Текст книги "Ледяной человек Отци. Повесть"

Тем не менее, я готова заплатить по тому счету, который мне будет предъявлен, для того, чтобы сохранить то, что нам подарила судьба. И не просто сохранить, а вновь и вновь переживать те моменты, которые ты как-то очень здорово назвал «озарениями счастья».

Свой выбор я уже сделала. А ты – нет. В этом вся разница. И я это знаю уже давно, отсюда то, что ты называешь «гранью безумия» в моем поведении. Ты вчера сказал, что я чего-то недопонимаю в твоем поведении, хотя и берусь за тебя делать выводы. Это неправда. Я прекрасно чувствую все твои настроения. И ты мог в этом не раз убедиться. Я не просто чувствую, я знаю, что ты не хочешь, не готов, не можешь, не созрел, не выстрадал… – все что угодно, но «не». Недавно я подумала, что, возможно, у тебя не достает сил принять такое решение. Тогда это трагично. Ведь в моей жизни уже есть один слабый мужчина, и мне вовсе не нужен второй такой же.

У меня не тот характер, не та нервная система, не тот возраст, и не тот прошлый опыт, чтобы позволять этой истории затянуться. Я не хочу, чтобы наши отношения разрушили меня, как личность, или просто отравили оставшиеся годы жизни».

22 мая

Сегодня вечером тяжелый, даже мучительный разговор. Пообещал поговорить с женой. А сам, чем больше об этом думаю, тем меньше представляю, как это сделать. Она ни за что меня не отпустит. Конечно, я ее полностью обеспечу. Ну и что? С чем она останется? Ни с чем. Одна в огромной квартире. Ни работы, ни друзей. Даже родственников толком нет. Так, какие-то дальние. Чем больше я думаю о ней, тем больше в душе поднимается раздражение. У нее же была хорошая специальность. Но как только я начал прилично зарабатывать, еще в советские времена, она тут же заявила, что ей больше не хочется работать. Тогда я как-то не придал этому значения. Ну не хочет и не хочет. Я, правда, иногда предлагал ей на какие-то курсы пойти, что-то изучать, хотя бы спортом заняться. Но ничем не смог ее заинтересовать. А потом меня вообще перестало волновать, как она время проводит. Приучился жить сам по себе. Но нечего душой кривить: ценил, как она меня обслуживала. И решил, может, так лучше: делаю, что хочу. Иногда целый день проводим дома, не обменявшись и парой слов.

С Верой я живу, а с Надей просто существую. Раньше было ощущение, что нечего трепыхаться, все уже позади. Написал это и вспомнил, как меня поразило собственное лицо на фотографии тогда, когда мы на институтском вечере с Верой сфотографировались. Перечитал свою тогдашнюю запись. Точно, я так и написал – мертвое лицо.

1 июня

Возможно, Вера и права, когда говорит, что без жестокости не обойтись. Эта мысль меня посещала, когда я читал роман Полякова «Замыслил я побег». Его герой всю жизнь боялся того же, что и я – жестокости. Бежит он от нее в буквальном смысле слова и… погибает. В итоге страдают все. Конец, конечно, несколько патетичен, но, по сути, видимо, верен. Кто-то все равно

пострадает. И нужно просто взвесить, при каком раскладе пострадает меньшее число людей. Но решать это придется до разговора с женой. Есть два варианта. Первый: не говорить ничего жене и расстаться с Верой. В такой ситуации пострадаем мы с ней. Второй вариант: все сказать и уйти. Тогда будут страдать моя жена и Верин муж. Как решить, кто меньше будет страдать? Господи, чушь все это. Разве можно заранее знать, кто и как будет страдать? А бывает, что страдающая сторона еще оказывается и в выигрыше. Вон, один мой приятель рвал и метал, когда жена ушла. А недавно встретил его – сияет. Говорит, встретил женщину, которой его бывшая в подметки не годится. Что ж, допускаю. В общем, не было бы счастья, да несчастье помогло.

15 июня

С Надей еще не разговаривал, но Вера пока немного успокоилась. Сказала, что для нее главное – это мое обещание поговорить с женой. Даже предложила, чтобы я не спешил и сам выбрал подходящий момент. Сейчас лето, начинается период отпусков, с работой полегче, и мы чаще видимся. Иногда почти целый день проводим вместе. Наверное, ее муж или моя жена, узнав о наших встречах, решат, что главное в наших отношениях – это секс. Когда говорят о любовниках, в воображении людей возникают постельные сцены из эротических фильмов или что-то в этом роде. Да я и сам раньше так думал. Не мог и представить, что можно, лежать в постели час, а то и больше, и просто обниматься, целоваться, разговаривать, а, главное, получать от этого удовольствие. Вера мастер придумывать «позы обнимания» или «позы объятий». Она их так называет по аналогии с позициями для занятия любовью из «Камасутры». Кстати говоря, к экспериментированию с «позами любви» она относится с гораздо меньшим энтузиазмом. Но вот обниматься, прижиматься – это она обожает, и ее выдумкам нет конца. Вера как-то заявила, что надо завести автоматическую камеру, заснять позиции, в которых можно лежать, обнявшись, и издать свою «Камасутру».

Я потом ради интереса разыскал книгу о «Камасутре» и обнаружил много интересного и неожиданного для себя. Узнал, что «кама» – означает желание, чувственная страсть, наслаждение. И в индуизме бог Кама, можно сказать, отвечает за сферу чувственных наслаждений, имеющих, конечно, к любви отношение, но все же не тождественных ей. Каму – сына Брахмы изображают в виде прекрасного юноши, сидящего на попугае. Кама близок греческому богу Эросу. Он, как и Эрос, держит в руках лук и поражает из него свою жертву, вызывая у нее любовную страсть. Но вместо тетивы у его лука пчелы. И стреляет он цветочными стрелами. Иногда Каму называют Ананга, что значит «лишенный тела». Кама попытался соблазнить Шиву, и тот, разгневанный, испепелил его своим взглядом. Но потом смилостивился и вернул его к жизни.

«Сутра» – буквально означает нить, на которую нанизывались жемчужины. Позже сутрами стали называть лаконичные фразы и тексты, составленные из подобных фраз.

Так что «Камасутру» можно перевести как тексты о чувствах, желаниях, наслаждениях. Возможен и более поэтический перевод – «Жемчужная нить чувств».

Текст «Камасутры», где описываются позиции для занятия любовью, которые в книге называются «искусствами», является лишь частью одной из 35 глав книги, не считая вступления. Очень мало достоверных сведений о «Камасутре». Известно, что написана она была в Индии человеком по имени Ватсьяяна, который, как он сам утверждал, в момент ее создания находился в Бенаресе и был целиком посвящен размышлениям о божественной сущности любви.

Описание различных позиций меньше всего занимало Ватсьяяну. Это видно даже из соотношения глав. Его больше волновал вопрос: что такое вообще любовь, каковы ее проявления, как она возникает и как проявляется.

Что в Вере удивительно – это какая-то невообразимая смесь взрослости с детскостью. Например, вчера во время прогулки по лесу, она вдруг исчезла, и я обнаружил ее сидящей высоко на дереве. Какая-то страсть прятаться. Если бы она не засмеялась, я бы ее и не увидел. Я по-настоящему волновался, а ей, видите ли, было смешно смотреть, как я бегал и искал ее по лесу. Я рассердился и сказал ей, что таких шуток не понимаю, и вообще ребячество хорошо в определенных пределах. Слово за слово, и мы чуть ли не поссорились. В первый раз. Во всяком случае, в машине всю обратную дорогу сидели молча, и черт меня дернул, прощаясь, сказать, чтобы она еще раз подумала, действительно ли ей так уж со мной хорошо и по-прежнему ли она хочет, чтобы я поговорил с женой.

25 июня

Сегодня вечером получил вот это письмо.

«Не хотела писать и не стала бы, если бы ты опять по телефону не спросил, подумала ли я? Я действительно все предыдущие недели ни о чем не думала. И не потому, что старалась. Это получилось как-то само собой. Я настолько была рада вновь обрести тебя и забыть о тяжелых предыдущих днях, что это давалось совершенно без усилий. Я просто хотела и была счастлива.

К тому же после очередной попытки бегства и его провала я до конца поняла, как тяжело мне расстаться с тобой.

И еще я поняла, насколько люблю тебя. А когда человек дорог, то стараешься его щадить, пытаешься лучше понять его боль, его проблемы. Раньше я просто злилась от твоей неспособности, как мне казалось, принять простое решение. Теперь я вижу, насколько именно для тебя оно не простое и как тебе его тяжело принять. Больше всего меня, конечно, ужасает мысль о том, что рано или поздно нам придется расстаться. Но не менее страшно и оттого, что я могу заставить тебя совершить поступок, о котором ты потом пожалеешь.

Я разбудила тебя от твоей зимней спячки, встряхнула, развлекла, приласкала. Ты говоришь, что тебе со мной хорошо. Но надолго ли? Боюсь, что нет. И это не эмоциональный заскок, а, сколько бы ты ни шутил по этому поводу, логический вывод. Из чего? Да из того, что ты жил до меня совсем с другой женщиной. И прожил с ней много лет. И был, видимо, счастлив, поскольку никогда не критикуешь ее. И каждый раз сильно гневаешься, когда я позволяю себе даже намек на осуждение ее образа жизни и поведения.

К тому же твоя жена полностью зависит от тебя. Даже в магазин за продуктами ты ее на машине возишь. Другой вопрос, нормально это или нет, и как я к этому отношусь. Но факт остается фактом: она шагу без тебя ступить не может. А про меня ты знаешь, что я без тебя не пропаду. Я (употреблю такое нелюбимое тобой слово) – «самодостаточная». Всю жизнь все делаю сама и не нуждаюсь ни в каких подпорках. Естественно, легче расстаться со мной, чем с женщиной, совершенно не способной жить самостоятельно.

Но дело даже не в том, с кем легче расстаться – с зависимой или независимой женщиной. А в том, какая тебе больше подходит не для кратковременного романа, а для, надеюсь, долгих лет жизни? Боюсь, та, с которой ты прожил все эти годы. Ведь если ты их прожил так мирно, значит по большому счету – это то, что тебе нужно. А насколько я знаю, характер твоей жены сильно разнится с моим, если не противоположен моему. Не исключаю, что сейчас тебе интереснее со мной. И разговаривать, и заниматься любовью, и гулять, и слушать музыку или просто сидеть, обнявшись на диване. Но ведь жил же ты без всего этого столько лет?

И еще одно соображение не в мою пользу (видишь, какая я ненормальная, облегчаю твою задачу по поиску «компромата» на меня). Так вот, сегодня я употребила слово «удобно», говоря о том, что тебе удобнее жить так, как мы живем сейчас, чем принимать какие-то решения. Это не совсем правильное слово. Не удобнее, а привычнее. Мне кажется, что тебе легче дается нынешняя наша параллельная жизнь, потому что ты и с женой привык к параллельному существованию. Спать в отдельной комнате, делать то, что тебе захочется, приходить домой, когда тебе заблагорассудится. В общем, вести свою независимую жизнь. Для меня это неприемлемо. Если я живу с человеком, то требую полной вовлечённости в его дела, развлечения, даже мысли. И готова отвечать ему тем же. Но я отнюдь не уверена, что это твой идеал семейной жизни.

Помнишь, ты как-то рассказал, что собирал кактусы, а я спросила: почему кактусы, потому что они колючие? Я еще тогда подумала: наверное, у него в жизни все гладко, мягко, приятно на ощупь и кактусы он начал собирать по контрасту – они колются, они могут сделать больно. И я для него, наверняка, как те кактусы – элемент экзотики в его слишком размеренной и благополучной жизни. Правда, кактусы приятно коллекционировать, но жить с кактусом тяжело.

Несмотря на мои остроты насчет болота, в котором ты сидел до встречи со мной, болото – это ведь тоже среда обитания. Я была поражена, когда недавно прочитала о том, насколько болота играют важную роль в поддержании экологического баланса в природе, и как там много всего обитает, произрастает и зарождается. Так что впредь обязуюсь более уважительно относиться к обитателям этой стихии. Не всем же скакать по горам и лазить по деревьям. Возможно, в этом гораздо меньше проку, чем мирно и спокойно почивать в болоте. Я это говорю без всякой доли издевки. Честное слово.

Ну и какой из всего этого можно и нужно сделать вывод? Ну, первый, самый очевидный. Обязуюсь больше не пытаться выволакивать тебя из болота. И второе: прекращаю всяческие выяснения отношений, не поднимаю опасные темы. Будем наслаждаться жизнью, насколько это возможно.

А что же дальше? Посмотрим. Часто бывает, что незачем мучиться, пытаясь найти ответ на вопрос. Сам вопрос снимается с повестки дня. Никто ничего даже про себя сказать с полной уверенностью не может. Я вот не уверена, сколько смогу просуществовать в этом параллельном мире. Оставляю за собой право в любой момент, если почувствую, что мне больше невмоготу, прервать наши отношения. За меня не беспокойся, как ты это делаешь иногда по поводу и без повода. Я, как ты, наверное, убедился, человек достаточно сильный. Так что в любом случае выживу. Когда настанет момент расставания, я залезу на дерево. Не для того, чтобы, спрыгнув с него, покончить жизнь самоубийством. Вовсе нет. Хочу, забравшись туда, посмотреть на мир с высоты, пережить нечто подобное тому, что пережил ты когда-то, находясь в самолете».

1 июля

Хотел бы я вновь испытать то состояние. Не помню, в каком году это произошло. Мы подлетали к Москве ночью. Внизу были видны многочисленные огни огромного города. Я подумал, что каждый огонек – это чей-то дом, чья-то жизнь. Тысячи огоньков, тысячи жизней мерцали там, далеко внизу. И вдруг я подумал: как бессмысленно мельтешение там внизу! Как, по существу, ничтожны все мы со всеми нашими делами, проблемами, мечтами. В этих мыслях не было ничего оригинального. Подобное приходило в голову и мне, и тысячам людей до меня. Но там, в самолете, я по-настоящему осознал это. Если в этот момент меня бы спросили, имеет ли жизнь смысл, я бы, не задумываясь, ответил: нет, не имеет. Все суета сует и всяческая суета.

Вот бы суметь с такой позиции подойти ко всему тому, что сейчас происходит со мной. Но не выходит. Никогда не считал себя эмоциональным человеком. Да я думаю, что и окружающие воспринимают меня как весьма толстокожего типа. Но с Верой я абсолютно незащищен. Последние время я переживаю ее страдания, как свои. Да, собственно, они и есть мои. Просто я так не драматизирую ситуацию, как она. Но когда вижу, что ей плохо, то плохо и мне. Это ее последнее письмо, такое, вроде бы, менее драматичное, чем прежние, все равно наполнено болью. В нем много бравады, но, по сути – это та же боль.

Надо что-то делать, так не может продолжаться до бесконечности. Тем более, что ситуация с каждым днем осложняется. Вернулся сын Веры с практики. Приехал неожиданно вечером, когда мы были дома. Хорошо еще просто сидели ужинали. Вера нас познакомила, представив меня как своего коллегу и однокурсника. Вроде все прошло гладко, но Вера сказала, что она чувствует: сын все понял. С тех пор он едва с ней разговаривает. Вера очень переживает, порывается с ним поговорить и все ему объяснить. Я еле уговорил ее этого не делать. Ведь парень может отцу обо всем сообщить. А тогда скандал неизбежен. Да, придется все-таки мне с женой в ближайшее время поговорить. Но от одной мысли об этом на меня находит просто какой-то паралич.

15 июля

На днях к нам в издательство заходил Володя. Поговорили о делах, а потом пошли втроем обедать: он, Василий и я. Василий, как всегда последнее время, сидел с постной физиономией и все плакался на судьбу. Оказывается, Ксения все-таки от него сбежала. Ну, и правильно сделала. Неужели он рассчитывал, что девушка будет до бесконечности ждать. Я и так удивляюсь, что она столько лет терпела. Василий за обедом умудрился наклюкаться. И под конец его совсем развезло. Я тоже был не в форме, последнее время спал плохо. Один Володька, как всегда, не унывает. Бодр, весел. Над нами все подтрунивал: «Не умеете вы, мужики, жить. Усложняете себе жизнь непонятно зачем. Смотрите на меня и берите пример. Девиц красивых и без комплексов сейчас вокруг навалом. Бери любую – не хочу. А вам любовь, видите ли, понадобилась. Да на фиг вам любовь. Жен любите. А спать и развлекаться надо с такими, которые ни на что кроме денег, тряпок, ну и там иногда пары бирюлек, не претендует. Тогда все будет в порядке. Жена будет холить и лелеять, поскольку ей ничего при таком раскладе не угрожает. Ну, и вы довольны – свою мужскую силу тешите. Чем плохо?»

Говорил он это все, обращаясь не столько к Василию, сколько ко мне. Странно. Видимо, поползли уже какие-то слухи. Да разве удивительно? Москва хоть и большой город, но мы-то вертимся все примерно в одних и тех же местах. А с Верой я бывал и в ресторанах, и на какие-то тусовки мы вместе ходили. Но я, естественно, сделал вид, что ко мне это все не относится. Не хватало еще только, чтобы я с кем-то обсуждал свои отношения с Верой. Даже с Володькой. Раньше, в институте, он, пожалуй, был моим единственным другом. Но, видимо, деньги никому на пользу не идут. С тех пор как он по-настоящему разбогател, общение наше стало каким-то формальным. И он потерял ко мне интерес, и я уже к нему отношусь без прежней теплоты и доверия.

Ну, а что касается его личной жизни, то такой вариант не для меня. У него постоянная чехарда молодых, длинноногих и длинноволосых. Он на них безумные деньги тратит, а мне такие и даром не нужны: о чем я с ними буду разговаривать. А просто трахаться – мне это неинтересно. Но он искренне уверен, что это оптимальный вариант решения, как он выражается, «постельно-сексуальной проблематики», и все ему должны завидовать.

25 августа

Последние недели был очень занят. На носу ежегодная книжная ярмарка на ВДНХ. У нашего издательства там большой стенд. Вроде уже какой год участвуем, все налажено, но хлопот все равно много. Я, конечно, организационными делами не занимаюсь. Василий, как всегда крутится – вертится. Он подвел теоретическую базу под наше разделение обязанностей. «Я экстраверт, к тому же терпеть не могу сидеть на месте, закисаю. Поэтому на мне все, что связано с организационными вопросами. Короче, я отвечаю за тактику. А ты у нас интроверт и к тому же можешь целый день из кабинета не выходить. Так что на тебе обеспечение стратегии. Но во время ярмарки приходится и мне из кабинета вылезать. Ведь все встречи на ярмарке приходится организовывать. Да и вообще полезно посмотреть, кто что издает, какие новые издательства появились.

Во вторник мы договорились с Верой там же на ВДНХ в ресторанчике пообедать. Ей задание дали: в связи с книжной ярмаркой написать о тенденциях в издательском бизнесе. До обеда решили, что я ей ярмарку покажу. Но я был занят на переговорах. Попросил Василия с ней походить по стендам. Когда я освободился и подошел, Вера повернулась ко мне и спрашивает:

– Не понимаю, что происходит.

– А что такое?

– Да ты посмотри, что вы все издаете. Детективы, детективы, детективы…

Сказал ей, что она не права. Последнее время детективы занимают лишь седьмое место в объеме издательской продукции. Мы, например, много публикуем книг хорошей современной прозы – иностранной и нашей. А она взяла один сборник, который как раз лежал на прилавке нашего стенда, полистала и говорит: «Ты вот это называешь хорошей современной прозой?» И зачитала кусочек из одного рассказа нашего очень известного писателя: «Каждый из подошедших зачерпнул пригоршню червей из футляра и понес к столу. Подойдя к трупу уборщицы, они стали закладывать червей в отверстия в ее спине». Или вот это, как тебе: «Коля достает из панциря синий член с переливающимися под кожей вставками из жидкого золота, Маша открывает мэньсо, Коля запихивает член ей во влагалище, совершает 69 фрикций, Маша кончает…» Просто эротический бред сивой кобылы!».

А потом заявляет: «И это еще самое невинное из того, что там написано. Я не могу уже больше читать всех этих сорокиных, ерофеевых и иже с ними. Меня тошнит от того, что они пишут!»

Спросил ее, зачем же она тогда читает эти книги, если ее от них воротит. А она мне таким обвинительным тоном.

– А как же! Ты посмотри, как эту книгу издательство разрекламировало: «Это поистине „звездная книга“ представляет нашим читателям наиболее знаменитых, современных культовых российских авторов». Как ее после этого не купить и не прочитать? Вот я и купила недавно. И теперь мучаюсь уже какой день.

Не терплю подобного максимализма. Тошнит ее, видите ли, от такой прозы. А как же тысячи людей, которые раскупают книги этих писателей и находят их гениальными? Да, то, что они пишут, необычно. Никто до них так не писал – это факт. Но это смело, ярко, оригинально. Пытался все это объяснить Вере, но куда там… Если ее послушать, то выходит, что подобную литературу читают и хвалят два типа людей. Одни – снобы, которые превозносят любую ерунду, лишь бы это отличалось от того, что понятно и нравится большинству. Вторая категория – это те, у кого нет своего мнения. Они будут читать и хвалить то, что пропагандирует та же снобистская литературная критика. Я с ней не согласен, но разве ее переубедишь? Да и потом, не хватало еще конфликтов на литературной почве.

12 сентября

Гром грянул неожиданно. Когда вчера я пришел домой, сразу понял: что-то не так. Надя меня встретила, поджав губы. Пока ужинали, избегала на меня смотреть и едва отвечала на мои вопросы. А после ужина говорит, как бы между прочим: звонила, мол, ей Света и сообщила, что видела меня на днях в «Пушкине». И не одного, а в компании какой-то женщины, с которой я, якобы, вел себя более чем любезно. Я ответил, что женщина эта – журналистка, она собирает материал для статьи об издательском бизнесе, и встреча у нас была чисто деловая.

Но Надю уже понесло. Сказала, что ей все это надоело. Надоело, что я прихожу поздно, целыми днями не бываю дома, обедать не прихожу, на работе, когда она туда звонит, меня нет, и прочее, и прочее. А под конец заявила, что в таком случае она предпочитает вообще жить одна, чем дожидаться меня все время, не зная, где я и что я. И говорила она все это довольно спокойно. Я просто ушам своим не верил – вот то, чего я так дожидался, но на что даже и не смел надеяться. Она сама преподносит мне на блюдечке решение всех проблем. Я настолько обрадовался, что чуть было не выдал своей радости. Но вовремя спохватился.

Мы посидели, еще поговорили. Я сказал, что мы уже давно живем как попутчики. Нас мало что связывает. Разве только эта квартира. Добавил, что, безусловно, оставляю все ей и буду давать столько же денег на жизнь, как и раньше. Надя все это спокойно выслушала и вроде бы со всем согласилась.

Разошлись мы по своим комнатам. Вдруг примерно через час Надя приходит ко мне и спрашивает: «Скажи, а ты действительно просто хочешь жить один, как сказал, или же у тебя все-таки кто-то есть?» Не знаю, может быть, надо было соврать. Но мне так надоело врать все эти месяцы, что я вдруг возьми и брякни: «Да, есть». И вот тут-то все и началось. Будто плотину прорвало. Слезы, крики, обвинения, угрозы. А потом ей, естественно, плохо стало. В общем, еле-еле удалось ее успокоить и спать уложить. Не знаю, спала она или нет. Я так, разумеется, глаз сомкнуть не смог. Еще семи не было, когда Надя ко мне опять зашла. Я, видимо, так нервно на кровати дернулся, что она усмехнулась и говорит: «Не волнуйся, истерик больше не будет. Я все обдумала. Раз так все сложилось, не буду я тебя удерживать. Иди на все четыре стороны». Но утром за завтраком ей опять нехорошо стало. Настолько, что пришлось врача вызвать. Врач сказал, что давление очень высокое, выписал лекарство и посоветовал из Москвы уехать, из этой духоты, на природу, на воздух, хотя бы на недельку.

20 сентября

Сидим уже вторую неделю на даче. Не мог же я ее в таком состоянии одну оставить. Правда, на днях к нам ее сестра приехала, узнала, что Наде плохо. Но она не могла остаться, работает. Подозреваю, что просто не захотела. Надя ей все рассказала. И сестрица, проведя полдня, заполненных ее бесконечными охами и ахами, удалилась. Вере звоню каждый день. Она настроена довольно скептически. Считает, что это не конец проблем, а только начало. Пытаюсь ее разубедить и успокоить. Я все-таки свою жену лучше знаю. Раз она сказала, что отпускает, значит отпустит. Она же разумная женщина.

2 октября

Я и подозревать не мог, на что способна эта разумная женщина. Когда мы вернулись в Москву, я взял сумку только с самыми необходимыми вещами и поехал к Вере. Она к этому времени перебралась на свою дачу, так как в их московской квартире остался муж. Оказывается, когда я еще с женой на даче сидел, она мужу позвонила и во всем ему призналась. Он, естественно, в Москву примчался выяснять отношения. Вера не стала мне подробности рассказывать, но, судя по тому, в каком я ее состоянии застал, объяснение тоже не из легких было.

В общем, встретились мы с ней. Вроде бы, вот, наконец, мы вместе. А на самом деле каждый сам по себе, со своими мрачными мыслями. Казалось, произошло то, о чем так мечтали, а радости – никакой. К тому же у Веры на даче я никогда не бывал. Все там для меня непривычное. Это была наша первая ночь вместе, если не считать тех двух в Италии, но мы лежали в кровати, как чужие, и впервые мне не хотелось к ней прижаться, обнять ее, хотя я и чувствовал, как ей плохо. Я всю ночь не спал, да и она тоже. Правда, ближе к утру она заснула, потом сказала, что снотворное выпила. В этом мы с ней отличаемся. Я никогда в жизни никакой гадости не пил, а она чуть что – лекарство принимает.

Встали оба разбитые. Было воскресенье, погода прекрасная, но мы даже гулять не ходили. Вера хоть смогла поработать, ей какую-то статью надо было сдавать вскоре, а я весь день провалялся на диване.

Следующую ночь я опять не спал. С утра обоим надо было на работу. Вечером, с работы, я позвонил жене и предупредил, что заеду сейчас домой забрать кое-какие вещи. Она вроде разговаривала со мной нормальным голосом. Но когда, приехав, я открыл дверь квартиры, сразу понял: что-то случилось. Полная темнота. Ни звука. И запах газа.

Жена в своей спальне, лежит на кровати, без сознания, едва дышит. А ее комната как раз ближе всего к кухне. Описывать, что я испытал, не хочется. Приехала «скорая», меня из спальни выгнали. Сел в гостиной, соображал плохо, даже свет не догадался включить, пока врач не попросил. Ему нужно было выписать какое-то лекарство. Я его спрашиваю: «Как жена?» А он так спокойно отвечает: «Не волнуйтесь, все в порядке. Видимо, она совсем недавно газ включила. Вовремя вы пришли».

От радости сунул ему сотню зеленых. Он взял, посмотрел на меня как-то сочувствующе, а потом говорит: «Да вы не переживайте так. Это она вас попугать хотела». Я даже не понял сначала. Переспросил: «Что вы сказали?» А он отвечает: «Настоящие самоубийцы не забудут окна позакрывать», – и кивнул на раскрытое окно в гостиной. – «Да и конфорки все включат, а не одну…». И препротивно так ухмыльнулся. Зря я только ему сто долларов дал. На что это он намекает? Я-то видел, что она едва жива была.

Пошел к Наде. Она вся зеленая, глаза закрыты, дыхание прерывистое. Сел рядом, взял ее руку – она ледяная. О чем я только за это время не передумал. Что бы там ни было, не имел я права ее подвергать этому испытанию. Поздно вечером зазвонил городской телефон. Это была Вера. Я совсем забыл в этой суматохе ее предупредить. А мобильный в кармане плаща на вешалке остался. Я и не слышал ее звонков. Объяснил, что произошло. Она спрашивает: «Это все?» Я ответил: «А тебе мало того, что произошло?» Она повесила трубку. Позднее вечером, когда она на мой звонок не ответила, я понял, что ее вопрос означал. Но чего она ожидала? Я все еще в каком-то ступоре находился. Да и вообще, подходящий ли это момент выяснять отношения? Ну что за манера, сразу пытаться меня за горло брать!

3 октября

Сегодня с утра примчалась сестрица жены. У нас с ней никогда особой симпатии друг к другу не наблюдалось, а уж тут она мне выдала все, что обо мне думает. По ее словам, я никогда не ценил Надю, которая посвятила жизнь мне. И что это, оказывается, из-за меня она отказалась от собственной карьеры. И даже детей не завела, чтобы они мне не мешали. Должен признать, в последней фразе была доля истины. В общем, сестрица провела артподготовку и удалилась. А после ее ухода Надя начала меня допытывать. Неужели я совсем ее не люблю? Как же я решил ее бросить? И заявила, что без меня она жить не сможет, и если я уйду, то все равно она с собой что-то сделает. И в слезы. Я испугался, как бы ей хуже не стало. Выдавил из себя, что люблю ее, что никуда от нее не уйду. Успокоил кое-как. Лишь бы прекратила реветь.

Да, женские слезы я совершенно не могу переносить. Мать никогда в жизни не плакала. Она у меня была замечательной. Очень красивой. Даже когда ей было далеко за сорок, на нее мужики на улице оглядывались. Не только внешность, но и манера себя держать привлекали к ней внимание. Ходила она степенно, теперь так не ходят. Нынче все бегают. А она никогда не бегала, даже когда очень спешила. И держалась удивительно прямо, никогда не горбилась. Она ведь из старой, хорошей семьи. Ее родители не были дворянского звания, но отец – из потомственных военных. Она много о нем рассказывала. Он был, что называется, человеком долга. После революции остался в России и служил в Красной армии. Говорил, что обязанности перед Родиной выше обязанностей перед властью. Служил верой и правдой советской власти и, как ни странно, умер своей смертью, уже после войны, незадолго до моего рождения. В общем, для него долг был превыше всего. И дочь свою, мою мать, он также воспитал. И у нас в доме слова «ты должен» звучали постоянно.

Отца я почти не помню. Он был летчиком. Вечно в полетах, в командировках. Весь дом держался на маме. Она работала – преподавала музыку в Гнесинке и еще частными уроками подрабатывала – моталась по всей Москве. Да и семья была немаленькая – нас у нее трое было. Тогда я, конечно, об этом не думал, но сейчас понимаю, как ей было непросто. Да еще при таком муже, который даже когда бывал в Москве, вечно где-то с друзьями время проводил. Но мама никогда не жаловалась, всегда была с нами ровной, спокойной. Но однажды я застал ее плачущей. Мне тогда лет восемь исполнилось. Помню, я пришел почему-то раньше времени из школы, думал, никого дома нет. Захожу в гостиную, а она сидит у стола с каким-то застывшим лицом, а по щекам слезы катятся. Я к ней кинулся. Кричу: «Мама, мама, что с тобой, что случилось?» А она так спокойно отвечает: «Папа ушел». Я не понял, говорю: «Как ушел? Куда?» А она говорит: «Не куда, а откуда. От нас ушел. Бросил он нас. Вот и все». И как зарыдает.

Та сцена у меня до сих пор перед глазами. То, что нас отец бросил, я не очень осознал тогда, а вот мамино состояние меня потрясло. Вот с тех пор на меня слезы так и действуют.