Текст книги "Шапка Мономаха"

25

Улицы Корсуня длинные, как весло трехпалубного греческого дромона, прямые, как мачта. Скрещиваются ровно, будто проволоки в сите. Самая долгая улица города протянулась аж на версту – по ней идти, не сворачивая, умаешься. Греки любят такое градостроительство – без сучка и задоринки, без ямок и взгорков. Не как на Руси – что не яр, то гора, что не загиб, то загогулина. Русской душе не крюк и семь верст сходить киселя похлебать.

Однако для тайной слежки за нужным человеком улицы Корсуня – в самый раз. Особенно ночью, когда ни звука нельзя издать, а попасться на глаза – тем паче.

В каменной кишке улицы слышны были только шаги названного царевича Леона Диогеновича и его раба. В трех десятках саженей позади крались у стен Душило и отрок из отряда. Дальше за ними с беззвучной молитвой продирался сквозь тьму Нестор. На улицах справа и слева в том же направлении двигались еще четверо кметей. Когда грек поворачивал, группы преследователей лишь менялись местами, не выпуская его из клещей.

Три дня назад толмач Глеб, крещеный половчанин, принес от соплеменников нежданную весть. Ссыльный царевич сговорился через корсунского хазарина с людьми из орды хана Алтунопы. Они помогут ему бежать в степи. Уже и день назначен – точнее, ночь.

– Баба с возу, коню легче, – сказал Душило и стал готовить отроков для ночного дела.

Если бы Нестор не был монахом, он бы надорвал со смеху живот, глядя, как храбр отбирает самых бесшумных из отряда. Душило скинул с себя любимые сапоги огромного размера, с жесткой, подбитой гвоздями подошвой. Затем велел каждому по очереди влезать в них и ходить по брусчатому камню двора. Отроки, краснея от натуги, чтоб не потерять на ходу сапоги, топали, как подкованные кони. Те, до кого еще не дошел черед, ржали просто как кони. Слепая кобылка, вращавшая во дворе тяжелые жернова, в испуге оседала на задние ноги. В конце концов Душило отобрал у отроков сапоги и показал, как надо двигаться. Прошелся туда-сюда мягкой рысьей походкой, не выбив из брусчатки ни звука. Пятеро выбранных кметей гордо осанились перед прочими.

Упершись в западную стену города, Леон Диогенович немного походил вдоль нее. Потом задрал голову и тихо посвистел. Ответа не было. Грек, слившись со стеной, стал незаметен. Душило, притаясь у ближайшего дома, слышал только, как бубнит его раб.

– Сколь ждать-то? – шепотом спросил отрок Ядрейка.

Храбр не ответил. Сколько надо, столько и ждать. Первейшая выучка воина – не сила и ловкость, а терпение. Торопливость делу всегда вредит.

Нестор притулился неподалеку. Монаху терпения надобно еще более, чем дружиннику.

Но ждать пришлось недолго. Названный царевич оборвал бубнеж раба, в тот же миг со стены послышалось змеиное шипение. Внизу началась возня. Опять залопотал по-гречески раб, а Леон Диогенович отвешивал ему зуботычины. Потом раб громко ойкнул и мешком осел на землю. Его хозяин стал карабкаться вверх по спущенной веревке.

Душило, толкнув Ядрейку, метнулся к стене.

– Слезай-ка, Девгеневич, поговорить надо.

Грек не успел залезть высоко. От неожиданности он разжал руки и свалился наземь. Завертел головой. Из темноты на бледный свет месяца вышли еще четверо. Душило проверил лежащего у стены раба. Тот был в крови – мертв. Подоспел Нестор. Увидев знакомое лицо монаха, Леон обмяк и пробормотал по-гречески.

– Чего он сказал?

– То же, что на Руси говорят, когда упьются медом, – объяснил книжник.

– Надо же, грек, а ругается по-нашему, – удивился Ядрейка.

– Скажи ему, Нестор, что нас послал за ним не их хренов стратиг, а то он со страху обмочится.

– Он уже понял это, – ответил монах, перекинувшись с греком парой фраз.

– И еще спроси, за что он холопа прирезал.

– Раб отказывался бежать с ним к половцам, – перевел Нестор. – А оставлять свидетеля он не хотел.

Ядрейка уже взобрался по веревке на стену, подтянул привязанную к ее концу плетеную лестницу. Отроки обыскали царевича, забрали длинный нож с трехгранным лезвием. В Корсуне такие называли стилетами – красивая штука, но простой русский засапожник надежнее. Душило подтолкнул грека к лестнице.

– Ну теперь лезь, Девгеневич.

После царевича, быстро вскарабкавшегося, неторопливо поднялся сам храбр. Наверху, кроме них троих, никого не было. Веревку держал крюк, зацепленный за выступ стены. Сама стена была широка – три воза разъедутся свободно.

– Горазд уже толкует там с половцами, – оповестил Ядрейка.

Последним, путаясь в полах рясы, забрался Нестор.

– Неужто надо было подвергать меня такому испытанию? – забыв о смирении, пыхтел он.

Ядрейка выбрал лестницу и помахал рукой отрокам, остававшимся в городе. Перешел на другую сторону стены, закрепил крюк и сбросил лестницу. Нестор разглядел внизу десяток конных. Спускались в обратном порядке. Ядрейка отцепил лестницу и съехал вниз на веревке.

Глеб-толмач что-то втолковывал троим соплеменникам. Двое других степняков были люди хана Урусобы, они кивками и резкими возгласами подтверждали слова Глеба. Остальные – отроки с сотником Гораздом, еще днем уехавшие из города к половецким шатрам.

– Уходить надо, – сказал Душилу сотник. – От ворот по стене может нагрянуть стража.

Степняки, убежденные Глебом, даже не взглянув на грека, развернулись и поехали прочь.

– Беку Асупу из племени Алтунопы заплачено серебром, – объяснил толмач. – Он не будет в обиде, что мы забрали грека.

Запасных коней, взятых у степняков, оказалось три. Нестору пришлось усесться на круп позади Ядрейки.

– Мы направляемся в Таматарху? – спросил монаха названный царевич по пути к половецкому становищу.

– Сначала нужно уговорить степняков пойти к Таматархе, – ответил Нестор. – Но к половецким вежам вы поедете без меня. Утром я вернусь в Корсунь. Возможно, среди кочевников найдутся те, кто понимает греческую речь. Однако тебе лучше выучить русскую.

– В Корсуне я тайно брал уроки наречия куманов, – заявил Леон Диогенович. – Я найду с ними общий язык.

Прозвучало как угроза.

Возле шатров, раскинутых князьком из орды Урусобы, отряд разделился. В становище до рассвета остались Горазд и Нестор. Душило с четырьмя отроками, толмачом и греком поскакал, огибая залив, в степи Таврии. Их вели два половецких проводника. Напоследок старый дружинник сказал чернецу:

– Не знаю, свидимся ли еще. Если будешь продолжать летописец, не пиши больше про меня. Пускай песельники на пирах врут, а в книгах перед Богом не хочу срамиться.

– Богу и так все дела человеческие ведомы, – возразил монах. – Летописец же пишется для разумения книжных людей, чтобы за временными летами зрели дела Всевышнего Промыслителя и грядущую вечность.

– Угу, слыхал я, как в церкви поют, – не поверил Душило. – На судище-де страшном книги совестные раскроются и все дела сокровенные обнажатся. Зачем Богу книги, если и так все знает? Ты уж, брат Нестор, постарайся не вляпать меня снова в историю. Чтоб мне не застить собою вечность.

Пока не затих в холодной ночи стук копыт, книжник прощально махал рукой.

…Более дел в Корсуне не осталось. Сотник Горазд, ставший за главного, готовил лодью к плаванью в Тьмутаракань. Другая лодья с частью отроков должна была зимовать у корсунских пристаней, а по весне плыть до Олешья в устье Днепра и там встречать либо гонца с Руси, либо княжью рать.

Теперь ждали только усмирения на море. Нанятый корсунский кормчий из русов обещал, что через два дня можно будет выйти. Но на Горазда в образе купца смотрел с сомнением – не связался ли с полоумным? Какая торговая нужда гонит плыть на зиму глядя, когда море ненадежно и запросто утопит, разобьет в щепы, выбросит на берег? Самое легкое, чем можно отделаться, – выкидываньем за борт купецкого груза. Горазд внял лишь последнему доводу и снял с лодьи половину товара. Вторую половину обещал выкинуть в море по первому требованию. После этого кормчий стал смотреть на него с жалостью.

Отроки, не занятые на лодье, бездельно шатались по городу. Пробовали в винодельнях молодое вино и рыбные подливы на рыбном торгу, баловались в греческой бане, глазели на стеклоделов за работой – невиданное на Руси ремесло, лазали на интерес в древние подземные склепы. Братья Колывановичи облюбовали каменный стол под навесом у входа в постоялый двор. День-деньской резались в тавлеи и бросали кости. Рассыпные горки монет либо слитки и златокузнь перемещались по столу от братьев к другим игрокам и обратно.

– А что, богатый город – Тьмутаракань? – тряся костями, спросил младший Колыванович у двух отроков-рядовичей из тьмутараканского торгового обоза.

– Небедный. Все торговые пути в ней пересекаются, золотая пыль с дорог в калитах купцов оседает.

– Может, и нам, Вахрамей, осесть в Тьмутаракани? – предложил Мстиша, считая пальцем очки на костях. – Золотом и серебром, как пылью, покроемся. А то чего мы будем в Переяславле мочало жевать? Смердов не пограбишь – их и без нас половцы грабят, а в городе у Мономаха не разгуляешься.

– Так вы что – не торговые люди? – уставились на братьев тьмутараканцы.

Мстиша невинно округлил глаза, а Вахрамей наградил его затыльником.

– Торговые, торговые, – сказал старший Колыванович. – По княжьей торговле плывем.

– Слыхали мы, как вашего Мономаха погнал из Чернигова наш князь Олег… Восемнадцать против шестнадцати! Гребите сюда серебришко…

– Да и мы слыхали, как вас греки под себя подмяли, а посадника незрячим сделали.

– У посадника глаза отобрала Музалониха – женка Олегова. У греков бабы боевитые. Про амазонок знаете?

– Это что за звери?

– Прежде в степях у Сурожского моря жило бабье племя – амазонки. Мужей себе брали с боя, да и то лишь для приплода. Наша Феофания, даром что из других краев, точь-в-точь та амазонка. Орогост потяпался с ней за город – получил свое. А не воюй с бабой… Снова игра наша. Монеты давайте.

– Ваш посадник нашему князю грамоту прислал, – невзначай уронил Вахрамей.

– А что князь? – насторожились рядовичи.

– Осерчал сильно. Хотел было на греков войной пойти. Аж на сам Царьград, как раньше с Руси ходили. Потом подумал и перехотел – дружины на греков не хватает.

– И чего?

– Ничего. – Младший Колыванович развел руками и ртом издал звук, будто пустил ветры. – Везет вам сегодня. Мухлюете, что ли?

– Кости-то ваши, мы ни при чем, – ухмылялись тьмутараканцы, сгребая серебро.

Вахрамей вывернул свою калиту – на стол выкатились два медных фоллиса. У Мстиши и того не обнаружилось.

– Маловато, – покривились рядовичи на медяки. – Ставьте вотолы, что ли. По одной на кон.

– Вот еще.

Братья пожалели плащей на куньем меху. Вахрамей задумался, а Мстиша стал крутить головой по сторонам – авось подвернется годная мысль.

– О! Вон наша ставка.

У паперти небольшого храма вблизи постоялого двора клал кресты и поклоны чернец. Вахрамей усмехнулся.

– Монаха ставим, – подтвердил он.

– Как это монаха? Что это за ставка? – не соглашались тьмутараканцы. – На торгу его не продашь, он не раб. Не пойдет.

Вахрамей поманил их пальцем и, наклонясь над столом, тихо проговорил:

– Монах-то ряженый. А так он и есть холоп. Княжий. С нами в Тьмутаракань плывет.

– По княжьей торговле? – переглянулись отроки-рядовичи.

– По ней самой.

– А зачем холоп? Зачем ряженый?

– Так вам все и скажи, – хитро улыбался Мстиша.

– Да уже начали. И ставки у вас нет. Княжьего холопа не можете ставить на кон.

– Ну ладно, – молвил Вахрамей, – ставим на кон тайну Мономаха.

– Если ваша тайна окажется пустяшной, – пригрозили тьмутараканцы, – снимем с вас вотолы.

По очереди бросили кости. У Колывановичей снова выпало меньше.

– Не ваша сегодня игра, – снисходительно сказали рядовичи. – Выкладывайте.

– Ну… Только мы вам ничего не говорили, – предупредил Вахрамей. – Мономах со своими боярами так решил: коли нет сил отвоевать Тьмутаракань у греков, надо отомстить иначе. Пускай половцы возьмут город, пограбят, заберут полон. Потом вообще разнесут по камню.

– Ерундовина какая! – остолбенели тьмутараканцы. – Степнякам город не взять.

– Ну да, а монах на что?

– На что?

– Стенобитные орудия половцам построит. Он холоп ученый. По заморским землям шатался, пока к сарацинам в плен не попал, а оттуда на Русь.

– Так что вам прямая выгода к рукам прибрать ряженого чернеца, – добавил Мстиша. – А нам он тоже осточертел. Холоп, а командует как тысяцкий. Если и порешите его невзначай, худа не будет.

Отроки-тьмутараканцы вдруг засобирались. Ссыпали монеты в кошели, подвязали у поясов.

– Удачная была игра, – сказали. – Мы, пожалуй, пойдем, поделимся выигрышем со своими.

– Желаем не кашлять, – крикнул на прощанье Вахрамей.

Когда рядовичи ушли, братья перемигнулись и ударили по рукам.

– Сколько там воевода обещал нам серебра?

26

Вечером Горазд позвал Нестора и сообщил: с утра, если не переменится ветер, лодья отплывет от Корсуня. Вознеся молитву Николаю Угоднику, особо присматривающему с небес за странниками и мореходами, монах отправился во двор, подышать воздухом. В темноте сеял мелкий колючий дождь. Съежившись, Нестор добежал до афедрона, как греки называли дыру в каменной плите над сливом нечистот. Плеснув на руки из корчаги, заспешил обратно, но тут его окликнули. Под навесом летней поварни прятался от сырости младший из братьев Колывановичей.

– Чего тебе, чадо?

– Там это… – замялся отрок, – богомолец на улице. Просит какого-нибудь попа или монаха. Помирает вроде.

– Что ж сюда его не привел, недогадливый? – укорил Нестор. – Где он?

– Да там, повернешь сразу за угол, увидишь.

Монах заторопился к выходу со двора. Мстиша остался под навесом. Перешагивая лужи, Нестор подумал, что напрасно осерчал на отрока. Пускай тот лишь наполовину сделал дело – но все же доброе дело, незлое. Любовь к ближнему начинается с малого ростка. Чтоб росток не зачах, монах наказал себе повиниться перед дружинником.

Почти на ощупь свернув во тьме за угол, Нестор выкрикнул богомольца. Никто не отозвался. Напрягая зрение, он прошел несколько шагов. Шуршал дождь, насвистывал ветер. А затем перед глазами посыпались от удара искры…

Очнувшись, он попытался понять, что изменилось. Все в той же темноте так же накрапывал дождь-сеянец и гулял ветер. Только гул моря стал сильнее, ближе – совсем близко. Казалось – протяни руку и ее лизнут волны. Но как раз вытянуть руку он не мог. Запястья сдавливала веревка, ноги также связаны. В бок, на котором лежал, впиявливалось нечто ребристое. Голова гудела, как чугунок от ударов оловянной поварешки.

С усилием поднявшись на локте, Нестор увидел вдали бледно-серое предвестие восхода. Снизу предвестие отчерчивала темная прямая линия. По ее качаниям он понял, что это борт, а находится он в море. Локоть соскользнул с деревянного ребра лодьи, монах без чувств уронил голову.

Первым вновь вернулось ощущение ледяного холода. Тело закоченело, и с трудом удалось поднять даже веки. Застонав, он увидел над собой молодое лицо, поросшее чернявым волосом.

– Развяжите руки, люди-христиане! – прохрипел Нестор. – Крест сотворить дайте.

Молодой пропал, потом вернулся, разрезал ножом веревки на руках и ногах.

– Молись, молись, – проговорил он по-русски, – чтоб тебя к рыбам не отправили.

Нестор с трудом осенил себя знамением, потом стал дышать в ладони. Набухшая дождем меховая вотола совсем не грела.

– За какие грехи меня к рыбам? – стуча зубами, спросил он. – Может, вы меня, добрые люди, с кем-то спутали?

Поглядеть на него пришли еще двое. Один, кучерявый, с серьгой в ухе, двигал челюстями, жуя смолу, и смотрел дурашливо. Другой в черном плаще до пят с широким морским клобуком на голове, держался по-хозяйски.

– Коста, принеси ему взвара, – велел он чернявому. – Нет, чернец, мы тебя не спутали. Ты ведь служишь князю Мономаху?

– А откуда вам про то известно? – удивился Нестор и вдруг догадался: – Колывановичи?!

С третьей попытки он встал на ноги. Судно крепко качало, парус на мачте то надувался, как сытое брюхо, то обвисал расслабленно. Море стального цвета сливалось с седыми бородатыми тучами. За левым бортом лодьи виднелась иззубренная полоса земли.

Чернявый Коста сунул в руки Нестору глиняную кружку с травяным варом.

– Нам про тебя много известно.

– Куда плывет лодья? – глотая горячую жидкость, тревожно спросил монах.

– В Тьмутаракань.

– Так ведь мне туда и надо, – обрадовался Нестор.

– Ему туда надо, слышал, Фома? – загоготал кучерявый.

– Для чего меня выкрали из Корсуня? – кротко глядя, осведомился книжник.

– Сам догадайся, ряженый. – Тот, кого назвали Фомой, плюнул под ноги и пошел на нос лодьи. Зло рявкнул: – Прос, Давыдка, парус подтяните!

Из-под навеса выскочили, будто ошпаренные, два парубка, стали тянуть канаты. Коста отобрал у монаха кружку, толкнул в грудь.

– Из-за тебя в море болтаемся, – процедил он. – Так бы сидели зиму в Корсуне.

Нестор упал задом на скамью для гребцов да так и остался задумчиво сидеть.

Оставшийся день на него не обращали внимания. Один раз кинули черствый ломоть хлеба. У парубка, пробежавшего на корму, Нестор спросил о владельце лодьи.

– Купцы мы, – косо зыркнув, пробурчал тот. – Фома хозяин.

– Почему он назвал меня ряженым?

– Будто я знаю.

Под кожаный навес Нестора не приглашали. Ночь он провел на коленях между скамьями – молился. Временами засыпал, скрючившись, потом снова упирал в дно ноющие от холода колени. Под утро забылся глубоким сном, а проснулся от жесткого удара в спину. Вскочив, тут же повалился – швырнуло о борт. Лодью подбрасывало на волнах, как на исполинских качелях. Парубки боролись с парусом, срывая с мачты. Коста и кучерявый Сотко укрепляли груз на корме – груду бочонков с медом. Фома, держась за рукоять правила на носу, кричал через плечо парубкам.

Нестор подполз к скамье и крепко обнял, взывая к Богородице. Сильно накренившись, лодья черпнула воду. Людей обдало обжигающе холодной волной. Сотко отлетел к борту, веревка выскочила из рук. После второй волны, накрывшей суденышко, над Нестором пронесся бочонок, ударил в мачту. Коста пытался удержать груз, но его хлестнуло веревкой по лбу. Взвыв, он упал. Бочки покатились к скамьям гребцов, перепрыгивали, отскакивали от бортов. Море продолжало заливать лодью. Несколько бочек вынесло за борт. Вода на дне дошла до сидений.

– Груз за борт! – донесся вопль Фомы.

Купец первым стал швырять бочки в море. Давыдка и Прос вычерпывали воду деревянными лоханями. Нестора мучительно тошнило. Он не мог оторвать рук от скамьи, хотя вода подбиралась уже к лицу. Рычащие валы чередой набрасывались на лодью. В грохоте волн монаху слышался бесовский хохот. Доски судна трещали и скрежетали.

Побросав все бочки с кормы в море, Коста и Сотко по колено в воде подобрались к Нестору.

– Груз за борт? – проорали друг дружке.

Придя к немедленному согласию, они вцепились ему в руки и ноги, попытались оторвать от доски. Нестор не поддавался – от страха и судороги держался мертвой хваткой. Кучерявый насел на него и стал душить руками-клешнями. Коста, помогая, тянул ворот монашьей вотолы. Лодья перелетела через волну и почти легла на бок. Душегубов снесло к борту. За миг до того раздался треск вотолы, горло Нестора сдавило кожаной тесьмой, затем резко отпустило. В руках у Косты оказалась кожаная калита, которую монах носил на шее. Он хотел выкинуть ее, но вдруг появившийся Фома перехватил руку.

– Дай сюда.

Заткнув калиту за пояс, купец бросил к голове Нестора бадью.

– Черпай воду! – крикнул он. – И вы тоже! Не то все вместе вслед за бочками отправимся.

Книжник, откашлявшись, разжал руки и схватился за лохань, как за спасательное вервие.

Море еще долго трепало лодью, но уже не с таким бешенством. Волны стали ниже и не перехлестывали через борт. К полудню буря улеглась, небо просветлело. Воды на дне оставалось чуть-чуть, и ту быстро собрали. Немного переждав, Фома приказал снова ставить парус, ловить ветер и править ближе к берегу, от которого лодью сильно снесло. Кроме потерянного груза и располосованного лица Косты, другого урона море не причинило.

Закрепив носовое весло, Фома разорвал калиту монаха, вытащил сложенный пергамен. Развернув, прочитал.

– Тут что-то не так, – пробормотал он себе под нос. – Хорошо, что не утопили чернеца. Но товар из-за него пропал. Верна примета – чернец на судне к беде.

К сумеркам море стало почти безмятежным. Волны ласкались к лодье, будто кот, трущийся в ногах. Еще засветло миновали сурожский маяк, а в ночи проплыли мимо тусклых огней Кафы. На рассвете Нестора поднял громкий голос купца, распекавшего парубков, которые замешкали с парусом. Подвязав белую холстину на перекладине мачты, Прос и Давыдка под грозный окрик Фомы сели на весла. Парус едва ловил слабое дуновение ветра. Коста и Сотко тоже гребли. Земля видна была по обе стороны – ровная, пустынная. Лодья входила в Сурожский пролив.

Выбившись из сил, по очереди сменялись на веслах. Досталось грести и Нестору. Вскоре справа потянулась узкая полоса каменистой земли, за которой лежал Тьмутараканский залив. Огибая косу длиной в дюжину верст, гребли до полудня. По пути попадались редкие рыбацкие лодки. Один раз навстречу прошла греческая боевая галера. Если бы лодья не отвернула вовремя, галера сокрушила бы ее надводным тараном. За бортом корабля Нестор угадал орудия для метания сосудов с греческим огнем.

Тьмутараканская каменная крепость стояла на береговом холме, резко обрывавшемся в море. С боков ее стискивали глубокие овраги. От пристаней вел широкий подъем к городским воротам. Разгружать купцу было нечего, кроме нескольких тюков паволок, сбереженных под навесом лодьи. Фома подцепил к поясу меч, сошел с лодьи, заплатил положенное мытарю и нанял носильщиков-армян. Те, водрузив тюки на плечи, отправились в город под присмотром Косты. Нестору купец велел идти за собой. Сотко плелся сзади, приглядывая за монахом. У ворот их остановила греческая стража, допросила купца. На монаха они не взглянули.

Тьмутаракань решительным образом отличалась от Корсуня. На холме ей было тесно. Низкие кирпичные дома лепились друг к дружке, как семечки в подсолнухе. Узкие улицы лежали вкривь и вкось, будто перепились медом. Толчея творилась такая, что над ухом все время раздавалось чье-то гарканье, а в бока пихались кулаки и локти. На Корсунь город был похож одним – в воздухе висела плотная смесь языков. В самой середине Тьмутаракани на площади стояла размашистая, не по здешним меркам, церковь с тремя верхами. Из рассказов игумена Никона Нестор знал, что это храм Богородицы, построенный по обету князем Мстиславом Храбрым – Матерь Божья помогла ему победить касожского князька, возложить на его племя дань. Перекрестясь, книжник молча возблагодарил Пречистую за спасение в море.

Кривыми закоулками Фома привел монаха к неприметной щели, оказавшейся входом во двор. Внутри на бортике водоема лениво развалились два оружных отрока с дружинными гривнами на шеях. Не обращая на них внимания, купец вошел в дом. Здесь тихо переговорил с гридями, после чего Нестора отвели в нежилую клеть. Раб принес ему воды и толстую лепешку, еще теплую. Монах благодарно принял снедь.

Он не знал, где находится и кто хозяин дома: купец не захотел объяснить. Терпеливо ожидая, Нестор вспоминал, что рассказывал о Тьмутаракани Никон. Однажды князь Глеб Святославич потехи ради надумал измерить расстояние отсюда до Корчева на другом берегу Сурожского пролива. Дождался, когда море скует крепким льдом и пустил отроков мерить саженями. Вышло ровно четырнадцать тысяч. В память о своем удальстве Глеб приказал высечь надпись на мраморной плите. Если греки не свергли ту плиту, она и поныне должна быть вмурована в стену у ворот. А в холме у города, со стороны заката, живут в ископанных пещерах чернецы. Сам Никон положил там начало монастырю по подобию Печерского.

Раздумья Нестора прервал раб, попросивший его идти следом. По узким переходам дома челядин привел монаха в большую светлую горницу. За дубовым столом в кресле с высокой узкой спинкой сидел человек, облаченный в богатую тунику с расшитыми оплечьями. Глаза его смотрели прямо и были неподвижны. Нестор понял, что человек слеп. Вслед за тем он догадался, кто перед ним, и возрадовался.

– Князь Переяславской земли Владимир Мономах шлет тебе, посадник Орогост Перенежич, поклон и пожелание здравствовать, – возгласил он.

– Я надеялся, что князь Мономах пришлет дружинную рать, а не какого-то чернеца, – отозвался слепой, сплетя пальцы рук на столе.

– Иногда один монах стоит целой рати, – благодушно ответил Нестор.

– Ты стоишь целой дружины? – грустно улыбнулся Орогост. – В грамоте, которую принес мне купец, не было о том ни слова. Зато он наплел небылиц про стенобитные орудия и про то, что тебе велено стереть Тьмутаракань с лица земли… Можешь налить себе вина и сесть. Не бойся, вино разбавленное.

Нестор плеснул немного на дно чаши и притулился на скамье сбоку от стола.

– Это и впрямь небылицы, – подтвердил он, дивясь буйному воображению братьев Колывановичей.

– Правда ли, что Мономах миром уступил Чернигов князю Олегу? – поинтересовался Орогост.

– Правда.

Боярин омрачился.

– Ему, конечно, видней. Но я бы не стал. Олег дурной князь. Он предал нас. Ты знаешь, что он сделал? Он оставил меня посадником, но не сказал, что передал тьмутараканское княжение своей жене, Феофании. Он побоялся сказать мне это в глаза. Зато Феофания не побоялась, когда князь ушел на Русь. А после велела выжечь мне эти самые глаза. – Слепец до белизны сжал кулаки. – Я не собирался отдавать Тьмутаракань бабе. Но она опередила меня. Пока я созывал остатки дружины, она послала ко мне своего комита с отрядом. Они ворвались в дом ночью, схватили меня, а на следующий день вывернули мне веки и заставили смотреть на солнце. Еще через несколько дней сюда приплыли три ромейских дромона. Феофания послала гонцов в Царьград еще до того, как ушел Олег. А может быть, он сам позвал греков… Поэтому не называй меня посадником, монах. Я здесь уже никто.

Боярин надолго умолк. Нестор понял, что он не выговорился еще до конца, и ждал.

– Ты знаешь про бой старого князя Мстислава с касожским Редедей? Откуда тебе знать, монах… Мстислав пошел с дружиной на касогов. Полки встали друг против друга. Редедя предложил: будем биться сами, чтобы зря не губить воинов. Кто одолеет, тот возьмет все принадлежащее другому. И начали биться – не оружием, а руками. Редедя был здоров, как тур, и стал заваливать Мстислава. Но тому сил дала молитва. Он бросил касога на землю, выхватил нож и зарезал его. Все имение Редеди – земля, скот, жены и дети перешли к Мстиславу… Так и у меня вышло с Феофанией. Если бы я победил – была бы Тьмутаракань русской, греки не вошли бы в город. Но одолела она, и всем завладели греки. Феофания… – Голос слепца дрогнул. – Три года я смотрел на нее, как на идола. Божок оказался злым и лютым.

– Позволь спросить тебя, боярин, – тихо молвил Нестор. – Ты прелюбодействовал с этой женой?

Орогоста передернуло. Он схватился за край стола, будто мог упасть. По лицу прошла гримаса.

– Ты поп? – резко произнес слепой. – Нет? Тогда что спрашиваешь об этом?

– Потому что ты сам спрашиваешь себя, отчего тебя победила жена.

Боярин задумался, затем не колеблясь ответил:

– Да. Мы были любовниками.

– В таком случае она ослепила тебя дважды, и ты дважды побежден ею. Телесная слепота лишь подтвердила ослепление твоей души.

– Феофания посмеялась над Русью! При чем тут я?

– Нельзя созидать чистое нечистыми руками. Отчая земля – чиста и свята. А ты служил ей с запачканной душой.

Слепец обхватил голову руками.

– Я не понимаю твоих слов. Довольно об этом. Иначе я не сдержусь и велю прогнать тебя. – Он ощупью налил в чашу вино из амфоры. – Говори о деле, с которым послал тебя Мономах.

Нестор стал рассказывать.