Текст книги "Сокровища святых. Рассказы о святости"

Наталья Черных
Сокровища святых: Рассказы о святости

Допущено к распространению Издательским Советом Русской Православной Церкви Номер ИС 13-310-1789

Вступление
Зачем нужна эта книга и о чем она

Люблю я добродетель, однако ж это не научило меня тому, что такое добродетель и откуда она придет ко мне, который так много любит ее. А неудовлетворенное желание всегда мучительно.

Святой Григорий Богослов. Творения

У. Блейк.

Святой образ

 
К Любви и Кротости, к Покою, к Милосердию
взываем мы в смятении.
И сим достоинствам пресветлым
возносим мы благодарение.
 
 
У Милости и Кротости, Покоя и Любви
Создатель есть, Отец наш добрый.
Покоя, Милости, Смиренья и Любви
желает каждый своему потомку.
 
 
Для Милости дано нам сердце Богом,
Смиренье – человечества лицо.
Любовь есть вышней святости утроба,
а Мир всех добродетелей покров.
 
 
В любом краю, на широте любой
в невзгодах обратится бренный
к обличьям святости живой,
Любви и Милости, к Покою и Смиренью.
 
 
Их любят все, в любом краю:
язычник, турок, иудей.
Где есть Любовь и Кротость с Милостью,
там Сам Господь среди людей.
 

Перевод Н. Черных

Предлагаемая книга, надеюсь, не будет ни собранием цитат из переводной литературы, ни обычной брошюрой, склеенной из чужих мыслей. Но в ней будут цитаты из Святых Отцов и переложения рассказов о них. Попытаюсь показать читателю частицу невозвратно ушедшего прекрасного мира, о котором знаем теперь только из книг, и совсем редко – из рассказов пожилых очевидцев.

Составлены эти рассказы как для человека церковного, так и от церкви пока далекого. Церковный человек будет только рад встрече с любимыми святыми, возможно, откроет для себя и новых помощников – до разделения Церквей в XI столетии строго православных и католиков не было. Православный вполне может порадоваться Святому Патрику и позвать его на помощь, когда возникнет надобность выяснить – а Божий ли путь я избрал? Человек не церковный, если он настроен не глумливо, а пытливо – сможет узнать, какие книги и обычаи были у первых учеников Христа, как вели себя женщины-христианки и в чем выражалась новизна христианского образа жизни. Все это будут рассказы о прошедших столетиях.

Сравнить нынешнее духовное состояние возможно только с состоянием воина, вернувшегося с войны и увидевшего, что его дома уже нет. Все без исключения области науки, переживают упадок; наука смотрит на человека как на цыгана-конокрада, ночующего на краю степи.

«Чистая случайность, абсолютно свободная, но слепая, лежит у самых корней величественного здания эволюции, и в результате человек, наконец, узнает, что он одинок в бесчувственных глубинах вселенной…

Жизнь вообще и человек в частности – явление уникальное, единственное творение необъятной вселенной, возникшее вопреки планам природы. Человек должен пробудиться от тысячелетнего сна, и, пробудившись, он окажется в полном одиночестве, в абсолютной изоляции. Лишь тогда он наконец осознает, что, подобно цыгану, живет на краю чужого ему мира. Мира, глухого к его музыке, безразличного к его чаяниям, равно и как к его страданиям или преступлениям… Человек наконец сознает свое одиночество в равнодушной бескрайности вселенной, из которой он возник по воле случая» (Из речи Нобелевского лауреата биохимика и микробиолога Жака Моно).

Среди настоящего великого отчаяния, однако, сохраняются еще области, над которыми не властно время. Именно в этих областях человеческий дух, унылый и уставший, обновляет свои силы и получает божественную помощь. Любое проявление доброты человека к человеку приводит к вере в Бога, а вера в Бога – основание для христианской жизни и область добра.

Добро не может быть популярным, оно всегда как бы «ручной работы». И всегда несет отпечаток той личности, которая его творит. Именно личностной окраской и отличается поступок верующего во Христа от поступка, совершенного человеком, во Христа не верующим.

Между тем, что происходит в христианском обществе, и тем, что происходит в обществе нехристианском, есть одна существенная разница. Христианское общество – общество с четкими понятиями и границами, это общество контрастов. А общество нехристианское – общество условностей и полутонов. Любое понятие в нем расплывчато и любой факт не является проверенным до конца.

По сути, это общество безжизненное. В нем любая добродетель, впрочем, как и порок, теряют смысл.

Тем интереснее выяснить, как современный человек понимает, что же такое христианская жизнь и христианская святость – в мире, где главное условие существования того или иного явления – доступность. Не так думали древние святые, да и наши святые современники тоже. Они пытались скрывать свои свершения (по-церковнославянски – тоже «сокровища») от людей, как современный банкир скрывает цифру своего капитала. Святые Древней Церкви, пустынники-аскеты, да и святые всех веков скорее умалчивали о своих талантах и не видели в том ущерба для распространения Евангелия.

Пример такого поведения взят из жизни Самого Христа. Во всех трех синоптических Евангелиях (у Матфея, Марка и Луки) есть эпизод воскрешения дочери Иаира. Христос скрыл совершенное чудо (воскрешение девицы из мертвых), назвав мертвую больной. Действие сверхчеловеческое заменяется действием человеческим: Христос поступает как врач.

Можно ли приобрести святость, как учатся, например, приобретать товар – оптом, – а потом сверять расходы и поступления? И да, и нет; потому что есть разные степени святости. Но все они, как лучи, более или менее яркие, более или менее сильные, более или менее горячие, исходят из одного источника – из Божьего милосердия к человеку. Человек, если захочет, может уверовать в Бога. Но во что верит сам Бог?

Где есть Любовь и Кротость с Милостью, там Сам Господь среди людей

Митрополит Антоний Сурожский, замечательный богослов и подвижник XX столетия, ответил так: Бог верит в человека. Состояние святости есть состояние высшего доверия Бога к человеку, и сообщение Богом человеку Своих свойств. Одно из самых главных свойств Бога – человеколюбие. Все Евангелия повествуют о человеколюбии Бога. Как – узнаем из ответа Иисуса Христа некоему законнику. Законник, не похожий на тех, кого Господь обличал, образованный и чуткий, спросил о том, какие именно из заповедей Иисус предпочитает другим. Ответ был очень простым и все же немного непонятным. Вся святость, как оказалось, в двух правилах: в любви к Богу и к ближнему.

В каждом человеке мы можем увидеть и отражение Бога, и свое собственное отражение. Причиняя страдания ближнему, мы обижаем и сами себя. Наоборот, жертвуя свое время и средства другим, человек гораздо больше приобретает, чем теряет.

«Что такое добродетель? Ответ на этот вопрос – я говорю не о теоретической, словесной формулировке, а о воспринятии данного понятия всем своим духовным существом – не под силу человеку и не поддается точному определению и в том случае, когда к последнему приступает перо и великих богословов» (Еп. Варнава (Беляев). Основы искусства святости. Нижний Новгород, 1998, изд-во Братства во имя св. Александра Невского, том 3, с. 242).

Святость можно приобрести, да. Для этого нужно пройти школу, в которой аттестата нет, а есть только познание новых форм жизни, гораздо более гармоничных и сложных, чем земные формы. Или, как говорят истово верующие люди, – жизнь небесная, будущая жизнь. Но в то же время святость есть дар, который нельзя ни купить, ни тем более выучиться ему. Его можно только сравнить с зарождающимся в материнском лоне новым человеком. Он и похож на свою родительницу, и одновременно является ее продолжением. Святость в человеке зарождается, растет и развивается как плод. Ее нельзя построить, как строят дом или ухаживают за кустом роз, но святость не достается без труда. Она таинственна и многолика.

Есть разные виды святости. Каковы они и как различаются между собою, надеюсь, читатели смогут понять из настоящей книги. Во многих памятниках христианской мысли – как в восточных, так и в западных, – встречается мнение: святость бесконечно разнообразна. Каждое проявление святости несет печать личности ее носителя. «Подражать святым бессмысленно, но ревновать им спасительно», – говорит преподобный Иоанн Лествичник, прославившийся и как подвижник-аскет, и как игумен-устроитель одной из лучших монашеских общин (Синайской). Невозможно стать таким же кротким и сильным одновременно, каким были преподобный Сергий Радонежский или святой западной церкви Бенедикт. Да и сами понятия эти – кротость, сила – теперь или забыты, или понимаются совершенно иначе, чем во времена упомянутых подвижников христианства. Но ведь есть в описании их жизней нечто, отчего в реальность и самих святых, и их действий верится так же легко и просто, как дышится. Думается мне, что это несомненное уверение и есть «аромат святости».

Неужели это таинственное и неуловимое слово – святость – обозначает нечто раз и навсегда, как скульптура, приобретшее одну только форму? Или же она – только прихоть Божественного вдохновения, нечто неуловимое, как впечатление? Если да, то можно ли о ней говорить просто, как о чем-то, издавна присущем человеческому существу? Думаю, да.

Святых Церковь Христианская называет «небесными людьми» или «земными ангелами». Уже в самих названиях этих показана двойная природа – как святых, так и самой святости. Природа человеческая и божественная. «Всякая добродетель, преимущественно пред всеми – нищета, имеет отличительным признаком свободное произволение. А что не от произвола, то и блаженным (или святым – Ч.Н.Б.) не делает» (Еп. Варнава. Основы искусства святости, т. 3).

Для того чтобы научиться святости, как бы говорят нам все известные жизнеописания, нужно сначала пожелать научиться святости.

Представление о святости первых веков христианства было совершенно другим, чем даже лет 200 назад, и вот почему. Внимательный читатель житий довольно скоро заметит, что в житиях разных святых разных времен очень много пересечений, так что это даже изумляет. А вдруг одно житие списано с другого, и ничего за этой словесной копией нет? Однако если мы попытаемся посмотреть на пересечения в житиях глазами человека того времени, скажем, века шестого, то увидим, что так оно и должно было быть. Все броское, оригинальное мало интересовало описателей жизни того или иного святого. Наоборот, важно было показать, что путь его точно совпадал с общим путем последователя Христа: апостолов, мучеников, преподобных.

Так, в житии святого Бенедикта довольно много совпадений с житием преподобного Антония Великого, а также и с житием Алексия, Божия человека. Все трое покидают родительский дом, но не потому, что возненавидели родителей. Все трое – из уважаемых семей. Все трое отказываются от брачных уз. Факт биографии для описателя ценен не сам по себе, а как выражение того или иного качества, запечатленного в поступке.

Святой Алексий, человек Божий, последние годы жизни проводит как нищий возле отчего дома, не узнанный никем из родных. Это выражение высшего доверия к Господу, Творцу всего. Алексий доверяет и свою судьбу, и время своей жизни, и родителей, страдающих от потери их надежды – сына, и даже свою нежно любимую невесту Макрину – Христу.

Святой Бенедикт, также называемый Божиим человеком, проводит первые годы своей монашеской жизни в гроте, находящемся в нескольких десятках метров от обители. Кроме монаха Ромуса, приносящего молодому отшельнику хлеб, никто в обители не подозревает о новом собрате.

В изображенных фрагментах довольно много параллелей. Отчий дом – и обитель, отчий дом для монахов. Родственники – и монашеская община. Но суть одна: и святой Алексий, человек Божий, и святой Бенедикт сохраняли в сердце своем полное доверие к Христу, Который и стал им Помощником и Покровителем. Это не просто самоотверженные поступки или причуды безумных; это как бы договор, в котором человек доверяет Богу все свое земнородное тело и небесную душу.

Что очень важно для приобретения христианской веры и христианской жизни – свободная воля. «Невольник не богомольник», – говорили в старину на Руси.

Фра Анджелико. Святой Бенедикт Нурсийский, фрагмент фрески монастыря Святого Марка, Флоренция

Первое, что мы видим, наблюдая сквозь призмы книг за святыми, – именно эту самую добрую волю. Понятие это за последние несколько сотен лет претерпело страшные изменения. В примерах из истории мы чаще сталкиваемся с вынужденным добровольчеством, чем с тем, которое лежало в основе христианской жизни первых веков. Хотя в любом периоде найдутся несколько исключений. Вот одно из них.

Уважаемый в Милане патриций Амвросий (будущее светило западной церкви Амвросий Медиоланский) пользовался всеобщим почитанием за свои добрые дела, хоть и не был крещен. Амвросий однажды прибыл на богослужение, чтобы наблюдать за порядком – таковы были его общественные обязанности. Предстояли выборы нового епископа. Внезапно в храме раздался отчетливый детский крик: Амвросий! Крик был принят как пророчество, и Амвросию предложили занять кафедру. Но Амвросий не сразу согласился, а только когда понял, что на то истинно Божия воля. Поначалу он пытался уговорить народ не выбирать его, но миланцы закричали: грех твой на нас! Амвросий постарался изменить мнение о себе вспыльчивых горожан, ради чего велел привести к себе в дом блудницу. Но и это не оказало на народ желаемого действия. Тогда Амвросий задумал уйти из Милана в Тичину. Целую ночь провел он в пути, а наутро снова оказался перед воротами Милана. Амвросий вновь убежал, чтобы скрыться у христианина Леонтия в деревне. Однако Леонтий выдал место нахождения Амвросия. Тогда только Амвросий покорился. Прежде всего – воле Бога, а потом уже избранию народа. И принял Святое Крещение. Как видим, воля Амвросия поначалу не соответствовала Божией воле, многократно испытывала Его промысел.

Что заставляло, например, святых мучеников Севастийских отказаться от малозначащего для них обряда – и от своей собственной жизни? Им предлагалось только принести на треножник вина и мяса, а они предпочли умереть одной из самых ужасный смертей: истаяв от судорог и боли в ледяной весенней воде. Вряд ли все сорок человек были подвержены одного рода безумию. Скорее, у всех был один опыт – христианский опыт будущей жизни. Стоя в ледяных волнах горного озера, мученики относились друг к другу с крайней предупредительностью и заботой: поддерживали ослабевших, согревали друг друга телами и дыханием. Самое главное, не прекращали молитвы к Христу. Непонятно для современного человека, зачем они поступали так. Не проще ли сохранить жизнь, чтобы потом иметь возможность верить так, как хочется. Не вся ли вера есть вера в Бога? Или, если решили умереть, не напрасны ли все их заботы друг о друге? Оказывается, нет. И отказ от обряда почитания идолов, и ледяные воды Севастийского озера мученики воспринимали как божественные двери, как переход к той самой новой жизни, ради которой человек приходит в этот мир и потом уходит из него. Это ощущение наполняло их последние часы, да и всю жизнь, сквозь эти часы, да и нашу жизнь наполняет особенным смыслом. Оказывая помощь друг другу, мученики помогали и нам, находящимся часто в недоумении и расстройстве. Поддерживая друг друга, они поддерживают и нас. Думаю, Божественным наитием им было открыто, что значит их поступок, и потому они стремились – действительно добровольно, – совершить его.

Забота человека о человеке может привести к христианству, она похвальна сама по себе, но ей многого недостает. Как, например, полностью выстроенному дому недостает крыши или фундамента. Такой дом невозможно представить. Не вся забота человека о человеке есть забота христианская, то есть приносящая пользу обоим: тому, кто заботится, и тому, о ком заботятся. Тысяча, потраченная на цветы для алтаря, меньше огорчения родных. Можно покупать огромные свечи целыми пучками, и при этом, приходя в храм, думать только о денежных делах. Можно подавать милостыню надменно, как фарисей в евангельской притче отделял десятину от своих доходов. И тогда нищий, которому подали, поступит справедливо, бросив поданные монеты на землю.

Сохранилось такое предание из времен Великой Отечественной войны. Старец, иеросхимонах Леонтий Черниговский, выслушав речь одной своей духовной подопечной, заметил:

«Есть-то все можно, только людей нельзя». Подопечная хвалилась воздержанием от скоромной пищи, но своеобразно: сетовала на то, что много ест. При этом была недовольна своей снохой, постоянно ее упрекала, порой и без причины. Вот эти упреки, мелкие обиды и есть настоящее «людоедство» с христианской точки зрения. «Бог на кресте заповедал нам жалость, а зубоскальства не заповедал», – вторит черниговскому старцу писатель Венедикт Ерофеев. Это один из самых первых уроков святости: желая сделать доброе дело, человек должен хорошо подумать, а не обидит ли он другого человека.

Мария Египетская и Алексий, человек Божий. Икона XVII в.

Читая жития святых, наблюдаем, что их подвиги как бы сливаются в один. Потому что вся жизнь святых похожа на один день. Не потому что она однообразна или до скуки разнообразна, а потому что последовательна. Каждый час их жизни связан с новой жизнью: «аз сплю, а сердце мое бдит». Сверхъестественные, или, как теперь говорят, супернатуральные, качества святых возникали из постепенного развития в себе этих качеств, из практики действий, повторяемых каждый день. Так что христианских святых можно назвать и денди, – для того чтобы представить земную часть их жизни. Джордж Браммелл никогда не обедал в три часа пополудни, но его трапеза почти всегда была приправлена пылью суеты. Антоний Великий никогда не вкушал пищи до захода солнца, зато он вкушал свой хлеб вместе с неведомыми Браммеллу сотрапезниками. Святость рождается из росы ежедневных действий: молитвы, распорядка дня – и множества освященных добродетелью привычек, которые не являются «заменой счастью», а к нему приводят. В какой-то момент привычки теряют свое значение: тогда, считают святые, человека осеняет крыло праведности.

«Некоторые подвижники… определяют… добродетель как некую «красоту», нечто «прекрасное», «художество», «соразмерность» во всем, «середину», в противоположность пороку, который есть безобразие, неумеренность, излишество». (Еп. Варнава (Беляев). Основы искусства святости», том 3, стр. 242).

Слово гармония для современного человека ассоциируется прежде всего с музыкой, музыкальным строем. Строй уже предполагает организованность, последовательность, даже иерархичность.

«Все добродетели хороши, но надобно, чтобы они имели и голову, и ноги, подобно телу; и как телу нельзя быть без головы и ног, так и им. Ноги добродетели – смиренномудрие; а голова – любовь. Совокупность добродетелей можно еще уподобить колонне, которой основанием служит смиренномудрие и верхом (капителью) любовь, которая есть престол Божий. Под любовью находятся благоутробие, сострадание, милостивость, щедродательность, незлобие, великодушие, благотворительность и человеколюбие, которые вместе с нею делают человека богом по благодати. Окрест же смиренномудрия стоят послушание, терпение, признание человеческой немощи, благодарение Богу за все, все почитая благодеянием…» (Симеон Новый Богослов. Слова).

Конечно, многие из употребленных отшельником XII века слов, да еще в архаичной форме, сейчас малопонятны, но музыка высказывания внятна любому человеку. По сути, в приведенной цитате изображен совершенный человек, в котором «все прекрасно». Как видим, христианская мысль не противопоставляет себя античному культурному наследию, а наоборот, вбирает его лучшие мысли.

«Церковь есть бытие в отношениях» – эта мысль философа и поэта Сергея Аверинцева наиболее точно характеризует сущность христианского бытия. Человек в церкви ощущает себя окруженным множеством связей, хочет он этого или нет. Это ощущение семьи, рода, усыновление Богу. Оно, конечно, наполняет все существо, но порождает и обязанности. Христианин самым своим рождением во Христе обречен на жертвенный путь.

О конкубине (возлюбленной) римского императора Коммода (II век по Рождестве) Марции говорили, что она была христианкой. Действительно, Марция воспитывалась в окружении христианских пресвитеров, но насколько она сама принадлежала церковному собранию, сведений нет. В то время христиане только получили возможность исполнять свои обряды, только появились первые похоронные коллегии, под вывеской которых совершались христианские моления и сборы взаимопомощи. По законам Римской империи каждый народ имел право на свою «похоронную коллегию». Христиане, таким образом, получили статус народа, этноса. Насколько Марция входила в какую-либо из коллегий, неизвестно. Но известно, что она ходатайствовала перед императором об освобождении христиан-ссыльных, и добилась их возвращения из места ссылки – с острова Сардиния. Причем не сохранилось сведений, что Марция ходатайствовала и за других ссыльных.

Помогать заключенным христианам в темницах было обычной практикой общины. Связана она была со многими трудностями. Помогали кто чем мог: пищей, одеждой, лекарствами. Омывать раны мучеников считалось одним из самых достойных служений. Многие святые приняли святое крещение именно в темнице, и многие – в собственной крови. То есть, не будучи крещенными, исповедовали Христа и приняли за Него смерть. По смерти мученика община выкупала его тело у властей и устраивала своеобразный праздник погребения. Именно праздник: мученическая смерть воспринималась первыми христианами как рождение в будущую жизнь. По смерти мученика община не оставляла его семейство без попечения.

Некоторым мученикам приходилось отказываться и от самой жизни ради тех, с кем они были связаны узами Христова родства. Так преподобномученица Варвара последовала беспрекословно за своей настоятельницей – устроительницей Марфо-Мариинской обители, а когда-то великой княгиней Елисаветой (Романовой), хотя та и не просила ее. Обе расстреляны в Алапаевске в 1918 году. Примечательно, что великая княгиня, будучи уже на краю смерти, как бы инстинктивно, автоматически – совершала довольно странные с разумной точки зрения вещи: она перебинтовала простреленную ключицу смертельно раненного великого князя Иоанна, своего дальнего родственника по мужу. Такое совпадение родства земного и родства небесного довольно часто встречалось и у первых христиан. Еще святой апостол и евангелист Лука упоминает в Книге Деяний о том, что апостолу Павлу во время его первых уз помогал племянник.

Другой пример: семья священника Таборанского в годы Великой Отечественной войны приютила ссыльного владыку Иосифа (Чернова). Вся семья находилась под надзором: сначала большевиков и ЧК, а потом и гитлеровских оккупантов. Глава семьи, священник, в некоторые периоды вынужден был прятаться в гроте за компостной ямой. И тем не менее владыку Иосифа приняли, невзирая на опасность.

Жизнь и состояние других членов церкви так же важны для христианина, как и жизнь его самых близких. Зачастую христианское родство побеждает кровное: знание о будущей, вечной жизни, присущее христианину, придавало уверенности и силы для победы над косностью и укрепляло волю. Вот это качество – умение ценить жизнь другого человека выше своей собственной, умение видеть в каждом Христа, и является качеством той повседневной жертвы, за которое первых христиан так и называли: святые.

Отличительными чертами быта первых христиан были общительность и взаимопомощь. «Благотворения и общения не забывайте», – говорит апостол Павел в одном из своих Посланий. В античности тоже было понятие общины (греческие города-полисы). Существовало и понятие круга, касты. Христианское сознание, руководствуясь помощью свыше, усвоило все лучшее из нажитого опыта, мудро приняло все, что можно принять, оставив все, что нужно оставить. Ничего напрасно, или, говоря по-церковнославянски, праздно – вот довольно точное определение жизни древнего святого. Вокруг него весь мир движется, оживает и приобретает совершенно новые оттенки отношений. Если порой христиан нельзя отличить от нехристиан по языку и внешности, то по образу жизни – довольно четко.

Языческий мир индивидуалистичен. Он знает о доблести и преступлении, и лучшие из его строгих законов взяты на вооружение христианством. Но представление о человеке в языческом мире сравнительно простое. В нем человек относительно свободен в своих желаниях и поступках. Личность язычника почти не ведает о своей изначальной раздробленности, и потому почти себя не осознает как личность. Личность язычника – это скорее деталь архитектуры, пейзажа, нечто унифицированное. Как только в человеке некое качество развивается настолько, что превосходит доступный пониманию простой личности уровень, происходит катастрофа. Ни Александру Македонскому, ни Юлию Цезарю их соотечественники и подчиненные не могли простить их воли и талантов. Герои и даже боги древнегреческих трагедий завидуют простым смертным: Афродита мстит Ипполиту, Эдип убивает отца и др. Языческому сознанию невозможно ни понять, ни принять то, что есть нечто другое, возможно, даже его превосходящее. Все замыкается на индивидуальности; в этом драма языческого мира и его недостаточность.

Вход Господень в Иерусалим

Христианство предложило новый тип личности и отношений, гораздо более сложный: не мир, но меч. Возник целый институт норм и отношений. Тем не менее только в христианском сознании находятся возможности для наиболее гармоничного сотрудничества личностей. То, что было недоступно понятию язычника, осознается и принимается христианином. Например, помощь бедным. В античном мире она считалась актом филантропии, причудой. А в христианстве она стала нормой жизни и скрепляющим раствором всего здания церкви. «Амвросий Медиоланский, епископ Рима, во время гонений велел продавать церковные сосуды и выручать на полученные от продажи средства невольников, причем не только братьев христиан» (взято из предисловия Г. Прохорова к изданию «Об обязанностях священнослужителей», Казань, 1908 г., репринт «Благовест», 1995).

Прежде всего, святых первых времен создавало и объединяло общее служение – молитва. Затем, с течением развития богослужебной практики, оно приняло канонические формы. В православном обиходе прежде всего – литургия, всенощное бдение, молебны, панихиды и другие требы. Создалось учение о семи Таинствах Церкви: крещении, миропомазании, евхаристии, елеосвящении (соборовании), браке, хиротонии (рукоположении в сан) и исповеди. В католичестве примерно то же самое, но церковная служба называется мессой. В католичестве и православии разное расписание постов, разные их условия. Но и там, и здесь посты признаются нормой жизни христианина. Практика лютеран таинств не знает, но их молитвенные собрания так или иначе являются общим служением.

Сохранилось предание II или III века по Рождестве Христовом, что если несколько христиан собиралось в доме, то молились они все вместе, так как совместная молитва считалась большой силой. И совместную молитву тоже можно назвать помощью друг другу. Согласно древним источникам, утро христиане начинали с чтения псалмов (чаще всего это был 62), а перед сном читался псалом 140. По воспоминаниям автора многих богословских трактатов II века Тертуллиана, молились христиане стоя. Другие богословы того времени (Ориген) делают исключение для больных: молиться можно и сидя, и лежа, главное, чтобы

душа была исполнена Христовым духом. Служение, как видим, принималось в целом, так что немощи одних покрывались силами других; математического уравнения сил не возникало, наоборот: каждый получал свой талант, согласно апостолу, «мир и радость о Духе Святом». Ведь молитва не просто просьба, это прежде всего хвала и сочетание человеческого духа с Божеством Христа, это обожение человека. А у Христа ни в чем нет недостатка, и Ему незачем помогать одному человеку за счет другого. Вот это «общение хвалы» и было центром христианской жизни.

Такое плотное участие в общем служении подчиняло себе и все время жизни христианина: возник строгий распорядок дня. В нем чередовались обычные дела христианина и молитва. Считалось, что христианам следует собираться вместе для молитвы в третий, шестой и девятый часы. В переводе на наше время, получается так: 9 утра, полдень и три часа пополудни. Затем снова следовали обычные занятия. Вечером собирались на Агапу – трапезу любви, открытую для всех христиан. Трапеза предварялась пением псалмов, во время трапезы или пелись псалмы, или читалось Священное Писание. После трапезы вновь совершалась молитва.

Христиане первых веков отказались от ярких зрелищ, часто сопровождавших пиршества язычников, от жестов и возлияний домашним богам (ларам), от всего причудливого и раздражающего. Однако украшать трапезу святыми песнопениями посчитали даже необходимым. Это была уже трапеза святых. Тот же обычай до сих пор сохраняется и в монастырях и некоторых паломнических гостиных в России.

Христианские общины в Риме еще даже в V веке по Рождестве Христовом были так гармонично и хорошо организованы, что их члены не знали ни голода, ни нищеты. Многие христиане помогали защитникам Рима от варваров. Помощь была как финансовая, так и медицинская. Сохранилось предание, несколько насмешливое, что труд христиан самый дешевый, и потому их охотно берут на работу. Они старательно трудятся, послушливы и берут за работу немного. В странах Малой Азии основным занятие христиан, а особенно женщин-христианок, было ткачество и изготовление ковров. Мужчины по преимуществу промышляли кожевенным ремеслом, изготовлением оружия и мебели. Многие владели строительным ремеслом. О роде занятий праведного Иосифа Обручника сказано в греческом тексте: зодчий. В Иудее здания строились в основном из камня. При переводе на славянский для большей понятности этой бытовой реалии зодчий был заменен плотником. В «деревянной» Руси эти два слова были синонимами.

Размеренность жизни, трудолюбие и открытость считались в языческом мире только причудами философов. Христианство сделало их нормой жизни. Стремление подчеркнуть свою значительность (нечто противоположное чувству собственного достоинства), заносчивость и желание доказать правоту в христианском мире не ценились вовсе. Не потому, что христианин боялся по какому-либо вопросу составить собственное мнение, а потому что хвастовство считалось недостойным христианина.

Христианин в молитве исполнялся сознания той спокойной силы, победить которую невозможно, ибо эта сила – Христос – победила смерть. В посланиях апостола Павла не раз встречаем тон грозный, но не угрожающий. Наоборот, сам апостол просит своих подопечных обращаться друг с другом «с кротостью и любовью».