Текст книги "Пара, в которой трое"

Спустя несколько месяцев мы приехали, как всегда, в Морзин, и хозяйка гостиницы, у которой мы обычно останавливались, мне говорит: «Поздравляем тебя, чемпиона мира». Я отмахиваюсь: «Брось, Поле, какое это имеет значение». А она опять за свое: «Поздравляем…» В тот год мы устроились в другой гостинице, а к Поле пришли в гости. «Ты не понимаешь, ты первый во всем мире. Во всяком случае, у меня в гостинице ты первый чемпион мира». И только тогда до меня дошло, что я действительно первый в мире.

Наташа. Я несколько раз перечитала Мериме, видела оперу, но фильм Карлоса Сауры «Кармен» я посмотрела уже после чемпионата. Сразу после просмотра мне захотелось сделать новый танец, новую Кармен. Героиня в фильме мне показалась не цыганкой, просто она выглядела очень сексуально, это и брало. Но куда большее впечатление осталось от Антонио Гадеса – выдающегося танцора, что видно в каждом его движении.

Кармен никогда не производила на меня впечатления женщины, живущей так, как она хочет, и прежде всего – с кем она хочет. Другое дело, что ее жизнь естественна, как дыхание. Я совсем другая, но ее понять могу. Неверность Кармен – это обстоятельства. Живая конкретная женщина, которую я любила и которой немного завидовала, как все женщины, наверное, завидуют внутренней свободе Кармен. Смерть ее закономерна, и приняла она ее достойно. Но если бы Кармен увильнула от смерти – я бы ее уважать не смогла.

Никогда меня не смущало, что я могу остаться в памяти людей исполнительницей только одного танца и только одного образа. Большое счастье, если тебя вообще запомнили на льду, оно выпадает не каждому чемпиону. Конечно, я как профессионал помню почти все их программы из тех, что ставились при мне. Но для массы болельщиков имена фигуристов ассоциируются с конкретным танцем. Пахомова и Горшков – «Кумпарсита», Торвилл и Дин – «Болеро», Моисеева и Миненков – «Блю Бах»…

Из всех чемпионов самая сложная история, конечно, у Моисеевой и Миненкова. Они великие танцоры, но не великие спортсмены. Они сами не пожелали отдать все силы ради чемпионского звания. И при этом ушли двукратными чемпионами мира.

Лидерство в дуэте – вечный вопрос. Торвилл всецело подчинялась Дину, Горшков – Пахомовой. У нас же происходила постоянная смена. Вначале мы были равноправны и этим отличались от других, потом лидировала я, а в последние годы полностью отдала руководство парой Андрюше. Во многих вопросах, и не только спортивных, я ценю его мнение. Он настоящий мастер. Но в принципиальном не уступлю никогда.

Вариации на тему Паганини (сезон 1985–1986 гг.)

Наташа. В июле 1986 года умерла Людмила Алексеевна Пахомова. Кем для меня была Пахомова? Когда я только начала заниматься танцами и встала в пару, Пахомова казалась недосягаемой. В начале танцевальной карьеры меня постоянно спрашивали: «Кто ваш кумир?» Иногда я говорила то, что ждали: «Пахомова», иногда не называла этой фамилии – для меня серьезного значения эти дежурные слова не имели. Мне нравилось, как она каталась, как держала себя, хотя я видела ее на льду, будучи еще совсем маленькой. Помню прощальный бал Пахомовой и Горшкова в Лужниках, помню, как Людмила Алексеевна плакала. Тогда все происходящее казалось таким далеким от моей жизни, что ничего не шевельнулось в душе. В день ее смерти я осознала, что прощание со спортом уже не за горами, и, вспоминая Пахомову я понимаю, что означал каждый ее поступок, я их могу сверять со своими.

Пахомова и Горшков долго вместе выступали, а значит, много вместе и пережили (чем дольше в спорте, тем больше выкручены нервы). Они часто побеждали и очень долго находились в состоянии, называемом соревновательным (это многого стоит!). Я по себе знаю – что означает жить в непрекращающейся борьбе, жить, когда тебе все время дышат в затылок. Нам, многократным чемпионам, ни один чемпионат не давался легко и просто. Ни они, ни мы никогда не знали заранее, что победим. Так же долго, как и они, мы считались вторыми. Их тоже вперед не пускали англичане Диана Таулер и Бернард Форд. Едва они стали безусловными фаворитами, у Александра Георгиевича началась ужасная болезнь легких, как я понимаю, они начинали с нулевой отметки.

Никто лучше меня, как мне кажется, не понимает их состояния. Мы с Андреем невольно повторили их путь. Для танцоров на льду имеет значение любая деталь: как ты вышел, в чем ты вышел, с каким настроением. Если в одиночном катании оценка выступления зависит от того, сколько и каких прыжков ты сделал, то у танцоров нет никаких критериев. Каждая тренировка на чемпионате ложится заметками в папку к судьям. Приехал за неделю и паши всю неделю без ошибок, чтобы никто в тебе не сомневался, а потом еще на соревнованиях подними программу вдохновением.

В танцах очень много специфичных приемов и различных секретов, и Людмила Алексеевна их знала как никто. В раздевалке она делилась ими с Наташей Анненко, и не раз я оказывалась рядом. То, что эти уроки велись при мне, наталкивает на мысль, что Людмила Алексеевна мне симпатизировала и, возможно, хотела пусть косвенно, но чему-то научить и меня. Ни при ком больше подобных разговоров она не заводила. Пахомова никогда не говорила, как она относится к нам с Андреем, держала себя одинаково ровно и доброжелательно со всеми – пример отличного воспитания. Но в последние годы, когда мы с Андрюшей стали выигрывать, появилось и уважение, не из вежливости, а искреннее, из глубины.

…Ужас какой, она всего лишь на год была старше Татьяны Анатольевны.

Андрей. Год «Кармен» закончился записью музыки для нашей следующей программы. Идея поставить произвольный танец, используя «Рапсодию на тему Паганини» Рахманинова принадлежит Владимиру Всеволодовичу Крайневу.

Еще зимой, по-моему, в декабре, мы с Наташей побывали на его концерте, где он играл Рахманинова. Татьяна Анатольевна предложила нам послушать эту музыку, чтобы решить – подходит она нам или нет. Хотя музыка в концертном исполнении без привычной для нас обработки к катанию казалась неподходящей, в ней я услышал такие места, которые меня полностью захватили, я и забыл, что с вполне конкретной целью пришел слушать концерт. «Рапсодия» произвела на нас с Наташей грандиозное впечатление, хотя я плохо себе представлял, как ее можно свести к четырем обязательным минутам для произвольного танца.

Уже весной Владимир Всеволодович сыграл для записи специально скомпонованный для нас фрагмент концерта, и в нем музыка Рахманинова не потеряла своей выразительности. В мае мы под нее немного покатались, поискали элементы, но не ставили целью до отпуска подготовить произвольный танец. Впятером – Татьяна Анатольевна, хореографы Ирина и Станислав Шкляры, Наташа и я – мы искали различные варианты и связки и, в общем, многое нашли. В июне нас отпустили в отпуск.

4 июня у Ольги день рождения, 6-го – годовщина нашей свадьбы, 8-го – годовщина свадьбы у Наташи, 10-го – мой день рождения. Однажды юбилей с Ольгой мы справляли в палатке. Взяли все необходимое для рыбалки, провизию и поехали на наше место под Выдропужском, километрах в двухстах пятидесяти от Москвы, которое нашли с Игорем Бобриным.

…Это было в 1982 году. Когда у меня появилась машина, мы вместе с Игорем (он на своих «жигулях») поехали в Ленинград. С Игорем мы старые друзья, в сборной всегда жили в одной комнате. Он, как и я, – страстный рыболов, и наша совместная рыбалка была обговорена заранее. По дороге попали в страшный ливень. Под дождем мы искали на карте асфальтированную дорогу к реке, чтобы не залезать в грязь – так обнаружили это шоссе под Выдропужском. У меня в машине лежала старенькая палатка, ее еще отец когда-то покупал, кое-как ее установили, устроились. С вечера до середины следующего дня мы просидели на берегу реки, не поймав ничего, но место оказалось красивым, мы его запомнили.

На следующий год поехали туда на большой машине, у Бобрина с Наташей появилась «волга»-фургон. Договорились, что они заедут за нами. Мы с Ольгой спустились вниз с двумя небольшими сумками и кофром, собирались всего на четыре дня, но когда ребята подъехали, выяснилось, что вместе с нами поместить еще и наши сумки – задача совсем не простая. Они везли телевизор, видеомагнитофон и, наверное, большую часть Натальиных нарядов. Правда, они собирались потом ехать дальше на какую-то базу отдыха и провести там дни в цивилизованных условиях. Когда Наташа вышла в красной шляпе из машины, никто бы не поверил, что мы собираемся на рыбалку. Опять лил дождь, опять не поймали ничего, хотя на другой стороне мужик все время вытягивал плотвичку…

Но в том году мы поехали с Ольгой вдвоем. Андрюшка с дедушкой и бабушкой остался на даче. Нам досталась путевка в военный санаторий за Калининградом, в Светлогорске, почти на Куршской косе. Я слышал, что там хорошая рыбалка, местные озера всегда среди рыболовов славились. К тому же мне хотелось немножко оторваться от цивилизации, от людей, от суеты. Местечко выглядело довольно пустынным, а в нашем распоряжении оказалась четверть большого двухэтажного коттеджа. Правда, лето оказалось опять дождливым и прохладным.

Узнать меня было трудно: я коротко постригся и отпустил бороду. Получилось смешно – борода оказалась рыжая, зато эта маскировка меня спасала. Потом, когда я вернулся в Москву и, не сбривая бороды, явился на сборы, команда испытала небольшой шок.

Я решил начать отдых не откладывая, то есть отправиться в отпуск прямо в ночь, хотя ездить ночью никогда не любил. С большими приключениями мы уехали из Москвы вместо предполагаемых одиннадцати вечера в час ночи. Переночевали в Смоленске. Утром проехали Минск, и наконец – Вильнюс.

Со столицей Литвы у нас с Ольгой связаны своеобразные воспоминания. Здесь, на Кубке СССР 1976 года, закончилась наша совместная спортивная карьера. Приехали в ту же гостиницу «Спортус», где жили молодыми, пообедали в том же зале, где обедали десять лет назад, поехали в старый город, погуляли по улочкам, попили кофе. Потом сели в машину, а дождь идет все время, не переставая, и покатили в сторону Тракая. Тут я и приметил сзади машину водитель которой, подъехав к перекрестку, резко затормозил, и его занесло. Едем дальше, и вдруг – взрыв! Я на какое-то время потерял ориентацию. Первая мысль – двигатель взорвался. Посмотрел на капот – там все нормально, и двигатель работает, а взрыв такой силы, будто полмашины разнесло. Посмотрел в зеркало – у меня багажника нет, а сзади подкатывается к обочине та самая машина. Вот и подарок к годовщине. До санатория оставалось всего лишь триста километров – и я бы отдыхал. У виновника происшествия, к счастью, заклинило двигатель, иначе бы он удрал. Сперва он кричал на меня, потом уговаривал и обещал, что отремонтирует мне машину, короче, он был в стельку пьян. Полтора часа я ждал ГАИ. Мой обидчик запер машину и ушел, но его сумели поймать.

В Калининград я попал в два часа ночи. Выехал из Москвы на новой машине (она прошла всего лишь три тысячи километров), добрался в разбитой напрочь. Хорошо, что борода еще не отросла, меня узнали, это помогло остановиться в каком-то мотеле. Выделили нам с Ольгой подсобную комнату, мы переночевали, а утром отправились в автосервис. Его директор оказался бывшим легкоатлетом, помог мне за два дня отремонтировать машину. Так начался отпуск в преддверии сезона, в котором нас ожидали бесконечные «поломки».

…То, что сезон будет трудным, я записал для себя в дневник в самом начале. Первые дни всегда трудно, но потом отпускает, и мышцы уже не болят, вернее, не так болят. И не ломит все тело. Прошла самая сложная первая неделя, и сам не знаю, что меня заставило записать: «Дальше будет труднее…»

Но пока отпуск продолжался. Пока ремонтировали машину, мы с Ольгой много гуляли по Калининграду, побывали в знаменитом зоопарке. После сиднейского, где много экзотических животных, второе место у калининградского. Мы с Ольгой покормили там медведя клубникой. Клубники вокруг продавали много и очень дешево, мы брали в день чуть ли не по ведру. Потом я так и ездил из Светлогорска в Калининград тридцать километров за клубникой.

Наташа. Рассказ о сезоне я начну с больницы. Я туда попала накануне первых стартов. Может быть, мы очень выложились в год «Кармен» и немного надорвались и морально, и физически. Хотя начали сезон вроде бы легко, дальше дела пошли все туже и туже. Появилось и новое в наших с Андреем отношениях: мы стали ругаться. Татьяна Анатольевна нервничала и кричала то на меня, то на Андрюшу. Она разрывалась, так как вплотную занялась ансамблем «Все звезды». Игорь ходил недовольный тем, что Тарасова ограничивает его самостоятельность, он стал художественным руководителем коллектива. В свою очередь, Татьяна Анатольевна была несогласна с тем, что хотел делать Игорь. У меня не выдерживали нервы, и постоянно происходили срывы. Создавшуюся ситуацию я переносила на лед, приходила на тренировки вздернутая и, естественно, заводила Андрея. Он тоже сразу начинал раздражаться. Я же считала, что он должен меня понимать и помогать. Но он почему-то помогать не торопился. Многое мне в тот год пришлось узнать о жизни впервые, непонимание партнера – тоже наука: в критические минуты надеяться надо на свои силы. Все сплелось в немыслимый узел. О собственном настроении в те дни лучше не вспоминать.

Я долго не могла получить от программы удовольствия, и это тоже новое ощущение: исполняю ее потому, что так надо. Не испытываю я обычного счастья от новой постановки. Вроде бы сложилась программа удачно, а мне что-то все не так. И в одно прекрасное утро я решила для себя: сегодня буду получать удовольствие от танца. Но тут Андрей пришел на тренировку в противоположном настроении. Я на подъеме, что-то пытаюсь придумать, попробовать, ему наоборот – ничего не нравится. Мы уже катаемся не вместе, а встали в пару, где каждый вытворяет, что хочет. И от этой глупой ситуации получается ужасная травма. Я падаю, Андрей цепляет меня коньком и распарывает мне бедро. В ту же секунду каждый из нас троих, наверное, понял и оценил свое поведение. Сразу, как только увидели кровь. Сперва я решила – царапина, возможно, глубокая. Тем не менее меня забрала машина скорой помощи, а потом в больнице мне сообщили: задета мышца, и месяц думать о льде не рекомендуется. Тут же стало больно, и я начала плакать. Мне дали общий наркоз, понимая, что местную анестезию, глядя, как зашивают рану, нервы мои не выдержат.

Но нет худа без добра. В больнице я отдышалась, Андрей от меня отдохнул, а Татьяна Анатольевна… заболела. Теперь она ложится со страшным давлением, отрывается от всех своих дел и таким образом отдыхает от фигурного катания. Другого варианта отпуска у нее пока не получается.

Благодаря больнице, как это ни ужасно звучит, мы вышли из этой, казалось бы, безвыходной ситуации. Когда после травмы я впервые вышла на тренировку, обнаружилось, что я полностью потеряла форму, и нет никакой надежды, что смогу через две недели соревноваться на традиционном московском турнире. Во всяком случае, Татьяна Анатольевна не верила, что я выйду на старт. Прошло первых пять дней, я по ее глазам видела – не верит. В последнюю неделю перед стартом, когда Татьяна Анатольевна наконец решила: будем соревноваться, – забастовал Андрюша. Он кричал, что не поедет в Лужники позориться, и вообще, зачем нам нужен этот турнир? Но для меня было важно показать себя судьям и зрителям. Решение это оказалось здравым, так как после проката произвольной программы мы оказались ею недовольны и переделывали ее. И еще, пропустив этот второй по значению тогда турнир в стране, что бы мы делали после второй моей травмы, когда пришлось сняться с чемпионата страны? Значит, перед чемпионатом Европы мы бы ни разу не вышли на старт? В конце концов мы с Андрюшей решили, что одного старта нам мало, договорились выступить в каких-нибудь международных соревнованиях, скорее всего, на традиционном турнире в Японии. Почему? После того как нас наказали с «Кармен», родные судьи так боялись промахнуться, что пошла обратная реакция: нам начали завышать оценки – и сбили ориентиры. Получив в Москве шестерки за польку в оригинальном танце, мы в итоге проиграли Климовой и Пономаренко на чемпионате Европы.

Андрей. В тренировочный цикл я вошел легко. Думал про себя: «Прошлого года я вам, девочки мои, не повторю, не допущу, чтобы говорили: “У партнера легкая партия, он по-прежнему стоит на двух ногах, страдает партнер техникой, страдает”». Я решил биться за собственную честь и при постановке произвольного танца боролся за нее до конца.

Постановка шла нормально: мы и поругивались, и мирились. Мне хватило сил (хотя порой приходилось вставать «на рога») доказать, что мой сценический образ требует больше линий, больше графики… Я не давался, чтобы меня поставили на две ноги. Я стремился доказать себе и судьям, что могу весь сложнейший танец провести на одной ноге. В конце концов мы оба оказались одноногими в буквальном смысле этого слова, так как я коньком разрезал Наташе ногу.

…Мы так много и безоглядно тренировались, что не заметили, как от постоянных прокатов, больших нагрузок резко прибавилась усталость. Надо чувствовать этот момент и сбросить обороты. А мы не смогли вовремя остановиться. При больших нагрузках всегда начинается выяснение отношений: «Здесь ты неправильно, нет, здесь ты неправильно». В одном из элементов я ехал в одну сторону, Наташа – в другую. Я раз не так сделал, два, а на третий – решил для себя: теперь обязательно получится, но ноги у нас сцепились, и мы завалились. Я успел сделать шаг, чтобы удержаться от падения, и поднятой ногой, не видя, что сзади, рубанул по Наташиному бедру. Мы готовились к отъезду, чтобы прокатать программу поздней осенью во Франции. Какая там Франция?! Les Nouvelles de Moscou, которые проходят в декабре, оказались под вопросом.

Наталья, конечно, молодец. Она героически выдержала больницу. Дней через десять Наташа встала на ноги, и мы возобновили тренировки. И хотя рана оказалась глубокой, но уже через две недели мы форсировали нагрузку и довели форму до такого состояния, что к турниру были готовы, хотя знали – есть у нас кое-где пробелы. Турнир мы выиграли, но поскольку от слабых мест надо избавляться, а мы боялись выйти с ними на чемпионат Союза, до которого оставалось меньше месяца, то через пару дней после «Нувели» буквально выскочили на лед. Но, наверное, оттого, что Наталья старалась оберегать раненую ногу, вся нагрузка легла на здоровую, которая, оказывается, давно уже была больной. И за полторы недели до чемпионата Союза у нее выскакивает мениск. Ну что делать?

Наташа. На лед после второй травмы я вышла за четыре дня до Нового года, или за неделю до чемпионата СССР. Мы наводили с хореографом Натальей Михайловной Ульяновой блеск на произвольный танец, и в этот момент полетел мениск.

…Наталья Михайловна – родная и своя, у нас с ней полный контакт, и когда танец уже поставлен, лучше нее никто не доводит его до ума. К тому же, когда Татьяна Анатольевна плохо себя чувствовала, она просила Наталью Михайловну осуществлять над нами отеческий – не материнский, а именно отеческий – присмотр. Мы и сами всегда были рады, когда Наталья Михайловна с нами. Мы ее вкусу доверяли полностью…

Поехали утром в ЦИТО (Центральный институт травматологии и ортопедии) к известному профессору Сергею Миронову, сыну знаменитой Зои Сергеевны Мироновой, и опять все заново: уколы, больничная койка, забинтованная нога.

…За четыре года до этого, находясь в европейском туре, я, катаясь вместе с Игорем и Андрюшей на горных лыжах в Давосе, упала. Наверное, тогда я впервые надорвала мениск, но меньше всего об этом думала – меня Игорь нес на руках вниз! Андрей помчался вперед сообщать о несчастье, а бедная моя голова кружилась так, что мысли о колене в ней не задерживались. На следующий день я уже выступала. В турне я же находилась вместе с Андреем и переживала, что он из-за меня пострадает, причем в самом начале поездки. Я пришла к нему в номер и предложила: «Давай прямо здесь, на полу, попробуем станцевать “Элизу”?» У нас тогда был в программе такой танец на музыку Бетховена, где ногами делать нечего, все поставлено на хореографии рук. На выступлении в этот день я стояла на льду на одной ноге, и Андрей кое-как меня довез до конца. На следующий день мы уже выступали с программой побольше, дальше еще больше. Нога болела ужасно, но, в общем, мы еще месяц катались. Вернулись в Москву, и я легла в ЦИТО. Зоя Сергеевна меня подлечила, сообщив, что мениск цел, только нарушен суставно-связочный аппарат.

Андрей. На чемпионат страны не едем – это уже точно. А дальше? Будет ли мениск у Наташи выскакивать или нет? Если ей сделают операцию, успеем ли мы подготовиться? По всем статьям год складывался неудачно. Спал я плохо. Нервничал. Что у меня расшатана нервная система, я узнал в прошлом году, когда нас так несправедливо поставили вторыми. Тогда случился первый срыв. Я впервые не смог ночью заснуть. Обычно я в любой ситуации закрывал глаза и – от звонка до звонка. Теперь заснуть мне помогали врачи и лекарства. Весь год мы выступали не с мыслью «как лучше сделать?», а «лишь бы не выскочил»… Нет, мы не встали на две ноги, но у нас акцент сместился на эмоции, надо же было чем-то компенсировать отсутствие неожиданных элементов, которых всегда ждут от чемпионов.

На чемпионате Европы мы вроде вновь начали сезон. Два раза в день мне приходилось бинтовать Наташке ногу – без этого она вообще не могла кататься.

Чемпионат Европы мы выиграли, правда, уступив Климовой и Пономаренко в оригинальном танце. История возникновения нашего оригинального танца предопределила его поражение. В тот год для произвольного танца мы выбрали музыку Рахманинова. И, чтобы соблюсти стиль, для оригинального танца взяли его же польку. Она довольно известная, такая школьная, младшеклассная, заигранная на всех утренниках. Но из пионерского возраста я уже вышел, даже институт успел закончить. Я считаю – мы проиграли из-за музыки. Она была слишком примитивной, неяркой, и обыграть ее оказалось делом невероятно трудным. Из такой музыки эмоций не вынуть, значит, надо, чтобы она смотрелась как блестящая техника. А чистая техника даже специалистами воспринимается с трудом. Они углубляются в изучение сложных шагов и больше ни на что внимания не обращают. Точно так же мы прогорели на следующий год с вальсом: опять в оригинальном танце были вторыми. Но тут целиком моя вина: я настоял, чтобы мне Шкляры показали насыщенный техническими элементами вальс. Спустя пару месяцев после чемпионата мира мне прислали видеозапись соревнований, я посмотрел – и вальс мне понравился. У Марины и Сергея получился легкий и красивый танец, но наш вальс интереснее.

После чемпионата Европы нам посоветовали заменить музыку в польке. Я чуть не заплакал. Не смог добиться своего. Столько сил ушло на произвольную программу, что на борьбу за музыку в оригинальной их уже не хватило.

Повторно полька ставилась мучительно. Татьяна Анатольевна не выдержала моего сопротивления и тяжело заболела. Лежала пластом два-три дня. Я тогда уперся, даже не пытаясь что-то объяснить. Разумных доказательств не было, только нервы, в обстановке, о которой лучше не вспоминать. Я ни с чем не соглашался. Татьяна Анатольевна меня не выдержала, и польку нам ставили Шкляры.

Жуткий сезон – или травма, или доработки. Я писал отчеты для Спорткомитета (сколько запланировано, сколько выполнено) и помню, что на постановки там отводилось по плану 75 часов, а мы потратили 180. Кстати, отчетность всегда висела на мне. Татьяна Анатольевна цифр боится, она их вечно путает, бухгалтерию терпеть не может. Казалось, на руках у меня готовая научная работа – неси и защищайся. Но уже столько кандидатов подобных наук! В фигурном катании разобрали по косточкам, кажется, уже все, что в нем есть: и судейство, и правила, и стили катания. Перемалывать то же самое, но уже со «своей» точки зрения, мне не казалось интересным занятием.

Пока я писал отчеты, поменяли польку, поменяли музыку, поменяли костюмы. И у меня так сразу улучшилось настроение!

Наташа. За неделю до чемпионата Европы мой мениск вылетел вновь. Мы с Андреем поехали на собрание членов сборной, я прошла в зал, села, а встать со стула уже не могла. Зачем я поехала на это собрание? Себя только показать. Как потом говорила Татьяна Анатольевна, в этот день она потеряла всякую надежду, что мы попадем на чемпионат.

Я отлеживалась два дня, собралась с мыслями, потом пришла на тренировку, раскаталась, раскаталась, и все – поехала. Удивительно, как мениск у меня не вылетел на соревнованиях? Конечно, это чудо. Или сильный внутренний контроль? Андрей мне туго бинтовал ногу, а телекомментатор Сергей Ческидов говорил зрителям: «Что-то скованно выглядят наши лидеры» и добавлял, что звание чемпионов страны принадлежит другой советской паре, наверное, он посчитал, что мы свое уже откатали. Я видела, как Марина и Сережа хороши в оригинальном вальсе. Их произвольный танец тоже был поставлен на мелодии вальсов Штрауса, но все же проиграть им мне казалось труднее, чем выиграть.

Что же случилось с моей ногой?

Она в полном смысле слова оказалась скованной – в жесткой перевязке, которую мне по специальной технологии накладывал аккуратный Андрюша, единственный, кому я могла довериться. Татьяна Анатольевна в зависимости от настроения и самочувствия могла так затянуть, что не охнуть, а могла еле-еле бинт завязать. Точнее, не бинт, а тейп. Он белый, клеится, как пластырь, но не тянется. Его обязательно накладывают стоя, при чуть согнутой ноге. На тренировках я его маскировала черными колготами, а на соревнованиях сверху белого Андрей приклеивал еще и бежевый, тонкий и гладкий тейп. Андрей очень старался, а я стояла тихо-тихо, боясь лишний раз вздохнуть. Многие наши соперники даже не знали, что у меня нога в тейпе.

На чемпионате мира после оригинального танца, когда вновь оказались вторыми, мы с Татьяной Анатольевной Андрюшу еле уняли, так он нервничал. Я сидела, готовая ко всему, все варианты подсчитала, а Андрей самокритикой начал заниматься: «Действительно, мы плохо катались…» В разгар чемпионата этого делать нельзя. Критический разбор – дело хорошее, но хотя бы за неделю до соревнований или через неделю после, а когда они проходят, надо быть уверенным, что у нас все прекрасно. Постепенно он пришел в себя. Но на следующей тренировке у него соскакивает конек с ребра, он падает на борт в самом начале тренировки. Ужас какой-то! А мы должны классно откатать произвольную. Классно! Судьи обычно присутствуют на тренировках, но и зрители сидят, значит, уже какое-то мнение складывается. Но и это неважно. Нам самим нужен отличный прокат, для себя… Андрей встает, разводит руками и говорит: «У меня погнут конек». Это уже трагедия. Теперь у него конек не будет скользить куда надо, а если менять лезвия во время соревнований, то пропадает всякая уверенность в катании.

Татьяна Анатольевна наклоняется ко мне и шепчет: «Ничего не погнуто. Хорошо, что упал, теперь придет в чувство». Андрюша чего-то там у себя на коньке правил, я сама покаталась, музыка кончилась. Стою. Во мне такая злость поднялась, как на чемпионате Европы, когда нас поставили после польки на второе место.

Андрей закончил возиться, и мы с ним откатали программу, и так здорово! Правда, он действительно что-то натворил с коньком, в некоторых местах я чувствовала, как его ведет в сторону, но, может быть, мне так казалось после его слов. Вечером я для себя решила: «Хотя все и были довольны нашим прокатом произвольной программы на чемпионате Европы, сейчас для победы этого будет мало. Надо идти ва-банк. Иначе я буду стоять на второй ступени пьедестала и поздравлять Марину и Сережу». Я все-все проиграла у себя внутри и успокоенная отправилась спать. Я поняла, что второе место переживу, а вот если выступлю и не буду довольна собой, не забуду подобной слабости всю оставшуюся жизнь.

Андрей. Наученный горьким опытом, я постарался перед чемпионатом мира правильно распределить свои силы, а более того – нервы.

Польку мы облегчили. Костюмы стали яркими. Настроение хорошее. Приехали в Швейцарию на чемпионат и каждый день, как «дети в школу собирайтесь», обкатывали ее и обкатывали, времени не хватало, ведь она же получилась только-только, с пылу с жару. Все тренировки откатали замечательно, без срывов. Почему наша полька вновь не понравилась судьям? Не смогли сломать уже сложившийся стереотип, что в оригинальном танце лучше скольжение у Климовой и Пономаренко? На этот раз я расстроился еще сильнее. Эмоции отдали, как в произвольном танце, катали технически чисто, без единой помарки. Почему проигрываем? Непонятно.

Год и впрямь выдался тяжелым. За день до старта в произвольном танце я упал. Вышел на тренировку с замечательным настроением. Все у меня хорошо: ботиночки зашнурованы отлично, ножки садятся замечательно, ручки вытянул прекрасно. И решил – пробегусь-ка я сейчас во всю свою силу. Пробежался и… то ли наклон сделал больше, чем нужно, то ли на льду что-то лежало, но с конька я попал на ботинок, и с виража – в борт… То, что больно, – это ладно, но когда я встал и понял, что конек едет не туда, куда надо!.. Я его потрогал: ребра, конечно, нет, а наш стартовый номер на тренировке второй. Пока кровь на руке остановили, пока я с Татьяной Анатольевной поговорил, пора на лед! Пошел я кататься на кривом коньке. И проехали мы с Наташей вдвоем весь чемпионат на двух ногах из четырех. Наташа обычно чуть что – сразу в слезы, а тут повела себя очень сдержанно. Может, она успевала вовремя подкраситься, но распухших глаз я у нее ни разу не видел.

Наши коньки холил и лелеял Плинер. Умение их точно затачивать – особое искусство, требующее редкого глазомера и опыта. Самое простое и самое верное сравнение – хороший конек как инструмент у пианиста. Настроен инструмент или нет – для среднего ученика большого значения не имеет, но виртуоз к расстроенному роялю и не подойдет. Накануне чемпионата мы лезвия коньков никогда никому не даем точить, боимся, вдруг нам их настроят не так. Привычка есть привычка, никуда от этого не деться. Но тут уже и сам Плинер побоялся с ходу править конек, вздохнул и предложил подшлифовать. Я сам зажал лезвие в тисочки и попытался его выгнуть, но быстро понял, что это бесполезное занятие. Теперь, когда я ставил конек на ребро, то чувствовал, как он у меня едет в любую сторону, кроме той, куда надо.

Я уже подбирался к тому, чтобы заявить в танце свое «я», но в тот год еще ничего радикального сделать не сумел. Но уже возникали пусть небольшие, но приятные открытия. Например, переброска (Наташа перешагивает через мою ногу) пришла мне в голову на разминке, когда мы просто рядом скользили. Я спросил: «Наталья, почему бы тебе не попробовать таким вот образом перейти через мою ногу?» Она сразу поняла, что надо сделать. И в первой части произвольной программы после такого перешага ложилась сзади на мою ногу. Элемент получился эффектный, я гордился своим вкладом в программу. Но он оказался и довольно тонким: достаточно было Наташе немного прибавить в весе, и технически получалось грязновато. Имели значение даже полкилограмма, поскольку я уже не переносил, а переваливал ее через себя.