Текст книги "Шутка костлявой девы"

Глава X. Паспортный контроль

Государство выделяет огромные деньги на содержание детей-сирот. Помнится, наткнулся на статью в Интернете, в которой говорилось, будто одному ребенку положено сорок тысяч в месяц. Не знаю, в какой из карманов текут деньги, однако в том месте, где сейчас я нахожусь, дети одеты бедно.

Семнадцатилетние воспитанницы интернатов с невыщипанными бровями, прыщами на жирных лбах и огромными грудями. Опухшие лица с маленькими вороватыми глазками, будто на обед им наливают пиво вместо компота. На самом деле, познакомившись с биографией этих детишек получше, я узнал, что у большинства матери не выходили из запоев. Их внешность – всего лишь годы алкогольной зависимости родителей, если говорить одним словом – наследственность.

Мне сложно осознать, что происходит вокруг, в этой новой для меня среде, где я как пленник.

Часов в пять вечера приходят волонтеры. Их лица горят и пылают желанием помочь. Жалостливые собачки притаскивают с собой огромные пакеты вещей, а затем, рассадив нас в круг, начинают отдавать потрепанные кофты, вязаные свитера и линялые джинсы. Все это тряпье зачастую не такое уж и поношенное.

Некоторым девочкам не хватает терпения, они вскакивают с места и бросаются за очередной кофточкой: прыжок – и вещь порвана. В такие моменты волонтеры делают круглые глаза и пытаются пристыдить нас, объяснить, что нужно делиться. Мы послушно киваем, а когда довольные «подвигом» собачки уходят, начинаются драки.

Иногда появляются набожные «сестры», как их тут называют. Все как одна – женщины неопределенного возраста в длинных балахонах и с красным крестом на белом чепце. В такие критические минуты и девочек, и мальчиков сгоняют в одну комнату и настоятельно советуют молиться. Если отказываешься, не принуждают, но в один из монотонных дней в этом интернате ты все-таки оказываешься на коленях перед лицом праведной монашки.

Откуда я это знаю? На данном этапе жизни я один из этих детей.

Что бывает, когда пытаешься пройти паспортный контроль без родителей? Начинаешь просить женщину с соседнего кресла прикинуться твоей матерью; рассказываешь фантастическую историю про рабство или усыновление, выдумываешь родителей-иностранцев и разные ужасы, которые они с тобой якобы вытворяли, эти мифические американцы. И, наконец, просишь просто перевести тебя через маленькое пространство с горящей лампочкой, чтобы опять ощутить свободу.

– Так ты американец? – спрашивает соседка, закатывая глаза.

– Не совсем так, просто меня взяли к себе америкосы, но я сбежал, потому что они издевались надо мной, – объясняю я.

– Ничего себе… – шепчет женщина. – И что дальше?

– Вы поможете мне, тетя?.. – добавляю я после паузы и хлопаю длинными ресницами. Я давно утонул где-то в ее декольте и пора бы оттуда выныривать.

Она замечает это и смущается. Какое-то время женщина ломается и не дает ответа. Напряженное молчание и мой умоляющий взгляд.

– Ладно, я, конечно, попробую, – произносят напомаженные губы, – но в мире взрослых все чуть сложнее, чем ты думаешь, малыш, – говорит она и натягивает плед до шеи так, чтобы закрыть грудь.

Мне это, конечно, не нравится. Я и без нее знаю, что единственный шанс – это улизнуть, когда мы зайдем в кабину. Возможно, меня поймают. Что тогда? Усилием воли сдерживаю порыв отчаяния, нужно срочно найти выход.

Будто мне и правда неизвестно, как все в мире взрослых? Еще недавно я видел в зеркале взрослого мужчину, затем постарел, а теперь будто скинул все лишние года и немного перегнул палку. Dreams come true.

К нам подходит стюардесса и предлагает выпить. Та самая – с красными губами. Такое ощущение, что все женщины жить не могут без помады. В руках она держит на подносе крохотную бутылочку виски и растягивает красные ниточки:

– Мэм, кажется, вы просили, – говорит она и понимающе улыбается. Будто улыбка – это единственное, на что способны ее губы.

С минуту моя соседка настороженно на нее смотрит, а затем говорит:

– Пожалуй, это именно то, что мне сейчас нужно.

Когда небесная птичка, виляя задом, уходит, женщина с соседнего кресла недоуменно смотрит на меня.

– Что с ней – перепутала, может? Или это приглашение тех пьяниц с моего прошлого места вернуться?

Пожимаю плечами.

– Ладно, не помешает, – произносит она и делает глоток из миниатюрного горлышка. Глаза становятся больше, а улыбка слаще.

Оставшийся путь мы разговариваем о житейских мелочах. Она щебечет о ерунде, я терпеливо слушаю. Словесная пытка продолжается, пока не загораются красные лампочки. По узкой синей дорожке прохаживаются люди и садятся на свои места. Следом за ними приземляются небесные птички, застегивают ремни и готовятся к лучшему. Некоторые из них еще ходят по самолету.

– Пристегните ребенку ремень, – заботливо говорит та самая стюардесса и подозрительно смотрит на мою якобы мать.

– Конечно, иди сюда… – и тут она запинается. Ведь имени я так и не сказал.

– Женя, – шепчу я, – меня зовут Женя.

Но она не слышит.

– Иди сюда… сынок, – выдавливает женщина и смыкает ремень безопасности на моих бедрах.

Стюардесса внимательно оглядывает нас двоих и, ничего не сказав, быстро уходит.

– Я боюсь, как бы не возникло неприятностей.

– Что же поделать? – отвечает соседка и делает большой глоток виски.

Самолет приземляется и все аплодируют пилоту. Машинально хлопаю, это как спазм, и в очередной раз чувствую себя идиотом. Отстегиваем ремни, поднимаемся на ноги.

– Пойдем, – говорит женщина и берет меня за Руку.

Вдоволь натолкавшись в проходе, подходим к выходу. Нам говорят стандартные фразы: «Спасибо, что выбрали нашу линию», «Приятного пути» и все такое.

Когда мы спускаемся по трапу самолета, я оборачиваюсь. Одна из стюардесс что-то шепчет в рацию, другая машет мне рукой и улыбается: растянутые в улыбку губы цвета огненно-красного цветка. В этот момент я понимаю, что ничего хорошего не будет.

Длинная очередь из загоревших русских. Веселые люди, подтянутые фигуры, или же недовольные, но все же отдохнувшие тела и жирок из-под коротких курток из искусственной кожи. Сотрудники зала указывают нам на витиеватую змейку очереди. Встаем в конец. Последующие несколько минут почти не двигаемся с места, очередь задерживают люди с темными лицами – мы их искренне ненавидим; каждый держит по заполненной фруктами корзине и еще одну толкает ногой к выходу. Стоим в плотной массе куда-то спешащих пассажиров и молчим, не зная, что сказать друг другу. Наконец поток начинает двигаться.

Я трясусь, когда она держит меня за руку.

Я трясусь, когда мигает зеленая лампочка и мы вместе делаем шаг.

И тогда, когда задают вопрос: «Чей это ребенок?».

Мне страшно, когда трясется она и все рассказывает.

Женщина за стеклом сводит брови домиком. Подбородок ежесекундно тянет вниз гравитацией, отчего в один день он станет такой же уродливый, как ссохшийся фрукт с гнильцой, портящий вид на красоту дерева.

Брови у женщины толстые и неаккуратные, глаза черные-пречерные: из-под век торчат жесткие палки с застрявшими в них комьями туши. Три толстых волоса на подбородке оставляют неизгладимое впечатление.

Хочется убежать, да подальше, чтобы только не видеть стройную шеренгу усов под орлиным носом.

Она делает жест рукой и тянется к невидимой нам кнопке, затем говорит в микрофон.

Нас пропускают. Неужели все получилось и проблем не будет? Я уже готов прыгать от радости и бить в ладоши, но на лице моей спутницы читается: «Не все так просто». К ней подходят люди в форме, меня отводят в сторону и просят пройти «с дядей».

Бежать бесполезно, послушно иду в неизвестность. Обернувшись назад, вижу, как к красотке подходит полицейский с бланком. Сегодня явно не ее день, даме придется чуть повременить с получением багажа.

* * *

Нас гонят на молитву.

Маленькая комнатенка, до отказа набитая детьми. Некоторые стоят на коленях. Ко всем подходит «сестра» и вырисовывает на лбу крест чем-то жгучим и пахучим.

– Помолимся, – тихо и вместе с тем торжественно говорит она. Дети послушно складывают руки вместе и начинают шептать. Монотонный хор голосов.

Я никогда не признавал себя «рабом божьим». Молиться дядьке на небесах, который только и делает, что плюет с неба, – дико. Помню, как Кира часто говорила мне: «Радуйся, что только плюет, Евгений».

Кира. Где она? О чем думает? Две недели уже прошли. Искала ли она меня или ей все равно?

Мои мысли прерывает женщина в белом чепце. Она наклоняется к самому уху и громко произносит:

– Молись!

Это уже невыносимо. В любом случае нужно уходить отсюда. Неделя среди сумасшедших набожных женщин – это перебор.

Глава XI. Большой любитель гамбургеров

«Американцы зверствуют», «гей-педофил забрался в детский дом». Открываю одну из статей.

«Детей школы-интерната номер тринадцать испугал некий гражданин лет двадцати, который утром забрался в постель одного из воспитанников»…

Парень за соседним столиком громко чавкает и не забывает сладко причмокивать губами. Смачно облизывает пальцы, закатывая глаза от наслаждения. Отвратительно.

«По данным, полученным из достоверного источника, мужчина оказался в кровати мальчика, над которым издевалась усыновившая его американская семья»…

Еще в этом сборнике мусорных историй описывается шок воспитателей от пропажи того самого мальчика.

– И чем все закончилось? – с интересом спрашивает человек с гамбургером.

– В итоге парень сбежал. Сейчас полиция пытается установить его личность.

«– Все это напоминает заговор, – делится впечатлениями директор интерната, – американцы зашли слишком далеко. Они опять выкрали мальчика! Его нужно искать и спасать!»

– Сразу два экспрессивных предложения – это сильно, – вставляет Макс и, сжав булочку с кунжутом жирными пальцами, кладет остатки гамбургера в рот. – Самое смешное в этой истории, что никакой это не заговор. Газетчики, как обычно, все приукрашивают. Любят мухе оторвать крылья и приделать хобот слона. А потом выдать ее за сенсацию.

– Пипл хавает, – безразлично подытоживает парень и принимается за второй сэндвич.

– Да уж, все хавает. Фильмы, книги, новости… Будто фильтры у всех разом отключили и больше никогда не будет «собственного мнения».

Человек с Болыним-Гамбургером-с-жиром-перемолотыми органами-и-еще-какой-то-дрянью поднимает на меня глаза, его руки перепачканы кисло-сладким соусом:

– А ты что в моралисты подался?

– Да нет, просто к слову…

– Знаешь, что я тебе скажу? Все так: хавает. Но есть и другая сторона. Мы все зажрались, – говорит мой собеседник и откусывает еще один большой кусок. Его челюсти ритмично двигаются. Друг жует собачью еду и поправляет чуть сальные волосы рукой. – Версия, что мы тупые хряки без мозгов, устарела. Вариант с глупыми плюхающимися на диван жирными людьми как-то приелась. Теперь все думают.

– Это модно? – с усмешкой спрашиваю я.

– Слово «мода» тоже уже как наждачкой по языкам. Надоело. Придумали слово одно замечательное, да и то приелось. Слова же – они как музыка.

– Что за слово? – интересуюсь я.

Парень возводит палец к потолку. На кончике ногтя огрызок листа салата. Перепачканный майонезом и кетчупом рот изрекает:

– Креативность.

– А что с ней не так?

– Приелось. Всем приелось. Хорошие и звучные слова расхватывают, как девчонки тряпки на распродаже, и используют все, кому не лень.

– А девчонки тут при чем?

– Ну как? Я имел в виду очень быстро.

– А-а-а… – протянул я, – тогда понятно.

– Ладно, а что это за парень из газеты? Ты с ним знаком?

Парень из газеты тянется к картошке фри и спрашивает: «Прогуляемся после всего этого пиршества?»

Глава XII. Поэты в подвалах

Говорят, что животные похожи на хозяев. Ложное утверждение. Если твоя собака на всех кидается, это не значит, что ты будешь кусать первого встречного. Друзья, по мнению человечества, тоже похожи. Иногда, между заботами о кредитах, дешевых подарках на Новый год и разговорах ни о чем, людям в голову приходят мысли. Один сказал, другие подхватили. Так и плодится мусор.

– Удивительно, как я тебя не узнал сразу! – говорит Макс. – Возможно, это лечится. Честно говоря, мало верится, что такое возможно. Невероятно!

Максу двадцать пять. Возможно, он гей. Сейчас мы поедаем гамбургеры в самой популярной «едальне» с тем самым буйволом, с которым не так давно я проснулся голым.

Сейчас он сидит передо мной и пьет напиток, в который раньше добавляли кокаин. Очки на огромном, усеянном кратерами пор носу. Кривая улыбочка и полное непонимание женщин. Это мой друг.

Бар. Станция метро «Владимирская». Расписанные каракулями стены, поэты на сцене. Читают стихи, выкрикивают рифмованные фразы, сгорают.

Черные платья, синие табуретки… странные у них темы.

Вот вышла на сцену девица с рыжим облаком кудрей. Хороша. Глаза как у львицы, походка от бедра, улыбка саблезубой тигрицы.

Тянется наманикюренными коготками к микрофону, поднимается по ступеням, расправив плечи. Зал ждет чуда. Богиня во плоти. Яркая, как экзотическая птица.

Открывает уста, хватает ртом воздух, издает трели, не попадает в ноты. Кто-то злится, она не замечает. Улыбка искренне хищная. Глаза обведены радугой. Губы розовые и пухлые. Декольте необъятное. Талия затянута поясом. Мне остается только утирать слюни и скрывать волнение.

Все равно, что она там поет.

Это чудо в заключение еще и стихи читает:

 
Температура сорок,
И мой мальчик болен.
Я тебя исцелю,
Ты узнаешь скоро.
Я твоё лекарство,
Я – антибиотик,
И я твой наркотик.
Твой наркотик,
Котик-котик!
 

Ее «Котик, котик» прочно засело в моей в голове. Представляю картинку, на которой эта девочка на коленях передо мной. Дерзкая, но покорная.

– Кто это? – спрашиваю я у одной из поэтесс. Ее лицо смутно кажется мне знакомым. Темнота скрывает наши лица. На моих глазах очки с темными стеклами. Наверное, я кажусь подозрительным, а может, другие думают, что подрался. В подвалах мегаполиса многие ходят с фонарями и даже не скрывают следов побоищ.

– Да так, девушка одна, – улыбается она и строит мне глазки.

Они чуть накрашены, подведены тонкими стрелками. Почти незаметно. Помады нет или мне кажется, что нет. Лицо красивое. Эта чертовка умеет обращаться с косметикой. До боли знакомый аромат духов. Я узнаю эту девушку и не понимаю, как мог не понять, кто передо мной. Для нее моя личность – загадка. Что же, поиграем, раз все карты у меня в руках.

– А вы поэтесса?

Интересно, что там у нее. Тоже стихи про котиков?

– Я бы назвала себя писателем.

– Но стихи тоже сочиняете? – уточняю я.

– Стихи – побочный эффект моего мозга, – мягко улыбается девушка и продолжает: – Мне пора на сцену.

Яркая кривляющаяся певичка… Какая разница, что ее ноги длинные и подтянутые, грудь вот-вот вывалится из облегающей кофточки и мелодичный стук каблучков заводит даже барахлящие моторы заядлых алкоголиков, рассевшихся вокруг барной стойки? Она стреляет глазками точнее профессионального снайпера. Но мне интересно, что выдаст моя девочка, а не эта машина для соблазнения.

На вид Кире от шестнадцати до двадцати пяти. Определить сложно. Я совсем не знаком с этой стороной ее жизни. Мы все под тусклым светом ламп бара. Одно ясно – она не дурнушка.

Друг тыкает меня локтем. Пойдем, мол, к той, рыжей. Попытаем удачу. Удивленно поднимаю брови. Макс заинтересовался женщинами? Может, еще не все потеряно? В любом случае, не стоит ему мешать.

Отмахиваюсь, слежу, как по ступенькам беззаботно вспархивает Кира. Мягко, легко, с естественной грацией. Поворачиваюсь к другу и говорю:

– Слушай, дам совет: иди к рыженькой и пой, как она талантлива. Гарантия оказаться в поклонниках и доползти до чего-то большего стопроцентная.

– Серьезно? – шурит он на меня глаза.

– Конечно, побольше о даре от Бога и разносторонности, гранях личности и прекрасных глазах. Девушкам нравится, когда им вешают на уши лапшу.

Друг смотрит недоверчиво.

Чтобы сдвинуть его с места, нужен сильный пинок:

– Ну чего расселся? Давай иди. Про фигуру не забудь. Это тоже важно.

Девушка на сцене держится непринужденно.

– Я буду читать по листочкам, ребят. Стихи пишутся в спешке и учатся на сцене. Репетировать дома перед зеркалом – не по мне.

Зал притихает. Погруженные в себя люди закрывают глаза и молча слушают: красные точки их сигарет похожи на крохотные, светящиеся в полумраке фонарики.

Сказать, будто передо мной стояла муза поэзии во плоти? Вряд ли. Хотел ли я упасть перед ней на колени? Нет, конечно.

Но одно меня удивило.

То, с каким неподдельным чувством она читала стихи. Слова летели вниз, будто одежда.

 
Я раздеваюсь, прямо здесь, перед вами.
Сбрасываю с плеч стихи-откровения.
Простыми или сложными словами
Описываю жизнь.
Вы составляете мнение…
 

Она говорила что-то о том, что этот город ее душит. Но что без него она не может. «Промозглый Питер, мы твои пленники с колыбели», – запомнилось мне. Девушка выглядела грустной и усталой, как больная синяя птица, но глаза ее горели, в них тлел огонек и с каждым словом он разгорался все сильнее. Все ее стихи будто предназначались одному человеку, который находится где-то далеко.

Я не испытывал к ней жалости. Она не вызывала ни сострадания, ни сочувствия. Только грусть и понимание. Чувство, будто ты тоже это испытал.

Когда поэтесса сошла со сцены и села на свое место, я пододвинулся ближе.

– Зачем ты так грустишь? Кто тебя обидел?

Похоть прошла. Хотелось просто защитить ее.

– Никто меня не обижал. Записывая чувства, я избавляюсь от них, – сказала она задумчиво. Ее взгляд бессмысленно скользил по лицам людей.

– А зачем тогда перечитываешь на сцене?

– Чтобы не забывать, – просто ответила Кира.

– Хочешь чего-нибудь? – задаю я вопрос и ишу взглядом официантку.

– Да, воды, просто воды или сока, в общем, что-нибудь без алкоголя.

– Конечно, – произношу я и встаю со своего места.

Когда возвращаюсь, она уже почти спокойна. Девушка с благодарностью принимает из моих рук сок.

– Если это плохие чувства, зачем издеваться над собой? – начинаю я. Хочется докопаться до правды и понять ее, хотя обычно женские порывы и истерики – сиюминутный каприз, который проще переждать как бурю. Ветер утихнет, стихия успокоится.

Она улыбается.

– Ты когда-нибудь слышал про племя маиси?

Я делаю задумчивую мину, она смеется.

– Конечно, не знаешь. Риторические вопросы не требуют ответов. В общем, маиси абсолютно лишены чувства времени. Они стараются не спать, потому что думают, будто во сне теряют себя.

– Это как? – мне становится интересно.

– Спать, по их мнению, вредно. Просыпаешься немного другим человеком. Проблема не в том, что новый человек тебе не нравится, но из-за снов ты перестаешь быть привычным собой. Сон как маленькая смерть. Что касается меня, я просто слежу за личной эволюцией, потому и пишу. А прошлому отдаю дань уважения. Если не помнить того, что было, как молено ценить то, что есть?

– Интересная логика, – произношу я.

За соседним столиком громко захохотали. Мы одновременно поворачиваем голову: рыжая девица восседает на коленках Макса и жизнерадостно смеется.

Я отвожу глаза. Сегодня друг в ударе.

– А что ты еще про них знаешь?

Мой мозг довольно вместительный. Я не смог пойти в университет, но всегда любил узнавать новое о мире, поэтому мне нравились собеседники с интересными для меня знаниями.

– У племени странные отношения с категорией времени. Они не знают, что такое «завтра» и что такое «сегодня», и так же плохо ориентируются в понятиях «прошлое» и «будущее». Они не думают о будущем. Принимают жизнь такой, какая она есть. Если сегодня они не поймали рыбу, ужина не будет. Майей не расстроятся, они искренне не понимают, зачем есть несколько раз в день. Временами даже когда в деревне много пищи, они устраивают себе «разгрузочные дни».

– Я думаю, многим бы не помешала такая философия. Из-за жадности человек берет столько, сколько дают, и пытается урвать еще.

– Ты ведь понимаешь, что по-другому быть не может? Мы как крысы, которые тащат все в дом и запасают провизию «на черный день»?

После этого наш разговор прерывается: со сцены скатывается круглый как мяч бородатый поэт, хватает девушку за локоть и говорит, что ему плохо и надо поговорить. Пожалуй, на сегодня общения с ней хватит, нужно уходить. Хотя я не задал волнующий меня вопрос. Думаю, возможность еще представится.

Этот парень, который утащил ее, мне не нравится. Решаю посидеть и подождать ее возвращения, но девушки нигде нет. Выхожу во второй зал, останавливаюсь у стойки с алкоголем и легонько толкаю напившегося сидра поэта.

– Ты чего дерешься?

– Все нормально. Мне нужно узнать…

Говорю пару слов о тронувших меня стихах…

Он вроде как пока не понимает, о ком я. Описываю внешность.

– А-а-а… ты о ней, – говорит он, – она ушла с Эрнестом. Он давно за ней приударяет. Вот недавно встречаться вроде как начали…

– Спасибо, – цежу сквозь зубы и отхожу.

Озадачил меня этот вечер и заставил задуматься. Следующее утро выбило из головы философские рассуждения и поставило меня перед неожиданной задачей.

Когда поэтесса сказала «извини», я заметил, что на меня смотрит другая женщина. Заметив это, я улыбнулся и после исчезновения Киры пошел навстречу приключению. Быстро же она нашла мне замену. Я не на шутку разозлился, агрессия проступала в каждом движении. Но Мари просто тащилась от таких, как я.