Текст книги "Пара, в которой трое"

Андрей. Сезон начинался со страхов за Наташкину ногу, но через месяц после операции Наталья уже каталась. Правда, кое-какие задуманные элементы мы сразу в программу не вставили, она вряд ли тогда смогла бы их сделать. Никто не знал, что будет дальше с «новой» ногой. Многие интересные находки мы опускали, рисковать не хотелось.

Сама программа мне нравилась, я ею жил, каждый день придумывал для себя какие-то новые ходы. Пришла к нам на прокат арбитр Ирина Васильевна Абсалямова, мнением которой мы очень дорожили. Она сразу сказала: «Андрюша, это место мне не нравится, в нем ты на двух ногах, здесь общий рисунок ничего, а здесь ошибка…» Так приятно, когда человек понимает тебя. Для меня лучше горькую правду узнать от нее, любящей нас, но при этом разбирающейся в танце, чем слушать комплименты от дилетанта.

Прекрасные эскизы костюмов для нас сделал Вячеслав Зайцев. Впервые я появился во фраке с короткими, как крылышки, фалдами. Стандартные фалды мешают восприятию танца, они разлетаются, отвлекая внимание. Я выглядел в новом фраке как пингвинчик, зато ни у кого такого костюма еще не было.

Раскатывалась программа нелегко. Наташа долго жаловалась, что не может найти в ней себя. Технически танец получился очень сложный, и выстроить в нем образ оказалось нелегкой задачей. Но я точил, точил потихонечку. Искал, искал и нашел свое место в программе. Случилось это только накануне чемпионата Европы, а может, даже и после. Наташке я говорил: «Что ты мечешься, ты что, гротеск сыграть не можешь? Ты же всю жизнь это делала». Я требовал от нее, а у самого такая каша в голове. Господи, как я искал точные движения! Гротеск. Я помнил чаплинскую программу, но мне тогда шел двадцать второй год, и я, будучи никем, мог себе позволить подурачиться. А тут я – двукратный чемпион мира. Так же расслабиться, как в 1979-м? Нет, мне не все удалось в программе, если б еще немного дали времени, совсем чуть-чуть, хотя бы полгода, я бы довершил образ своего героя до конца.

Вальс хотелось сделать и легким, и техничным. Я бился за технику, Татьяна Анатольевна настаивала на легкости. Два года подряд после оригинального танца нас ставили вторыми, потом выяснилось, что вторыми нас оставили и в третий раз. Вальс считался танцем Климовой и Пономаренко. Может быть. Я мог бы и поспорить с этим мнением, но после драки кулаками не машут.

Мы исполняли «Кайзер-вальс» Штрауса – «Императорский вальс», – и слишком его перекрутили. Но винить некого, я сам настаивал на сложности. И все равно вальс мне нравился. Когда кончился сезон, на трезвую голову я посмотрел видеокассету. Сравнил их танец и наш – два совершенно разных вальса. И по стилю, и по исполнению, и по характеру. Но я не заметил ничего, что могло нас поставить вторыми. Вероятно, я субъективен.

Специально поехали на показательные выступления в Лондон и в Вену, чтобы показать Деми и Кучере свою работу и выслушать их замечания. Кучера возразил против шпагата в произвольном танце, но в общем сказал, что доволен. Деми был в восторге.

После чемпионата Европы мы продолжали облегчать вальс, мне говорили: «Хода не хватает в одном из углов». Мы отказались и от шагов, за которые я страстно боролся. Тренерам шаг не понравился, выглядел он без хода, казался сделанным на зубцах, что для танцев большой недостаток, кататься надо на дугах. Тем более в оригинальном танце.

Наташа. В Вильнюс на чемпионат СССР мы приехали в замечательной форме: хорошо выступили в обязательных танцах, выиграли вальс, чем очень расстроили Марину и Сережу. На жеребьевке перед произвольной программой вытащили последний стартовый номер, Климова и Пономаренко сразу же снялись с соревнований, сообщив, что заболели. Я уверена, причина в другом: шансов нас обыграть никаких, а уступать перед чемпионатом Европы ребята не хотели. А так на континентальное первенство приезжают вроде бы две равноценные пары.

Я хорошо помню утреннюю тренировку в Вильнюсе. Все напряжены, все друг с другом сталкиваются, проносятся мимо Марина с Сережей, а вечером, когда мы сели в автобус (обычно к последней разминке мы ехали вместе), смотрю – их нет. Я сразу поняла – они решили пропустить старт. С этой мыслью я вошла в раздевалку, а там Татьяна Анатольевна: «Только не впечатляйся, соперников не будет». И таким суровым голосом, чтобы я, не дай бог, не расслабилась. Смешно, я же не ребенок.

Хотя у Андрюшки случился небольшой сбой в конце блюза, и он ужасно переживал, выступлением на чемпионате мы остались довольны: и зритель нас понял, и оценки мы именно такие и ждали – шестерки. А через несколько дней нашему дуэту исполнилось десять лет.

Десять лет!

В Москве, договорившись с Андрюшкой, вдвоем, без Игоря и Ольги, мы поехали к Татьяне Анатольевне. Тринадцатое января. Владимир Всеволодович ушел, оставив нас втроем.

К чемпионату Европы, который проходил в феврале 1987 года в Сараево, мы готовились не так интенсивно, как обычно. Приехали в Югославию в хорошем состоянии, костюмы надели на первую тренировку, мы всегда так делаем. Обязательные танцы – у нас первый стартовый номер. Как такое могло случиться, но мы прослушали, что начинать танец надо не как всегда, а в другую сторону. Мы делаем первые шаги – вдруг останавливается музыка. Хорошо, что Андрей не сказал: «Покатили дальше». На том же чемпионате Гордеева и Гриньков продолжили выступление без музыки и были дисквалифицированы. После истории с Родниной и Зайцевым, знаменитого проката без аккомпанемента (сломалась аппаратура), ввели правила, что с остановкой музыки надо прекращать катание. Прозвучал свисток арбитра: нас подзывал председатель технического комитета по танцам Лоуренс Деми. Мы к нему подъехали, он спокойно сказал: «Вы должны начать танец с другой стороны», а сам испытующе смотрит: «Мол, как вы, ребята, не растеряетесь?» Арбитры – нормальные люди, все за нас переживали, и никто не хотел, чтобы мы упали. Деми к нам по-доброму относился, и я находилась в таком состоянии, когда хочется видеть только хорошее. Атмосферу теплоты я всегда чувствую. С нас не сняли баллов, хотя, возможно, могли это сделать.

Оригинальный танец мы откатали чисто, но после него меня будто лишили сил. По оценкам, чувствую, нас будут поджимать. Марина и Сережа вышли после нас, им даже кто-то шестерку выставил. Но в итоге мы выиграли и оригинальный танец. Сразу стало полегче. Но какая-то зажатость не проходила.

Вышли на утреннюю последнюю тренировку: вечером старт, ноги работают идеально, а в глаза друг другу не смотрим. На слова Татьяны Анатольевны реакции никакой: и в прошлом, и в позапрошлом году она то же самое говорила. Наверное, Татьяна Анатольевна как опытный тренер поняла: будет лучше, если нас успокоит кто-то другой. Мы обедаем, как вдруг к нам подходит Деми: «Сегодня будет много зрителей, сегодня вам будут долго аплодировать». Он произнес эту фразу каким-то обыденным голосом, как само собой разумеющееся, и именно такой тон меня почему-то поддержал.

Все же мы вышли на старт немного зажатые, но, может, оно и к лучшему. Выступали очень собранно, а так как программа была десять тысяч раз прокатана, эмоций в ней оказалось ровно столько, сколько надо!

У Сережи Гринькова оторвалась штрипка, он из-за этого лишился золотой медали, а у меня слетел бантик с платья. К счастью, главным арбитром был Александр Георгиевич Горшков, он-то понимал, что начать программу вновь – невероятно сложно. У Сережи болталась штрипка, посчитали, что существует опасность: наступив на нее, он мог уронить с поддержки партнершу. Арбитры не знали, что штрипки уже давно короткие и под конек попасть не могут. Но если Гриньков мог не заметить нарушений в костюме, нам полагалось увидеть посторонний предмет на льду. Только в самом конце программы, когда мы выходили на финальную прямую, я заметила: на льду что-то валяется. Боже, что это? Мы посмотрели друг на друга, и оба свернули в одну сторону.

У меня сохранились фотографии, сделанные на банкете после европейского первенства: не помню, когда еще у нас были такие сияющие лица. Банкет устроили какой-то странный, с играми. Андрюшка веселился как ребенок. Я же на льду выложилась так, что за столом мне было просто хорошо. А у Андрея после полугодового зажима начался бурный выплеск. Он носился, шумел, бросал в рок-н-ролле всех так, что Лене Валовой порвал платье.

Вернувшись с чемпионата, Татьяна Анатольевна слегла в предынфарктном состоянии в больницу, перед этим велев нам переделать вальс.

За неделю до чемпионата мира мы изменили вальс, упростив некоторые шаги, и были им чрезвычайно довольны. Спали, во всяком случае, спокойно. У нас оригинальный танец обычно получался с перехлестом сложности из-за постоянных обвинений, что технику мы заменяем эмоциями. Потом на соревнованиях выясняется, что технически наши программы насыщены раза в два больше, чем у других, а внешне мы из-за этого проигрывали.

Чемпионат мира 1987 года проходил в США, в Цинциннати. За две недели до старта мы поселились в Оксфорде, небольшом городке. Акклиматизация. Я не любила, когда чемпионаты проходили на Американском континенте. А здесь мы еще неважно выглядели в обязательных танцах. Но последним танцем мы все же выиграли первый этап.

Через день – оригинальный танец. Так легко я не исполняла его никогда, Андрей, мне кажется, тоже. Мы улыбались друг другу, никак не вымученными или заученными улыбками, мы радовались собственной легкости. И… проиграли?! По-моему, нас настигла расплата за чемпионат Европы, где судьи не наказали нас за некоторую неуверенность.

Сидим у монитора, Сережа и Марина уже откатались и оценки им выдали с шестерками. Я спрашиваю у Андрюши: «Мы проиграли?» Он: «Ты сомневалась в этом?» Уже по тому, какие нам ставили оценки в обязательных танцах, Андрей понял, что запаса нам не оставили. Я же себе таких мыслей перед стартом не позволяю. Мне нельзя сомневаться в том, что мои оценки всегда будут выше. Он же должен все рассчитать вперед, чтобы чувствовать себя уверенно.

Утром на нашу тренировку приехали Торвилл и Дин, но я об этом не знала. Я готовилась в раздевалке к выходу, как вдруг мне принесли огромный букет цветов «От Джейн и Криса…» с разными хорошими пожеланиями. Мы не виделись почти три года после Австралии. Я писала им, они мне отвечали, но свидания не получались. Во время разминки перед стартом я увидела их идущими на трибуну, и мне стало так приятно, будто я получила дополнительную поддержку.

Начался танец. Все вроде бы нормально, публика заводная, но со мной происходят какие-то странности. Во второй части я забыла шаги и чудом их вспомнила. А Андрюшка в последней части так разошелся, что решил чуть-чуть растянуть фрагмент в том месте, где он никогда этого не делал, чем меня сбил окончательно. Каково же приходилось ему все время подстраиваться под меня? В самом конце у меня произошел небольшой сбой. Мне он показался ужасным. Месяца через три я, посмотрев видеозапись, убедилась, что мало кто вообще мог его заметить. Но тогда, в накаленной обстановке, мне казалось, что даже недоведенная рука будет видна.

Оценки нам поставили высокие, успех у публики получился сумасшедший. Отсутствовала только уверенность в победе – научили нас судьи бояться соперников.

Андрей. В тот год мы сделали себе «химию» – волосы дыбом. Ютта Мюллер – тренер Катарины Витт – сказала мне, что ей очень нравится, но ведь мужчина в фильме с зализанными волосами и пробором. Моя дочь Габи, продолжила Ютта, тоже выступала под музыку из «Кабаре», но с гладкой прической. Деликатное замечание Ютты помогло, сам бы я до этого не дошел. Я постригся и на турнир поехал с короткой прической, правда у Натальи «химия» осталась.

Нас хорошо принимали в Цинциннати. Американское шоу, которое мы показывали, на зрителей производило впечатление. Да и нам самим было интересно сделать программу, не похожую на предыдущие. Ждали звонка от Лайзы Минелли, нам сказали, что она знает о нашей программе, знает из наших интервью, что мы ее поклонники. Но она не позвонила, и встреча не состоялась, может быть, и к лучшему. Во время соревнований к нам лучше не подходить. Я понимаю, когда говорят: такой-то очень занят, по себе знаю, что во время напряженной работы лишнего звонка не сделаю, а необязательной встречи постараюсь избежать.

В конце сезона мы привезли «Кабаре» в Морзин. Жан-Клод Литесьер, организатор этих соревнований и многолетний продюсер всех наших выступлений во Франции в то время, любил, чтобы в конце соревнования выступили чемпионы мира с произвольной программой. Нас снимало французское телевидение, а местная публика приветствовала «Кабаре» с энтузиазмом не меньшим, чем американцы. Последний прокат танца. Он прожил год, и теперь мы с ним прощались. На тренировке перед прокатом Анна, помощница Жан-Клода, спросила: «Как вам музыка?» – «Нормально!» Все складывалось замечательно, только в Морзине маленький каточек, и самым сложным оказалось разложить танец так, чтобы вписаться в площадку.

Вечером на представлении музыка от меня убегала, а я не понимал, как мне ее догнать. Бежали как сумасшедшие всю программу. Альпы, высокогорье, дышать тяжело. Я в третьей части, в блюзе, «умираю». Не успеваю попасть в танец, куда-то сносит, тороплюсь сделать элемент. Мне казалось, выглядим мы ужасно. Потом посмотрел видео, вроде все пристойно, никто не заметил, что «умирая», я продолжаю улыбаться.

После выступления выяснилось, что музыка играла на семь секунд быстрее. Я взвился: «Почему меня не предупредили?» – «Но ты ведь на тренировке сказал, что все нормально», – отвечает Анна.

Считают, что «Кабаре» окончательно утвердило наше лидерство в преддверии олимпийского года. Я другого мнения. Моя любимая программа – «Вариации на тему Паганини». Я убежден, что еще за год до «Кабаре» судьи окончательно сделали выбор. Я был спокоен за первое место. Знал, что мы соревнуемся, что спорт есть спорт, но понимал, что «Кабаре» скорее доказательство того, что не случайны наши победы и в 85-м, и в 86-м годах. «Кабаре» еще раз подтверждало правильность идей Татьяны Анатольевны. Именно она определила, по какому пути должны идти танцы в ближайшее десятилетие.

На следующий год мы сумели еще дальше уйти даже от нового стандарта. В чем-то, правда, повторив Торвилл и Дина: у нас, как и у них, три года шел четкий подъем, а на четвертый, олимпийский, мы сделали резкий скачок вверх. Джейн и Крис в Сараево всех поразили своим «Болеро», мы в Калгари – «Половецкими плясками». Мы не стремились к оригинальности, а хотели сделать танец на музыку Бородина ярким и последним аккордом нашей спортивной жизни.

«Половецкие пляски» в Канаде (сезон 1987–1988 гг.)

Андрей. Музыку для новой олимпийской произвольной программы – «Половецкие пляски» из оперы Бородина «Князь Игорь» – предложила Тарасова. Мы с Наташей долго искали, какое место в четырехминутной программе должен занимать тот или иной отрывок музыки, перебрав при этом массу вариантов. Никакого сопротивления у меня «новая» музыка не вызывала. Мне она даже понравилась. Но постановка программы проходила долго и трудно. Татьяна Анатольевна хотела закончить ее в одну неделю, но я сразу ее и Наташу предупредил: «Ломаться и дергаться не буду».

Если во всех театрах «Половецкие пляски» выглядят, в общем-то, одинаково – в этом, возможно, есть какая-то закономерность, все же исторический танец, – то нам полагалось найти свое даже в канонах. Я предлагал: давайте искать что-то новое, а не бить в лоб – я хан, она наложница, которая будет вокруг меня, гордого и великого, кружиться.

Начали искать технические элементы для нового танца. Я смотрю: подбор поддержек, шагов и вращений таков, что не видно формы, только содержание. Поругался с девочками несколько раз. Почему «Рапсодию» на музыку Рахманинова я считал лучшим танцем? Потому что на базе сложных элементов в нем выявлялись точные танцевальные движения. В каждом движении читались идеальные линии. А тут получалось – настроение и техника есть, а на красоту самого танца внимания никто не обращает. Из-за этого танец получался тяжело читаемый. В первую очередь меня волновали судьи: ведь не все они профессионалы фигурного катания, в большинстве своем они никогда и не входили в число танцоров высокого уровня. Они больше способны оценить общий вид, чем копаться в тонкостях.

Спорили мы, спорили, пока я не ушел в отпуск. Воевать с девочками у меня сил уже не хватало, ушел я отдыхать на неделю раньше, чем планировал. Ушел, зная, что последняя часть никак не получается, не ложится она в музыку. То, что предлагала Татьяна Анатольевна, – и порядок, в каком должны выстраиваться элементы, и сами элементы, – по моему понятию, совершенно не подходило для последней части. Оставил я девочек одних, а когда вернулся, увидел, что получилось не так уж плохо. Они мои слова не забыли и в итоге сделали уже без меня последнюю часть такую, какую я хотел.

В Вильнюсе в конце весны 1987 года на первом тренировочном сборе «Половецкие пляски» в общих чертах мы завершили. Но начались страшные проблемы с оригинальным танцем. В этом сезоне выбрали танго.

Обычно мы с Татьяной Анатольевной набирали шаги для оригинального танца, а потом уже из них выкладывали его рисунок, решая, что за чем пойдет. Но в это время наш тренер уехала в Москву на премьеру своего шоу, а на прощанье сказала: «Попробуйте сами что-то сделать». Мы и попробовали с нашими хореографами Станиславом и Ириной Шкляр. То ли не очень Татьяна Анатольевна оказалась довольна поездкой в Москву, то ли еще какие были причины… Но, появившись на тренировке, она сразу велела: «Показывайте». Мы оказались не готовы к прокату, танец существовал всего лишь два дня. Я пытался выбросить из него все, что мне казалось лишним, Наташа сопротивлялась, ей многое нравилось. Я же настаивал, чтобы не проскочило ни одного неудобного шага. Татьяна Анатольевна посмотрела половину серий и отрезала: «Это не подходит». Мы попросили ее досмотреть до конца. Она досидела, потом сделала рукой жест, обозначающий: все выкинуть и забыть. Я хотел сохранить основу танца, поменяв кое-какие элементы местами, но и это ее не устраивало.

Тарасова принялась ставить сама, продолжался ее напор два или три дня, но уже ни у меня, ни у Наташи не возникало желания что-то придумывать. Мы слегка приуныли от такого диктата. На льду же не маленькие дети, а люди, которым последний раз выступать, которые в спорте что-то понимают. Когда в сотый раз начали все по новой, то в конце концов встали на то же место, где стояли два дня назад. Я сказал: «Хватит, до свидания. Решите, что надо делать, тогда зовите» – и ушел с тренировки. Сказывалось на настроении и то, что работали мы в плохих условиях: на катке стоял холод. Мы зарабатывали себе ревматизм.

Прошло несколько дней, Татьяна Анатольевна призналась, что не права, что она не в лучшей форме, но теперь пришла в себя, и мы все сделаем. Элементы утром пробовались на младших (с нами на сборы приехала вся школа Тарасовой), и малыши вечером демонстрировали их нам. Мы, используя найденное на них, переосмысливали, примеряли для себя. Так начало что-то получаться. В конце концов наше танго пришло к тому варианту, который предлагали мы с Наташей. Во всяком случае, элементы получились расставлены в том же порядке.

Наташа. Важно то, что для произвольного танца выбрали русскую музыку, в нее не надо было вживаться, она сразу легла на душу. К «Кабаре» долго приходилось притираться – не наш стиль, хотя музыка нам подходила. «Половецкие пляски» настолько мне оказались близки, что если к программе обычно привыкаешь к декабрю, то уже на летнем тренировочном сборе в Ереване я досконально знала, что мне полагается делать. В дальнейшем добавлялись только какие-то детали и краски.

Так все получалось легко, что вокруг начали поговаривать: они действительно собираются заканчивать в этом сезоне? И в группе Тарасовой спрашивали: может, вы еще годок покатаетесь? Я ничего не отвечала. Я отлично знала, что если мы и в состоянии выдержать физические нагрузки, то психологические – категорически нет. Дальше уже нельзя выступать вместе. Может произойти нервный срыв. Есть порог в совместном катании, и он существует для всех. Семейная пара или не семейная, не имеет значения.

Но вернемся к концу весны 1987 года. Насколько легко шла постановка «Половецких плясок» – произвольного танца, настолько сложно получалось с танго. Три последних года мы проигрывали оригинальный танец, и отношение к нему складывалось особое. Однако мы считали танго нашим танцем. Перед постановкой Тарасова уехала в Москву, ее там ждали англичане, ставшие солистами созданного ею шоу, – Торвилл и Дин.

Мы решили поставить танец сами. За те два-три дня, что Тарасова отсутствовала, не знаю, хорошо или плохо, но мы танго придумали. Татьяна Анатольевна приехала, посмотрела и все забраковала. Теперь Тарасова начала работать над танго сама… а у нее ничего не получается. Дней через пять она собрала нас вместе с хореографами, и мы решили, что работать надо вместе. В конце концов танго стало одним из лучших наших оригинальных танцев.

Андрей. Совершенно неожиданно возникла проблема с моим костюмом. Когда Вячеслав Зайцев показал эскизы, то мне они очень понравились. Но из-за фактуры материала длинная рубашка с оборкой на мне смотрелась как юбочка. А значит, и судьи могут придраться: костюм не спортивный. По правилам он не должен содержать в себе элементов шоу. На первом международном турнире в Японии нас не тронули, дома на матче сильнейших тоже ничего не сказали, но уже на первенстве Европы специалисты отметили маленькое отклонение от правил. Пришлось перед Калгари оборку срезать. Впрочем, я еще в Москве на первой примерке на льду загнул ее вовнутрь, полагая, что так правильнее. Спрос на Олимпиаде по максимуму, и лучше ничего не нарушать.

Произвольный танец мне нравился, и я не сомневался – мы прокатаем его хорошо. Именно такой танец я мечтал показать в свой последний сезон: по хореографии это была не чистая классика, но и не современный стиль – золотая середина.

Я всегда бился за то, чтобы у нас исполнение танца было стабильным, чтобы он держался на наработанных навыках, стандартах. Если неожиданно меняешь то, что уже затвердили, от растерянности в этот момент может выпасть сложный элемент. Например, вертушка в первой части. Сначала, когда ее придумали, она получилась с первого раза, казалось – делать нечего. Потом неожиданно вертушка стала от нас уходить, выход вверху Наташи не получается. Я один раз упал, второй раз упал – совсем элемент разваливается. Никак Наташа не может выйти точно в музыку… Оказалось, она прибавила полкило или килограмм. Только и всего. А вход в вертушку получился уже по-иному. Пока я делаю оборот чуть медленнее, чем раньше, – она ведь стала тяжелее, – ее начинает уже раскручивать в другую сторону, и в момент, когда Наташа должна стать на ноги, она попадает на ребро конька. Мы долго не могли понять, что происходит?

Переломный момент в программе – переход на медленную часть. Мне уже тяжеловато дышалось после двух первых быстрых частей, и я с большим трудом начинал третью, хотя для меня она самая приятная и сразу с первого дня постановки пошла без всякого усилия, элементы так и выстраивались один за другим в цепочку. Десять-двенадцать тренировок – и медленная часть полностью готова. Я добирался до нее с пониманием, что успею в ней отдышаться и восстановить силы. Несмотря на то что в этой части у меня была поддержка, и по технике она далеко не простая, но благодаря ей я приходил к быстрому мощному финалу, отдохнувший и разумом, и эмоциями.

По правильности расстановки акцентов «Половецкие пляски» оказались самыми удачными. Две первые части и финал были мощными и по музыке, и по движениям, и в отличие от других программ все части переходили одна в другую без остановок. Очень часто приходится наблюдать, как партнеры оставшиеся сорок секунд еле скользят уже без сил, когда в конце видишь не катание, а мучение на льду. Улыбка пропадает, эмоции заменяются выпученными глазами, в которых читается одно: лишь бы доехать.

Наташа. Сентябрь у нас всегда трудный месяц: и в этом году Андрей болел, мы все перессорились, правда, тренировок не теряли, работали. Прошло много лет, и, перебрав все предыдущие годы нашей с Андреем совместной работы, я могу сказать, что самым спокойным оказался последний сезон: без травм, с планомерными тренировками. Но такого количества плохой прессы, как в олимпийском году, у себя дома мы никогда не имели. Казалось, что нас уже не должны трогать, должны оставить в покое… Выбивало ли это из подготовки к Играм? Наверное, нет, но было очень противно.

Первый старт нам удался. Мы остались довольны выступлением в произвольной программе, меньше – в обязательной и оригинальной. Все же главной в танцах считается произвольная программа, кто в ней победил – тот выиграл соревнования. Дело не в оценках. Мы не обращали внимания на оценки, которые нам ставили судьи, мы исходили из наших внутренних ощущений. Можно, конечно, рассказывать в газетных репортажах о напряженной борьбе, но мы давно уже ни с кем не соревновались по одной простой причине – соперники отсутствовали. Мы оценивали себя сами: довольны собственным катанием или недовольны.

В Японии начиналась зима, катки там не отапливаются, на них страшная холодрыга. Перед прокатом произвольной программы мы так разнервничались, что стоило на тренировке музыке заиграть чуть быстрее – мы тут же упали, и я поранила Андрею ногу. Я думала, что задела его чуть-чуть, но когда увидела, что он ходить не может, мне стало дурно. Андрею заморозили ногу, дали обезболивающие таблетки, и свой первый международный старт мы не сорвали. Потом, правда, он едва двигался и приходил в себя несколько дней. Мы вернулись в Москву, и тут у меня произошел дикий срыв. Мне уже тяжело давались любые соревнования. Я перестала спать, мы плохо тренировались. Через неделю первенство СССР, а у меня какое-то странное настроение, и так тяжело на душе… Но в Ереване, где проходил чемпионат, я пришла в себя.

В Праге на первенстве Европы мы откатали произвольную программу чисто, но ушел тот кураж, который всегда отличал нас от других дуэтов, – мы выплеснулись раньше времени. Утром на тренировке хотели показать судьям все, на что способны, а два раза в день выступать с полной отдачей эмоций невозможно. Наше выступление было вполне пристойным, каждая нога, как мы говорим, дотянута. Но для себя я понимала – это норма, но не вершина.

Накануне последних тренировок перед Калгари я заболела. Я давно уже не болела так, чтобы улечься в постель с температурой. Уже плохо себя чувствуя, я вышла на лед, чтобы переделать несколько тактов в танго, – в нем оказался запрещенный элемент, и нам посоветовали его снять. Я терпела, пока переделывали танец, а потом, конечно, слегла. Пропустила всего две тренировки, но Андрею и этого было достаточно, чтобы выйти из себя. Он ругался по телефону, он возмущался, он говорил, что мое поведение ни к чему хорошему не приведет. Я оправдывалась: «Андрей, что делать, грипп ходит по Москве». На что он убеждал меня, что я пошла туда, куда ходить не стоило, вот и подхватила грипп. Он был не так уж и неправ, я не следила за собой, но раз уж заболела, что ж теперь делать?

Андрей. В последней нашей обязательной программе нам помогала англичанка Бетти Калловей, в прошлом – тренер Торвилл и Дина. Она показывала нам чисто танцевальные технические приемы, которые я за много лет общения с Наташей и Татьяной Анатольевной позабыл. Во мне же с детства заложены классические танцевальные движения. Я иногда кричал, что так, как они хотят, делать нельзя, но объяснить почему не мог. Мои первые тренеры учили танцам профессионально, а Тарасова, которая никогда не была танцоркой, – эмоционально. И с Наташей, которая пришла в танцы из одиночного катания, я стал объясняться эмоциями: «Ты не так делаешь, надо так» – и показывал. А как так? Полагалось сказать: «Плечики тридцать градусов, бедра статичны, движение постоянно вперед» – все легко и ясно. Бетти именно так и объясняла, и мы, с нашим неидеальным английским, все понимали. Конечно, Калловей – выдающийся тренер, но действительно все просто, когда правильно учат. В чем еще ценность нашей совместной работы? Наталья совсем перестала слушать неясные замечания, и мои, и Татьяны Анатольевны, а тут она присмирела. Господи, думал я, Бетти ей все время делает замечания, а она их принимает как должное, не отворачивается. Бетти провела с нами две тренировки весной во Франции, в Морзине, и еще две в начале лета, когда мы приезжали в Лондон на показательные выступления. Приходила она на наши тренировки перед обязательными танцами и на чемпионате Европы, куда приехала телекомментатором.

Бетти занималась нами и после Олимпиады, на чемпионате мира в Будапеште, куда не смогла приехать Тарасова. Калловей взялась за нас серьезно. Наше появление в Будапеште вместе с Бетти привело в некоторое волнение руководителя делегации Николая Попова, председателя Ленинградского спорткомитета. Накануне чемпионата поменяли и опытного советского арбитра. Мы попросили государственного тренера Александра Горшкова, чтобы он объяснил руководителю делегации, что наши консультации у Бетти не означают, что мы уезжаем в Англию. Почему нам надо отказываться от классного тренера, который согласен с нами работать?

Наташа. Наконец, мы отправились в Канаду за три недели до Игр, чтобы акклиматизироваться. Разница между Москвой и Калгари – десять часов. Эти три недели оказались самыми тяжелыми в череде тех пяти сотен, что набрались за десять лет совместных выступлений. Мы перестали друг с другом разговаривать. Но к соревнованию привели себя в порядок. Судя по первым оценкам, нас не собирались ни с кем сравнивать. Мы хорошо выступили в оригинальном танце, но Андрюша решил, что мы откатали его неудачно. Еще перед стартом он начал твердить, что мы его проиграем. Я сопротивлялась: «Андрей, у нас такой хороший танец, ну что ты глупости говоришь, почему мы должны проиграть?» Все это за день до соревнований! С ним прежде никогда такого не происходило. Он всегда стопроцентно уверен в себе. Позже я поняла, что Андрей позволил себе подобные высказывания именно от уверенности, боясь, чтобы она не переросла в самоуверенность.

Когда нам выставили оценки и стало ясно, что игра идет в одни ворота, он принялся утверждать, что катались мы плохо. Все нас поздравляют, а он: «Нет, плохо мы катались, ты должна понять, что уровень наш опустился». Тут и я стала себя накручивать к произвольному танцу. Накрутила до такой степени, что утром во время проката танца Андрей упал. Я ночью плохо спала, и день оказался таким тяжелым, таким длинным. Мне стало себя жалко, и в разгар Олимпийских игр я принялась плакать. Теперь я думаю, что и мои слезы, и сомнения Андрея происходили только от наших капризов. Довольно скоро я поняла: надо взять себя в руки, иначе вечером я выступить не смогу.