Текст книги "Пара, в которой трое"

Год «Кармен» (сезон 1984–1985 гг.)

Андрей. Мне кажется, выбор музыки для нового произвольного танца – на самом деле танца, изменившего не только нашу судьбу, но и целый вид в фигурном катании, – принадлежит Владимиру Всеволодовичу Крайневу, знаменитому пианисту, который заразил этой идеей свою жену Татьяну Анатольевну.

Прошли Олимпийские игры, прошел чемпионат мира, мы вернулись домой из турне, где запасались пластинками, покупая все новое, что появилось в музыке, все, что представляло хоть малейший интерес. Прошел месяц после нашего возвращения, прежде чем Татьяна Анатольевна сказала нам о «Кармен».

За этот месяц мы еще успели съездить во Францию, и отсутствие даже идей новой программы меня не волновало. Меня мучали проблемы куда серьезнее: я никак не мог определиться, оставаться мне в спорте или пора уходить. Решался вопрос предстоящего четырехлетия. Выступать еще один сезон – он мог дать звание чемпионов (Торвилл и Дин ушли в ледовый балет) – или протерпеть еще четыре года? Может, имело смысл выиграть золотые медали в 1985 году и уйти? Но все же я склонялся к тому, чтобы еще потянуть лямку, но предупреждал девочек (Наташу и Татьяну Анатольевну. – Прим. ред.), что к Олимпиаде в Калгари мне уже перевалит за тридцать. Дин выиграл Сараево в двадцать пять лет, Торвилл моя ровесница, и оба они уже оставили спорт. Сомнений масса. Физическое состояние меня не волновало, тревожило – не выкачал ли я за столько чемпионатов, за столько лет в фигурном катании из своей души все, что в ней было, до донышка, без остатка?

Когда Татьяна Анатольевна предложила новый танец, я подумал: «Тоже мне открытие, это же похоже на то, что катали Моисеева и Миненков». Я тогда сказал, что у меня единственная просьба: чтобы мы танцевали под другую музыку. Мне обещали, что так оно и будет. Но все равно финальные части по музыке получились почти одинаковые.

В мае мы стали набирать элементы для будущей произвольной программы. Шестого июня нам вручили в Кремле ордена, и сразу же Татьяна Анатольевна отпустила всех в отпуск, а в июле в Томске началась серьезная работа. Перед Томском мы с Наташей изучали Мериме и на постановке, что называется, завелись. Через месяц танец, пусть собранный вчерне, мы уже прокатывали. Повезло, что не сбил с толку снятый тогда же испанцами фильм. Я слышал о нем, но увидел через год, иначе мне бы пришлось тяжело. Испанский темперамент, испанские движения у нас не в крови. А так вся моя информация заканчивалась на постановках «Кармен» в советских театрах.

У меня сложился свой образ Хозе, и я кричал Татьяне Анатольевне: «Я должен быть другим!» Не все получалось гладко: мы или резво шли вперед, или останавливались и топтались на месте. Год назад очень быстро придумалась «Русская ярмарка», но потом танец без конца трансформировался, а «Кармен» после постановки изменялась мало.

Наташа. Меня долго мучали мысли о заезженности сюжета «Кармен» в фигурном катании. Не хочу обижать Моисееву и Миненкова, но меня не взволновал их танец. Я не беру под сомнение главное: Ира и Андрей – великие мастера, их произвольная программа «Блю Бах» потрясла меня, как говорят, до глубины души, а с «Кармен» такого эффекта не получилось. Моисеева и Миненков разучивали этот танец при мне, я уже тренировалась в группе Тарасовой. То, что о той их работе много говорили специалисты, – помню; то, что публика считала его выдающимся, – тоже помню, а сам танец – нет. И поэтому ближайшая и по времени, и по месту ледовая интерпретация знаменитого сюжета не являлась для меня тормозом.

…Мы еще к Олимпиаде 1984 года собирались ставить произвольный танец на испанскую мелодию, и, насколько я помню, Татьяна Анатольевна тогда уже решила, что музыку для программы возьмем из балета Бизе – Щедрина. Я не один испанский танец под ее руководством откатала – они подходили под мой темперамент. Но потом Тарасова переиграла: тактически правильно показать на Олимпиаде русскую программу. «Кармен» пришлось подождать до следующего сезона. Но когда мы за нее взялись, стало ясно, что нас не устроит традиционная программа из четырех различных музыкальных кусков. Само так получалось, что танец логично развивался по единому сюжету, по общей теме, он сам не дробился на быстрые и медленные части. Может, у Тарасовой и давно созрел такой замысел, но мне казалось, что движение к новому проходило естественно, само по себе. И, конечно, я предполагать не могла, что танец назовут выдающимся…

Шла работа. Трудная. Никто из нас не задумывался, что рождается программа, не похожая на другие. Поставили мы ее очень быстро, единственное, что задерживало, – последняя часть. Никак не придумывалось, как же меня «убьет» Андрюша. Хотелось, чтобы финал не стал похожим на сотни финалов «Кармен». Сейчас кажется смешным, как долго мы обсуждали последние мгновения Кармен. Андрюша часами валял меня на льду. Боялись, что я отморожу руки или ноги. Самое интересное, что в конце концов я до льда не добиралась, а умирала на колене у Андрея.

Многое обсуждалось нами заранее, до выхода на лед. Каждый день я начинала с того, что представляла, как должен выглядеть тот или иной отрывок. В программе элемент, который я придумала дома. Такое случилось со мной впервые. Я в очередной раз сидела над Мериме, пытаясь представить себе один из эпизодов переложенным на танец, как вдруг увидела движение, точно его передающее. Как назло, Тарасова заболела и в этот день не пришла на тренировку. Мы попробовали, и моя идея показалась нам интересной, а на следующей тренировке она понравилась и Татьяне Анатольевне. Для меня ее высокая оценка была важна. Впервые я участвовала в постановке не только как – пусть способный – исполнитель, а и как сорежиссер. Вот главное, что у меня связано с «Кармен».

Впервые я сознательно работала над образом героини. Это была моя Кармен. Я вкладывала в нее все, что есть во мне. Я оправдывала ее, иначе как бы я могла стать ею? Я почти в любой ситуации женщин оправдываю.

Если быстрые части программы то получались сразу, то долго не давались, медленная сложилась моментально, на вздохе. Например, после того как закончилась постановка первой части, мы потом долго ее обкатывали, во многих элементах она казалась неловкой, неудобной. Нередко, работая над техникой быстрых частей, мы не могли справиться с тем, что сами придумали. А медленную как поставили, так и катали спустя год без изменений.

Андрей. Все говорили: «Ох, как здорово!», «Вот это танец!», а мы с ним сперва проиграли турнир на приз газеты Les Nouvelles de Moscou, а затем чемпионат СССР. Для меня эти поражения сыграли положительную роль. Я тогда решил, что поскольку меня ругают за две ноги (катание на двух ногах, а не попеременно в спортивных танцах считается большим недостатком), то я буду отстаивать свои права твердо, пусть режут меня, кромсают. Я поругался с девочками. В танце я поддерживал Наташу, опираясь на обе ноги, на одной мне такую поддержку не сделать, а Татьяна Анатольевна этого требовала. Я отвечал, что коньки положу на полку, но так делать не буду. Мне надоели разговоры: «Партнер, конечно, хороший, но все время стоит на двух ногах». Меня они, естественно, задевали. Работа на партнершу, конечно, дело благородное, но не будь Наташа такой яркой, еще неизвестно, как бы мы выглядели. Правда, тогда существовала такая мода: партнерша – лицо дуэта, а партнер – незаметная ее поддержка. Дин все поломал.

Англичан жизнь заставила стать законодателями другого стиля. В их дуэте Джейн немного от Криса отставала и, наверное, от этого выглядела чуть зажатой. Через пару лет после их ухода из спорта я посмотрел запись «Болеро», с которым они блистательно выступали в последнем своем сезоне, и увидел, как Джейн неожиданно раскрылась. И мне показалось, что Крис перестал быть абсолютным лидером в дуэте.

…Медленная часть начиналась с того, что Хозе тащит по льду Кармен, мне нравилось это движение, оно отвечало сюжету, и у меня в тот момент всегда мурашки по телу. Такая любовь – несчастная, тягучая: тяну, а отпустить не могу. Но тогда такой элемент вызвал споры. Позже даже в правила записали, что подобное движение в танцах выполнять нельзя. Нас, к счастью, не наказали.

Меня не волновало, что существовали десятки фильмов, сотни постановок «Кармен». Единственное, что смущало, – танец на эту музыку из программы Моисеевой и Миненкова слишком хорошо еще помнили те, кто работает в фигурном катании. «Кармен» Иры и Андрея создавалась на моих глазах. Я попал к Тарасовой в ноябре 1976-го, танец только-только поставили. Увидев его, я находился в шоковом состоянии. Такой красоты я еще не наблюдал. Спустя несколько лет, когда мы относились к ребятам как к досягаемым соперникам, я уже по-другому смотрел на их «Кармен». Танец мне по-прежнему нравился, и мне очень не хотелось, чтобы мы хоть в чем-то их повторили.

В уникальность нашей программы я поверил только тогда, когда мы ее целиком показали зрителям. Вдруг я понял, что публика сидит после него как одурманенная. Я жил в этом танце, но он мне был интересен только тогда, когда я исполнял его от и до. Он как никакой другой зависел от моего состояния здоровья или настроения. Когда мне приходилось худо, в нем оказывалось больше горечи, когда мне было хорошо, то в определенных частях прибавлялось радости, – это происходило помимо меня, моего желания – такой получился удивительный танец.

Второй раз я почувствовал, что «Кармен» нечто большее, чем просто удавшийся танец, когда на каток пришла Пахомова. До нее с делегацией Спорткомитета побывал на СЮПе Горшков, он смотрел танец молча, об ошибках ничего не сказал. Татьяна Анатольевна в то время месяц лежала в больнице, и мы тренировались без нее: день – обязательная программа, день – произвольная. Я приходил домой без сил. «Господи, – думал я, – еще четыре таких года!»

В день визита Людмилы Алексеевны нам по плану полагалось прокатывать оригинальный танец. Мы его и прокатали. Потом встали с Наташкой, подышали-подышали, сказали: «Поехали» – и от начала до конца еще и произвольный танец. Неудобно, все же – Пахомова. То, что к нам на тренировку пришел тренер соперников (у Пахомовой тогда занимались Батанова – Соловьев), я расценил как Поступок. Она, видимо, решила увидеть своими глазами то, о чем уже шли разговоры. Нам так хотелось показаться перед Пахомовой, что катались мы с необыкновенным эмоциональным подъемом.

Я не люблю смотреть со льда, кто сидит у борта и как реагирует. Но в финале у нас такие шаги, что можно поглядывать по сторонам. Обычно у меня и времени не бывает бросать взоры на трибуны, особенно в начале сезона. Потом уже, когда раскатаешься, можешь следить: забирает или не забирает.

А тут я увидел лицо Пахомовой…

Она сказала: «Спасибо, замечательный танец вы сделали». И ушла.

Наташа. Осенью 1984 года в Харькове, куда после летних тренировок съехалась вся сборная, мы начали показывать новую программу по частям. В Харькове собрались все ведущие специалисты нашего фигурного катания… и никто не сказал о нашем произвольном танце доброго слова. Зато высказали огромное число замечаний: «Где ваш хваленый ход?», «Где сложность поворотов?» Мы не воспринимали замечания в штыки, продолжали работать.

Наконец мы показали программу целиком, причем на публике. На первом же прокате Андрей свалился и подшиб меня. Но мы встали и довели танец до конца. Публика приняла нас хорошо, это как-то успокаивало, хотя упасть на первом же прокате!.. На следующий день мы уже не падали, но от вчерашней неудачи осталась какая-то зажатость. А зрители программу приняли еще лучше.

Никогда так рано, в сентябре, у нас не бывал полностью готов произвольный танец. Первыми, кому мы показали «Кармен», были друзья Татьяны Анатольевны, которым она доверяет и которые раньше других оценивают ее новую работу. Им танец очень понравился, но и они высказали свои поправки. Все говорило о том, что спокойная жизнь нас не ожидает, хотя в глубине души я была уверена, что все закончится для нас хорошо.

Главный парад новых программ – традиционный международный турнир на приз газеты Les Nouvelles de Moscou. Начало декабря. Мы выступили, по-моему, очень хорошо. Я сидела в раздевалке, абсолютно уверенная, что мы победили, даже тени сомнений не возникало. Климова и Пономаренко вышли на лед после нас. И вдруг я услышала их оценки… Вошла в раздевалку к Андрею, говорю: «Мы проиграли», он в ответ: «Да, мы проиграли». Такая нахлынула обида на всех: на судей, на зрителей, не знаю даже на кого.

К чемпионату СССР, который в начале января проходил в Днепропетровске, мы кое-что переделали, сняли две поддержки, считающиеся запрещенными, подчистили элементы и от злости, что нас не поняли, катались с каждым разом все лучше и лучше. Мы лидировали весь чемпионат и десять минут после него. Увидев на табло шестерки – балл чемпионов, Татьяна Анатольевна выдохнула: «Выиграли». Мы еще продолжали принимать поздравления, когда сказали, что при окончательном подсчете мы проиграли один судейский голос. Но эти десять минут свою роль сыграли. Они морально меня подняли, и почему-то сообщение о проигрыше оказалось не таким болезненным.

Очевидно, судьи не поняли танца, не увидели в нем перспективы, а скорее всего, их тянуло назад, к стереотипам. Но, как и месяц назад, у нас никаких сомнений насчет собственной программы не было.

Через год единый сюжет в произвольном танце демонстрировала уже половина пар на чемпионате мира, спустя два года он доминировал.

А сколько лежало цветов на льду в Днепропетровске, буду помнить долго!

Может, наша вина заключалась в том, что судьям с единственного предстартового проката было трудно оценить новое направление, а на тренировках мы целиком программу не показывали. Готовясь к чемпионату Европы и до самого отъезда в Гётеборг, где он должен был проводиться, я не сетовала на несправедливую судьбу я опиралась на мнение Тарасовой, которая уверяла, что случай в Днепропетровске – уникальный, на европейском первенстве он не повторится. Не знаю, верила ли она в это сама. Тем не менее я приехала в Швецию, абсолютно уверенная в победе. Не знаю, получилось бы у меня и дальше сохранять эту веру, если бы мы проиграли, но в Гетеборге нас приняли сразу. Все судьи – единогласно. Когда объявили «Кармен», двери катка остались открытыми – и билетеры, и полицейские столпились у льда. В финале судья из Франции рыдала.

…Когда нас в Гетеборге впервые объявили чемпионами, я восприняла это событие куда спокойнее, чем на следующий год. Мне казалось, звание перешло к нам по наследству, абсолютно законно. Пьедестала не помню. Зато хорошо его запомнила на турнире в Москве и чемпионате СССР в Днепропетровске…

Наверное, в Гетеборге я настолько устала, что у меня наступил «закат программы», – существует такое понятие. Но зрители таких изменений не замечают. В Гетеборге вся судейская бригада поочередно нас поздравила – это большая редкость.

В Гетеборге определялись не столько золотые медали, сколько место лидеров в мировых танцах после ухода Торвилл и Дина. К чемпионату мира в Токио почему-то трудно стало готовиться физически, может, конец сезона? А перед Токио враз наступило облегчение. Я и представить себе не могла, что проиграем.

Андрей. Когда начался новый этап в танцах? С «Болеро», показанного Торвилл и Дином в 1984 году, или «Кармен» – программы, родившейся на следующий год?

Думаю, он начался с «Вестсайдской истории» – произвольной программы Моисеевой и Миненкова, поставленной Тарасовой в 1978 году. Но Ира и Андрей, чемпионы мира, с ней проиграли свои титулы. Их танец опережал время. Судьба нашей «Кармен» сложилась счастливее – этот танец появился вовремя. А проигрыш в Днепропетровске – внутренняя судейская, не очень чистая кухня. Для зарубежных арбитров мы поддержали «Болеро» – направление, выбранное Торвилл и Дином, даже не столько поддержали, сколько продолжили общее дело. Для меня «Русская ярмарка» – программа, как стало принято говорить, со сквозным сюжетом. Ничего не сваливается неожиданно: чемпионские программы Криса и Джейн «Мак и Мейбел», «Барнеум» (цирк), по сути, те же танцы с заложенным в них сюжетом. Но ведь и в 1979 году у нас был «Чаплин»!..

После провала «Кармен» в Днепропетровске, когда мы оказались вторыми, я для себя окончательно решил – буду тренироваться еще четыре года. Три чемпионата наступать на пятки Торвилл и Дину и остаться вторыми?!

Не было ни одного аргумента, который мог бы меня убедить, что наказаны мы по существу, что ряд элементов, используемых нами, запрещен. Нет, такие обвинения нам не предъявлялись, скорее всего, работники Спорткомитета боялись, что я не потяну четыре года, и торопились меня списать. Открыли мое личное дело. Год рождения 1957-й, в Калгари ему уже будет за тридцать, а тут рядом есть хорошие фигуристы помоложе, надо их толкать в лидеры. И неважно, что разница всего-то в два года. А само фигурное катание ничего не потеряло от соперничества двух советских пар, наоборот, оно только выиграло.

Были в СССР три лучшие школы спортивного танца: Дубовой, Пахомовой и Тарасовой. Первые две основные силы тратили на абсолютное овладение обязательной программой, у Тарасовой главными были оригинальный и произвольный танцы. Если б мы в тот год ушли, осталось бы в танцах только одно направление – одинаковые пары. Лидеры первых двух школ, что выходили тогда на лед во время главных всесоюзных соревнований, – это Климова – Пономаренко и Батанова – Соловьев (позже Анненко – Сретенский). На мой взгляд, и первые, и вторые оказались подражателями классической английской школы: чистые технари, стопроцентные параллельные руки, одинаковый поворот головок, одинаковые улыбки… А вот Торвилл и Дин успешно развивали нашу отечественную эмоциональную школу.

…Днепропетровск сильного морального удара, как ни странно, мне не нанес. Я намного сильнее переживал поражение в Москве. Первые пару недель я тренировался с самой вредной мыслью – докажу! Внутри все горело от несправедливости, а надо было придавить в себе амбиции, иначе будет только хуже. Потом остыл, и на чемпионат Союза приехал не доказывать, а выступать. Кто сильнее – мне и без того было ясно. Во время соревнований я видел, что катаемся мы хорошо, нравимся и судьям, и зрителям. Нравимся себе, но тут ощущения субъективные, далеко не всегда совпадающие с мнением той же публики или Тарасовой. Закончили. Увидели шестерки на табло… Я считать баллы не стал, тем более никогда этими подсчетами не занимался, просто понял: все хорошо. Подбегают, поздравляют не только свои, но и люди незнакомые. Сдаю допинг-контроль. Вдруг вокруг меня установилась тишина, сразу стало все понятно.

Не помню, встретил ли я в тот вечер Сережу Пономаренко, впрочем, меня и не волновал вопрос: стыдно ему или нет – это же не его, а тренерские проблемы. Я исполнил свою программу, он – свою, и, скорее всего, Сережа уверен, что отработал прекрасно, тем более нашего выступления он не видел. Мы с ним спортсмены, а не функционеры, подстроившие такой результат. Что ж сделаешь, если фигурное катание, тем более танцы, спорт необъективный: нет критериев, по которым можно сравнивать. Я на Сережу и Марину никогда не обижался. Даже тогда, когда они нас на пьедестале не поздравили. Обидно было за них, за эту обязанность – выполнять тренерскую установку. Я не сомневался, что на первенстве Европы все сложится совсем иначе.

В Гетеборге злорадства на пьедестале я не чувствовал, сердце наполнилось счастьем. Для меня сезон 1984–85 годов начался именно с февраля, с чемпионата Европы в Швеции. Я много лет готовился к тому дню, когда стану первым. Что поделаешь – это произошло в Гетеборге.

Наташа. Популярность «Кармен» превзошла все ожидания. Кто-то подсчитал, что по ЦТ его показали за сезон семь раз! Спустя два года нас пригласили выступить в Англии и настаивали, чтобы мы непременно вышли на лед с «Кармен». Танец постоянно приходилось вновь вспоминать. Правда, это только кажется, что ничего не помнишь. Услышишь музыку – и привычные движения сразу возвращаются.

Впервые во время подготовки программы мы с Андреем совершенно не ссорились. Обиды и выяснение отношений в дуэте, особенно в постановочный период, – дело обычное. Нас с Андрюшей долго считали исключением из правил: по сравнению с другими у нас скандалы возникали относительно редко.

Музыка, выбранная Татьяной Анатольевной, показалась мне вначале слишком мрачной. Тема любви в ней только трагическая. Но музыку надо слушать много раз, пока она в тебе не отзовется и не начнет жить в душе постоянно. Музыку компонуют так, чтобы она не вышла за обязательные четыре минуты, потом уже ищут движения. С «Кармен» же все обстояло иначе.

Когда мы уехали на показательные выступления в Австралию, то заранее знали, какой будет у нас танец в следующем сезоне. Там, обсуждая его, мы придумывали элементы, даже пытались изобразить фрагменты, а уложенную в обязательное время музыку услышали только тогда, когда вернулись. Татьяна Анатольевна говорила, что складывалась музыка тяжело и долго, но так как ее отбирали без нас, прошло много времени, пока она в моей душе зазвенела.

Во время постановки я, пусть в мелочах, но что-то всегда в танце меняю. Андрея это не сбивает, он знает, что я не могу долго одинаково кататься, и на ходу подхватывает (в прямом смысле слова) мои предложения. Мы очень скатались за много лет. Бывает, что ему мои изменения не нравятся. Но в таком случае, мне кажется, либо он, либо я в плохом для тренировки состоянии. Во время же работы над «Кармен» он не вспылил ни разу, потому что, когда мы оба были в хорошем настроении, мы понимаем друг друга с полуслова. Нет, я ничего не меняю «в ногах», от чего можно сбиться. Я меняю настроение, поворот головы, жест. Я часто меняла свое настроение в части «Тореадора»: от серьезного – до полного разгильдяйства. Коррида! Если на турнире Les Nouvelles de Moscou для меня главным казалась строгость почти балетных движений, то на первенстве мира я танцевала уже так, как в моем понимании танцевала бы сама Кармен. Этот танец всегда поддавался импровизации и так зависел от нашего состояния, что, я уверена, и двух одинаковых прокатов за сотни выходов у нас не найдешь.

Я ничего не говорю про обязательный танец, про оригинальный. Зрителю они неинтересны, и их не показывает телевидение. Или, наоборот, их не показывает телевидение, поэтому и зрителю они неинтересны. Однако на протяжении последующих трех лет у нас с оригинальным танцем происходила сплошная ерунда. Когда мы его готовили, никто из нас не сомневался: никаких проблем с ним не будет. Но каждый раз выяснялось: что-то в нем не так – то элементы запрещенные, то скольжение неправильное. Мы стали регулярно проигрывать оригинальный танец, чем здорово подогревали соревновательные страсти.

Андрей. Мне Тарасова определила три роли: Хозе, Тореадор и Смерть. От третьей я решил отказаться, оставить только две – Хозе и Тореадора, причем предпочтение отдавал первому. Я понимал чувства человека, который любит до беспамятства и которого уже ничего не остановит. Такая любовь называется роковой, и конец ее всегда трагичен. Кармен же обычная женщина, и ведет она себя так, как вела бы себя любая, – это мое мнение. Ревность от бессознательной любви. Когда хоть немного в чувства примешивается расчет или, что называется, здравый смысл, ревности никогда не будет.

Я видел, как себя ведут тореадоры на корриде, и мне казалось, я понимаю, что они из себя представляют. Такому типу мужчин все равно, Кармен с ним рядом или другая женщина. Ему дорога только собственная мужская слава. Если он вышел на улицу, то исключительно для того, чтобы показать себя – не женщине, что рядом идет, а толпе, зрителю, а она или другая – неважно, кто там сбоку. И в той части, где коррида, я убираю Наташу к себе за спину. А в первой части нес на руках, дышал на нее.

Финал «Кармен» для тех давно ушедших лет закономерен. Впрочем, может, и сейчас так бывает… нет, скорее всего, нет! Нет прежнего романтизма. Сейчас сперва обзаводятся квартирой. Нас, в общем-то, такими практичными и воспитывают. Не родители – окружение, телевидение, друзья, время. Мы с Ольгой много лет встречались ежедневно, потом наступило затмение. Не знаю, мог ли я убить, но ревновал жутко. И когда началась работа над танцем, неожиданно изнутри поднялись эти прежние чувства.

Каждый следующий наш произвольный танец складывался сложнее и, без сомнения, получался интереснее, чем «Кармен». Но и зрители, и пресса вспоминали только о «Кармен». Благодаря этому танцу мы вошли в историю фигурного катания, как же не быть ему признательным всю оставшуюся жизнь?

Я считаю, раз запомнили танец, значит, мы что-то в фигурном катании сделали.

Наташа. Год под знаком «Кармен» означал бескровный королевский переворот в спортивных танцах – Торвилл и Дин не проиграли, а ушли в профессионалы непобежденными. Предыдущие четыре года мы упирались в их спины. Из-за такого долгого соперничества до конца своей спортивной карьеры мне было важно знать их мнение о наших программах. Меня всегда волновало, что они делают, какие показательные номера готовят для своего шоу. Не сомневаюсь, что такой же интерес сохранялся и у них к нам. Ведь мы состязались друг с другом почти десятилетие. Еще до Гетеборга они прислали нам в Москву телеграмму с пожеланиями успеха на чемпионате Европы. Это не обычная дань вежливости старых знакомых, в спорте таких примеров немного.

Если до их ухода меня мучило, что мы не можем с ними посоревноваться, нам этого не дают, мы превращаемся в вечно вторых, то после того как они попрощались со зрителями, над нами повисло другое: а вдруг скажут – ушли англичане, и в танцах смотреть теперь не на кого. Я считала, мало заменить Торвилл и Дина на пьедестале, надо стать чемпионами ярче, чем они. Я никогда не думала о соревновании с Мариной Климовой и Сергеем Пономаренко, которых нам упорно навязывали в соперники. Для меня соперниками всегда были и остались только Джейн и Крис.

…Мы приехали с показательными в маленький городок под Лондоном, а Джейн и Крис выступали каждый вечер в Ноттингеме. В свой выходной они приехали к нам. Мы провели вместе целый день, и они посмотрели наше выступление. Джейн плакала, когда мы вышли с танцем на музыку Альбинони.

А когда встречались на турнирах – почти не разговаривали. Мы стремились у них выиграть, но в какой-то момент я поняла, что подняться на гору необходимо, но по своей тропинке, никого не спихивая с пути. Надо заниматься своим делом. Я пережила момент, когда мне ужасно, во что бы то ни стало, любыми средствами хотелось выиграть у Джейн и Криса. Но потом я пришла в себя. Это как приступ неизвестной болезни.

Крис – всегда рассудительный, невероятно способный постановщик. Держался он всегда так, будто катался один. Джейн надолго целиком отдала ему всю себя. Рядом с талантливым человеком нередко оказывается тот, кто ради него жертвует многим, если не всем. Джейн именно такая. Насколько мне известно, их тренер Бетти Калловей занималась вопросами техники и распределения нагрузок, а хореографами у Джейн и Криса были какие-то очень известные австралийские танцоры из современного балета. Джейн и Крис оказались единственными фигуристами, кто почти за двадцать лет нарушил советскую монополию в спортивных танцах на льду.

Общаться с ними было интересно и легко. В отличие от многих они никогда не расспрашивали, на что мы живем. Их интересовала только профессиональная сторона жизни. Мы могли расходиться во мнениях, но они оба при этом оставались крайне почтительными. Так, наверное, разговаривает настоящий художник, встречаясь с настоящим художником: уважительно и только об искусстве.

Многие пытались сравнить их «Болеро» и нашу «Кармен». Я видела «Болеро», правда не на соревнованиях, а на показательных выступлениях, и шедевром этот танец мне не показался. Впрочем, мне никогда не казалась шедевром и любая из моих программ. То, что зрители называют программу выдающейся, подстегивает и помогает, но самой так думать категорически нельзя.

Андрей. Одиннадцать лет мы выступали в паре… Сколько пережито, сколько поддержек сделано, сколько элементов найдено, сколько ушло в забвение! Господи, и ведь только одна десятая придуманного попадает в программы, остальное отметается, нередко исчезают и интересные вещи.

В 1986 году мы снова выиграли чемпионат мира, но всего лишь пять судей голосовали за нас, четверо – за Климову и Пономаренко. Я тогда подумал: «Сколько же можно жечь нам пятки, все равно, пока не уйдем, первое место не отдадим». Наконец в 1987 году на чемпионате СССР в Вильнюсе я увидел справедливое судейство. Мы проиграли оригинальный танец, это был вальс, проиграли вчистую, катались неэмоционально. Никому же не объяснишь, что музыка играла на две секунды быстрее, тем более сам виноват: отдал быстрый вариант, боясь, что магнитофон во Дворце будет тянуть…

Мне кажется, что если бы с программой «Чаплин» мы вдруг в 1979 году заняли первое место, триумф получился бы скромнее, чем спустя шесть лет. Ничего не поделаешь, зритель любит «Кармен». В 1986 году, когда мы выступали с программой на музыку Рахманинова, ее принимали хорошо, но, как только кончился сезон, вновь заговорили о «Кармен». Потом мы сделали «Кабаре», не такой сложный танец по стилистике, как предыдущий, зато в нем появился гротеск, он всем понятен даже у нас. В те годы почти никто одноименного фильма, благодаря которому и родился танец, не видел… Но вновь кончается сезон и – просят танцевать «Кармен» на показательных выступлениях.

Ольга увидела «Кармен» во время открытого чемпионата Москвы, когда мы впервые показали его зрителям. Мне никогда не нравилось в отличие от Тарасовой, когда на тренировках присутствуют зрители. Идет невольная подбавка эмоций, что совершенно не нужно на тренировке. Грязная работа должна быть грязной, без свидетелей, какие бы близкие они ни были. Неожиданное поражение на следующем московском турнире Ольга восприняла так же болезненно, как и я, если не сильнее. Она никогда не вмешивалась в мою работу, хотя в то время сама была профессиональным тренером. Но иногда не выдерживала и делала замечания чисто профессиональные. Например, о «Кабаре»: «В этой программе нет рук». После ее слов я нашел жест – приветственное помахивание несуществующей шляпой.

Немного обидно за все то, что делалось после «Кармен», но с этой программой я впервые стал чемпионом мира. Ответ на загадку с фурором «Кармен» лежит на поверхности: сюжет знаком всем, и танец получился понятным. Кармен должна умереть – и она в конце умирает. Другое дело – жизнь Паганини, кто знает его биографию? Или история певички Салли, в то время, как я уже говорил, совершенно загадочная.