Текст книги "Золотая лихорадка"

Глава 8

Без двадцати двенадцать вечера.

Именно столько показывали огромные настенные часы в офисе фирмы «Суффикс». Да, именно так поименовал одно из детищ своего финансового гения великолепный господин Злов. В детстве он недоучился в школе, и то, что он недоучил, старательно воплощал на вывесках своих фирм. Так, одна из принадлежащих ему нарецковских радиостанций диапазона FM называлась: FM-Достоевский. При этом сам Злов полагал, что Достоевский – это игрок хоккейного клуба НХЛ «Детройт Ред Уингз». Офис «Суффикса» уже давно опустел, и только два охранника обходили территорию, да уборщица, моложавая мобильная старушка со шваброй, размахивала своим орудием труда так, словно в него был встроен реактивный двигатель на дизельном топливе. И как будто на улице было раннее утро, а не давным-давно наступили ночные сумерки.

Впрочем, уборщице было все равно, в какое время убираться: в офисе у нее была своя каморка, где она часто и оставалась ночевать.

– Марковна, ты все убрала? – недовольным тоном спросил один из охранников. – Пора закрываться. У нас еще бутылочка винца есть распить. А ты разработалась не к добру. Хоть мы, бывает, и в одиннадцать закрываемся, но все равно – сейчас вообще полночь практически. Даже по летнему времени многовато. Сегодня просто бешеный день.

– Бешеный не день, а Злов. Как с цепи сорвался. Конечно, его понять-то можно, – неторопливо проговорил второй охранник. – Ну надо же! Говорят, Козлов лоханулся по-крупному.

– Говорят, что скоро чистка в конторе начнется, – сказал первый. – Марковна, да не маши ты так своей шваброй! Не такая чистка!!

– Тебя не поймешь, – проворчала та, – то говоришь мне попроворнее закругляться с уборкой, а теперь говоришь – не маши.

– Да отстань ты от нее, Степа. Иди лучше третий этаж и офисные комнаты обойди. Я там еще не смотрел.

– Ладно, – отозвался круглоголовый Степа и отправился по указанному адресу.

Он поднялся по широкой, роскошно отделанной лестнице на третий этаж и прошел по длинному коридору, застланному скрадывающей шаги ковровой дорожкой, мимо ряда лакированных черных дверей с блестящими ручками с покрытием под позолоту.

Офис был совершенно пустынен. Еще бы он не пустовал в такое время, близко к полуночи! Последним ушел главбух Вася Миронов, у которого сегодня был праздник, и он не то что дебет с кредитом, а и собственные ноги толком свести не мог – разъезжались, хоть ты тресни. С момента его ухода (точнее, уполза) прошло более часа, и охранник Степа был уверен, что никого в офисе нет. Он прошел вдоль коридора и не спеша повернул обратно.

Профилактический этот обход имел скорее традиционный смысл, нежели практический. Степа медленно прошел мимо офисных комнат, кабинета директора, складских и инвентарного помещений.

Он уже миновал было дверь последнего, когда ему послышалось, что за дверью пищит телефон. Телефон – в инвентарной комнате, где хранятся канцелярские принадлежности, кипы бумаг для ксерокса и принтера, разнокалиберные мелочи?.. Степа недоуменно пожал здоровенными плечами и подумал, что ему, вероятно, показалось. Он поднял было ногу, чтобы шагнуть по коридору, но звонок повторился. На этот раз охранник расслышал его куда более ясно.

Степа отцепил от пояса массивную связку ключей, приблизился к двери и, подобрав нужный ключ, открыл дверь. Вошел в помещение и зажег свет. Конечно же, в инвентарной никого не было. Да тут никого и не могло быть по определению! Простите – откуда и кто, если все руководство и персонал фирмы уже давно ушли? Звонок тем временем не умолкал. Он был приглушен, словно шел из замкнутого помещения, просачивался во внешнее пространство и доходил до настороженного слуха охранника Степы уже сильно искаженным, приглушенным и, если можно так выразиться, отретушированным.

Степа постоял на пороге, тряхнул головой, а потом решительно направился к массивному металлическому шкафу, в котором хранились визитные карточки каждого из сотрудников, числом по сто на каждого. Судя по всему, трели сотового шли именно оттуда.

– Забыли мобильник, что ли? – пробормотал Степа и начал подбирать ключ к шкафу. – А потом опять будут меня щучить… дескать, пропадают вещи на ровном месте, а ты, Степан, не пасешь.

Степа засунул ключ в скважину и, повернув его, с силой потянул дверь на себя. И тут же попятился от изумления и ужаса. Прямо на него из шкафа вывалилась сетка, плотно набитая кипами визиток. Но уж, конечно, вовсе не это вызвало смятение на лице охранника Степы.

Вслед за визитками из шкафа вывалился труп мужчины с разбитым лицом. Точнее, ссадина была на лбу, и она не выглядела уж столь ужасной. Кровь успела засохнуть, и полоски глазных яблок за полуприкрытыми веками остекленели. Труп вывалился и с шумом упал на пол – прямо на то место, откуда секунду назад в панике отпрыгнул охранник Степа. На поясе убитого был прицеплен мобильный телефон. Именно он издавал звуки, привлекшие охранника.

Неизвестно, что руководило Степой в его последующих действиях. Он остолбенело смотрел на убитого, а потом, вероятно, не отдавая себе отчета в том, что делает, отцепил трубку мобильного с пояса мужчины, коснулся телефонной тастатуры и произнес, не сводя взгляда с трупа:

– Але… да. Это кто? – Молчание. – Кто это? – повторил Степа.

В трубке возник неуверенный женский голос:

– Коля? Коля, ты что, с ума сошел? Ты куда на ночь глядя подался? Лавры Штыка…

Степа машинально прервал:

– Нет, нет… я не Коля. Я, это самое, я – Степа.

– Какой еще Степа? Вы что там все окончательно перепились, что ли, с горя? Зачем вы, Степа, взяли мобильник моего мужа? Где он сам?

– Он… рядом со мной, – сказал охранник.

– Вот и отлично. Ну так позовите его.

– М-м-м… а кто говорит? – не найдя ничего лучшего, промямлил охранник.

– Вам же сказали, жена! Его жена, Аня, если угодно, меня зовут!

– М-м-м…

В трубке возникла пауза, потом женский голос с уже откровенно раздраженными нотками нетерпения проговорил:

– Да. А что та…

– Говорит охранник офиса «Суффикс» Степан Матвеев, – четко проговорил тот. – Вот что, Аня. Немедленно приезжайте сюда.

– Куда – сюда?

– В офис.

– Какой офис? «Суффикс»? Это книготорговый магазин, что ли? И что, Коля там? Ведь уже поздно! Где он? Позовите его.

– Я не могу его позвать, Аня. Приезжайте в офис.

– Не можете позвать? Почему?

Степа опустился на колени возле тела Коли Кудрявцева и, дотронувшись рукой до его уже давно остывшего лба, произнес:

– Мужайтесь, Аня. Его убили.

Глава 9

Аня вздрогнула, ее мобильный телефон выскользнул из руки и упал на землю. Она схватилась за голову и вдруг побежала куда-то в темноту. Опрометью, быстро-быстро, так, что даже я догнала ее метрах в пятистах от лагеря, на обочине грунтовой дороги, ведущей к морю. Я схватила ее за плечо и с силой остановила. Она подняла на меня лицо, на котором зловещими пепельно-серыми пятнами проступала мертвенная бледность, и проговорила:

– Шутят… я надеюсь, что у этого Степы такое сомнительное чувство юмора. Будем считать, что шутка немного не удалась. Тебе же мой муж тоже говорил, что Родион погиб. А он… а у него… просто трубка курительная в луже крови да еще прядь волос… вот…

Я подалась к ней, схватила за плечи и буквально выстрелила ей в глаза яростным, горячим, ищущим взглядом:

– Да ты что, Аня? В чем дело? Что такое случилось с Колей?

– Мне нужно ехать.

– Если нужно, то езжай, но ты не должна оставаться одна. Я поеду с тобой. Но куда ехать-то?

– Он сказал, он сказал, что мне нужно ехать в офис какого-то «Суффикса», – проговорила Аня и шагнула на проезжую часть, завидев огни приближающегося автомобиля.

Она подняла руку, останавливая машину.

Ехавший прямо на нее «БМВ» тормознул, завизжали шины, тонированное стекло опустилось, и выглянувшая из салона лысая башка рявкнула на чистейшем русском языке, если к подобному вообще применимо понятие «чистейший»:

– Ну ты, будка, мать твою! Разуй глаза! Смотри, куда прешься!

Я шагнула к машине и, решительно распахнув дверь, проговорила:

– Довезите до города.

– До какого города?

– До Нарецка.

– Да ты че, телка? – вежливо поинтересовалась лысая башка и даже клацнула зубами, очевидно, чтобы я лучше поняла его мысль. – Я ж и так стрелы типа пробиваю пацанам. Там в бане пацаны ждут. Хочешь, и вас возьмем… покувыркаемся. – И гоблин, красноречиво покосившись на стоявшую за моей спиной Аню, мерзко хохотнул, скаля зубы, половина из которых была искусственного происхождения. Другая половина, впрочем, тоже.

Я не стала долго разговаривать. Аня Кудрявцева находилась в полуобморочном состоянии и угрожающе покачивалась, а этот отморозок, эта злокачественная помесь плохо дрессированного орангутана и потомственного урки в третьем поколении еще шуточки шутит!

Конечно, бедняга браток ни в чем не виноват. Ну вот такое у него воспитание и жизненное кредо. И то, что он двух слов не может выговорить нормально, – это не его вина, просто парню не повезло с происхождением и окружением. Да и не там он машину тормознул и не тех «телок» в баню начал приглашать.

Я чуть наклонилась внутрь салона, протянула руку, а потом почти неуловимым для глаза движением заехала бритоголовому в точку чуть пониже уха. Парень вздрогнул, закатил глазки и упал головой на руль. Отключился, если судить по моему личному опыту, да по крепости этой бритой башки, которой не страшно, наверно, даже стенобитное орудие, примерно минут на десять.

Я обошла машину и аккуратно открыла дверь со стороны водителя, молодой человек вывалился из салона и преспокойно улегся на асфальте. Ничего, сейчас не зима, почки и всякие там мужские дела не застудит. А машину ему вернут. Попозже. Придет какой-нибудь молодцеватый корыстный хлопец из ГИБДД, или как это здесь называется, и скажет, дежурно улыбаясь: «Ваша машина, уважаемый, обнаружена возле мусорного контейнера, что на перекрестке улиц таких-то. А там, кстати, стоянка запрещена. Так что платите штраф, уважаемый россиянин, незалежный украинец либо почтенный белорус».

– Садись, Аня, – сказала я. – Поедем в эту «Приставку»… то есть «Суффикс». Да садись же ты!

– Он сказал, что Колю убили… – пробормотала Кудрявцева, почти без чувств опускаясь на переднее сиденье. – Он сказал, что…

– А-ня! – Я потрепала ее ладонью по голове, потом решительно уселась за руль. – Не волнуйся ты так! Ну… может, это глупая шутка! Ты же мне сама рассказывала, как в Турции твой Коля пошел купаться в море и изображал, что он утонул, а ты дико перепугалась и начала звать на помощь, а потом три дня с Николаем совсем не разговаривала. Ведь было такое?

– Было…

– Ну вот. Может, тот, кто взял Колину трубку, уже напился до клубящихся в углах зеленых чертиков. А сам Коля действительно мертвецки, только – пьяный и валяется где-нибудь под столом. Они же сегодня отрыли какой-то черепок! Да и меня встречали. Как говорится, если это не повод, чтоб хорошо выпить, тогда что же… А Ракушкин говорит, что пьянство, конечно, социальное зло, но оно не формирует социальные пороки, а выявляет их.

Я продолжала болтать, но, откровенно говоря, на душе было мутновато. Я чувствовала, что вся та успокоительная дребедень, которую я спешила вывалить на голову Ани Кудрявцевой, на самом деле обернется еще большим расстройством. Если такое желудочно-кишечное и сентиментально-истерическое слово – «расстройство» – вообще применимо в случае, где, как мне неотвратимо начинало казаться, уже пахло трагедией.

– Тот, который взял трубку, – он не был пьян, – выговорила Аня. – У него был такой голос… как будто… как будто это в самом деле правда.

Я хотела что-то сказать, но горло перехватило, и я поняла, что весь мой опыт, вся моя интуиция, наработанные за эти годы, априори выносят жестокий и безапелляционный вердикт: Коля Кудрявцев в самом деле мертв. Конечно, тут могут просматриваться особенности моего собственного восприятия, ведь я сама только что услышала тревожные подробности исчезновения моего босса Родиона Потаповича – кровь на полу домика Егеря, потерянная трубка, прядь волос, – но все же, все же…

Мы въехали в Нарецк. Стремительно темнело. Собирался дождь, и с реки тянуло промозглой – совсем не июльской – сыростью. Порывы ветра били, как плети, по ветвям деревьев, задушенно бились в узких улочках, полоскали флагами и рекламными транспарантами. Небо наливалось какой-то угрюмой, нездоровой, по-октябрьски массивной свинцовостью, и казалось, что вот-вот это тяжелеющее небо сорвется с невидимых нитей и, как перезревший гигантский плод, рухнет на землю и задавит город. Немногочисленные пешеходы перебегали улицы, кутаясь в плащи и курточки, и проскальзывали в арки и подворотни, чтобы скорее укрыться от назревающего обвала непогоды.

И неправда, что «у природы нет плохой погоды – каждая погода благодать». Неправда. Такая погода, какая была сейчас, не имеет права наказывать невинных людей. По крайней мере, тогда, когда так натянуты нервы, и тревога, тем более жуткая, что для нее нет пока веских оснований, стучит в жилах, в висках и кончиках пальцев, как загнанная в ловушку птица.

И спасение одно – скорость.

Угнанный мной «БМВ» вылетел на встречную полосу и, срезая поворот и не обращая внимания на возмущенные гудки, проехал вдоль чугунного забора и остановился возле входа в офис «Суффикса». Тут под тусклыми фонарями еще стояло несколько машин, среди них около трети – не с украинскими, а с российскими и иностранными, в смысле молдавскими и белорусскими, номерами.

Почти синхронно с нами, как я заметила, к зданию подъехал серый «мерседесовский» джип, из которого вынырнули несколько парней и решительно направились к входу в офис.

– Так, Анечка, – произнесла я, – что-то мне подсказывает, что эти ребята ну явно не из прокуратуры или ментовки. Наверное, хотя бы потому, что их машина весьма мало напоминает служебную «Волгу». Вот что. – Я порылась в сумочке и протянула Кудрявцевой свой сотовый телефон, Анин-то разбился и остался лежать на земле там, возле импровизированного лагеря горе-археологов. – Сиди тут и, если что, сразу звони вот по этому телефону. Не мне, конечно, у меня-то второго нет… но все равно, мало ли. Я, значит, пока пойду и посмотрю, в чем дело. Не нравится мне все это… не нравится.

– Я пойду с тобой, Машка, – задушенно пробормотала Аня и приподнялась в кресле.

– А вот этого не надо, дорогая! Сиди здесь тихо и сделай вид, что тебя в машине нет! Не знаю, что и кто за всем этим стоит… Но такие шуточки мне точно не нравятся!

Я выскользнула из машины и направилась к дверям офиса, в которые только что вошел последний из приехавших на серебристом джипе парней.

Именно в этот момент низко осевшая над городком Нарецком туча распоролась блеском молнии, свинцовое тело тучи вздрогнуло от боли, заворчало, громыхнуло раскатом грома – и разразилось неистовым дождем. Этот дождь даже не дал себе труда прийти, как подобает джентльмену – постучаться, войти, а уж только потом развить бурную деятельность; нет, он обрушился из развалившейся тучи по-хамски, ураганом, сплошной стеной, за несколько секунд перейдя от судорожного порыва ветра к дикому ливню.

Я ускорила свой и без того стремительный шаг и скользнула под массивный козырек «суффиксовского» офиса. Да, если бы этот дождь начался не сейчас, а, скажем, пять часов назад, тогда было бы… тогда было бы совсем другое дело. Наверное, я не поехала бы с Кудрявцевым и Сашей Ракушкиным в лагерь, а осталась бы в квартире. Не потому, что сама не захотела, а просто едва ли они проявили бы такую инициативу. Все таки куда приятнее сидеть в уютной квартире, чем в брезентовой палатке, содрогающейся под порывами ветра и свинцовыми плетями дождя. Хотя, как говорится, на вкус и цвет товарищей нет.

Я, поколебавшись, потянула на себя ручку массивной двери, и та, к моему удивлению, легко открылась. Я прошла внутрь. Вестибюль встретил меня неожиданной тишиной. Здесь царили полумрак и покой, а удары грома и шум дождя снаружи доносились сюда только глухим буханьем и невнятным бормотанием. Впрочем, это были не все звуки.

Откуда-то сверху, балансируя на одной и той же ноте, до меня доносились голоса – точнее, их отголоски. Несомненно, говорили мужчины.

Несомненно, те самые, что приехали сюда на джипе. Я огляделась по сторонам и увидела охранника офиса. Он сидел в кресле, откинувшись на спинку и, вероятно, дремал. Стало быть, это не он впустил в офис ребят из «мерса», потому как для этого следовало бы нарушить его сладкий сон, а вот этого, по всей видимости, ему делать не пришлось.

Значит, есть другой охранник. Этот… Степа. Или их несколько.

Я приблизилась к охраннику еще на два шага, вынимая из сумочки пистолет и намереваясь окликнуть нежащегося в кресле мужчину, и только тут поняла, что он вовсе не спит.

На его лбу, на который легла развесистая тень стоящей рядом в массивной кадке пальмы, виднелась темная метка пулевого пробоя.

Охранник был застрелен выстрелом в упор.

– Чер-рт возьми, а, как тасуется колода! – невнятно пробормотала я, бледнея и стискивая зубы, и тут же, повинуясь неосознанному импульсу, обернулась.

Доказано, что вторая сигнальная система, проще говоря, дар членораздельной речи, подавляет в нас все то, что осталось от первой сигнальной системы: инстинкты, неосознанные импульсы, звериная интуиция, безошибочное чутье опасности, которую хищники дикой природы чувствуют буквально каждой клеточкой тела. И необязательно – нервной клеточкой.

Мой учитель японец Акира учил меня подавлять в себе вторую сигнальную систему в минуту опасности; проще говоря, он меня учил терять дар речи, но не от парализующего организм страха, а для пробуждения первой сигнальной… возникновения пробуждения животных инстинктов и первородных импульсов. «Чувствовать опасность спинным мозгом» я научилась, возможно, не намного хуже той, чье имя стало моим вторым именем: пантеры. Это дали мне годы практики, годы опасностей и балансирования на самом краю.

Бесспорно, почти любой другой человек на моем месте не успел бы ни почувствовать, ни обернуться и был бы уложен на месте выстрелом из «ТТ» с навинченным глушителем.

Потому что именно он, «ТТ» с глушителем, мелькнул в руке выметнувшегося на меня из-за пролета ведущей наверх лестницы человека, именно он, «ТТ» с глушителем, метнулся и застыл на уровне моих глаз, чтобы в следующее мгновение изрыгнуть огненный хоботок и упругий щелчок выстрела.

Я бросилась на пол, синхронно выбрасывая вперед руку с «береттой» и надавливая на курок.

Человек беззвучно упал, «ТТ» вывалился из его руки и, мертво звякнув своей массой сразу утратившего смысл металла, упал на пол.

– Да уж, – пробормотала я, поднимаясь. – Съездила на море, называется.

Уже в следующую секунду я бросилась к лестнице мимо валявшегося в луже крови – наверно, я попала ему в шею! – моего несостоявшегося убийцы и за считаные мгновения накрутила три пролета. Там, внизу, за спиной, остался полутемный вестибюль с двумя трупами.

…И что-то еще будет дальше?

Коридор был скудно освещен. То есть он был освещен именно так, как это показывают в нехитрых американских боевиках. В коридорах именно с таким освещением удобнее всего показательно перестреливаться до последнего патрона, прячась за выступы стен, ну, а потом устраивать бег наперегонки с непременными атрибутами: демонтажем стекол, киданием цветочными горшками, ползанием по-пластунски через горы трупов и, как победный финал, торжественным выходом из здания через окно где-то этак сто двадцать восьмого этажа.

Шутки шутками, но меня в самом деле только что чуть не угробили. Причем только за то, что я вошла в вестибюль офиса. Голоса доносились из коридора на третьем этаже. Потом хлопнула дверь, голоса стихли, чтобы через несколько секунд зазвучать с новой силой:

– Да ты чего?..

– Борзеешь?

– Кто вам… – начал было дрожащий тенорок, а потом вдруг кто-то пронзительно, по-бабьи, завизжал, обертоны в голосе противно завибрировали, как дергающееся липкое желе холодца, – и все оборвалось приглушенным хлопком. Как будто открыли шампанское.

Точно так же открывали «шампанское» в вестибюле, когда некто, ныне труп, выстрелил в меня из своего замечательного «ТТ» с глушителем.

Я выглянула из-за массивной колонны, пересекла коридор по длинной диагонали и вплотную подошла к двери, из-за которой и донеслись до меня эти жуткие звуки. На двери, массивной, отделанной лаком, была табличка с гравировкой «Инвентарь».

Из-за двери густо шли сопение, пыхтение, разбавленные прерывистым хриплым дыханием и малоразборчивой матерной руганью – как будто там тягали шестипудовые мешки. Потом страдальческий голос выговорил:

– Тяжелый, мать его!

– Ты тащи, а не болтай, – срезал его жирный дребезжащий голос, приближаясь к двери.

Я сделала шаг назад и отступила к стене. Дверь распахнулась, словно по ней ударили стенобитным орудием, и на противоположную стену упал внушительный силуэт широкоплечего гиганта. Судя по тени, в руке он держал пистолет. Нет… пистолет-пулемет.

– Давайте кантуйте, – сказал гигант и размашисто шагнул в коридор.

Я прислонилась к стене еще плотнее, стараясь вжаться в нее до упора и по возможности слиться с ней.

На стену упали тени еще двоих мужчин, которые несли… судя по всему, они несли третьего. И этот третий был тем самым неподъемным грузом, на тяжесть которого сетовал страдальческий голос.

– А с тем мудозвоном что будем делать?

– А пусть валяется. Его никто не просил не в свое дело лезть. Да если бы и не полез, все равно пришлось бы шлепнуть. Сказали – убрать всех, кто будет на этот момент в офисе. Тащи, тащи!

Я осторожно выглянула из-за двери и увидела, как два амбала, кряхтя, тащат за руки и за ноги труп. Сначала труп был в моем сознании простой неопознанной массой уже мертвого мяса и костей, потом это инкогнито сопряглось с конкретным – куда уж конкретнее! – именем.

И тут же было получено подтверждение того, что моя ужасная мысль соответствует действительности.

Лицо мертвого человека попало в рассеянный свет настенного светильника на изогнутой бронзовой ножке. Без сомнения, я видела это лицо впервые. Впервые не потому, что я вообще никогда не видела этого человека. Просто я никогда не видела его в таком качестве – мертвого.

Я никогда не видела мертвого лица Николая Кудрявцева.

Я резко выпрямилась, отпрянула от стены, оказалась на самой середине коридора за спинами бандитов и, вскинув пистолет, произнесла:

– Всем стоять на месте, уроды!

Эти не такие уж громкие, но емкие и необычайно отчетливые слова замечательно легли на мертвое пространство коридора, перекрещенное тенями, плавающими в рассеянном полумраке от притушенных настенных светильников; эти слова замечательно вписались в вечернюю мизансцену: двое тащат труп, а третий отдает распоряжения.

Тот, кто, по-видимому, был у этих людей главным, среагировал раньше, чем у парализованных неожиданностью подручных разжались пальцы, выпускающие тело несчастного Кудрявцева, – он сделал какое-то резкое движение и, не оборачиваясь, дал веерную автоматную очередь в моем направлении.

На его месте я поступила бы точно так же: цели, зажатой между стенами коридора, никуда не деться, а смотреть на эту цель – только тратить драгоценное время.

И именно потому, что я сама поступила бы на его месте точно так же, я без труда нашла противоядие действиям бандита: я упала на ковер и, перекатившись через голову – прости, мой несчастный миленький новый костюмчик, прощай, моя новая и очень дорогая стильная прическа, сделанная в Москве перед самым отъездом в ожидании авиарейса! – с колена влепила пулю прямо в сердце бандита.

Это произошло прежде, чем я сообразила, что, пожалуй, не следовало бы его убивать. Он может сообщить много интересного. Но инстинкт самосохранения, отлаженный годами тренировок, быстрее разумных мыслей, а пуля и того быстрее: в тот момент, когда я думала, что мне стоило бы взять его живым, бандит уже свалился мертвым с простреленным сердцем. Двое других бросили труп Кудрявцева и бросились бежать по коридору, отчаянно вопя. Наверно, они подумали, что там, в полумраке за их спинами, прячется целая опергруппа спецназа. Ну что же, мало ли, что они подумали, но я должна догнать этих скотов, товарищи которых уже дважды могли отправить меня в бессрочный отпуск.

«Бессрочный отпуск» – так мой босс, Родион Потапович Шульгин, называл смерть.

Я перемахнула через уже неподвижное тело бандита и бросилась вдогонку за его подельниками, проявившими себя не самым храбрым образом. Не знаю, как со стрелковой и бойцовской, но с драпальной подготовкой у этих парней было все в порядке. Я, которая бегала стометровку быстрее чем за одиннадцать с половиной секунд, что соответствует нормативу мастера спорта, смогла нагнать одного из них только в пяти метрах от офиса. Причем тогда, когда первый «бегун» уже заскочил в машину и с похвальной предусмотрительностью – и трогательной заботой о товарище! – завел двигатель и сорвал машину с места.

На бегу я вляпалась в грандиозную лужу, которая натекла перед офисом усилиями продолжающего неистовствовать дождя, и, окатившись с ног до головы и потеряв терпение, вскинула пистолет и прострелила ногу бегущей передо мной цели. И пусть мне после этого не говорят, что в России и прочих странах СНГ мужиков и так дефицит.

Тот на полном ходу заплелся в ногах, упал в огромную лужу, подняв тучу брызг, и попытался было ползти, отчаянно матерясь и проклиная меня на чем свет стоит. В лицо ему сочно шваркнул веер брызг от только что уехавшего «мерседесовского» джипа. Это стало, не сочтите за каламбур, последней каплей: и бандит, мокрый как цуцик и всем своим видом соответствующий картине «Казак под сопкой Маньчжурии во время проливного дождя на Русско-японской войне», врезал ладонью по поверхности лужи и ткнулся лицом в воду.

Я остановилась и, убрав пистолет, попыталась было смахнуть грязь с рукава. Поняв, что убрать ее возможно только вместе с рукавом, я присела рядом с украинским «гоблинарием» и произнесла:

– Ну ты, малоразвитое земноводное. Давай вылезай из лужи. Говорить будем.

– Чего тебе надо?

– Ты мог бы это спрашивать на экскурсии в Эрмитаже, если бы к тебе подошла злая тетенька и стала тыкать пистолет под бок. А потом взяла и поранила ножку. А ну, вылазь, гнида! – повысила я голос. – А то если ты ко всем своим достоинствам хочешь еще и оглохнуть, так быстро станешь глухим и мертвым. Вылазь, сказала!

– У меня кровь течет… ты мне ногу продырявила, – выговорил он.

– А что у тебя должно течь? Нектар и амброзия? Вставай, и пойдем в офис!

– Кто это? – тихо спросили за моей спиной, и порыв ветра не успел отнести эти слова.

Я повернулась и увидела Аню Кудрявцеву.

– А вот это я и сама хотела бы узнать.

– Они… Маша, они убили Колю? – произнесла она полувопросительно-полуутвердительно.

Я отвернулась, но мне можно было и не отвечать: она сама все поняла. Повернувшись ко мне спиной, она медленно, почти не поднимая ног, зашагала по лужам к офису зловской фирмы «Суффикс».

Я повернулась к пленнику:

– Кто ты такой? Кто вас прислал?

Он посмотрел на меня неподвижным, застывшим взглядом. Было видно, как дрожали его короткие ресницы. Потом с трудом отвел глаза и проговорил:

– Я ничего не знаю. Мне нужен врач.

– Про врача я уже слышала. Сейчас будет тебе и врач, и священник, и похоронное бюро – полный сервис. Так кто тебя прислал?

– Я ничего не знаю…

– «Мне нужен врач» – так? Знаешь что, мой дорогой… я, конечно, пытать и мучить тебя не буду, но вот сейчас возьму пистолет и прострелю тебе сначала здоровую ногу, потом руки – ну и так далее. Еще что-нибудь отстрелю. Потом скажу, что все эти ранения ты получил в перестрелке. Когда стрелял в меня. Мне, безусловно, поверят. У меня хватит красноречия убедить кого угодно в том, что это было именно так.

– Он там, – вдруг услышала я непривычно хриплый голос Ани.

Она стояла на нижнем пролете лестницы, придерживаясь за перила, и смотрела куда-то в потолок.

– Я только что ходила туда. На третий этаж. Он там. Около него еще… еще трупы. Два трупа. Кровь. Не надо больше крови, Машенька. Я хочу домой. Пусть меня и моего Колю отправят домой.

– Тебя и Колю? – Я сначала не поняла смысла ее слов, а когда поняла, то испугалась. Испугалась за рассудок Ани Кудрявцевой. Она, кажется, всегда была очень чувствительной, к тому же, верно, очень любила своего мужа.

– Домой, – повторила она.

– Спокойно, Анечка, – выговорила я, не представляя, как я, собственно, могу ободрить ее в этой кошмарной ситуации, а потом, широко шагнув к парню, прицелилась в его колено и сказала: – В общем, так, парень. С тобой по-человечески никто говорить не собирается. Будем по-вашему. По-волчьи. Если ты через три секунды не начнешь рассказывать все, что тебе известно об этой поездке в «Суффикс», получишь пулю в коленную чашечку и гарантированную инвалидность. Это в лучшем случае. Ты меня понял, нет? В общем, у меня с математикой плохо, умею считать только до трех. Раз. Два-а…

– Я скажу, я скажу, – поспешно выговорил он, замахав руками. – Ты не… не стреляй. Я же скажу. Ска-жу!

– Ну.

– Я ничего не знаю…

– Вот это я уже слышала. Два с половиной… – И я показательно сняла пистолет с предохранителя.

– Это Артист! Артист… Это он все знал, в натуре! Он просто сказал, чтобы мы ехали с ним до офиса, чтобы там, в офисе, забрать какого-то баклана… вот!

– Теперь подробно, как на исповеди, рассказывай, кто такой Артист и с чем его кушают, милый! – почти ласково произнесла я и подтолкнула парня пистолетом для пущей убедительности.

– А ты как будто сама не знаешь, да? – пробормотал он и скользнул взглядом сначала по одному плечу, потом по другому. Внезапно я поняла, что он ищет. Усмехнулась:

– Ты что, дорогой, погоны ищешь, что ли? Да нет, я вовсе не оттуда, откуда ты мог подумать. Сериалов бандитских насмотрелся, что ли?

– Я не… не смотрю сериалов, – выговорил он.

– Да я тоже, честно говоря. Да это, собственно, и не важно. Так вот, кто такой этот Артист, а, дорогой?

– Ни разу не видел. Он сказал, что с нами до офиса поедет, а на самом деле не поехал, а что ему светиться-то? Что он, дурак, что ли? С ним Гоча кантовался, а я, в натуре, не в курсах. Я вообще из Пензы… никого местных толком не знаю.

– А, тоже наш, россиянин то есть, – протянула я. – Отлично. Из Пензы? А что ж тебя в Причерноморье-то потянуло? Вряд ли на раскопки. Нет, ты не молчи, милый, ты все таки скажи мне что-нибудь, ты ведь не на экзамене, чтобы я тебя отправила на пересдачу.

– Ну, я…

– Ну, ты. Да говори же, говори.

– Не, ну ты, сестренка, наверно, в натуре, не поняла. Не в теме я. То есть я хотел сказать, что я во все это случайно влетел. Мне мама еще в Пензе говорила, чтобы я ПТУ не бросал.