Текст книги "Тайные истории Пушкинских гор"

Планета Саймона Анхольта

Солнечный велосипедно-земляничный день без единой мысли о смерти (утопленники реки Великой не в счет) почему-то к вечеру привел меня в состояние печали. Такое впечатление, что без контекста смерти жить мне скучновато, подумала я и под душем обнаружила, что подмышкой у меня нарыв. Вчера я накупалась с утками после дождя, и к ночи уже ощущала озноб, но быстро отключилась. А сегодня гнала 43 км – вот организм с непривычки и засбоил.

Подмышечных бед у меня не было сто лет, и я уж не помню, как это лечат, посему на ночь обошлась народными средствами – и мейлом матери с вопросом: помнишь ли, старушка, чем мазать такую болячку? Мать моя, которой в следующем году будет семьдесят лет и которую я до сих пор воспринимаю бодрой активисткой средних лет, ибо эмоционально она такая и есть, говорит в таких случаях «мы, московские старухи, знаем». И действительно – знает все важное для жизни. Посему ее совета я в таких случаях спрашиваю всегда.

К утру подмышка все еще поднывает, но не больше вчерашнего, а настроение так себе, значит, я болею, но народные средства меня держат на плаву. В почте письмо от матери с указанием подставиться под солнце и десятком аптечных средств на выбор. Здесь в ларьке из всего материнского разнообразия средств – только шалфей в пакетиках и спиртовая настойка календулы. Ну, уже дело.

Солнце светит, погода дивная, поэтому я решаю, что народные средства всегда при мне, а «сушить» подмышки на солнце лучше всего на берегу озера Кучане. Там маленький пляжик: в основном трава, но есть и пара залысин песка, где отлично можно поваляться в будний день, когда народу может и вовсе не быть. Так что я пакую в рюкзак бананы для утешения, а еще книжку для развития – и блокнот с ручкой, чтоб писать сегодняшнюю новеллу. Пашка уже забрал вчерашний мега-велик, приваленный на ночь к моему, поэтому я свободно вывожу свой Stels и рулю в сторону Михайловского.

На подъезде к знаменитому поместью трава на лугах не только скошена, но и скатана в аккуратные цилиндрики. Между ними гуляет вдумчивый аист, ищет в короткой стерне лягушек и всякой другой поживы. Аистов в Пушгорах много, они храбрые и гуляют по полям в одиночку и гурьбой, а иногда бродят прямо вдоль дорог и ни великов, ни машин не шугаются. Правда, и люди их не обижают – я ни разу не видела тут пораненных или тем более погибших аистов.

После Михайловского взгорка я еду вниз и с приятностью обнаруживаю, что настроение у меня на солнце действительно улучшилось, и мысли веселые витают вокруг «Моцарта» Саймона Анхольта, которому и посвящена эта книга. Он велик и прекрасен тем, что печется о всей Земле, помогая президентам разных стран делать их территории симпатичными для всех жителей планеты. Называется это занятие «национальный бренд», и с тех пор как гений Саймон его придумал лет двадцать назад, уже пятьдесят четыре президента его послушались – и их странам стало намного лучше жить.

Сейчас Саймон, как и положено Моцарту, живет в Вене при дворе, консультируя тамошнего президента, а от Моцарта из фильма «Амадеус» отличается тем, что у него хватает не только гения, но еще любви и понимания на всех, с кем он имеет дело. Как – это надо у него спросить, но я точно знаю, что хватает, потому что я Саймона интервьюировала на Московском Урбанистическом Форуме в декабре 2012 года и говорила с ним безо всякого чинопочитания и почти не понимая, кто он. А Саймон в ответ меня очаровал и осчастливил дивными историями, да еще и сам развеселился.

А нашла я его так. Мне нужен был финал для книжки про инвестиции в Россию, которую я тогда дописывала, оттолкнувшись от колонки, которую ваяла для одного журнала. А PRщикам Форума надо было отрабатывать свой бюджет, и они разослали журналюгам списки спикеров со словами – дайте вопросы, организуем интервью. И я в тоске читала описания чиновников и каких-то непонятных мне иностранцев, когда наткнулась на строку «Саймон Анхольт, независимый политический консультант, работал более чем с 50 президентами и правительствами…» Дальше шел еще абзац текста, где мелькал полученный гением Nobel Colloquium Prize 2009, но со мной уже случился достаточный «абзац», потому что я знаю, что с крупным бизнесом работает «большая четверка» консалтинговых компаний, и никаких независимых туда не пускают.

И могу себе представить, какая давка идет среди соответствующих контор, консультирующих президентов. А тут – независимый. И фотка – лет тридцать ему там, ежик на голове мысиком выстрижен, сам большой, забился в угол маленького белого дивана и – судя по позе и лицу – страшно напряжен. Ну, думаю, либо президенты совершенно с ума посходили, либо он шпион, что вероятней. Но раз иностранец, и про бренды стран, и больше 50 президентов – пусть что-нибудь скажет мне в книжку полезное, и айда. И я отослала список вопросов.

Мне разрешили полчаса аудиенции, я пришла, а там шпиона моего нету, но есть классный молодой негр, специалист по молодежному предпринимательству при мэре Лондона, и он того гляди начнет выступать. Я девочкам говорю: я к негру на джем-сейшен, вот мой мобил – звоните, как придет ваш нобелевский гуру, я выйду. И только пластичный черный негр с белой улыбкой начал на сцене плясать про своих юных предпринимателей, а я развеселилась, как звонок – идите сюда, пришел ваш спикер. О, черт, думаю я, вечно шпионы придут некстати – и неохотно выруливаю из зала, где дым коромыслом, но я ж обещала девочкам. Ладно, так и быть, подставлю гуру диктофон.

Иду в толпу, выглядываю своих девочек и гуру тридцати лет со стрижкой мысиком. Девочек вижу, гуру нет. Еще раз вглядываюсь в толпу – батюшки, да нашему гуру лет пятьдесят, он нормальных размеров мужик с обычной стрижкой и в костюме. Подхожу я, разгоряченная негром, хлопаю гуру по плечу и говорю первое, что в голову пришло: «Привет, а на фотке ты был такой серьезный!» И он мне в ответ, без задержки, со смехом: «О, да, я ооочень серьезный мужчина!» Так, думаю, тут мы дело сладим, юмор у шпиона на месте и реакция отменная.

Идем на белые диваны, в которые он вписывается совершенно уютно и легко. Я включаю диктофон и беру интервью, а точнее, дискуссию, споря с гуру почем зря. Книжка-то моя к финалу идет, у меня своих мыслей много и мне надо, чтоб он мне их «обмял», а не просто свои истории принес. И он терпеливо и бережно все это принимает, включая мою полную неосведомленность о его величии и критический взгляд на все его идеи. Он просто берет и дарит мне планету, во всей ее красоте и силе. И я вижу ее какими-то совершенно новыми глазами, и к концу получасового интервью я мысленно называю его «Король Земли», страшно завидую президентам, которые могут слушать его каждый день, – и выдыхаю трепетное вибрато о том, как я ему желаю удачи в его работе – во всем, всем, всем, что он делает. Апофеоз.

Дальше я иду на его презентацию, и это тоже великолепно, но иначе, потому что общий джем-сейшен, хотя говорит он один. Но он работает с дыханием зала, и мы все уже вертимся в общем танце, и мне надо уходить, но я досиживаю до последнего, опаздывая уже всюду, хотя мне там опаздывать нельзя, но тут же Саймон… ах, черт, и я бегу, и прибегаю, и там смотрят на меня – и сходу говорят: «Кто он? Остынь, ты вся горишь!»

Да, еще бы – мне сейчас подарили новую и прекрасную Землю, всю без остатка, и такое началось, я еще не понимаю что, но точно знаю – это Моцарт, Моцарт, Моцарт! До этого дня мы с вами, ребята, слышали звуки, а теперь у нас есть МУЗЫКА, потому что пришел Саймон Анхольт. «Кто это? – говорят они. – И о чем ты вообще?»

Ах, да что вы вообще понимаете в этой жизни, вы же не знаете Саймона, думаю я и несусь домой слушать интервью. И не могу его расшифровать три недели, потому что там – Фауст и Гамлет, Космос и квант, Пушкин и Кант, там черт знает что, и я никак не могу вместить этого в свою расширяющуюся как Вселенная душу. И поэзия там не в словах, а между ними, как действие на театральной сцене: не в том дело, что актеры говорят и куда идут, а в том волшебстве, которое при этом происходит в пространстве.

И я хожу с Саймоном в медиаплеере и стараюсь дослушать это волшебство, и все время выключаюсь – перегрузка. Тогда я лезу в Интернет и смотрю записи его выступлений в разных странах – какое счастье, что он говорит по-английски, и я все понимаю. На сцене он проще, чем в интервью – и страшно заразителен. Я хохочу на его шутки, и чувствую себя ребенком, впервые попавшим в цирк: боже мой, какое волшебство, и все медведи, львы и куропатки мира его слушаются и тоже смеются в зале!

И я еду в метро, и вдруг сквозь голограммы дивного и веселого Саймонова мира вижу лица соотечественников. И начинаю рыдать от сострадания к ним, потому что они даже не представляют себе, как прекрасен мир, который построил Саймон. Надо как-то им это донести, скорее.

Обычно я метеор, но тут я имею дело с гением, а это – голос Бога. Скорее не выходит, но к Новому году я наконец расшифровываю интервью, которое на бумаге отличается от показанного мне чуда, как текст пьесы – от ее блестящей и глубокой постановки. Сколько там информации идет помимо слов при общении: 60 % – или все 90 %? Не помню, но публикую тексты там и тут – и в качестве новогоднего подарка нахожу в Сети и скачиваю pdf-версии его книжек про национальные бренды – «Конкурентная идентичность» и «Места: идентичность, образ и репутация». Ах, какой у меня будет Новый год!

Нет, это оказался подарок не на год, а на два месяца. На два месяца я выпала из московской жизни – и «впала» в планету Саймона Анхольта. Прочла, не отрываясь, как «Мастера и Маргариту», не понимая, как я без этого жила раньше и как же я этого раньше не знала. И когда закрыла последнюю страницу, поняла, что живу на планете Саймона Анхольта и наконец счастлива на ней. Совершенно счастлива, несмотря и вместе со всеми неполадками, что устраивают на ней люди разных наций и стран. Боже, какое счастье, что ты посылаешь нам гениев – и мы можем сердцем и душой услышать небесную музыку, все еще бренно живя на Земле!

И что еще веселей – до Саймона не было понятия «национальный бренд», он сам его придумал и создал целую дисциплину, и пока профессора и прочие ученые защищали по ней диссертации, делал нам прекрасную, как Моцартовская симфония, Землю. Строил, шутил, вовлекал, – и все мы, земляне, обнаружив себя на планете Саймона Анхольта, становились гораздо счастливей. Я же вижу лица слушателей на этих видеозаписях, тут и психологических корочек не надо – они, смеясь, расстаются со своим печальным прошлым и прямо тут, на экране, обретают свое прекрасное будущее. Браво, Саймон!

Всю свою книжку я тогда наполнила его цитатами и идеями, и устроила внутри нее сплошной и блаженный джем-сейшен с великим гением, который – знаю – мне этого никогда не запретит. Свой труд про инвестиционный бренд России я посвятила Саймону вкупе с автором обожаемой мною идеи биосферы Вернадским и великим инвестором Уорреном Баффетом, вызывающим у меня неуловимые и волшебные ассоциации со сказочным Емелей. Книжка писалась долго зимой, потом отлеживалась весной, и только летом я наконец поняла, как ее аннотировать. Издательства мне сказали так: никому книжка про национальный бренд не интересна, нет у нее целевой аудитории. А ведь первый тираж, которым мы рискуем, – 3000 экземпляров. Если даже в самой нашей стране нет трех тысяч людей, которым интересно прочесть, как прибыльно и ответственно вести здесь бизнес, опираясь на богоданный бренд территории, то какой бренд может быть у России внутри или вовне? Да никакого. Так и есть: по рейтингу Саймона Анхольта, которым он лет восемь уже меряет отношение людей всего мира к разным странам, мы болтаемся где-то в третьем десятке.

Зато теперь, когда меня это или что другое сердит или расстраивает, я думаю – а что бы сделал Саймон? – и всегда становится легче, вот не вру, и решение находится какое-то… гениально прекрасное. Ибо когда обращаешься к Богу в компании гения, то и на тебя ложится его светлый отблеск. Мне это так нравится, что я ему теперь все книжки свои пишу – вроде как разговариваю (он любит слово «speaking»), заодно и не обременяя.

В книжку «Как писать в XXI веке?», написанную в Пушкинских горах прошлым летом, его цитаты из интервью так славно встали, будто для них место было специально оставлено – и в начало экспертного списка, и на четвертую обложку. И посвящена она оказалась ему сама собой: когда я его книжки дочитала, это было ясно как день – что я просто хорошо сыграла свою мелодию на его планете, и поэтому мне его показали. Вот, смотри, это он тут все организует, в его мировом хоре ты поешь.

Ах, как славно, сказала я и написала: «Саймону Анхольту, с благодарностью за неожиданную гармонию его и моей картины мира». Чтоб не примазываться: картина у него своя, гениальная, и в гениальности своей с моею она резонирует чудесно и обертоны дает такие, что над Пушкиногорскими озерами до сих пор плывут – заслушаешься. Может, и со всеми остальными она тоже чудесно резонирует, но я свой резонанс слышу и поэтому написала посвящение, и была страшно счастлива со своей маленькой флейтой в мировом Саймоновом хоре.

Вот у меня, например, сложился сборник стихов: в этом году 30 лет, как я их пишу, посему я наконец собрала все в один комплект и решила издать маленьким тиражом, с картинками моей подруги Аллы, арт-директора российской ветки крутого международного рекламного агентства, и просто очень хорошего художника и прелестного человека. Картинки были сделаны несколько лет назад к двум частичным сборникам стихов, но встали как литые в полное собрание. Верстка книги ушла в печать позавчера, когда я плавала с уткой в пруду, а Алке я об этом написала сегодня. Она страшно обрадовалась, затребовала книжку и теперь сидит, читает, наверное. Поглядим, что скажет.

Книжка, конечно, посвящена Саймону. Потому что теперь все у меня пишется Саймону, так мне оказалось лучше всего жить. Раньше пишешь и думаешь, когда перерыв, – и кому это все посвятить, с кем сыграть упоительный джем-сейшен, поделиться и воспарить? А теперь – джемуем с Саймоном Анхольтом и всеземным хором. Удобно, славно, легко и ежедневно – в Twitter’е. С эффектом бабочки.

С этими приятными мыслями я ныряю на грунтовую дорогу, ведущую от Михайловского шоссе к озеру. Близко от колес шныряет вбок серый котяра. Обычно здесь коты не бродят, далеко от жилья – ну, видимо, это ученый кот, сорвавшийся с пушкинской цепи. Дальше на крутой виляющей дорожке я обнаруживаю еще один подарок – кто-то скосил крапиву, обычно она тут в рост вышиной. И – спасибо кому-то – без привычных бодрящих шлепков я вылетаю на озеро.

Озеро Кучане сегодня ровное как стекло, кое-где из него изредка выпрыгивают бойкие пушкинские рыбки – и сразу назад. Слева серый контур знаменитой Михайловской мельницы вписался в дружный сосновый бор на горе, прямо – низкая полоска полей и перелесков перетекает в разросшийся парк имения Петровского, что справа от меня. До парка из-за деревьев взгляд цепляется за блестящую серебряную крышу старого домика и выныривающий из деревьев торец дачи нового русского, построенной несмотря на все запреты и прения по поводу права богатеев вписываться в великий пейзаж. Наверху все это обнимает голубое небо без единого облачка.

Мне крыша с торцом ни погоды, ни пейзажа не портят, и я валюсь на песок греться.

Подмышка моя вроде уже не болит, утихомиренная солнечными мыслями о Моцарте национальных брендов. Крупный слепень вопреки званию кровососа тихо садится на мой черный нагретый солнцем велосипедный тапок – и медитирует, надолго застыв там. Большая коричневая бабочка с акварельными разводами и «глазами» на крыльях заинтересованно изучает внутренности моего рюкзака, откуда сладко пахнет привлекательным для нее бананом. Чайка летит в небе, думая о своем, чаячьем.

День на озере в Пушкинских горах обещает быть дивным.

Как, впрочем, и всякий день на планете Саймона Анхольта.

Поток возможностей Вселенной

Поток возможностей Вселенной постоянен и ничем не ограничен, и все происходящие события являются упражнением для роста души, даже если кажутся случайными, пишет ченнелер Соня Чокет в книжке «Душа, ее уроки и цель», с которой я второй день валяюсь на пляже у озера. Я верю, что Соня права, а еще вспоминаю, как Де Ниро в одном из боевиков, что я смотрела днями, говорил напарнику-киллеру, когда «цель» все не шла и тот ныл, что скучает от безделья: «Мы не бездельничаем, мы ждем».

Вот и я сегодня не бездельничаю, а жду. Жду, удастся ли выбранным лечением загасить болезнь подмышкой – вроде боль почти ушла. Еще жду, когда придет тема сегодняшней новеллы: что может быть после Саймона – Саймон в квадрате? Но книжка эта очевидно не закончена. Откуда я это знаю? Знаю, и все. По состоянию моей души, которая злится, болеет и скучает, ища себе пристанище между слишком жарким сегодня солнцем и слишком наполненной слепнями тенью. Я жду, когда пушкиногорские музы откроют мне новую страницу, и когда на дорожке из леса возникает кавалькада, вглядываюсь в нее, пытаясь разобраться, в чем тут у меня возможность для роста?

Кавалькада состоит из деда с бабкой и двух внучек с жучкой. Жучку зовут Рик, это смесь болонки и пуделя в седых кудрях. Внучки лет пяти-шести с верещанием лезут в воду, бабка лет шестидесяти с ногами в жутком целлюлите, хотя не старая еще женщина, тоже раздевается и тащит Рика на поводке купаться: «Давай, мальчик мой». Мальчик тормозит всеми четырьмя лапами и подвывает, не желая становиться Муму, но бабка сильней, и через минуту он уже барахтается по-собачьи в воде, пытаясь вернуться на вожделенную сушу. Бабка приотпускает поводок, и ему это удается, на мелководье он было отряхивается, но бабка не удовлетворена и тащит его назад. Снова подвывание, бабкина победа и возврат на берег.

Вскоре бабке надоедает, и она наскоро привязывает пса к гибкому ивовому кусту, чтобы идти купаться с внучками. Мне с пяти метров очевидно, что Рик сорвется с куста на раз, что он и делает с жалобным визгом «ах, все бросили меня!», как только бабка входит по колено в воду. Бабка перепоручает собаку деду, который уже тоже разделся и тоже вяжет бедного пса к кустам, повторяя бабкину ошибку.

Бабка в это время уже плещется в воде за ивняком, Рик ее не видит и, очевидно, уверен, что она полностью его покинула, ну просто навсегда. Он срывается с привязи и отчаянно кашляет и стонет о своей горькой судьбе. «Бабушка плавает как буй, и ты давай», – говорит ему в ответ дед, который за время потасовок бабки и Рика уже ополоснулся в воде и вышел назад. Рик в ответ пятится от воды, дед ловит его за ошейник и начинает одеваться – в темную рубаху с длинными рукавами, осенние туфли с носками и длинные штаны от брючного костюма. Если б все это не было таким застиранным, дед со спины сошел бы за мафиози из команды Де Ниро. Лицо у деда простоватое, деревенское и худое, так что спереди одежда выдает, что он просто старчески мерзнет, хоть по возрасту и ровесник бабке, скачущей сейчас в озере.

Бабка тем временем в воде кричит «баба сеяла горох, ах, ох!» и полощет внучек вокруг себя. Лишенный заботы Рик начинает психически выть, его хозяйка с причитаниями «сейчас, сыночек мой, поедем домой, а то слепни закусали, бедного» дрейфует к берегу, а дед ворчит ей навстречу «сидела б на участке, вода из крана, как хорошо». Рика никто не закусал, у него шерсть скатанная как кудрявый валенок, но ему, очевидно, становится очень одиноко, как только драгоценная бабка отдаляется больше чем на пару метров, поэтому он нервно облизывается, ожидая ее приближения.

Внучки выходят из воды вслед за бабкой. Одна из них видит, что я ем малину, и начинает ныть «Ба, я малины хочу!». «Я тебе черешни купила, дома поешь», – увещевает ее бабка. «Я не люблю черешню, я виноград люблю!» – вопит внучка, обтираемая бабкой полотенцем как мочалкой. «Иди в лес трусы надень», – парирует бабка. «Нечего переодеваться, так поедет», – зудит дед, но внучка идет к лесу. Бабка, видать, в семье главнее.

Вторая внучка тоже вылезает из воды и подходит к бабке вытираться. «Какие ж у тебя волосы спутанные!» – всплескивает руками та, на что внучка номер два парирует, показывая на кусты, где возится сестра: «Это она!» «Не ругайтесь, – раздраженно и обессилено начинает поучать бабка: – Надо жить дружно! Она тебе перечит, а ты соглашайся! Говори всегда «да»!» «Неееет!» – вопит в ответ вторая внучка, чьи спутанные патлы в это время трет бабка.

«Уууу!» – подвывает внучке Рик, лишенный бабкиного внимания. Дед, устав от такого отдыха, начинает тащить пса к машине, спрятанной на дорожке. Рик, в ужасе, что дед укокошит его в лесу и поминай как звали, начинает верещать еще больше. Бабка устало пинает внучек в обратную дорогу, чтобы, наконец, заняться собакой.

«Какой бренд может быть у этой страны?» – думаю я, когда кавалькада удаляется с пляжа. Чтобы как-то перебить впечатление, я иду постоять в воду. Купаться я еще боюсь из-за подмышки, а поболтаться по берегу мне уже наверняка можно. Вода теплая, в ней плавают мириады мальков размером с фалангу, похожих на остро заточенные карандашные грифели, плывущие толстым концом вперед. Эти стаи мальков по краям окружены более редкими зрелыми и толстенькими рыбками длиной с палец – это они со звуком поцелуя выпрыгивают временами из воды, чтоб развлечь себя и меня.

«Какой бренд может быть у этой страны?» – за отсутствием более умных собеседников спрашиваю я вылетающую из воды прыгучую рыбку. «А мы почем знаем?» – подмигивает она мне и плюхается обратно в озеро. В общем, и вправду, она так гармонично живет брендом пушкинских мест, что знать что-то ей не обязательно. У нее природный талант быть частью этого бренда, в отличие от людей, у которых вариантов в этой жизни всегда много, включая дружную жизнь «а ля» только что ушедшие дед с бабкой. Поэтому людям вроде меня приходится думать, как жить, чтобы стать уместными, как любит говорить Саймон.

На слово «уместное» пушкиногорские музы откликаются немедленно, и на пляж выкатывает джип с прицепом и вонючий квадроцикл с парнем, за спиной которого болтается тонконогая девица. В прицепе – лодка, а в джипе мужик с бабой средних лет.

Джип несколько раз буксует в песке подле меня, и наконец становится разве что не мне на голову, подпинав прицеп с лодкой ближе к берегу. Парень загоняет квадроцикл за джип, ссаживает девицу, которая вместе с бабой из джипа кидает клетчатый плед у колес моего велика и падает отдыхать. В этой семье точно проблемы с границами, машинально отмечает мой внутренний психолог. На пляже полно места, но эта группа обсела меня как слепни.

Мужик оголяет торс и оказывается толстяком с лоснящимися боками, как колобок. Слепни со всего пляжа взвывают от радости и накидываются на него с воем, в котором читается «Ах ты, наш сладкий!». Мужик хлопает себя по разным местам с криком «вот заразы, чего они?», и толкает лодку сквозь кусты ивняка, откуда поднимается встречный рой насекомых. Парень помогает ему, и по разговору становится ясно, что это сын толстяка. Жена толстяка догоняет пару, напяливает на мужа пятнистую «военную» кепку задом наперед, и со словами «солнце, счас вернусь», толстяк заходит в воду, чтобы сесть в лодку. Это упражнение не для слабонервных – ноги у него через борт не задираются, прыгнуть внутрь он из воды не может, а легкая лодка активно качается и способна в любой момент перевернуться под его весом.

Я спрашиваю жену, давно ли муж плавает, и она охотно объясняет мне, что он эту лодку купил зимой и до лета тюнинговал в Питере. И теперь, приехав в наследный родительский дом в деревне Козляки, в третий раз выходит на воду, а в первые два они уже поймали лещей и щук «вот таких» – она показывает длину размером с локоть.

Толстяк тем временем наконец сваливается в лодку, отбывая «на разведку», делает победный круг перед нами и через три минуты приплывает назад, чтобы в тех же кустах затаскивать свое «солнце» на борт. Они взбадривают в лодке две удочки и с крейсерской скоростью шпарят по озеру, так что редкая рыба догонит их, даже если захочет.

Их сын тем временем зазывает свою зазнобу поплавать на большом спасательном зеленом круге, в котором он вертится на мелководье, но та вписалась в клетчатый плед под колесом моего велика и не идет. В общем, все семейство жить не может без девайсов, но у каждого они свои.

«Какой бренд у этой страны», – сонно думаю я, дуя квас из горла литровой бутыли, но помечаю в уме, что покататься по озеру надо будет обязательно: Нюта обещала свести меня со своим соседом-депутатом, который летом катает туристов на лодке. А еще сосед может пригодиться для публикации этой книжки о Пушкинских горах, говорит бизнесовая часть моего мозга, млея на солнце. А книжка может выйти вовсе и не о Пушгорах, отвечает ей моя писательская душа, а о планете Саймона Анхольта – я еще не знаю, куда меня выведет. Музы местные, должно быть что-то о здешних краях, рассуждает внутренний маркетолог. Земля Саймона – куда захочу, туда и залечу, отвечает вольный писательский дух.

Хватит препираться, говорю им я, лезу в Сонину книжку и натыкаюсь там на главу про то, как Соня в юности работала стюардессой и летала скучными, по ее мнению, рейсами, в Омаху. Здрасьте вам, думаю я, там же восемьдесят лет как живет «Оракул из Омахи» – великий инвестор Уоррен Баффет, за благотворительный ужин с которым раз в году кто-нибудь из богачей этого мира платит пару миллионов баксов. Но у Сони другие оракулы, и она страшно рада, что бросила летать в Омаху и стала духовным учителем.

А я считаю, что Уоррен тоже духовный учитель, особенно после того как на свое восьмидесятилетие в 2010 году он передал в фонд Билла и Мелинды Гейтс три четверти нажитого с нуля капитала, а это тридцать семь миллиардов долларов. Вот мы с вами, да и Соня, ругающая дочь за побитый на две тысячи долларов Фольксваген-жук, и представить себе такую сумму не можем, не то что заработать, а тем более отдать. А Уоррен – легко совершил самый крупный в мировой истории акт благотворительности и пошел дальше зарабатывать свои денюжки в прежнем режиме с десяти до восемнадцати с перерывом на домашний обед.

Так что в главном Соня права – Вселенная постоянно предоставляет нам поток возможностей для изумительного роста, надо только их замечать и подходящие использовать. Вот я бы к старику Баффету в Омахе зашла бы в гости с тортом и с удовольствием. Он в свое время отказался обедать с президентом Клинтоном, потому что любит играть в бридж после обеда, а у президента это не принято. В общем, Уоррен – свободный человек, как и Саймон, и повидать его было бы отличным ростом для души, да и просто большой человеческой радостью. Но поскольку Омаха далеко, я не стюардесса, а миллионов для оплаты благотворительного ужина с Баффетом у меня нет, я, наверное, напишу как-нибудь воображаемую историю о том, как я с ним обедаю.

Вот днями и напишу. Днями – потому что по возвращении с пляжа домой я получаю письмо от питерской подруги Катерины, которая должна была заехать ко мне в начале июня, но запропастилась, и даже не отвечала на звонки и мейлы. А тут вдруг написала сама, что бьется с системой образования и приедет в конце июля. По интонации письма я понимаю, что мою худенькую, но крепкую Катерину методисты заели как сегодняшнего толстого лодочника слепни.

Я Катерину знаю с прошлого лета, когда учила в Пушгорах детей писательскому ремеслу, а она привезла своих питомцев из дома творчества волонтерами поработать в Пушкинские места. Катерина – гениальный, без преувеличения, театральный педагог. Это от Бога, и сразу видно по тому, как дети всех возрастов вслед за бойкой сорокалетней Катькой втягиваются вприпрыжку в любые ее авантюры. Детей она привлекает талантливых, делает их еще талантливее и страшно ими восхищается. «Маленькие просто сносят мне крышу, ну, индиго – и все», – говорит восторженно Катька. Умение восхищаться способностями другого человека – это вообще один из первых признаков таланта. Так художник начинается не с того, что рисует, а с того, что видит мир особенно прекрасным. Познакомившись со мной, Катька сообщила: «Я всегда думала, это я ненормальная, но по сравнению с тобой – ууу!» Это похвала. Ненормальные – это талантливые, и я принимаю Катькину оценку своей деятельности с гордостью.

Сдружившись летом, мы с Катериной ближе к осени потусили в Питере после моего писательского мастер-класса, и завершая день в Летнем саду, придумали, что надо ей сделать студию театральной импровизации в Доме творчества Фрунзенского района. Катя к этому подцепила еще туристический клуб и какие-то лидерские курсы. Я льщу себе мыслью, что это программы моих бизнес-тренингов навели ее на мысль детей лидерству учить, и страшно довольна своим «тлетворным» влиянием.

В итоге за прошлую зиму Катька с детьми поставила мои стихи про Арину Родионовну. Сложные стихи, про смерть и любовь, и сорок дней после похорон, и смысл жизни. И разновозрастные дети Катькиной студии все это на Международном писательском форуме в апреле этого года выразили так, что прожженные эксперты рыдали и благодарили. В общем, Катька гений, а с учетом того, что ее двое собственных подростков – мальчик и девочка – тоже творчески тусят у нее в студии, и процветают без протекции, Катька гений вдвойне.

Чтобы слепни-методисты не заели мою «ненормальную» Катьку совсем, я пишу ей сочувственное письмо поддержки и шлю pdf-версию Сониной книжки про уроки души. Потому что очевидно, суровая наша система образования Катьку тренирует для духовного роста не по-детски, меж тем как талантливым питерским детям Катька нужна как воздух.

Как выглядят, что могут и в каком унынии находятся замотанные школьные учителя, я в тот год, катаясь со своими уроками писательства, навидалась по самое никуда. Катькина группа на общем фоне была как глоток воздуха и море таланта, и прибившаяся к ней учительница русского из продвинутой питерской школки взирала на Катькин рай с искренней белой завистью.

Мы учительницу эту стали уговаривать уйти в дополнительное образование, но она сказала, что там денег нет, а у нее сын кончает школу, и ей одной его еще институт тянуть. Да, сказали мы с Катькой, дополнительное образование – это роскошь, которую могут позволить себе только замужние дамы или одинокие оторвы.

Катька замужем, ее благоверный на тридцать лет старше ее, и тянет лямку главного инженера на заводе, чтоб кормить Катьку с двумя их прикольными детьми. А я оторва, заявляющая, что меньше чем за Короля Земли не пойду, потому что меньше – скучно. А у короля пока своя семья, так что я в полном соответствии с уроками своей души по Соне Чокет восторженно благословляю свою безответственную в плане семьи и детей жизнь, и пишу, пишу, пишу. А будь у меня двое бойких подростков, возилась бы с ними как Катька, то на танцы, то в школу, то еще куда-нибудь. И как тогда найти месяц на медитации, после которых я, наконец, расписалась и строчу к вящей радости эти заметки?