Электронная библиотека » Наталья Бонецкая » » онлайн чтение - страница 6


  • Текст добавлен: 14 июня 2022, 16:00


Автор книги: Наталья Бонецкая


Жанр: Философия, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Шрифт:
- 100% +
«Наша Церковь» Мережковских как протофеномен эпохи

Мережковского кое-кто из его современников также подозревал в дионисийской тенденции, – возможно, и не без основания, если учесть его страстное увлечение античностью в 1890-е годы (см., напр., очерк «Акрополь» из книги «Вечные спутники») и замысел философского (поначалу) соединения язычества с христианством, намечаемый в книге о Толстом и Достоевском, а также в первой романной трилогии. Скажем, Розанов видел «апогей» «задачи Мережковского» в том, чтобы «найти в Христе <…>лицо древнего Диониса-Адониса <…>, в Адонисе-Дионисе древности прозреть черты Христа, и, таким образом, персонально и религиозно слить оба мира»[153]153
  Розанов В. Среди иноязычных (Д.С. Мережковский) (1903 г.). – В изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra. СПб., 2001, с. 90.


[Закрыть]
. Однако, думается, суждение Розанова приложимо скорее к Иванову: мысль и религиозная практика Мережковского и Гиппиус удерживались все же в границах христианства – сохраняли верность Христову имени и опирались на Евангелие, толкуемое, правда, очень вольно.

В связи с НЦ мне хотелось бы выдвинуть следующий тезис: НЦ – это протестантская, левого толка, христианская секта, имеющая характерные признаки русского – как мистического, так и рационального сектантства. Самим Мережковским, впрочем, было неприятно привязывание к их проекту слова «секта». В этом вопросе супруги слегка расходились и как бы не желали ставить точки над i. 3. Н-на хотела видеть НЦ в пределах Церкви исторической (секта – это направление, отколовшееся от церковного mainstream'а): «Я совершенно не считаю себя находящейся вне Церкви, и той именно, к которой по рождению и крещению принадлежу, догматы и таинства которой признаю. Буду считать себя вне Церкви тогда, когда она меня отлучит», – писала Гиппиус Бердяеву в середине мая 1926 г.[154]154
  Цит. по: Пахмусс Т. Творческий путь 3. Гиппиус. – В изд.: Зинаида Николаевна Гиппиус. Новые материалы. Исследования. М., 2002, с. 230.


[Закрыть]
. Перед первым богослужением НЦ в Великий четверг 1901 г. у 3. Н-ны было намерение прежде исповедаться и причаститься по-православному «для того, чтобы не начинать, как секту, отметением Церкви, а принять и ее, ту, старую, в Новую, в Нашу»[155]155
  Гиппиус 3. О Бывшем (запись от 25 декабря 1901 г.). – В изд.: Гиппиус 3. Дневники. Т. 1. М., 1999, с. 96.


[Закрыть]
. Однако тогда – как, замечу, и неоднократно впоследствии – контакта Мережковских с православием не произошло[156]156
  Исключение составляет только факт предсмертного причащения Зинаиды Николаевны протоиереем Василием Зеньковским, о чем в книге «Тяжелая душа» сообщает В. Злобин.


[Закрыть]
: в русских церквах им всегда за богослужением «не хватало света и радости»[157]157
  Гиппиус 3. О Бывшем (запись от 29 марта 1903 г.). – Указ, изд., с. 124.


[Закрыть]
. Супруги любили посещать храмы во внеслужебное время, равно православные и католические, – в таинственной тишине можно было предаваться вольным созерцаниям. В Париже в 1930-е годы это сделалось ритуалом: по воскресеньям Мережковские приходили в церковь на улице Фонтэн, где почиталась любимая ими Тереза Малая, статуя которой имелась и у них дома. Это было своеобразное благочестие пустого храма…

Д. С-ч гораздо положительнее относился как к принципу сектантства, так и к сектантству русскому. Более того, именно с сектантством была связана его надежда на обновление Церкви. Супруги Мережковские вообще чувствовали глубокую близость к сектантским богоискателям из народа; именно в их среде во время посещения известного места сектантских собраний – озера Светлояр в Нижегородской губернии[158]158
  6По преданию, воды озера скрывают древний град Китеж, ставший религиозным архетипом для русской мысли: ушедший на дно во время набега татар, он сохранил в чистоте образ исконной веры.


[Закрыть]
они нашли поддержку собственным идеям. У Мережковского есть статья «Расколовшийся колокол» (начало 1910-х годов), в которой сектантство уподоблено куску Царь-колокола, отколовшегося при его падении с колокольни Ивана Великого. Как достигнуть духовного единства народа – вернуть сектантов в Церковь, починить колокол? «Вопрос о Боге – вопрос о земле», «Бога безземного не примет народ, также как земли безбожной», утверждает Мережковский, имея в виду не только вечно кровоточащий в России «социальный вопрос», но и намекая на нужду в софийной трансформации религиозного сознания – в ключе идей Достоевского или Ницшева призыва «хранить верность земле». И вот, «только тогда, когда богоискатели интеллигентские вместе с народом поймут, что ни Бог без земли, ни земля без Бога, – тогда сбудется, загорится тот огонь, который спаяет расколовшийся колокол»[159]159
  См. изд.: Мережковский Д. Было и будет. Дневник 1910–1914. Невоенный дневник (1914–1916). М., 2001, с. 152, 151, 158 соотв.


[Закрыть]
. Как видно, свое собственное «Главное» вводит в русло сектантского движения. – А в статье 1916 г. «Исполнение Церкви» он открыто призывает к разрыву с православием: «Человечество вышло из Церкви исторической. Надо уйти из нее вместе с ним, чтобы вместе войти в грядущую Церковь – вселенскую». Для этого надлежит предпочесть «священству», т. е. церковной иерархии, «пророчества»[160]160
  Там же, с. 457.


[Закрыть]
, – читай – идеи нового религиозного сознания.

И действительно, ИЦ – «евхаристическое» собрание людей, связанных с супругами Мережковскими семейными и дружественными узами[161]161
  Это прежде всего Дмитрий Философов (1872–1940), Антон Карташёв (1875–1960), а также младшие сестры 3. Н. Гиппиус Татьяна (1877–1957) и Наталья (1880–1963).


[Закрыть]
, – изначально отвергла по-протестантски церковное водительство: в этом сакральном кругу существовало равноправие его членов – все были священниками, или священство отменялось вообще. Также и женщины «священнодействовали» наравне с мужчинами, а с 1908 года и совершали «литургию». «Русский Лютер» (так однажды назвал Мережковского Андрей Белый), впрочем, иногда критиковал западную Реформацию за бескомпромиссный пафос возврата к первохристианским истокам – «как будто Церкви не было». Но он был открытым защитником самого протестантского духа: «Протестантизм сам по себе – великое, вечное религиозное движение, в котором заключается, как и во всякой религии, зерно абсолютной истины»[162]162
  Мережковский Д. Два ислама. – В изд.: Мережковский Д. Было и будет… С. 426.


[Закрыть]
. – Как видно, мысли Мережковских о статусе НЦ по обыкновению двоятся. Это «уютная “мистическая” каморка внутри исторической церкви», которая сразу «и в ней, и над ней»: так понял, со слов 3. Н-ны, идею НЦ П. Н. Милюков[163]163
  Письмо П. Милюкова к 3. Гиппиус от 26 января 1923 г. См.: Из переписки 3. Н. Гиппиус и П. Н. Милюкова, 1922–1930 гг. – В изд.: Зинаида Николаевна Гиппиус. Новые материалы… С. 179.


[Закрыть]
. Сама 3. Н. выбрала ради ее уточнения органический образ – новая Церковь должна родиться от прежней, «как дитя рождается от матери»[164]164
  Письмо 3. Гиппиус к П. Милюкову от 7 февраля 1923 г. – Там же, с. 181.


[Закрыть]
. Как бы ни поясняли Мережковские свой замысел, формальные признаки секты – разрыв с канонической иерархией, отрицание прерогативы рукоположенного епископом священника на совершение таинств, употребление богослужебного чина, разработанного самими учредителями нового культа, – у НЦ налицо.

Почему же НЦ признается мною за секту крайне левую (как сказано выше), – если все же христианскую, то весьма либеральную? Дело в том, что 3. Н., вопреки преданию и даже Писанию, не считала Иисуса Христа за Бога. Бог для нее – Бог неведомый, как и для афинян I в. (ср. Деян. 17, 22 и далее), и она искала «направление» к Нему. «А ко Христу, – признается она подруге, – иду лишь как к Учителю, и он идет со мной <…>, мой Учитель, самый мне близкий, но не Бог, не сам Бог, а звезда [видимо, путеводная. – Н. Б.]к Нему»[165]165
  Письмо 3. Гиппиус к 3. Венгеровой от 4 мая (и. ст.) 1900 г. – Цит. по: Азадовский К. М., Лавров А. В. 3. Н. Гиппиус. Метафизика. Личность. Творчество. Вступит, статья к изд.: Гиппиус 3. Н. Сочинения. Стихотворения. Проза. Л., 1991, с. 13.


[Закрыть]
. Богослужение НЦ – это эклектическое смешение текстов церковных с написанными Д. С-чем и 3. Н-ной, – «новое вино» Третьего Завета учредители НЦ неосторожно влили в старые мехи православных чинопоследований – вечерни, утрени, литургии. И вот, в текстах самих Мережковских педалируется именно человечность Христа. Конечно, там признается Его воскресение, – главное, ожидается Его пришествие как Жениха церковного, – но вот именуется Он, как и в письме Гиппиус к Венгеровой, «Учителем жизни», «братом нашим по плоти». «Друг наш, Брат наш, Сын Человеческий!» – исступленно взывают адепты НЦжелая уподобить Господа самим себе. Оттенок древнего арианства отчетливо присутствует в воззрениях тех, кто был воспитан в атмосфере позитивизма…

Хотя Мережковский, в качестве устроителя НЦи остерегался реформаторского возврата к первоистокам, его апокалипсическое христианство повернуто не только к Христу книги «Откровения», но и к Христу Евангелий. Как и в эпоху Реформации, Серебряный век заново, словно не было многих веков церковной истории, обратился к Священному Писанию: философами предлагалась новая интерпретация священных текстов – Писание модернизировалось и даже «ницшезировалось». За ключевые слова Евангелия признавались «плоть и кровь» (Мережковские), «земля» (Вяч. Иванов)[166]166
  Я имею в виду доклад Иванова на заседании Петербургского Религиозно-философского общества 4 мая 1909 г. «Евангельский смысл слова “земля”». О том, что в этом докладе (написанном с помощью А. Минцловой) Иванов хотел евангельски оправдать свою ницшеанско-языческую, оргийную религию, я подробно пишу в монографии «Царь-Девица» (с. 315–316). Текст доклада см. в изд.: Религиозно-философское общество в Санкт-Петербурге (Петрограде). В трех томах. Т. 1. М., 2009, с. 610–617.


[Закрыть]
… Евангельский образ Христа подводили под идеалы нового религиозного сознания: в зависимости от версии последнего, этот образ то умалялся до «Иисуса из Назарета», то обретал космическое величие каббалистического Адама Кадмона. В НЦ императивом отношения к Христу была «влюблённость», которой придавался религиозно-мистический, по сути метафизический статус: именно влюбленностью (а не братской агапической любовью), по замыслу 3. Н-ны, члены НИ, были призваны соединяться друг с другом и с Христом. И сам Мережковский в 1890-е годы, согласно её свидетельству, был «пленён» Иисусом: «Вот это пленение <…> одно и есть настоящая отправная точка по пути к христианству»[167]167
  Гиппиус-Мережковская 3. Н. Дмитрий Мережковский. – В изд.: Мережковский Д.С. 14 декабря. Гиппиус-Мережковская 3. Н. Дмитрий Мережковский. М., 1990, с. 340.


[Закрыть]
. Евангельская экзегеза, не прекращавшаяся в сознании Д. С-ча на протяжении всей его жизни, телеологически устремлялась к «Иисусу Неизвестному».

Подобная эротическая мистика в христианстве не нова: ей предавались восторженные католички. «Влюблённость в Христа, как большой свет, заслоняла всё в душе»[168]168
  Гиппиус 3. О Бывшем. – Указ, изд., с. 94.


[Закрыть]
: ею, в период учреждения НЦ в 1901 г, 3. Н-на объясняла отсутствие у нее самой пристрастий чисто женских. «Нежную любовь ко Христу» она усматривала и у вовлеченного ею в НЦ молодого богослова Антона Карташёва[169]169
  Гиппиус 3. Дневник любовных историй. – Там же, с. 78.


[Закрыть]
. Однако этот последний лишь внешне, в силу какого-то судьбоносного недоразумения, некоторое время сопутствовал Мережковским в их исканиях, постоянно пребывая при этом на грани разрыва с ними. Человек церковно-православный по своему устроению, в письмах к Гиппиус он резко, порой почти грубо критиковал сами принципы НЦ. И он точно подметил непросветленную «женскость» атмосферы этого кружка – «близорукий женский дух “семейки”»[170]170
  Письмо А. Карташёва к 3. Гиппиус от 16 июля 1907 г. – В изд.: Pachmuss Temira. Intellect and ideas in action. Selected Correspondence of Zinaida Hippius. Munchen, 1972. P. 690.


[Закрыть]
. А с позиции православного священника атмосфера НЦпронизанная токами «влюбленности», была расценена как «типичная религиозная романтика» (В. Зеньковский)[171]171
  См. в изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra, c. 430.


[Закрыть]
. Из богослужения был изгнан дух аскезы, – напротив того, важная роль в этом культе была отведена, в знак «верности земле», всякого рода природным символам, упомянутым в Евангелиях. Богослужения НЦ совершались в квартире Мережковских в доме Мурузи на Литейном. На столе в гостиной тогда ставились вазы с виноградом (евангельская «лоза» – это образ Христа как Главы Церкви) вместе с чашками с солью и елеем; выносились подсвечники, украшенные цветами; кроме традиционных хлебов и вина церковного, всегда, как знак светлой радости, присутствовало и белое игристое. А в определенные моменты служб члены НЦ рассыпали в воздухе лепестки белых роз: эти мисты уподобляли себя цветам – почти в духе новейших хиппи[172]172
  Приведу характерную для атмосферы НЦ молитву из первоначальной «службы вечерней», написанной Мережковским весной 1901 г.: «Как эти цветы, дети Земли Твоей, Матери, Тебе живут и умирают, о Господи, дай и нам Тебе жить и Тебе умереть. Прими нас всех, живых и умерших, в жертву чистую, благоуханную. Да будет плоть наша тленная семенем плоти нетленной, восстающей из гроба, как цветы из земли, в весну Твою вечную». – См.: Pachmuss Т. Intellect… Р. 718 (текст «Молитвенника» НЦ).


[Закрыть]
. И вот, «Исус Христос» поэмы «Двенадцать» Блока, близкого друга Мережковских, шествующий «в белом венчике из роз» (а это атрибут брачного пира) впереди революционного отряда: не «Христос» ли это «раскольничей» («Исус») НЦ – апокалипсический «Жених», принесший людям «не мир, но меч», почитаемый сектой, «окрашенной, – по слову эмигрантского священника, – очень ярко в революционно-мистические тона»[173]173
  Зеньковский В. Мережковский, его идеи. – В изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra, с. 430.


[Закрыть]
?.. В службу нашецерковники иногда вставляли «Молитву Земли»[174]174
  В «Молитвеннике» она стоит в разделе «Дополнительные молитвы». – Указ, изд., с. 763–764.


[Закрыть]
, полную аллюзий на известные эпизоды романов Достоевского «Бесы» и «Братья Карамазовы»:

 
Приникнем к Земле, к Земле сырой, нашей Матери.
Славит Мать Земля Отца Небесного.
Славят Тебя, Господи, травы зеленые.
Славят Тебя, Господи, ромашки белые.
Славят Тебя, Господи, лютики желтые.
Славят Тебя, Господи, колокольчики синие.
Дай и нам прославить Тебя, Господи.
Как цветы, откроем сердца наши Солнцу восходному,
Господу грядущему.
Будем с Матерью Землею славить Отца Небесного.
Поцелуем Землю сырую, Мать нашу великую.
Поклонимся Солнцу, Образу Господню трисветлому.
Круг Солнца, на который глядеть мы не можем – Отец.
Свет, приходящий к нам – Сын.
Огонь, животворящий нас – Дух.
Слава, слава, слава Триединому Солнцу,
Триединому Богу
Аминь.
 

От этой молитвы – нарочито наивной, заключающей в себе однако все философское христианство Мережковских, виден переход к стихам Д. С-ча из «Иисуса Неизвестного» с их попыткой уловить настроение Нагорной проповеди, – саму ее мистическую суть:

 
«…Блаженны нищие духом»…
Небо нагорное сине;
Верески смольным духом
Дышат в блаженной пустыне.
Бедные люди смиренны;
Слушают, не разумея,
Кто это, сердце не спросит.
Ветер с холмов Галилеи
Пух одуванчиков носит.
«…Блаженны нищие духом»…
Кто это, люди не знают,
Но одуванчики пухом
Ноги Ему осыпают.
 

Именно блаженная простота раннего христианства, еще далекого от церковного дуализма плоти и духа, земли и неба, – некое загадочное изначальное, единое религиозное мироотношение было сокровенным заданием культового строительства этих утонченных эстетов. В святоотеческом христианстве, религии «истинно монашествующих», Мережковские чувствовали «злобу против плоти», обращенность «против жизни». В программной статье Гиппиус «Хлеб жизни» (1901) присутствует протестантский – лютеровский дух: «Чем было собрание людей в первые века христианства? Что это было, церковь? Нет, потому что между ними были и внешние связи, общие интересы общей жизни, взаимные реальные обязанности, внехрамовые, телесные. – Значит, это было общество? Нет, потому что эти общие интересы общей жизни родились одновременно и в зависимости с понятием Бога – Отца и Сына». Но «наша человеческая природа не изменилась», и тогдашнее «слияние» возможно и теперь, причем «более совершенное». И когда Гиппиус, в противовес монашеской установке, утверждает, что Бога «надо искать и звать, не выходя из жизни»[175]175
  См.: Гиппиус 3. Литературный дневник (1899–1907). – В изд.: Гиппиус 3. Дневники. Т. 1, с. 181, 182.


[Закрыть]
, она идет за Соловьёвым, который также призывал обратиться от предания («уснувшей памяти веков») к актуальности настоящего:

 
Он здесь, теперь, – средь суеты случайной,
В потоке мутном жизненных тревог
Владеешь ты всерадостною тайной:
Бессильно зло; мы вечны; с нами Бог![176]176
  «Имману-эль» (1892).


[Закрыть]

 

На первый взгляд, идея «жизненного» христианства церковной традиции отнюдь не противоречит: все эти «цветы» (в широком смысле), «жизнь», влюбленность, – всяческая мирская «плоть» Церковью не отрицается; более того, этой «плоти» в Церкви слишком много, как не раз в спорах с Мережковскими замечал Бердяев. Вся суть в том, что нашецерковники хотели признания за этой самой наличной «плотью» божественности, священности: поцелуй «влюбленных» делали в НЦ сакральным жестом, тонкое сладострастие – эмоцией мистической и культивируемой. Речь шла не о простом обмирщении христианства, но о разработке нового пути к Богу, помеченного именем Иисуса Неизвестного[177]177
  В 30-е годы Мережковский представил в книге «Иисус Неизвестный» образ своего Христа: в формальном отношении это мозаика из апокрифов, обрывков сведений о богах древнего Востока и новейших археологических артефактов, – картина, завершенная собственными экзегетическими построениями автора.


[Закрыть]
.
И вот, полемический пафос обособления вместе с ницшеанской волей к власти этих, действительно, сильных людей сделали из НЦ классическую секту, что подтверждается свидетельствами притянутых к ней современников. «В атмосфере салона Мережковских было что-то сверхличное, разлитое в воздухе, какая-то нездоровая магия, которая, вероятно, бывает в сектантской кружковщине, в сектах не рационалистического и не евангельского типа», – писал Бердяев, не раз молившийся у Мережковских: они умели вовлечь ближнего в их «мы», – «у них было сектантское властолюбие»[178]178
  См.: Бердяев Н. Самопознание. М., 1990, с. 132, 131.


[Закрыть]
. Н. Минский, один из интимных друзей 3. Н-ны, сам создатель «мэонического» – в духе Каббалы – религиозного воззрения, дал очень трезвую характеристику НЦ: Мережковский, заявляет он, «попадает в обычную для всех сектантов колею адвентизма и мессианства. Из ста возникающих в Америке религиозных сект девяносто девять имеют своим содержанием толкование Апокалипсиса, ожидание второго пришествия и уверенность в своем избранничестве, – в том, что они, основатели секты, впервые открыли настоящую, подлинную сущность христианства»[179]179
  Минский Н. М. Абсолютная реакция. Леонид Андреев и Мережковский (1908). – В изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra, с. 186.


[Закрыть]
.

А вот слова Карташёва – одного из «столпов» НЦ: «Я не выношу оторванности от человечества, комнатности, кружковщины, экзотичности. А всё это коренной, подсознательный грех нашей атмосферы»[180]180
  Письмо А. Карташёва к 3. Гиппиус от 26 марта 1907 г. – В изд.: Pachmuss Т. Intellect… Р. 685.


[Закрыть]
. Сохранив с Мережковскими дружеские отношения, уже в эмиграции Карташёв окончательно вернулся в Церковь.

Много живых черт НЦ доносит до нас Андрей Белый (также участник приватных молений Мережковских), но ставит в связи с нею и некоторые загадки. В книге 1930-х гг. «Начало века» НЦ представлена им опять-таки как секта со своей неповторимой атмосферой. Белый, познакомившийся с Мережковскими в 1901 г. и вскоре вошедший в их круг, воспринимал ее «коричневый» цвет, а вместе как запах корицы: «Атмосфера висела, как облако дыма курительного. Куда б ни являлись они, – возникала». Д. С. и 3. Н. в обществе действовали «в стиле коллективного шарма», которым они «обволакивали» свою жертву – потенциального адепта: «Тут – невнимательные, они делались – само внимание», которое «направляли на старцев, дам, девочек, юношей и старушек»; так были «пленены», среди прочих, Бердяев, Мариэтта Шагинян, «Боря Бугаев», – наконец, Савинков. Спорить было нельзя: «Вы – наш, а мы – ваш!» – «рыкал» Д. С., и «начинало казаться: в сетях атмосферы укрыто, что завтра откроется». – Под пером Белого, секта Мережковских – одновременно рационалистического и мистического толка. Он «уверовал в их головные сердца», – да и чем другим, как не стройной метафизической концепцией, могли увлечь Мережковские юного мыслителя? Но при этом Белый «пускался слагать слово “вечность” из льдинок, отплясывая [?!] в петербургской пурге с Философовым Дмитрием и с Карташёвым Антоном». Как видно, изображенная Белым в «Начале века» община Мережковских явно имеет хлыстовские черты. Посетитель также и Башни Вяч. Иванова, Белый как автор «Серебряного голубя» (1907), видимо, при создании образов Кудеярова и Матрёны, вожаков деревенской секты «голубей», так или иначе вспоминал о Д. С-че и 3. Н-не, Иванове и Зиновьевой… «М. С. Соловьёв полагал: Мережковский – радеющий хлыст, называющий пляс и, как знать, свальный грех свой огнем, от которого-де загорится вселенная», – так настраивали Белого против Мережковских его ближайшие друзья – семья брата В. Соловьева Михаила. «Я отклонял обвиненья в радениях»[181]181
  "«Начало века» цитирую по изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra, с. 267–294.


[Закрыть]
, – вспоминает Белый. Но были ли эти обвинения одной беспочвенной клеветой? Нагнетание всеобщей «влюбленности» уже одно не вносило ли в собрания круга дух хлыстовского Содома?.. Белая рубаха до пола, которую 3. Н. надевала на богослужения вместо платья, не напоминала ли о хлыстовских кораблях? Во всяком случае, в ее рассказе «Сокатил» (по хлыстовским понятиям, «Дух Святой» с небес накатывал на мистов) радение изображено в деталях и как бы со знанием дела[182]182
  Аналогичная сцена есть и в романе «Пётр и Алексей» Мережковского.


[Закрыть]
.

В связи с этим особенное значение приобретает следующее обстоятельство. Одна из молитв НЦ (написанная, видимо, Мережковским) называется «молитвой о Духе» и напоминает хлыстовские песни[183]183
  Ряд текстов таких песен можно найти, напр., у Мельникова-Печерского в романе «На горах».


[Закрыть]
: это призыв к Духу – сойти («сокатить») на призывающую его общину[184]184
  Когда, в рамках какого чина совершалась эта молитва? Вот интересный вопрос. Как мне представляется, в связи с изучением «Молитвенника» – богослужебной книги НЦт. е. корпуса текстов, опубликованного Т. Пахмусс, намечаются две основных проблемы: 1. загадка его структуры, т. е. разбивки на конкретные службы, чинопоследования. При знакомстве с книгой далеко не всегда оказывается с ходу ясным, где начало и конец того или иного чинопоследования, к чему относится тот или другой заголовок (напр., очень туманно в этом отношении чинопоследование «Молитва о времени», разработанное самими Мережковскими); в «Молитвеннике», кроме того, немало как бы самостоятельных, не относящихся к выделенным чинопоследованиям молитв; 2. богословский смысл молитв и чинопоследований. – Так вот, «молитва о Духе», как представляется, входит в некое особое чинопоследование, которое можно было бы назвать «службой Конца». Молящиеся мисты встречают, как евангельские «мудрые девы», грядущего в мир во славе Христа-Жениха. При этом все держатся за руки, бросают в воздух лепестки незабудок, совершают коленопреклонения, а в конце ритуала целуются при возгласах «Христос воскрес!» Уже эти скупые указания «Молитвенника» содержат намеки на хлыстовский хоровод. Не его ли имел в виду Андрей Белый, когда в «Начале века» вспоминал о своей «вьюжной» пляске в обществе Философова и Карташёва? Во всяком случае, сектантский обряд из «Серебряного голубя» – чинное кружение, молитвы вокруг стола, покрытого атласом, с цветами, плодами, просфорами, «вином красным Канны Галилейской» и пр. – многими своими приметами походит на ритуал НЦописанный в дневнике 3. Н-ны. «Светел, ой светел, воздух голубой! ⁄ В воздухе том светел дух дорогой», – поют сельские «голуби»: не от лепестков ли незабудок поголубел воздух деревенской баньки?.. Д. С., согласно чину, делал «крестообразный знак елеем на челе» членов НЦ (см.: Pachmuss Т. Intellect…?. 738); но вот и столяр-мистагог у Белого «два перста в масло опустит и начертание на лбу у кого-нибудь проведет…» (см.: Андрей Белый. Серебряный голубь. М., 1999, с. 112). Атмосферу радения Белый передает со всей силой магического реализма. – явно опираясь на собственный опыт.


[Закрыть]
. Вот ее текст, доносящий до нас атмосферу этих молений:

 
Сойди на нас, Господи, Дух Святой,
крыл голубиных веянием,
горнего ветра дыханьем,
языков разделённых пламенем!
Утешение последнее,
Утешь опечаленных,
Спасение последнее,
Спаси погибающих,
Любовь последняя,
Возлюби отверженных.
Дух Святой, Господи, пред Отцом и Сыном
за нас ходатайствуй
воздыханьями неизреченными.
Откуда приходишь, куда Ты уходишь – не ведаем.
Дух Святой, Святая Плоть,
Открой нам Лик Свой неведомый,
Сойди, сойди, сойди на нас, Господи![185]185
  См.: Pachmuss Т. Intellect… Р. 738–739. Не могу не процитировать, в качестве комментария к этой молитве Д. С-ча, выдержку из «Серебряного голубя»: в ней – сокровенное чаяние Серебряного века, которое не только Мережковские и Белый, но и Флоренский, Иванов, Бердяев, Блок и др. считали общенародным. Средствами почти гоголевской поэтики Белый изображает молитву главы «голубей» Кудеярова – преображение его заурядного лица, напоминающего черты облика эстетов-мистагогов, то ли Иванова, то ли Мережковского. Этот мистик-столяр «нет, не молился! – исступленно падал на землю – падал и вновь с полу взлетал, взлетал и падал – с протянутыми руками, с белоогненным, до ужаса восхищённым лицом – и разве лицо это было? Нет, не лицо: как бледный утренний туман, что, как свинец, густо давит окрестность, и потом тонким, уже в солнце, вьется паром, чтоб совершенно исчезнуть в ослепительном утреннем блеске, так просквозило, как пар, истончилось и, наконец, исчезло его лицо: так в хворых и жалких чертах просквозило сначала, потом прочертило, влилось и расплавило светом ветхие эти черты иное, живое солнце, иная, живая молитва, иной, еще в мир не сошедший, но уже грядущий в мир Лик – Лик Духов». Фанатик-сектант молился «за братий, за Россию, за то, чтобы тайная радость России сбылась, чтобы так воплощение духа в плоть человеков свершилось, как того хочет не мир, но он, столяр, хочет <…>». Явление Третьей Ипостаси Св. Троицы – Св. Духа как «Лика», Личности; откровение «Святой Плоти» в «голубой» – голубиной атмосфере хлыстовского радения, под знаком Голубя (это евангельская – крещенская теофания), – осуществление тем самым сокровенной русской миссии: мистики-крестьяне, по Белому, ориентируются на те же в точности символы-маяки, что и элитные сектанты, сходившиеся по четвергам на моления в квартире на Литейном.


[Закрыть]

 

Любопытно, что в НЦ – точнее, во всем духовно-религиозном феномене Мережковских – кое-кто усматривал не столько хлыстовский дионисизм, сколько «скопческое томление», находя тем самым близость к другой русской народной мистической тенденции – к скопчеству. Очень злобной, предельно откровенной статье И. Ильина «Мережковский-художник» (1934) нельзя отказать все же в некоей проницательности! Ильин находит у Мережковского «сразу и больную, и соблазнительную половую мистику»: это «мистика туманная и в то же время претенциозная; мистика сладостно порочная, напоминающая половые экстазы скопцов или беспредметно-извращенные томления ведьм»[186]186
  Цит. по изд.: Д.С. Мережковский: pro et contra, с. 381. Говоря здесь о «скопцах» и «ведьмах», Ильин намекает на самих Д. С-ча и 3. Н-ну. За 3. Н-ной начиная с ее декадентской молодости тянулся шлейф подозрений (на мой взгляд, совершенно ложных) в ведовстве, сатанизме, извращенности и пр. («сатанесса», «петербургская Сафо», «дьявольская мадонна» – вот лишь некоторые из ее прозвищ); в эмиграции образ Гиппиус-ведьмы, имеющей особую близость к черту, создавал ее секретарь Злобин (см. его книгу «Тяжелая душа», а также стихотворный цикл «После ее смерти»). О самом же Мережковском Ильин чуть ниже в той же статье пишет именно как о «скопце»: «Беспомощно стоит Мережковский перед простою и классическою тайною человеческого инстинкта, как перед неразрешимою для него загадкою, и создает искусственную, мертвую, диалектическую схоластику» – отвлеченно рассуждает о том, что ему не дано в опыте. – Там же, с. 383. Крайне бестактно и к тому же судя несправедливо, Ильин, при жизни супругов, в своей психоаналитической работе пытается проникнуть в тайну их брака, а не только размышляет о «поэтике» Мережковского.


[Закрыть]
. Действительно, Мережковские обрекали членов НЦ на аскетизм безбрачия; борцы со «скопчеством» монашества, они насаждали скопчество (причем, в отличие от монашеского, безблагодатное) в собственной общине. Видимо, по природе сами супруги были аскетами, – 3. Н., во всяком случае, записала в 1901 г. в «Дневнике любовных историй»: «Мне отныне предстоит путь совершенного, как замкнутый круг, аскетизма», как бы предназначенного ей роком[187]187
  См.: Гиппиус 3. Дневники. Т. 1.С. 73.


[Закрыть]
.

Надо сказать, что для Серебряного века вообще была характерной такая парадоксальная установка – сакрализация эротической любви мыслителями-аскетами, – достаточно назвать здесь Бердяева и, конечно, «рыцаря-монаха» Соловьёва. Но это был путь не для всех, чего не учли Мережковские. И, кажется, их даже не переубедил бунт их ближайшего сподвижника по НЦ Карташёва. Между тем Карташёв, который на почве общения в НЦ горячо полюбил сестру 3. Н-ны Татьяну, но встретил непреклонное – идейное сопротивление всей семьи, в отчаянии писал Зиниде: «Я чувствую, что имею дело с людьми, горящими ересью безбрачия. Я этого нового Афона не приму. Сюда на эту пытку люди не пойдут. Людям нужна любовь [а не, в самом деле, скопческая «влюбленность». – Н. Б.], т. е. брак». Упрекая Мережковских в противоречии их религиозной практики их же идеям, Карташёв восклицал: «Не надо набрасывать этой ново-аскетической петли на живую и многообразную плоть человечества. Не надо нового Афона!»[188]188
  Письмо А. Карташёва к 3. Гиппиус от 14 июля 1906 г. – В изд.: Pachmuss Т. Intellect… Р. 661.


[Закрыть]
Члены НЦдействительно, вовлекались в душный скопческо-мистический круг, так что притязания учредителей общины на ее «вселенскость», конечно, смехотворны. Впрочем, как мы увидим, весь этот проект оказался нежизнеспособным – даже маленький кружок, не принеся плодов, распался под давлением страстей и внутренних противоречий. «Мелочные люди замыслили общину, в недрах которой зажжется огонь: всей вселенной! Не вспыхивал», – злорадно, но точно подвел итог своему соучастию в НЦ Андрей Белый[189]189
  Андрей Белый. Начало века. Указ, изд., с. 290.


[Закрыть]
.

Завершить раздел о НЦ как эпохальном первоявлении и при этом секте протестантского толка, мне хотелось бы указанием на то, что господствовал в этом кружке дух религиозного индивидуализма, – дух, действительно, протестантский. При чтении дневников Гиппиус, ее стихов и переписки поражает трагическое одиночество ее существования. Но этот свой рок 3. Н. сумела сублимировать в глубокую теорию приватной веры, приватной молитвы, выразив тем самым и некую важную примету Серебряного века. У Гиппиус есть статья программного характера «Необходимое о стихах» (1903). Она посвящена раскрытию мысли о том, что экзистенциально, изнутри души поэта его творчество есть религиозное делание. «Я считаю естественной и необходимейшей потребностью человеческой природы – молитву <…>, – пишет 3. Н. – Поэзия вообще, стихосложение в частности, словесная музыка – это лишь одна из форм, которую принимает в нашей душе молитва[190]190
  Ср. также с «расширенным» представлением о молитве (как о всякой деятельности, имеющей исток в последней глубине человеческой души) Мережковского: размышляя о похоронах Толстого, он замечает, что народные толпы, несшие гроб писателя, «не умея молиться, только плакали, и это было начало какой-то новой молитвы». – См.: Мережковский Д. Смерть Толстого. – В изд.: Мережковский Д. Было и будет, с. 35.


[Закрыть]
. Поэзия, как определил ее Баратынский, – “есть полное ощущение данной минуты”. Быть может, это определение слишком общо для молитвы, но как оно близко к ней!»[191]191
  См.: Гиппиус 3. Н. Сочинения. Стихотворения. Проза, с. 47.


[Закрыть]
– Как видно, поэзия для Гиппиус – это экзистенция, сокровенное бытие творческой личности, – бытие осознанное и переданное средствами поэтического слова; подобным же прикосновением к реальности в ее глазах является и молитва. Мистики Серебряного века считали, что в духовный мир человек вступает, сойдя прежде в недра собственной души; там же происходит и встреча с Богом. Гениальность Гиппиус как поэта обусловлена ее духовной зоркостью к тончайшим, едва уловимым глубинным эмоциям и приходящим неизвестно откуда мыслеобразам. «Свою душу надо слушать»[192]192
  Гиппиус 3. О Бывшем. – В изд.: Гиппиус 3. Дневники. Т. 1, с. 93.


[Закрыть]
, – писала она в 1900 г., будучи убеждена в возможности новых внутренних религиозных откровений: важно их не пропустить, поймать и понять. «Все стихи всех действительных поэтов – молитвы»[193]193
  Гиппиус 3. Необходимое о стихах. – Указ, изд., с. 48.


[Закрыть]
, – и собственное поэтическое творчество 3. Н. считала также трудом молитвенным, – в силу одной его метафизики и безотносительно к содержанию стихов. Очевидно, что такая «религиозность» – то ли а-теистинна, то ли пантеистична. У Гиппиус заместителем личного Бога оказывается нечто вроде мировой воли Шопенгауэра, присутствующей в «словесной музыке», – поэтическое слово может вообще не иметь своего адресата, оставаясь, в рамках этой концепции, «молитвенным». Налицо характерное для мистики Серебряного века ценностное предпочтение самой духовной деятельности («как») – ее содержанию («что»). Зинаиде как бы безразлично, кому она молится – Христу или Астарте[194]194
  Так, в стихотворении «Богиня» созерцание Луны на «бледно-синем» небе как бы естественно переходит в молитву: «О Астарта! Я прославлю ⁄ Власть твою без лицемерья, ⁄ Дай мне крылья! Я расправлю ⁄ Их сияющие перья, ⁄ В сине-пламенное море ⁄ Кинусь в жадном изумленье, ⁄ Задохнусь в его просторе, ⁄ Утону в его забвенье…»


[Закрыть]
. Очевидно, в данной статье ее занимают не только стихи – подтекстом является анализ современной религиозной ситуации: «Теперь у каждого из нас <…> свой Бог, а потому так грустны, беспомощны и бездейственны наши одинокие <…> молитвы»[195]195
  ^Гиппиус 3. Необходимое о стихах, с. 48–49.


[Закрыть]
. Налицо констатация расцерковленности современной души вместе с императивом искания «общего Бога».

Говорим ли мы о Гиппиус, о Мережковском или о других их современниках, религиозная жизнь этих поэтов, романистов, философов заключалась преимущественно в их личном творчестве, – а не в сектантских молениях (случай конкретно Мережковских) – безответственной игре в церковное богослужение, игре на грани кощунства, а то и выходящей за эту грань. Стихи и трактаты рождались, действительно, в душевной глубине и выражали интимнейшие интуиции бытия, если и не факты богообщения; сектантский же обряд был чистым спектаклем – подражая церковному, он не опирался на метафизику Церкви[196]196
  Укорененную в ее иерархическом строе.


[Закрыть]
. Но речь в связи со светским творчеством идет по сути о религии не теистической, но софийнош. «Всё, что человек творит, он творит под непосредственным влиянием Софии, в человека вложена радость творчества, осуществляющегося заложенной в него софийностью, которою он улавливает Ее образы [т. е. идеи, вкладываемые вслед затем творцами в их произведения. – Н. К] и осуществляет самого себя»: эта мысль о. Сергия Булгакова представляет собой одно из ключевых положений Серебряного века, восходящее к Соловьёву[197]197
  См.: Братство Святой Софии. Материалы и документы 1923–1939 гг. (7-й семинар Братства, 3 декабря 1928 г.) М. – Париж, 2000, с. 135.


[Закрыть]
. Возглавив в Париже в 1924 г. Братство Св. Софии, о. Сергий принял его фактически из рук А. В. Карташёва – ближайшего к Мережковским члена НЦосновавшего Братство еще в России в 1918 году[198]198
  См. биографический очерк «Kartashev» в цитируемом здесь часто труде: Pachmuss Т. Intellect… Р. 646–647.


[Закрыть]
. То, что Братство продолжило в эмиграции традицию НЦРелигиозно-философских собраний (1901–1903) и Петербургского Религиозно-философского общества (1907–1917) – вещь неслучайная. И о. Сергий почти буквально повторяет процитированный чуть выше императив 3. Гиппиус из дневника «О Бывшем», когда призывает творцов культуры «поведать о том, что в тайниках их душ совершается»: «Это есть общее дело, ибо в наши дни нами переживается иной образ христианства, который нам дан нашим временем»[199]199
  Протокол семинара от 2 декабря 1930 г. – В изд.: Братство Святой Софии, с. 159.


[Закрыть]
.

Что же это за «образ», в чем новизна «современного» христианства в сравнении с христианством традиционным? Об этом лучше всего, наверное, сказано в статье Бердяева «Спасение и творчество» (1926 г.)[200]200
  См. изд.: «Путь», книга 1 (1-У1). М., 1992, с. 161–175.


[Закрыть]
. В ней противопоставлены два духовных пути, помеченных Христовым именем: средневековый путь «спасения для вечной жизни», основанный на смирении, – и новый путь творчества, раскрывающий «богоподобную природу человека». Первый путь, согласно Бердяеву, пришел к упадку и выродился: истинное смирение, при котором человек глубинно переносит центр своего существования с самости на Бога, оказалось подмененным смирением ложным, подавляющим инициативу, мертвящим. Через весь Серебряный век красной нитью проходит мысль о том, что старые пути к Богу забыты, что символические вехи, их обозначающие (это богословские категории, нравственные заповеди, мистическая практика и т. д.), при сохранении внешней формы настолько изменили свой смысл, что уводят в никуда, в тупики отчаяния. И вот «наступают времена, когда церковное сознание должно будет признать теофании в творчестве»: творчество отрешает человека от себя и от мира, актуализирует его свободу, так что человек-творец исполняет Божий призыв, оказываясь соучастником творческого дела Бога в мире. Этот второй христианский путь, утверждает Бердяев, есть путь богочеловеческий, преображающий человеческую природу и созидающий «реальное христианское общество». В бердяевских формулировках мы находим как ключевые категории Соловьёва, так и идеи нового религиозного сознания Мережковского и Гиппиус (которые, впрочем, достаточно враждебно относились к философии творчества в версии Бердяева). А то, что свой императив творчества Бердяев обрел не без помощи Ницше[201]201
  Это обосновано в моей статье «Апофеоз творчества (Н. Бердяев и Ф. Ницше)». – ВФ, 2009, № 4, с. 85–106.


[Закрыть]
, вновь возвращает нас к началу данного исследования, где говорилось о духовном единстве Серебряного века, одним из «отцов» которого был базельский мыслитель, отшельник из Сильс-Мария. Чем больше философских документов Серебряного века охватывает современный исследователь, чем глубже погружается он в дух эпохи – тем сильнее убеждается: все говорят об одном, все устремлены одним ветром к единой цели. И его задача лишь в том, чтобы разобраться в оттенках этих очень сходных воззрений, распознать за каждым все же уникально-неповторимый лик мыслителя.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации