Текст книги "Айбала. История повитухи"

По одну сторону тянулись окна, по другую – закрытые двери палат. Рядом со входом был пост медсестры: стол с лампой и два застекленных шкафчика с медикаментами. Так же остро, как в приемном покое, пахло хлоркой, но к этому запаху примешивался сытный мясной запах супа или хинкала. В животе у Айбалы заурчало; она вспомнила, что позавтракала только половинкой лепешки с овечьим сыром рано утром, после первого намаза, а теперь уже было время обеда.

Ее взгляд задержался на двойных дверях с матовыми непрозрачными стеклами, над которыми горела лампа с написанным красной краской словом «Операционная». Вот где сейчас Алима!

«Аллах, сохрани ей жизнь!» – мысленно взмолилась Айбала и ускорила шаг, чтобы поспеть за медсестрой.

Почему та ничуть не удивилась ее появлению, более того – обратилась к ней по имени, словно ждала ее появления? Может, врач из приемного покоя предупредила, что Айбала придет проведать сестру, и попросила, в виде исключения, ее впустить? Если так, тогда она хорошая женщина и только делает вид, будто строгая.

Но кто такая Зульфия Рашидовна и почему она про нее, Айбалу, спрашивала?..

Медсестра привела ее в комнату со шкафчиками, как в раздевалке школьного физкультурного зала. Окно было занавешено белой шторой с загадочным чернильным штемпелем: «Отд. Гин. ЦРБ Цур.».

– Это сестринская, но санитарки тоже здесь переодеваются. Отделение небольшое, сотрудниц немного. А там, – медсестра указала на другую дверь, – мы обедаем и чай пьем.

Айбала догадалась, что ее, скорее всего, приняли за другую. Пока она обдумывала эту мысль, медсестра вынула из шкафчика белый халат, шаровары на резинке и платок.

– Переодевайся. Свою одежду сложи в этот шкафчик. Я в коридоре подожду. Давай быстрее, там с утра полы не мытые и утки грязные.

Медсестра ушла, а ошеломленная Айбала осталась стоять, прижимая к груди пахнущую стиральным порошком одежду. В голове был полный сумбур. Разве уткам место в больнице? И почему они грязные? Ей что, придется ухаживать за птицами?..

Из-за двери нетерпеливо крикнули:

– Ты скоро?

Вздрогнув, Айбала стала торопливо переодеваться. Она решила, что повидается с Алимой, а потом признается Зульфии Рашидовне (кто бы она ни была), что произошла ошибка и она совсем не та Айбала, за которую ее приняли.

Платье оказалось ей коротко и тесно, шаровары едва доходили до лодыжек. Медсестра, осмотрев Айбалу, недоуменно покачала головой:

– Странно, сестра-хозяйка вроде на твой рост выдавала… Ладно, потом разберемся. Пойдем скорей. Я сказала, что меня зовут Асбат?

Они вошли в дверь с табличкой «Старшая медсестра отделения». Асбат почтительно обратилась к дородной пожилой женщине, которая сортировала медицинские карты:

– Зульфия Рашидовна, вот новая санитарка.

Значит, Асбат приняла ее за санитарку… Айбала в замешательстве оглянулась на медсестру, но та уже исчезла.

– Почему так долго? – Зульфия Рашидовна строго взглянула на Айбалу через спущенные на переносицу очки. – Полы сами собой не вымоются.

– Я…

– И во что ты одета? Ничего другого на твой рост не нашлось? – Старшая медсестра поднялась, обнаружив объемный живот, настолько туго обтянутый халатом, что пуговицы грозили вот-вот оторваться. – Пойдем, покажу тебе отделение, а потом сразу принимайся за работу. Сдашь смену завтра в два часа дня, раз сегодня позже приступаешь, но в следующий раз придешь к двенадцати и чтобы без опозданий.

Айбале казалось, будто она спит и видит дурной сон.

Что она делает, зачем выдает себя за другую? Девушка, место которой она заняла, вот-вот появится, она просто где-то задержалась, но скоро обман откроется, и тогда ее с позором прогонят. Ей пора возвращаться домой. Может, занять у Асбат денег на автобусный билет?..

– У нас тут пять палат, – тем временем говорила Зульфия Рашидовна, грузно шагая по коридору. – В каждой палате по пять коек. Еще есть послеоперационная палата, там пациентки отходят от наркоза, потом их переводят в общую. Ты будешь убирать палаты, туалеты и коридор, за операционными и смотровыми кабинетами закреплена другая санитарка. По утрам меняешь белье и выносишь утки. За все дежурство у тебя три получасовых перерыва, и ночью можешь немного поспать в сестринской. Обеды из дома не носи, еды из пищеблока на всех хватает. А теперь слушай главное. – Зульфия Рашидовна остановилась и строго посмотрела на Айбалу. – На моем отделении всегда должно быть чисто. Чтобы все утки стояли вымытые, нигде не пылинки, и в туалетах хорошо пахло, поняла?

Айбала открыла рот, чтобы сознаться, что она совсем не та Айбала, но старшая медсестра, которой не требовались ответы на свои вопросы (да и вряд ли хоть кто-то осмелился бы ей возразить), уже шла дальше, продолжая на ходу давать указания. Дойдя до конца коридора, они свернули в хозяйственный блок, где располагались комнаты с уборочным инвентарем и бельевые.

Зульфия Рашидовна сказала, что воду надо набирать в туалете и там же сливать грязную, показала, где взять тряпку, швабру и перчатки и велела начинать уборку с коридора, потому что после обеда пациенткам положено спать, из палат выходить им нельзя. Вот почему на отделении так тихо, догадалась Айбала. Пациентки сейчас спят.

– После коридора вымоешь туалеты, а когда тихий час закончится – палаты.

– А рожают тоже на этом отделении?

– Родильное в соседнем корпусе. А тебе зачем?

Айбала растерялась и не ответила.

– Ты замуж сначала выйди, а потом интересуйся. А то бывает: привозят безмужних со схватками, в прежние времена таких камнями бы закидали, а теперь помогают этим бесстыжим распутницам внебрачных детей рожать! – Зульфия Рашидовна осуждающе покачала головой и ушла.

Айбала удивленно посмотрела ей вслед. О чем она сейчас говорила? Чтобы родить ребенка, нужен муж. Без мужа дети не получаются. Если женщина спит одна в постели, она нипочем не понесет. При всей строгости воспитания Айбала кое-что знала о таких вещах – не только потому, что была дочерью повитухи, но и потому, что эту тему затрагивали в седьмом классе на уроках биологии (разумеется, крайне осторожно и со всеми возможными иносказаниями).

Не переставая удивляться, Айбала наполнила ведро теплой водой, плеснула из бутыли едкого дезинфицирующего средства, от которого у нее защипало в глазах, натянула резиновые перчатки и принялась за работу.

Уборка была для Айбалы настолько привычным делом, что она не заметила, как вымыла весь коридор. Ей потребовалось три раза сменить грязную воду на чистую. Дома для этого пришлось бы кипятить дополнительный бак.

Айбала все ждала, что вот-вот появится настоящая санитарка, но та так и не появилась (может, передумала, когда узнала, что ей придется не только мыть полы, но и ухаживать за утками?). Помимо страха разоблачения, Айбалу мучил голод. Она не могла думать ни о чем, кроме горячего хинкала, который любила больше остальных блюд. До ужина оставалось еще три часа (на посту висел листок с режимом работы отделения, и Айбала внимательно его изучила). Когда рези в желудке стали нестерпимыми, она решила попросить у Асбат чашку чая, но та куда-то запропастилась. Тогда Айбала, виновато озираясь, вошла в раздевалку, а оттуда – в смежную комнату, где санитарки пили чай и обедали.

У окна стоял покрытый клеенкой стол, на столе – чашки, пиала с колотым сахаром и тарелка с халвой. На маленькой газовой плитке закипал чайник. Айбала взяла с тарелки кусочек халвы, положила в рот и быстро разжевала. Не удержалась и взяла еще кусочек. Халва была покупная и невкусная: горчила и отдавала маслом. Мама бы обиделась, если бы ее такой угостили. У Шуше халва была нежная, рассыпчатая и сладкая, но не приторная.

Вспомнив о родителях, Айбала вновь ощутила вину и страх. Даже если Тимур зашел к ним и предупредил, что Айбала уехала с Алимой в Цуриб, прошло уже много времени, она давно должна была вернуться. А если не зашел? Разозлился на Айбалу или просто забыл о ее просьбе, а может, до сих пор не вернулся в аул, потому что помогает Рахману чинить машину.

Она еще могла успеть на вечерний автобус, если бы вышла из больницы прямо сейчас и отправилась на автостанцию. Для этого ей надо было переодеться в свою одежду и незаметно проскользнуть мимо поста к выходу. Но Айбала не могла уйти, не повидав Алиму и не убедившись, что та хорошо перенесла операцию и пришла в себя.

Чайник закипел. Айбала умела обращаться с газовой плиткой. Такие плитки стояли на кухнях Зайнаб и Гезель. Она выключила чайник, налила в чашку с отколотой ручкой кипяток, кинула пару кусочков сахара и, дуя и обжигаясь, выпила прямо так, без заварки, потому что на столе ее не было, а заглянуть в шкафчик она не решилась.

В этот момент из соседней комнаты послышались голоса. Вошли Асбат и еще одна медсестра, смуглая и горбоносая, почти такая же некрасивая, как Айбала. Девушки смеялись и болтали, но при виде Айбалы замолчали и переглянулись.

– Простите, – вспыхнула Айбала. – Тут чайник кипел… я выключила.

– Чай пьешь? – спросила горбоносая.

– Только кипяток. Я заварку не нашла.

– Надо было тут посмотреть. – Девушка вынула из шкафчика жестяную банку. – Не стесняйся, бери все что нужно. Потом из дома свое принесешь.

– Я пойду, мне еще палаты мыть…

– Молодец, коридор и туалеты чисто убрала, я проверила, – похвалила Асбат. – Прежняя уборщица плохо убиралась, поэтому ее уволили.

Смущенная незаслуженной похвалой, Айбала по-прежнему ждала разоблачения. Это было так мучительно, что она решила, не откладывая, разыскать Алиму и после этого покинуть больницу.

Тихий час закончился, и в коридоре стало оживленно: пациентки неспешно прогуливались мимо палат или сидели на скамейках, расставленных в простенках между окон, и беседовали. Они были одеты в одинаковые байковые халаты поверх рубашек и шаровар, волосы небрежно повязаны платками, некоторые были вовсе без платков, ведь на отделении работали только женщины. Мужчины-врачи, не говоря о мужчинах-посетителях, сюда не допускались. Айбала не знала, какими недугами страдают эти женщины, и могла лишь догадываться о причинах, которые привели их в больницу. Ее односельчанки тоже болели по-женски, особенно холодными зимами, но в амбулаторию, а тем более в больницу, не обращались – лечились сами.

В послеоперационной палате стояли две койки. На одной лежала пожилая женщина, на другой – Алима. Ее глаза были закрыты, к тоненькой руке тянулся прозрачный провод от капельницы, стоявшей в изголовье. Алима была такая бледная, словно из нее выкачали всю кровь. Под глазами – фиолетовые круги, нос заострился, щеки ввалились.

– Алима! – шепотом позвала Айбала. – Алима, слышишь меня?

Вместо Алимы глаза открыла пожилая женщина и, тоже шепотом, заругалась на Айбалу:

– Что шумишь? Она еще в себя не приходила. Только недавно ее привезли.

– Как – недавно? – растерялась Айбала. – Разве операция столько длилась?

– Не знаю ничего, иди отсюда, дай покой людям!

Растерянная Айбала вышла из палаты и в дверях столкнулась с медсестрой.

– Ты что здесь делаешь? – удивилась та.

– Так полы надо мыть, – нашлась Айбала.

– Когда пациентки от наркоза отходят, в эту палату могут заходить только медсестра и врач.

– А что с той девушкой, Алимой?

– Ты ее знаешь?

– Мы из одного аула. Она поправится?

– Не знаю. Много крови потеряла. Ей чужую кровь перелили.

– А детей Алима сможет иметь?

– Вай, какие дети! Ей там удалили все, понимаешь?

– Вырезали? – ахнула Айбала.

– Еле-еле спасли, полный живот крови был. Еще немного – и призвал бы ее Аллах. Намучилась, бедняжка. И как она такую боль вытерпела? – Медсестра сочувственно цокнула языком.

– Я могу с ней немного побыть?

– Позже, когда ее переведут в общую палату. Иди работай, а то выгонит тебя Зульфия Рашидовна в первый же день. Ты разве еще не поняла, какая она строгая? Ее все отделение боится! – сказала медсестра таким тоном, словно гордилась суровым нравом начальницы.

Айбала вернулась за ведром и шваброй и пошла в туалет набирать воду. Ее очень расстроили слова медсестры, перечеркивавшие надежду Алимы на счастливую жизнь. Тимур не станет жить с бесплодной женой. Никто из мужчин не стал бы. И разве можно их за это осуждать?..

Айбала знала, что должна сказать Алиме правду. Лучше это сделает она, чем посторонний человек. Значит, ей придется остаться в больнице до утра. Куда она пойдет на ночь глядя?

Все палаты были заполнены пациентками. Две палаты были для «лежачих» (так называли женщин после операций, которым нельзя было вставать даже в туалет). Обе располагались напротив поста, и двери в них были всегда открыты, чтобы медсестра могла услышать, если она кому-то срочно понадобится. Асбат показала Айбале эмалированные судна (это их по какой-то необъяснимой причине называли утками, хотя на птиц они совсем не были похожи), которые нужно было приносить женщинам по их просьбе, а потом выносить в туалет, мыть и возвращать под кровать.

Айбала умела ухаживать за лежачими больными. Она два года ходила за бабушкой Берцинай, матерью отца, которая умерла позапрошлой зимой в возрасте примерно девяноста лет (бабушка не знала точно, когда родилась, помнила только, что это случилось задолго до прихода советской власти). Она сломала ногу, поскользнувшись на обледенелой ступеньке крыльца, и больше уже не вставала с постели. Шуше устроила для свекрови высокую лежанку на веранде, откуда та могла видеть горы и небо. Обязанностью Айбалы было обмывать бабушку, кормить ее и менять ей белье. Бабушка была капризна и придирчива, отказывалась переворачиваться, выплевывала еду и требовала, чтобы за ней ухаживала ее любимая внучка Гезель, которая к тому времени уже вышла замуж. Айбала терпеливо сносила ее прихоти, обихаживая бабушку до самой последней минуты, пока за ней не пришел Ангел смерти. Вот почему Айбала легко управилась с женщинами в «лежачих» палатах и нашла для каждой ободряющее слово, удостоившись ласковых обращений «дочка» (от пациенток постарше) и «сестра» (от ровесниц).

Позже Айбала спросила у Асбат, чем болеют эти женщины. Та ответила, что у кого-то осложнения после выкидыша, у других – кровотечения или воспаления, а у прооперированных удалили внутреннюю опухоль или, как у Алимы, внематочную беременность.

Врачи обходили палаты дважды в день: после завтрака и перед ужином. Остальное время они проводили в операционной, ординаторской или в приемном покое. Трое акушеров-гинекологов (разумеется, все женщины) сменяли друг друга на дневных и ночных дежурствах и на «приеме», то есть в приемном покое (Альбина Магомедовна, которая осматривала Алиму, как раз дежурила на «приеме»). Все трое были практикующими хирургами и наблюдали своих пациенток после операций. В особо сложных случаях приглашали консультантов с родильного отделения.

Чародинская больница была одна на весь район, и коек часто не хватало. В таких случаях женщин отвозили в Гуниб, расположенный в тридцати километрах от Цуриба. Алиме повезло, что для нее в этот день нашлось место.

– С утра умерла одна женщина, и койку не успели занять, – объяснила Асбат.

Айбала сочла ее слова недобрым предзнаменованием, но промолчала. Если бы не эта несчастная, Алимы тоже уже не было бы среди живых – поездку в Гуниб она бы не перенесла.

В семь часов раздалось громыхание тележки и зычный голос буфетчицы: «Ужин! Ужин!». Пациентки вышли в коридор с алюминиевыми мисками и кружками в руках. Буфетчица – дородная энергичная женщина – ловко, одним отточенным движением накладывала в тарелку плов из огромного чана, водружала сверху ломоть лепешки, наливала из пузатого медного чайника горячий чай и везла тележку к следующей палате.

От запаха еды желудок Айбалы возмущенно заурчал. Когда тележка поравнялась с ней, она отвернулась и сделала вид, будто изучает пятно на линолеуме, которое она, как ни старалась, так и не смогла отмыть.

Тележка остановилась рядом с ней.

– Новенькая? – спросила буфетчица.

Айбала кивнула.

– Голодная?

Айбала снова кивнула.

– Тарелка есть?

Айбала покачала головой.

Буфетчица протянула ей миску с пловом и лепешкой.

– Держи. Тарелку потом вернешь.

В сестринской Айбала нашла в ящике стола ложку и принялась за еду. Несмотря на острый голод, она сразу поняла, что повар, готовивший плов, или совсем не умел это делать, или сильно пожалел продуктов. Плохо промытый рис слипся в комок, крохотные кусочки баранины были жирные и жилистые, морковь разварена, а чесноком и зирой даже не пахло. Это была скорее рисовая каша, сдобренная мясом, но Айбале выбирать не приходилось.

После ужина из ординаторской вышла врач – светловолосая веснушчатая женщина в белой шапочке вместо головного платка. К ней присоединились Зульфия Рашидовна и обе медсестры, Асбат и Чапар. Женщины вошли в послеоперационную палату и находились там довольно долго. Приблизившись к двери, Айбала услышала голоса, которые явно о чем-то спорили. Она слышала только обрывочные фразы, но поняла, что с Алимой плохо.

– Большая кровопотеря…

– …машиной в Махачкалу?

– …вряд ли выдержит…

Когда врач и медсестры перешли в другую палату, Айбала проскользнула в дверь, опустилась на пол у кровати Алимы и взяла ее за руку.

– Не умирай, – прошептала она. – Что я скажу твоему мужу, когда он придет? Что скажу твоей матери? Они каждый день будут ходить мимо моего дома и знать, что я была тут с тобой и позволила тебе умереть.

– Подруга твоя? – послышался голос с соседней койки.

Теперь та, другая, пациентка говорила сочувственно, без прежнего раздражения.

Айбала кивнула. Она была слишком расстроена, чтобы объяснить, что с Алимой ее связывают не узы родства или дружбы, а нечто другое, заставляющее ее чувствовать ответственность и даже вину, хотя ни она, ни Шуше не были виноваты в случившемся. Такое могло произойти с любой беременной. Невозможно ни предугадать, ни предотвратить то тайное, человеческому глазу недоступное, что сокрыто в недрах женского тела и либо дает новую жизнь, либо отнимает ее у той, которая жаждала быть хорошей женой и матерью.

– Возьми стул, не сиди на полу.

– Мне нельзя тут находиться… Врач придет и прогонит меня.

– Не прогонит. Людмила Савельевна добрая женщина.

– Как-как вы ее назвали? – удивилась Айбала.

– Людмила Савельевна. Она русская. Давно в этой больнице работает, внучку мою старшую после выкидыша лечила.

Айбала придвинула стул к койке и примостилась на нем боком, чтобы не сидеть спиной к женщине, которая была намного ее старше, – это считалось большим неуважением.

Тишина давила, заставляла Айбалу нервничать. Ей хотелось заполнить эту тишину любыми, даже ничего не значащими, словами.

– Вас как зовут, уважаемая? – спросила она.

– Фарида Ахмедовна.

– Что с вами случилось?

– В животе опухоль выросла. Вот такая! – Фарида Ахмедовна сжала кулак. – Докторша ее вырезала и на анализ отправила, сказала – лучше проверить, чтобы плохое исключить.

– А почему вас в общую палату не переводят?

– Свободных мест нет. Утром выписка будет, койка освободится. Пока здесь полежу.

– Вам живот разрезали, да?

– Уй, еще как разрезали! – гордо подтвердила женщина. – Через неделю нитки вытащат, сын приедет и домой меня отвезет. Знаешь, кто мой сын?

– Кто?

– Начальник всей милиции Цуриба.

– Да продлит Аллах его годы, – уважительно отозвалась Айбала.

– Иншааллах! Вазир хотел, чтобы мену одну в палате положили, но я сказала: не надо, сынок, другим женщинам тоже помощь нужна, а если я одна всю комнату займу, куда остальных девать? Разве я особенная, чтобы ко мне такое отношение? – Фарида Ахмедовна охнула и поморщилась.

– Сильно болит? – сочувственно спросила Айбала.

– После укола полегчало. По надобности хочу, а как встать – не знаю.

– Что вы, нельзя вставать! Сейчас помогу вам.

Айбала заглянула под кровать, нашла утку, осторожно подсунула под женщину, стараясь не задеть живот, подождала, пока та закончит, и отнесла утку в туалет. А когда вернулась, увидела, что Алима открыла глаза и смотрит перед собой странным немигающим взглядом.

– Ай, очнулась! – обрадовалась Айбала.

– Хадиджу видела… – прошептала Алима. – К себе звала.

Хадиджей звали младшую сестру Алимы. Она погибла, сорвавшись в ущелье, когда собирала прошлой весной черемшу на поросшем лесом горном склоне. Хадиджа подошла слишком близко к краю, ноги заскользили по влажной, не просохшей от растаявшего снега земле, а рядом не оказалось дерева, за которое можно было бы ухватиться. Женщины, с которыми Хадиджа пошла за черемшой, услышали ее крик, прибежали, но увидели только нож и полупустой мешок, которые валялись возле обрыва. Хадиджа была беременна первенцем. Мадина, ее свекровь, не хотела брать ее с собой, но потом уступила: у нее болела спина и она не смогла бы донести до дома набитые черемшой мешки. Как же Мадина потом выла, как била себя кулаками в грудь, как валялась в ногах сына, вымаливая прощение! Сын пытался ее поднять и все повторял: «Не надо, мама, встань, не надо, встань…» – а сам рыдал, словно ребенок.

– К себе звала, – улыбаясь повторила Алима. – Такая красивая, а на руках маленькая девочка…

Айбала поняла, что это значит, и воскликнула:

– Не ходи к ней! Скажи, позже придешь. Скажи, твое время пока не настало.

– Хадиджа говорит, я ей нужна, чтобы дочку нянчить. А здесь я никому не нужна.

– Ты мужу своему нужна. Матери нужна, она уже Хадиджу потеряла, если и тебя потеряет, с ума сойдет от горя.

– Помолчи, слушать мешаешь, – Алима нахмурилась и отвернулась.

– Оставь ее, дочка, – мягко сказала Фарида Ахмедовна. – Ее жизнь в руках Всевышнего.

Все было напрасно, горько подумала Айбала. И поездка в райцентр, и попытка выдать себя за другую, и работа, которой она занималась весь день, и ее решение остаться в больнице до утра. Отец не станет слушать ее оправданий – запрет дома навсегда. Не гулять ей на свадьбе Медины, не помогать женщинам с родами, не покупать в магазине липкие карамельки к чаю. Кончится тем, что отец выдаст ее за Анвара-башмачника. Лучше бы она сразу за него вышла еще два года назад.

Айбала задремала, положив голову на край кровати. Сквозь сон она смутно слышала, как открылась дверь и кто-то заговорил удивленно-недовольным голосом, как что-то ответила Фарида Ахмедовна, а потом снова наступила тишина.

Сквозняк от окна дул по ногам, но Айбала была привычна к холоду. Она вроде бы спала и в то же время бодрствовала, улавливая каждое движение Алимы, боясь пропустить тот момент, когда нужно будет бежать за врачом, и сама не заметила, как уснула крепко, по-настоящему.

Айбала проснулась словно от толчка и вначале не поняла, где находится. На прикроватную лампу кто-то набросил полотенце, и комната тонула в полумраке, только кровать была в круге мягкого света, и этот свет падал на неподвижное лицо Алимы, казавшееся застывшей маской. Вначале Айбала подумала, что случилось непоправимое, и похолодела от ужаса, но потом увидела, как поднимается и опускается грудь Алимы, и облегченно выдохнула.

Стон, разбудивший ее, повторился. Стонала Фарида Ахмедовна.

– Сильно болит? – спросила Айбала.

С трудом поднявшись на ноги, которые затекли и замерзли, она подошла к соседней койке и с сочувствием вгляделась в лицо пожилой женщины.

– Вай, сильно! Звонок жму, чтобы медсестра пришла, – Фарида Ахмедовна показала на кнопку в стене рядом с кроватью. – Но она все не идет. Сломался, может?

– Сейчас схожу за ней.

– Спасибо, дочка.

На посту никого не было. Наверное, Чапар, дежурившая в ночь, вышла в туалет.

Айбала ждала, но медсестра не появлялась. Она заглянула в туалет, но все кабинки были свободны. Наверно, Чапар ушла спать в сестринскую, хотя это запрещалось правилами. Если бы на пост вместо Айбалы заглянула Зульфия Рашидовна, ох и досталось бы Чапар!..

Айбале не пришло в голову, что и она тоже не должна была спать в палате Алимы, ведь она находилась на дежурстве. Она не подумала об этом, потому что на самом деле не была санитаркой и собиралась утром покинуть больницу.

– Нашла медсестру, дочка? – с надеждой спросила Фарида Ахмедовна.

– Нет, но вы не переживайте, я вам помогу.

Айбала села у нее в ногах и откинула одеяло.

– Как поможешь? – испугалась та. – Что хочешь делать?

– Я боль умею снимать. Не бойтесь. Скоро все пройдет.

Айбала осторожно, едва касаясь, положила ладони на послеоперационную повязку и сосредоточилась на том, чтобы вытянуть боль из раны. Она боялась, что из-за повязки у нее ничего не получится, но через некоторое время ощутила знакомое покалывание в ладонях и тепло, поднимавшееся от запястий к предплечьям.

Фарида Ахмедовна расслабилась и задышала спокойнее.

– Уходит боль, – удивленно сказала она. – Как ты это делаешь?

– Не знаю.

– Ты хоть бы имя свое назвала.

– Простите. Меня зовут Айбала.

– Ай, как мою внучку! Ты тоже родилась в полнолуние[27]27
  Айбала (тюрк.) – «лунный ребенок», «дитя Луны».


[Закрыть]?

– Не знаю. Мама меня так назвала.

– Ты что-то путаешь. Детям или отец имена дает, или мать отца.

– Да, так обычно и бывает, но мои родители после свадьбы договорились, что сыновей отец станет называть, а дочерей – мама. Только так вышло, что отец ни одного имени так и не придумал. – Айбала улыбнулась.

– Неужели у тебя ни одного брата нет? – ахнула Фарида Ахмедовна.

– Нет, только сестры.

– Твой отец мог взять еще одну жену, раз уж первая жена не выполнила перед ним свой долг.

– Мама не виновата. Вы разве не знаете, что у некоторых мужчин совсем не могут рождаться мальчики? Если бы отец женился снова, скорее всего у него опять родились бы одни девочки.

– Это кто тебе такую глупость сказал?

– В школе рассказывали. В организме мужчины есть такие клетки, которые…

– Не забивай мне голову, дочка! – сердито перебила Фарида Ахмедовна. – Я всю жизнь без этих наук прожила, три класса только одолела, может потому и родила семерых сыновей и только одну дочь. Как выдали меня замуж в четырнадцать лет, так и рожала каждый год, пока муж не сказал, что хватит детей, в доме уже не помещаются. А сейчас все умные стали, науки, вишь, изучают. Внучки книгами обложатся и давай умные мысли говорить, одна так и вовсе в институт собралась, в Махачкалу уезжает. Доктором, говорит, стану. Ай, позор какой!

– Почему позор? – удивилась Айбала. – Разве доктор – плохая профессия? Женщины, которые в этой больнице работают, тоже сперва в институте учились. Они жизни спасают, операции делают. Их все уважают. И внучку вашу станут уважать.

– Может и так, – неохотно согласилась Фарида Ахмедовна. – Да только кто детей рожать станет, если все женщины работать пойдут?

– Можно и работать, и детей рожать. Вот Людмила Савельевна разве не замужем?

– Замужем. За одноклассником моего сына, Закиром.

– И дети у нее есть?

– Два сына.

– Вот, а она хирургом работает. Значит, смогла и детей родить, и врачом стать.

– Так ведь она русская! У них все не так, как у нас. И что такое двое детей? Считай, что ничего.

– Только один Аллах ведает, у кого сколько детей будет. Кому-то Он много детей дает, а кому-то – ни одного. Вот у Алимы никогда больше…

Вспомнив про Алиму, Айбала охнула и метнулась к соседней койке.

Алима лежала в прежней позе, только глаза ее были открыты и невидяще смотрели в потолок. Айбала прикоснулась к ее щеке и отдернула руку, будто обожглась: щека была холодная, неживая.

Айбала сдержала рвущийся наружу крик, но Фарида Ахмедовна все равно услышала и испуганно спросила:

– Что случилось, дочка?

– Алима умерла.

– Иннаа лил-ляяхи ва иннаа иляйхи рааджи‘уун. Твоя подруга умерла как мученица, поэтому врата рая открыты для нее. Не плачь. Плач по покойнику – отрицание воли Всевышнего.

– Хорошо, – сдавленно сказала Айбала. – Я не буду плакать.

– Сходи за докторшей.

Айбала пошла к выходу, ничего не видя перед собой, натыкаясь на мебель. Она пыталась сдержать рвущиеся наружу рыдания, слезы заливали ее лицо.

Она не уберегла Алиму, она одна виновата в ее смерти! Зачем, зачем она отвлеклась на разговор с Фаридой Ахмедовной и сидела у ее постели? Как могла забыть про Алиму, ради которой осталась в больнице на ночь?

Айбала постучала в ординаторскую и, не дождавшись ответа, вошла. Людмила Савельевна спала на диванчике за ширмой, но услышав, как скрипнула дверь, открыла глаза, сфокусировала на Айбале сонный взгляд и села. Она была без шапочки, светлые волосы спутанной копной рассыпались по ее плечам и спине.

– Что случилось?

– Алима Сулейманова умерла.

Людмила Савельевна сунула ноги в тапочки и выбежала из ординаторской. Айбала не пошла за ней. Она не могла вернуться туда, где лежала мертвая Алима.

Она подошла к окну и выглянула во двор, но до рассвета было еще далеко, и двор окутывала темнота. В соседнем корпусе светились несколько окон. Там сейчас тоже не спали: рожали детей, мучились от боли или умирали.

Слезы снова подступили к глазам. Айбала не хотела плакать, но была слишком измучена, чтобы бороться с этой слабостью; плач сулил облегчение, которого она жаждала, ведь рядом не было никого, кто мог бы облегчить ее душевные муки. И Айбала разрыдалась: горько, взахлеб, как не плакала еще ни разу в жизни. Ничком упав на диван, она спрятала лицо в подушку, пахнущую сладковатыми духа́ми русской докторши, и отдалась своему горю.

Она не знала, сколько прошло времени, когда вернулась Людмила Савельевна. Айбала села, уверенная, что сейчас ей достанется за то, что она легла на чужую постель, но докторша отругала ее совсем за другое.

– Если будешь плакать по каждой, кто здесь умирает, надолго не задержишься. Понимаю, неприятно: только устроилась на работу – и сразу смерть. Но такое случается редко, мы спасаем большинство пациенток, иначе от нас тут не было бы никакого толку.

– Алима была моей подругой.

– В самом деле? Но ее привезли из отдаленного аула, а ты местная. Или она после замужества переехала из Цуриба в тот аул?

– Дело в том… В общем, я не та, за кого меня тут приняли.

Айбала рассказала все подробности этого долгого дня, начиная с раннего утра и заканчивая последними минутами жизни Алимы. Как она пошла с матерью-повитухой к Сулеймановым, как Алима упросила ее ехать с ней в амбулаторию, как доктор Гуржанат велела сопровождать Алиму в Цуриб, как они ехали в «Рафике», а потом водитель уехал назад без нее, потому что Айбала забыла его предупредить, как она пыталась узнать, куда увезли Алиму, и как на отделении ее приняли за другую, а она не решилась сознаться, пока не повидает Алиму.

– Где же тогда настоящая санитарка? – недоуменно спросила Людмила Савельевна.

– Не знаю. Может, передумала работать?

– Как она могла передумать, если ее уже в отделе кадров оформили и ждали только, когда она на отделение поднимется.

– Не знаю, – повторила Айбала.

– Ладно, я это выясню. Странный случай.

– Почему Алима умерла?

– Много крови потеряла. Пришлось ей чужую кровь переливать, но не помогло. С таким здоровьем ей вообще нельзя было детей иметь.