Текст книги "Рассказы о новомучениках и подвижниках Российских"

19 октября (1 ноября) 1981 года Русской Зарубежной Церковью был причислен к лику святых келейник Патриарха Тихона Яков Анисимович Полозов. Прожил он 45 лет, большую часть из которых находился возле Святейшего и был его правой рукой. Патриарх называл Якова Анисимовича «мой Иаков». Об их отношениях свидетельствует письмо Полозова к Тихону (публикация Н. Кривошеевой в Вестнике ПСТБГУ):

«Ваше Высокопреосвященство!

Милый дорогой Владыко, когда изволите прибыть домой? Хоть дома не имеем, но я Дисну считаю домом. И я по Вас, дорогой Владыко, соскучился и прошу Вас: поскорей приезжайте. И я знаю, что для Вас там плохо, наверно. Вы уже исхудали, и Бог Вас знает, как живете, может, и голодные. Сидите там, Бог Вас знает. О дорогой Владыко, как же без Вас жить, Вы себе не можете представить, как бы все опустело. Конечно, легко написать, а как пережить? И зачем меня оставили в Дисне, я и сам не знаю и удивляюсь, но Бог изволит. Затем до свидания, дорогой Владыко. Прошу благословить хоть заочно, остаюсь покорной слугой Вашей. Яков.

Июня 19.1917 года […]

Поскорей, Владыко, приезжай домой, а то скучаю».

Родился Яков Анисимович 23 октября 1879 года в Виленской области в деревне Раевщино, в крестьянской семье. Он рано остался сиротой, воспитывала его старшая сестра. Жили в нужде, хотя Яков не чуждался никакой крестьянской работы. Двадцати лет в надежде на заработки он уехал в Северную Америку, устроился сторожем при церкви. Именно там будущий Патриарх, а тогда епископ Алеутский и Аляскинский Тихон обратил на него внимание и духом прозрел в нем своего верного друга и помощника. Вскоре Яков Анисимович стал келейником владыки Тихона и оставался в этой должности до своей кончины 9 декабря 1924 года.

Якова Анисимовича арестовывали дважды: в марте 1921 года и в марте же 1922 года. И оба раза обвинения Полозову ограничивались общими фразами об антисоветской деятельности. Находящееся в архивах ГПУ агентурное донесение говорит, что «обвинительных материалов нет, необходимо временное задержание в целях воздействия на Тихона». Новый начальник 6-го отделения ГПУ Евгений Тучков знал, какие именно меры воздействия на Патриарха применить: аресты Полозова отразились на здоровье Патриарха, усилилось заболевание сердца. «У меня всех арестовали, взяли моего Якова Анисимовича, чего им нужно, пусть меня берут, а не его, это мне все сюрпризы преподносят», – сказал Святейший, переживая заключение своего келейника. В августе 1922 года Полозова отпустили.

Ночью 9 декабря 1924 года на покои в Донском монастыре, где находился Святейший Патриарх Тихон, был совершен налет. Полозов пытался обороняться. Святейший поспешил на шум, увидел, что келейник его убит. Банда скрылась, а в дом приехали чекисты во главе с Тучковым, заявившим, что это было нападение белогвардейцев.

Кончина Якова Полозова – воина-христианина, положившего душу и жизнь «за други своя», – воистину подвиг христианской любви и жертвенности.

Заслуживает внимания и судьба его супруги. Наталия Васильевна Друцкая-Соколинская была одной из последних выпускниц Николаевского Дворянского института. Как и Яков Анисимович, она рано осталась без родителей, имение было заложено за долги, и попечение о ней взял на себя граф Шереметев. Родственники ее после октября 1917 года эмигрировали, а она решила остаться, работала в конторе простой служащей. Знакомство ее с Яковом Анисимовичем было трогательным. Наталия Васильевна очень хотела получить благословение Святейшего, и Яков Анисимович помог ей. Они обвенчались в 1920 году и в своем недолгом браке действительно были как один человек – один дух, одна плоть.

Овдовев, Наталия Васильевна второй раз замуж не вышла. Закончила фельдшерские курсы, стала медсестрой. В 1940 году была призвана на военную службу, прошла всю войну, дошла до Берлина, имела ордена и медали. После войны работала в разных медучреждениях Москвы. Сын Наталии Васильевны и Якова Анисимовича, крестник Святейшего Патриарха Тихона, скончался в 2003 году.

В судьбе Наталии Васильевны Полозовой, исполненной скорбей и военных трудностей, проступает, как икона, образ святой мученицы Наталии, свято хранившей память о муже-мученике и прожившей до конца своих дней, даруя людям христианский свет и утешение.

Большая зала Дворянского собрания довольно сильно изменилась за прошедшие годы, но сохраняла еще величественные черты, нравившиеся новой власти, – она напоминала пышный пьедестал для победителей.

Эти стены любили звуки званых приемов: негромкие приветливые голоса, торжественную музыку. То, что происходило сейчас, званым приемом не было. По стенам стояли стулья, в середине велено было поставить кафедру. Низенькая и кривоватая, она придавала всему происходящему довольно нелепый вид. В целом обстановка напоминала судебное разбирательство, однако и на суд все это тоже мало походило. И тем не менее это был суд.

Процесс возник внезапно и как-то ниоткуда. Ни одно из обвинений истцов не было подтверждено. Аргументы защиты просто игнорировались, и явные нарушения процессуального кодекса никого со стороны обвинения не смущали. Были обнаружены враги советской власти, а это – главное.

За перегородкой теснились совершенно разные люди. Их было много, очень много для одного судебного заседания – 86, по документам. Было ясно, что многие из обвиняемых встретились впервые. Судьи, впрочем, считали, что обвиняемые намеренно делают вид, что не знают друг друга. Бледная молодая мать с ребенком на руках держалась из последних сил, время от времени пытаясь присесть, но мест не хватало. Возле нее стояла плотная женщина с добродушным лицом и большими руками. Она то брала на руки ребенка, чтобы той было полегче, то негромко просила сидящих уступить место. В какой-то момент она бесстрашно крикнула:

– Есть спирт? Принесите спирт! Здесь больная. Я фельдшер, принесите спирт!

Спирта не принесли. Женщину с ребенком разрешили наконец усадить на колченогий стульчик.

Фельдшерицу обвиняли в «контрреволюционной истерике», в которую она «впала» во время проверки храма сотрудниками ЧК. Говорят, даже дала кому-то в глаз.

Все ждали начала судебного заседания по процессу: старики, подростки, мужички, вчера только приехавшие в Петроград, священники.

Ждал и митрополит Петроградский и Гдовский Вениамин. Он был главным обвиняемым. Митрополит стоял отдельно – человек пятидесяти лет с мягким лицом в сильных очках. Один раз он снял очки и протер их.

Владыку в Петербурге любили, хотя священство в столице вызывало неоднозначную реакцию народа. Были пастыри, к которым текли нескончаемые людские реки, но на общем фоне их было немного. После обновленческого раскола отношение к священству стало еще более прохладным. Но владыку Вениамина многие помнили в Петрограде просто потому, что он помогал им лично – делом, словом, молитвой. Говорили, что у многих одиноких женщин из «Общества Пресвятой Богородицы» удачно сложились судьбы потому, что они послушали владыку и нашли в себе силы изменить жизнь, поступая так, как говорил он. Митрополит Вениамин довольно часто бывал на дальних рабочих окраинах Петрограда для совершения треб и по делам благотворительности.

…И вдруг владыке вспомнилось детство. Василий, будущий митрополит Вениамин, жадно читал жития святых, как будто к нему это имело прямое отношение. Теперь он стоит обвиняемым на суде. Обвинение предъявлено несправедливое: сопротивление власти. Фактически его преследовали за принадлежность к Православной Церкви.

«Первохристианам предлагали выбор: поклониться алтарю цезарей или нет, – возможно, подумалось владыке. – У нас все проще и яснее. Мы уже осуждены, мы обречены. Обречены? А вот этот пункт надо рассмотреть. На что мы обречены – на Пасху? Да, на Пасху».

За перегородкой стояли рядом мальчишка – чистильщик сапог, опрятный, пахнущий одеколоном, торговец-мусульманин и еще много-много людей. Среди них был карлик – совсем как дитя. Стоял, сложив ручки на животе. Только однажды выкрикнул звонким фальцетом:

– Несправедливо! Несправедливо!

Обвиняемые даже заулыбались – такой смешной был голос и его маленький хозяин.

Душно, приближалась гроза. По Гороховой улице ветер нес тополиный пух. На Гороховой в Петрограде, как известно, располагалась Чрезвычайная комиссия.

Завершались первые пять лет Октября. Страна получила небольшую передышку после Гражданской войны. Внимание власти обратилось к экономике и законодательству. Курс был взят на новую экономическую политику, разрешающую частное предпринимательство. А законы создавались для того, чтобы это предпринимательство контролировать и пользоваться его плодами. Разработан новый Уголовный кодекс, который вступил в силу 1 июня 1922 года. И вот теперь большевики решили торжественно отметить пятилетие власти и рождение нового Уголовного кодекса показательным судебным процессом. Духовенство подходило для обвинения лучше всего. И не просто духовенство, а иерархи. Именно такие, как митрополит Вениамин: верные Христу, любимые паствой, образованные.

Голод, которым отмечено начало десятилетия, стал подходящим предлогом для проведения масштабного грабежа под названием «Кампания по изъятию церковных ценностей». Первыми жертвами кампании 29 апреля 1922 года стали протоиерей Леонид Богоявленский, настоятель Исаакиевского собора, и председатель «Общества объединенных православных приходов Петрограда и губернии» профессор Юрий Новицкий. Арестована была также большая часть правления Общества. Большевики начали с Исаакия – любимой петербургской святыни.

Начало судебного заседания, материалы которого войдут в историю под названиями «Петроградское дело» и «Дело митрополита Вениамина», затягивалось. Обвиняемые должны были «дойти до готовности». В этом обычном следовательском «дойти до готовности» теперь было что-то утонченно-злобное.

Карлик, которому вдруг стало душно, беспомощно и отчаянно вскинул ручку. Видимо, снова хотел закричать. Но потом махнул ручкой и замер – сцепив пальцы на животе. Фельдшерица массировала виски молодой женщине с ребенком. Мусульманин сидел мрачнее тучи и только изредка шипел:

– Шайтан, шайтан!

В его покрасневших от напряжения глазах появлялось яростное свечение.

– Чем я вам не обер-прокурор? – пошутил человек с сытым и по виду добродушным лицом, в котором, однако, мелькнуло что-то плотоядное, когда наконец доложили о ходе судебного заседания по делу митрополита Вениамина.

Евгений Тучков не так давно получил новое назначение, но распространяться о том не спешил. По одним документам, он занял пост начальника 6-го отделения СО ОГПУ в мае 1922 года. По другим документам – в декабре 1922-го. Но как бы там ни было, именно Тучков в то время был главным «предпринимателем», наладившим производство дел по обвинению в контрреволюционной и религиозной пропаганде. Одной из его идей было создание сети церковного шпионажа, чтобы можно было с ее помощью окончательно скомпрометировать Церковь в глазах много пережившего за последние года народа.

Истцом по Петроградскому делу выступил известный большевистский деятель Петр Красиков. Элегантный, с усиками, уже немолодой человек, в его облике было что-то от прожженного хлыща. Красикову нельзя было отказать в умении говорить и в особенном, отрицательном, обаянии. Это был человек очень неглупый и упорный. А эти два качества вместе – большая сила. Красиков сделал карьеру большевика, и сделал ее блестяще. Петроградское дело было ему необходимо, как свежая вишенка на торте.

В Москве, в резиденции Святейшего Патриарха в Донском монастыре царила настороженная тишина. С утра у Святейшего был сердечный приступ, в келье еще пахло мятными каплями. Однако Патриарх уже принимал кого-то, и судя по всему – из Петербурга.

– Владимир? Красницкий? – переспросил Святейший, хотя ему уже было известно, что именно этот «священник» выступит главным свидетелем обвинения.

От обновленцев можно было ожидать всего. Но это было прямое предательство. Владимир Красницкий был хорошим хозяйственником. Отличался тем, что тонко чувствовал политический ветер, был щепетильно законопослушен и чрезвычайно честолюбив. Одно время состоял в «Союзе Русского Народа». Был одним их тех, кто на громком процессе Менделя Бейлиса подтверждал употребление раввинами крови христианских младенцев. Святейший хорошо помнил Крас-ницкого – неуверенные порывистые движения, болезненная впечатлительность, небольшие мутноватые глаза. В некоторых ракурсах у Красницкого наблюдалось заметное сходство с Ульяновым-Лениным.

В этот день Красницкий чувствовал себя неважно. То руку прихватит, то ногу. Однако ему казалось, что говорить он будет спокойно и с достоинством. Он не мог предположить, что в момент дачи показаний на суде его захлестнет неведомая волна и он на несколько секунд просто потеряет дар речи. «Шайтан, шайтан!» – прошипел торговец-мусульманин, заметив, что Красницкий запнулся. «Бог тебе судья», – буркнула фельдшерица.

Митрополит Вениамин слушал молча. Он молился.

«Десять. Десять человек. Господи, неужели всех расстреляют?»

Владыка был готов к ответам на вопросы и внешне выглядел спокойно, почти как всегда.

– Подсудимый гражданин Казанский, – вызвал следователь.

Вот как описали владыку на суде очевидцы:

«Митрополит Вениамин поднимается со своего места и размеренным шагом, не спеша, опираясь одной рукой на посох, а другую приложив к груди, выходит на средину зала. На лице его нет признаков ни волнения, ни смущения. Чувствуется привычка двигаться и говорить под устремленными на него глазами масс. Он скуп в движениях, скуп в словах, не говорит ничего лишнего, отвечает по существу. И только иногда, в силу большой разницы во взглядах, в силу той пропасти, которая отделяет представителя монашествующего духовенства от мирянина, к тому же антирелигиозного, в его ответах чувствуется как будто уклончивость, что не удовлетворяет допрашивающих, создается взаимное непонимание».

– За распространение идей, направленных против проведения советской властью декрета об изъятии церковных ценностей, с целью вызвать народные волнения для осуществления единого фронта с международной буржуазией против советской власти…

«Нет, четверо. Я тоже. Всего четыре. Слава тебе, Боже, что только четыре!»

Когда наконец дали слово, владыка Вениамин сказал:

– Я не знаю, что вы мне объявите в вашем приговоре, жизнь или смерть, но что бы вы в нем ни провозгласили, я с одинаковым благоговением обращу свои очи горе, возложу на себя крестное знамение и скажу: «Слава Тебе, Господи Боже, за все!»

Трибунал приговорил к смертной казни – расстрелу десятерых человек. ВЦИК, оставив приговор в силе, заменил шестерым смертную казнь тюремным заключением. Четверо – митрополит Вениамин, архимандрит Сергий (Шеин), профессор Новицкий и адвокат Ковшаров – были расстреляны в августе того же года. Все остальные обвиняемые, восемьдесят с лишним человек, заключены в тюрьму.

Это был первый судебный процесс, в котором проявилось подлинное отношение советской власти к Церкви. Это были первые игры красного террора, пробовавшего свои силы в борьбе со священством.

В летописи скита говорится, что в декабре 1917 года хлеба скитяне получили 1 фунт (360 г.) на брата. По всей обители ходили тревожные сквозняки: нечем топить, голодновато. В калужских лесах, говорили местные, объявились разбойники, угрожавшие разорить обитель и отнять у монахов золото. Несколько случаев эти слухи подтвердили. Местонахождение скита было уязвимым. Скитяне срочно организовали нечто вроде внутренней охраны. Уже рядом с Оптиной раздавались подозрительные ружейные выстрелы. Несмотря на опасность, в скит приезжали духовные чада старцев, помогали чем могли. В воспоминаниях есть немало поучительных и трогательных моментов, а также свидетельств необыкновенной помощи Божией.

– Церковь сохранит себя, даже если останутся всего три человека: архиерей, священник и мирянин, – примерно так утешал своих чад старец Нектарий. Витиевато, по своему обыкновению, предсказывал грядущие события.

В феврале 1918 года состоялся первый визит новой власти. Небольшой отряд красноармейцев провел инвентаризацию всего монастырского имущества, включая имущество скита. Опись проходила грубо, бесцеремонно, некоторые вещи были попорчены. 18 мая 1919 года для сохранения обители была предпринята попытка создать музей Оптиной пустыни. Определили штат – 22 человека. Музей включал 120 строений, в том числе и знаменитую «хибарку», где принимали старцы, монастырский сад с фруктовыми деревьями, которых было более тысячи, и кожевенную мастерскую. 30 сентября 1919 года был произведен первый арест. Взяты под стражу и заключены в Козельскую тюрьму сроком на один месяц епископ Михей (Алексеев), игумен Пантелеймон (Аржаных) и Никон (Беляев), будущий преподобноисповедник.

Старец Анатолий (Потапов), прозванный Младшим, был невысокого роста, подвижный и сухонький человек. Внешне он поразительно напоминал Московского батюшку, протоиерея Алексия Мечёва, которого очень любил. Отчасти сохранилась их переписка – уникальное свидетельство подлинно духовных отношений. Они слышали друг друга на расстоянии. И если один говорил: «Господи, помилуй!», другой в Духе отвечал «Аминь!».

9 июля 1922 года в Оптину приехала чрезвычайная комиссия и начала следствие. Принялись за старца Анатолия Младшего. Допрос длился довольно долго. Однако после допроса старец казался сравнительно спокойным и в дальнейшем, до самой кончины, сохранял ровное молитвенное душевное состояние. По его просьбе арест был отложен на один день. Что значил один день, чекисты понять не могли и отсрочку дали, видя, что старец не стремится убежать и настроен в общем мирно. Для острастки пригрозив, велели готовиться к отъезду из Оптиной. Старец смог вернуться в свою келью. В монастырском саду, за которым ухаживали, несмотря на бурные события, пахло белым наливом. Из всех сортов яблок этот поспевает первым. Келья старца оставалась закрытой до самого рассвета. Около шести утра, в то время, когда начинается ранняя обедня, старец скончался. Тело было обнаружено и быстро приготовлено к погребению, согласно уставу. К полудню пришли чекисты и строго спросили: готов ли старец? Келейники ответили, что готов, и пригласили войти. Посреди кельи уже стоял гроб с телом старца.

Почти все храмы Оптиной были закрыты, и литургия совершалась только в Казанском соборе, где старца Анатолия и отпели. Все, кто был на отпевании, вспомнили, что не так давно старец стоял возле могил Амвросия и Иосифа. Долго молился. Затем в задумчивости сказал: «Атут ведь вполне можно положить еще одного. Как раз место для одной могилки. Да, да, как раз…»

Закрытие Оптиной пустыни пришлось на Вербное воскресенье 1923 года. Были арестованы музейные работники и представители духовенства. Старец Нектарий находился в знаменитой хибарке. Когда чекисты туда вошли, их встретила темнота, в которой то загоралась, то гасла маленькая точка света. Старец Нектарий стоял перед иконами и играл небольшим фонариком. То включит, то выключит. Вид его выражал почти детскую покорность.

– С ума сошел старик, в игрушки играет, как ребенок! – сорвалось у одного из чекистов.

В хлебный корпус, где решили разместить заключенных, от хибарки шла дорожка, покрытая льдом. У старца Нектария болели ноги, и потому ходил он медленно, с трудом. Чекисты подгоняли его, а он падал и снова вставал. Пытался идти и снова падал. Для предварительного заключения старца поместили в перегороженную комнату, во второй половине которой размещались охранники. Перегородка была не до потолка, чтобы охранники могли наблюдать, что делает заключенный. Охранники много курили. Дым тянуло сквозняком на половину старца. Он задыхался, кашлял и еще больше слабел. Вскоре старца Нектария перевели в Козельскую тюрьму. Там его из-за резкого ухудшения зрения поместили в тюремную больницу, приставив часовых.

Когда дознание закончилось, старца Нектария выслали из Козельска. В его келью для поиска спрятанных сокровищ привели человека, практиковавшего оккультные дисциплины. Источником света в келье старца была керосиновая лампа. Когда оккультист сделал первые пассы, в комнате воцарилась непроницаемая мгла – свет лампы словно исчез, растаял в этой адской тьме. Человек растерялся и стал паниковать – задрожали руки, сорвался голос. В соседнем помещении читала Псалтирь монахиня, у которой были четки старца Нектария. Она взяла их и с молитвой начертала крестное знамение в сторону кельи старца, услышав первые панические крики. Едва она начертала крест, мгла исчезла, и снова стало светло. Сокровищ, конечно, не нашли, на четки старца и внимания не обратили, а именно они и могли бы считаться подлинным сокровищем.

Разлука с Оптиной отразилась на старце Нектарии. Он изменился в лице, никого не принимал, почти не ел, а только молился. Болезни, связанные с ногами и зрением, стали сильнее. Однажды помощник старца, выходя, увидел, как тот стоит на коленях и тянет руки к иконам. Так ребенок зовет мать, которая спряталась от него. Старец Нектарий весь устремился к образам, он словно не видел и не хотел видеть ничего вокруг. Через некоторое время произошла разительная перемена. Старец вышел к чадам во всей силе духа. Сказал, что ему явились все почившие Оптинские старцы и сказали: «Если хочешь быть с нами, не оставляй своих духовных чад». И он тогда вернулся к старчеству.

Скончался старец Нектарий в 1928 году. В 1935 году грабители разорили его могилу в поисках сокровищ. Поскольку спешили, оставили гроб с телом стоять, прислонив к дереву. Утром деревенские дети, углубившись в лес, увидели странное зрелище: у дерева стоит монах. Только монах стоял в гробу! Словно из земли вышел.

– Монах, монах из земли вышел! – закричали дети и побежали в деревню.

Пришедшие изумились: руки старца были мягкими, как у живого.

Так были обретены мощи старца Нектария. Его нетленное тело было снова предано земле с пением «Святый Боже».

Оптину вернут Церкви в 1987 году, первая служба состоится в 1988 году. Но эти полвека молчания не означают, что старчества не было. Оставались духовные чада старцев, среди которых и почитаемый ныне как святой преподобноисповед-ник Севастиан Карагандинский. Духовными чадами переписывались важнейшие сведения, сохранялись документы, по которым довольно хорошо можно представить себе жизнь Оптиной двадцатых годов, где переплелись ощущение рая и работа адова.

Оптину старцы называли «третьим раем». Первый – до грехопадения. Второй – при Господе Иисусе Христе. Третий – Оптина пустынь.

Параллельно оптинской традиции не прерывалась традиция старчества московского. Из замечательных священников-подвижников наиболее известен отец Алексий Мечёв, прославленный в лике святых в 2000 году. Его даже называли Московским батюшкой. Создание «монастыря в миру» также связано с именем отца Алексия Мечёва. «Город есть та же пустыня, – объяснял духовным чадам отец Алексий, – со всеми страхами и испытаниями». Спасение в пустыне только одно – постоянная молитва, как можно более частое воспоминание о Господе и обращение к Нему с покаянием и просьбой о вразумлении. В городе так же, как в пустыне, можно устроить обитель, насельники которой будут заниматься необходимыми делами, а жить согласно Христовым заповедям. Община при храме святителя Николая в Клённиках показала, что это возможно.

В начале двадцатых годов еще не вполне оправившаяся от войны страна занялась внутренними вопросами. Организовывались колхозы, шло огромное строительство разного назначения заводов и других предприятий. Как верующему человеку жить в условиях новой советской реальности, вопрос непраздный.

Для получения паспорта нужно было заполнить анкету, в которой были пункты о вероисповедании и об отношении к религии. Старец не собирался получать паспорт – он уже знал, что скоро его кончина. Весну и начало лета 1923 года он провел в городе Верея, очень сильно болел. Но даже во время болезни старец не оставлял своего монастыря в миру: отвечал на письма, принимал приезжающих к нему чад. Этот монастырь в миру, созданный общиной храма во имя святителя Николая в Клённиках, напоминал Оптину. Многие из прихожан отца Алексия бывали в Оптиной у старца Анатолия Младшего. Они замечали сходство Оптиной и Клёнников: бережное отношение друг к другу, строгость жизни, любовь к молитве. 22 июня 1923 года отец Алексий скончался. Тело перевезли из Вереи в Москву, хоронили на Лазаревском кладбище. Теперь такого кладбища в Москве нет. Когда оно было упразднено, тело отца Алексия перезахоронили на Введенском. После прославления старца в 2000 году в 2001 году были обретены его мощи. Теперь они покоятся в Никольском храме в Клённиках. Старец вернулся.

22 июня 1923 года освободили из-под ареста Святейшего Патриарха. Святейший хорошо знал отца Алексия Мечёва и почитал его. Как только Патриарха освободили из-под ареста, он отправился на Лазаревское кладбище. Туда стекалось множество верующих. В облачении (его арестовали прямо в нем), взяв открытую пролетку, Святейший поехал на отпевание. Заметив его, толпа взволновалась, возникли заторы. Множество верующих спешило подойти под благословение Патриарха. Не исключены были провокации и даже покушение. Пролетка двигалась медленно и наконец достигла кладбища. На Лазаревском стоял храм Святого Духа, занятый обновленцами. Святейший вышел из пролетки и двинулся к храму. Все ждали: войдет или нет. Это был вновь удобный повод для провокации, но Бог миловал, ничего не случилось. Поднявшись по ступеням, Патриарх остановился на паперти и стал молиться о упокоении новопреставленного. Снаружи храма.

В первой половине двадцатых годов обновленческих храмов становилось все больше. Соответственно, патриарших – все меньше. Патриаршие храмы были переполнены, и порой там оставались ночевать те верующие, кто шел издалека. Понемногу стало еще более явным сравнение города с пустыней. Часто в пустыне храм был расположен далеко от кельи пустынника. И приходилось преодолевать немалое расстояние для того, чтобы принять участие в Божественной литургии. Верующие двадцатых годов двадцатого века, встававшие затемно для того, чтобы успеть в любимый храм к своему духовнику на другой конец Москвы, воистину были подвижниками. После литургии шли на службу, как рыбачьи лодки – в тяжелое человеческое море.