ручейка слились в один. Я, Иван Мукаев, есть единое целое. Надолго ли?» Пузырь внутри сжался или, может, исчез вовсе? Нельзя его оттуда выпускать, никак нельзя.

– А твои родители не будут волноваться? – спросил он Зою. – Мы уже давно на реке. Может, им позвонить?

И она опять не смогла сдержать удивления, ее глаза словно спрашивали: «Кто ты теперь? Кто?» А ведь он говорил очень простые, естественные слова. Отчего же раньше никогда их не говорил?

День седьмой, ночь

Все счастливые дни похожи один на другой, тут уж ничего не поделаешь. Это горе разное, и причины его каждый раз разные. То денег нет, то здоровья, то любовь ответа не нашла, а то и просто тоска забирает оттого, что горя впереди больше, чем счастья. Старость – это не только болезни, но и потери. Одиночество, длинные, ничем не заполненные дни. Оттого и тоска. А что такое счастье? Это когда все есть, а всего не может быть ни больше, ни меньше. Каждый раз одинаково.

Этот день, воскресенье, он тоже занес в актив за номером семь, обдумав все его события ночью, в постели. События мелкие и на первый взгляд незначительные: звонкий смех Головешек, тихую улыбку Зои, тайные, поощряющие взгляды тещи, молчаливое одобрение тестя. Это была его Семья, люди, которые приняли его в свой круг, посадили за свой стол, люди, которым он обязан редкими минутами покоя и ничем не объяснимого счастья. Они на время избавили его от одиночества и страха. Похоже, он боялся воспоминаний.

Он чувствовал, что вечер седьмого дня – закат его душевного равновесия. Завтра будет день восьмой, тяжелый, и не потому что понедельник, а потому что придется решать важную для себя проблему: сажать Игната Хайкина или не сажать. Теоретически Хайкин мог убить. И ту женщину, что нашли восемнадцать лет назад в Горетовке, и кума как свидетеля, и своего соседа. И мог не помнить, как убил всех остальных. Психиатрическая экспертиза, которую до сих пор почему-то не провели, наверняка определит отклонения от нормы. Хайкин человек больной.

«Убивец», – вспомнил он хриплый шепот Игната и его руку, тянущуюся к дыроколу. В этот момент вошел Руслан. И Хайкин сразу сжался, руку отдернул. Этот эпизод не давал ему покоя.

Впервые в душе прозвенел звоночек. Хайкин боится Руслана. Его, следователя Мукаева, слишком уж долго не было. Пропал на неделю, потом месяц валялся в больнице. И с подследственным работал капитан Свистунов. «Ну да ты, Игнат, все уже знаешь», – вот как поработал.

– Ваня, ты почему не спишь?

Они лежали в постели, Зою разморило. Она была счастлива и не скрывала этого. Глаза у нее слипались, но заснуть раньше, чем он, Зоя все равно не могла.

– Думаю, – ответил он не очень охотно.

– О чем?

– Есть одна женщина…

– Женщина? – Зоя приподнялась на локте, посмотрела в упор. – Какая женщина?

– Ее зовут Лора. Лариса. Я никогда тебе о ней не говорил?

– Лора? Может быть, Леся?

– Значит, о Лесе ты знала.

– Весь город знал.

– А о Лоре? О той, что живет в Нахаловке, в частном особняке?

– Вот, значит, какие они были, твои ночные засады, – грустно сказала Зоя. – А я думала, ты, когда домой не являлся, у Леси ночевал. А была, оказывается, еще и Лора.

– Все прошло, – твердо сказал он. И повторил: – Прошло. А начал я этот разговор, потому что мне надо встретиться с Лорой. По делу. И я хочу, чтобы ты узнала это от меня еще до того, как встреча состоится. Я понял уже, что такое маленький провинциальный городок. Скорость сплетни здесь равна скорости света. Я еще до дома не дошел, а все знают, и ты в том числе, что, как и с кем.

– Раньше ты тоже говорил, что это твоя работа: встречаться с разными людьми, – обиженно сказала Зоя. – Но почему-то люди эти были преимущественно женщинами. И встречался ты с ними отчего-то по вечерам. А то и ночами. Сидел в засадах, – грустно пошутила она.

– Я хочу поменять работу, – сказал он. – Но мне надо закончить два важных дела. Вэри Вэл просил. А потом все будет по-другому.

– И чем же ты собираешься заняться? – удивилась Зоя. – Тебе всегда нравилась твоя работа. Ваня, ты же по праву считался лучшим следователем района!

– Я этого не помню. А главное, не хочу вспоминать. Чем займусь? Не знаю пока. Может быть, уеду в деревню. С тобой.

– И что мы там будем делать?

– Не знаю. Но мне кажется, я должен начать оттуда. Это моя отправная точка. Я должен вспомнить свою жизнь. С настоящего первого дня, а не с того, который записали в мою биографию. Заметь: насильно записали. И еще я должен…

– Что?

Он не хотел пугать Зою. Про то, что надо кого-то убить, ей лучше не знать. Может быть, и обойдется. Спишут на самооборону, в крайнем случае, выгонят с работы. Но ему другого и не нужно. Обойдется.

– Спи. Спокойной ночи.

– Ваня?

– Да?

– А ведь ты другой. В тебе же ничего не осталось от того человека, которого я знала столько лет! Я думала – это пройдет. Но ты по-другому ходишь, по-другому смотришь, по-другому говоришь. Не может человек до такой степени измениться.

– Тебе это не нравится? Что я другой?

– Мне? Мне не нравится?! – возмутилась Зоя. – Ваня, да что ты такое говоришь! Я просто боюсь. Если ты все вспомнишь, оно вернется?

– Что вернется?

– Все то. Плохое.

– Если честно, я никак не могу представить себя бабником, пьяницей и хамом. И сомневаюсь, что когда-то писал «жи» «ши» через «ы».

– Писал, писал, – рассмеялась Зоя. – И долго писал. Именно через «ы». Если бы я с тобой не занималась, вряд ли ты сдал бы вступительные экзамены на юрфак. Мы же учились в одном классе! Помнишь? Русский ты всегда списывал у меня, а математику у Руслана.

– А у меня тогда кто списывал? – вдруг по-детски обиделся он.

– У тебя просили защиты. Ты был отчаянным, ни с кем не боялся сцепиться. Ты боксом занимался. Неужели не помнишь?

– Боксом? Нет. Этого не помню. И чтобы дрался. И все-таки у меня должен был быть в школе любимый предмет. Каким-то образом я же поступил на юридический факультет?

– Милый, наверное, все вступительные экзамены у тебя принимали женщины, – улыбнулась Зоя. – А этот предмет ты всегда знал на «отлично». И даже с плюсом. А если серьезно… У тебя было целевое направление. Хватило троек. Спокойной ночи. Да… Если ты пойдешь к Лоре, по крайней мере вспомни все, что ты мне раньше врал, если останешься у нее ночевать. У тебя неплохо получалось.