Текст книги "Всё будет хорошо"

– Ну, мужик. Да мужики-гинекологи лучше баб во сто раз! Вообще, гинеколог – мужская профессия.

– Ой! – Натаха скисла от смеха. – В одно место заглядывать – мужская профессия! Ну ты даешь, Ленка! Да ладно. – Она тряхнула головой. – Я вообще не против. Я тогда красивые трусы надену.

– Очень ему нужны твои трусы. Пошли.

* * *

– Хорошо, Леночка, если это ваша подруга… Только за ключиком сходите от свободного кабинета – мы мазочки возьмем. А сейчас давайте ее быстренько на кровь. – Ираида Семеновна Лекарева легко согласилась «проверить одну хорошую подругу» Лены Захаровой. Она благоволила своей подчиненной, да и лишняя двадцатка к нищенской зарплате лаборанта не помеха. Тем более при больном муже и внуке – студенте мединститута. Через полчаса довольная Натаха Кузнецова, рассыпаясь в благодарностях, отправилась домой, в свою расселяемую коммуналку.

– Послезавтра все готово будет, – напомнила Лена, провожая Наталью к выходу.

– Спасибо, Лен. Хорошо, что я тебя встретила…

* * *

– Леночка, я в журнале анализы вашей Кузнецовой запишу на Лерман. Мы с Анечкой, – добрые близорукие глаза начальницы за стеклами сильных очков мигнули, – иногда оказываем друг другу маленькие услуги. Никому, я думаю, из наших знать не нужно, что ваша подруга не по направлению. Сплетни, знаете ли, разговоры. Ну, вы меня понимаете…

Заведующая раскрыла лабораторный журнал и аккуратно вписала номера мазков, фамилию пациентки – Кузнецова Н. А., а в графе «кто направил» – Лерман. Она во всем любила порядок.

– Послезавтра меня не будет с утра, Леночка, – везу Михаила Иосифовича к невропатологу. Так вы сами возьмете анализы на раскладке. – Она закрыла журнал и попросила: – Отнесите, пожалуйста, обратно девочкам в лабораторию.

Девочки были как на подбор – от сорока до шестидесяти, но это не мешало им называть друг друга уменьшительно-ласкательными именами, прибавляя при этом зачем-то и отчество.

– Огромное вам спасибо, Ираидочка Семеновна, – с чувством сказала Лена.

* * *

У Лены Захаровой день не задался с самого утра. Сначала не желали останавливаться переполненные автобусы, а в те редкие, которые все-таки притормаживали, она со своей субтильной комплекцией не могла втиснуться. В конце концов, потратив заначку, она доехала на такси, но все равно опоздала. Как назло, этим утром был, что называется, аншлаг, и напарница едва справлялась. Она обрадованно поздоровалась, но Лена, на ходу натягивая белый халат, помчалась на выдачу анализов.

– Папку Лерман не уносили? Ой, здравствуйте, девочки!

– Привет, Леночка! Нет еще.

– Дай. – Лена потянулась за папкой, на которой стояла фамилия врача: «Лерман».

– Слушай, занеси ей в кабинет, ладно? А то она с полдевятого на приеме, а мне еще карточки разносить. Я сегодня припозднилась. – Сестра кивнула на сложенные стопкой папки.

– Давай. Я тоже как попало ехала. – Лена быстро, на ходу, нашла – «Кузнецова Н. А.». Это были результаты Нины Анатольевны Кузнецовой. А анализы Кузнецовой Натальи Александровны так и остались лежать в папке.

В одиннадцать Лена вышла в вестибюль. Натаха уже ждала ее, сияя улыбкой и сверкая свежим кроваво-красным маникюром.

– Вот твои анализы, Наташ. Все хорошие.

– Ну, что я говорила! – обрадовалась Натаха. – А к доктору пойдем?

– Да теперь вроде не нужно – но если хочешь…

– Шучу я, Лен, какой доктор. Ему ведь пити-мити нужно отстегнуть. Бесплатно мне туда заглядывали, когда двадцать лет было, а сейчас всем приплачивать нужно. Хотя я новые трусы надела, маникюр-педикюр сделала. – Натаха гордо продемонстрировала сверкающие лаком ногти. – А это тебе, Ленусик. – Она достала из сумки большую коробку конфет.

– Спасибо… – Лену удивила и даже несколько растрогала такая неожиданная щедрость – конфеты были из дорогих, да и коробка очень большая. Ей было невдомек, что таких коробок, предчувствуя скандальное увольнение, Натаха унесла домой два десятка. – Хочешь, – предложила она, – пойдем попьем чайку у нас в лаборатории.

– Спасибо, Лен, как-нибудь в другой раз обязательно попьем. И не только чайку. Меня тут на работу пристроить обещали, так что побегу. Ну, пока, Лен. Еще раз тебе спасибо.

«Сколько ж лет, как мы окончили школу, – думала Лена Захарова, возвращаясь путаными сумрачными переходами в свою лабораторию, – надо бы собраться всем как-нибудь…»

* * *

Дома было тихо и жарко. Она вошла в спальню и сбросила сарафан. Сережина кровать так и осталась несмятой – два дня он не ночевал дома и, по всей видимости, утром тоже не приезжал. В офисе у него на случай авралов всегда была смена чистого белья и несколько рубашек.

Босиком Нина прошлась по квартире, то задергивая, то снова открывая шторы. Несколько раз она порывалась снять трубку и позвонить Сереже на работу, но внутренний голос подсказывал ей, что лучше подождать, пока он вернется домой, а не говорить о таких вещах по телефону. В конце концов она забралась под душ, который ее всегда утешал, и долго стояла под упругими прохладными струями. К низу живота прикасаться было почему-то неприятно, как будто там обожгли кожу.

Аппетит, появившийся было, когда на территории больницы мимо нее везли каталки с обедом, бесследно исчез. Вяло допив чашку кофе, она задумалась. Похоже, начало школьного года летит к черту. «Что же я не спросила у этого Игоря Михайловича, сколько не смогу преподавать, – подумала Нина, – месяц, два, три? Позвонить ему, что ли? Удобно это?» Нина посомневалась, но потом все-таки набрала докторский мобильник.

– Здравствуйте, это Нина Кузнецова. Я была у вас утром… – начала она.

– Узнал, узнал! – заверил ее веселый голос. – Что, передумали? Или вас экстрасенсы уговорили?

– Нет, что вы…

– Ну и молодчина. Какие-то вопросы?

– Да. Доктор, я хочу знать, как долго после операции не смогу работать?

– Ну и вопрос у вас, Ниночка. Вы что, кормящая мать семейства? – пошутил Емец. – Кем вы работаете?

– Я тренер по гимнастике.

– Ого! – удивился врач. – Я еще и подумал, что фигура у вас такая, знаете, со спортивной осанкой… А насчет работы… Вопрос этот настолько для каждого больного индивидуален, что прогнозировать очень трудно. Многое будет зависеть от того, как вы будете восстанавливаться – ну здесь, поскольку вы спортсменка, проблем, я думаю, не будет. А вот как вы перенесете химио– и радиотерапию…

– А что, их тоже будут делать? – расстроилась Нина.

– Обязательно, обязательно. Знаете, некоторые хорошо переносят, даже на работу ходят, а другие – очень тяжело. Если вы можете это время не работать, то для вас это будет лучше. Лишняя нагрузка организму не нужна. Впрочем, больничный вам в любом случае дадут.

– Спасибо. Извините, что оторвала…

– Да не от чего! Сейчас последний обход сделаю… Ну, до свидания, Ниночка.

– До свидания. – Нина положила трубку.

Значит, работа накрылась. Жаль, хорошая была работа. Никакой больничный ей не нужен: в частном лицее, попросту – в школе для детей богатых родителей, гордо поименованной лицеем, не будут держать учителя, у которого такой длинный больничный. Она проработала там два года, хорошо ладила и с девочками, и с другими преподавателями. Директор тоже вроде был ею доволен. «Нужно позвонить ему, а еще лучше сходить прямо сейчас», – решила Нина. Она снова сняла трубку. Секретарша ответила, что Геннадий Иванович на месте.

Лицей находился в центре, практически рядом с онкодиспансером, и Нина проделала почти тот же путь, что и утром. В здании было по-летнему пусто и тихо и сильно пахло краской – к началу года спешно заканчивали ремонт. Директор был у себя, обсуждал с дизайнером отделку помещений. Через закрытые двери доносились их оживленные голоса. Секретарша пригласила Нину присесть, она с интересом поглядывала на «гимнастку», как в школе за глаза называли Нину, недоумевая, зачем та явилась в разгар отпуска. Наконец дизайнер вышла. Директор провожал ее до приемной и увидел Нину.

– Вы ко мне? Что-то случилось, Нина Анатольевна? Мне сказали, что вы звонили…

– Да. Я звонила. Разрешите? – Нина прошла в кабинет и плотно притворила за собой дверь. – Дело в том, Геннадий Иванович, что я не смогу с первого сентября выйти на работу.

– У вас какие-то проблемы? Кто-то заболел? – Директор сделал озабоченное лицо. Это ему очень шло, к тому же прекрасно действовало на подчиненных, и он это знал.

Да, у нее проблемы. Но меньше всего она хотела бы обсуждать их с этим лощеным молодым мужиком, который выглядел и разговаривал, как герой сериала.

– Да, заболел. Я заболела. – Нина немного смутилась. – Мне нужно будет лечь в больницу в начале сентября.

– Ну, нет проблем, – улыбнулся директор. – Недельки на две я найду вам замену.

– Нет, Геннадий Иванович. Я хочу сразу вам сказать, что неизвестно, сколько я там пробуду.

– Что-нибудь серьезное? – Директор забеспокоился: неужели перед самым началом учебного года придется искать преподавателя физкультуры? А ведь эта бывшая чемпионка так хорошо справлялась, и девочки с удовольствием ходили на ее уроки…

Да, эта Кузнецова его более чем устраивала. Физручка, которая была до нее, крикливая неприятная баба, упиравшая на бег и прыжки, не смогла заинтересовать привередливых девиц, и те прогуливали уроки в соседнем кафе, да еще и жаловались родителям. Директору надоело выслушивать упреки на «некачественное обучение». По рекомендации своего знакомого он сменил ее на Нину и не пожалел об этом. Неизвестно, чем привлекла капризных девчонок эта худенькая блондинка, сама похожая на девчонку-старшеклассницу, но лицеистки одна за другой перестали прогуливать. Из спортзала доносились музыка, взрывы смеха, в довершение всего многие девушки стали откровенно копировать стиль любимой учительницы – зимой вместо престижных в этой среде дорогих шуб на девицах все чаще стали появляться легкие спортивные куртки и ботинки на толстой подошве – самых известных спортивных фирм, разумеется, и стоящие чуть ли не как норковые шубки. Но в целом девочки, посещавшие уроки Нины, стали стройнее, подтянутее. И вот теперь эта Кузнецова ни с того ни с сего ложится в больницу. И неизвестно, сколько там пробудет. Есть еще, правда, тренер по плаванию, но вряд ли он сможет совместить нагрузки. Да и не захочет.

– Может быть, вам нужно помочь с врачом? – Директор был сама любезность.

– Спасибо, мне уже порекомендовали одного хорошего врача. Извините, я не знаю, наверное, увольняйте меня, Геннадий Иванович. – Опустив глаза, Нина рассматривала узор паркета.

– Ну, Нина Анатольевна, уволить вас я всегда успею. Девочки к вам привыкли…

– Понимаете, я могу проболеть несколько месяцев, и неизвестно еще, смогу после этого преподавать или нет… – Глаза у нее были тоскливые, и любезный Геннадий Иванович понял, что еще немного, и он свяжет себя бесполезными обещаниями придержать место для этой, по большому счету, совершенно посторонней женщины. Только потому, что девчонкам нравятся ее уроки. Да еще будет хлопотать, искать ей врачей. Она сама просит ее уволить. Выздоровеет – милости просим. И он довольно сухо и несколько поспешно проговорил:

– Хорошо. Раз вы настаиваете – пишите заявление. Будем искать вам замену. Очень жаль…

Неизвестно, как директору, а уж Нине точно было жаль терять это место – с прекрасным спортзалом, комфортными душевыми и с недавно отстроенным бассейном. И с девочками она нашла общий язык. Еще до Димкиного рождения она работала в институте, до которого нужно было ехать через весь город. А на другом конце города, в спортзале другого института, еще и подрабатывала по вечерам три раза в неделю. Но выматывали не утомительные поездки из конца в конец, а отсутствие элементарных санитарных условий – на ее основной работе не было даже горячей воды, не говоря уже о душевой. А в плохо отапливаемом спортзале зимой было так холодно, что, когда выдавалось окно между парами, Нина просто замерзала в закутке, выгороженном в углу для тренеров. Бдительный пожарник не разрешал включать за фанерной перегородкой никаких отопительных приборов и даже кипятильник считал святотатством. «Вы скачете, вам и так должно быть жарко», – неодобрительно выговаривал он Нине, в очередной раз застукав ее греющейся возле электрокамина. И забрал камин, сволочь. Нина тогда была беременна Димкой, на шестом месяце, и «скакать» уже не могла. Мерзла она отчаянно. Своим теперешним местом она дорожила, но водить за нос директора считала просто нечистоплотным. Возьмут ее назад или не возьмут – врать она не будет.

– Спасибо, Геннадий Иванович. – Нина встала.

– Да… Очень жаль, конечно, что вы заболели. Очень, очень жаль… Выздоравливайте, приходите, всегда будем рады. А если хотите рассчитаться – что ж, пишите заявление, я подпишу…

Было около четырех, когда Нина наконец вышла из лицея и поехала домой. «Интересно, Сережа уже дома? – думала она. – Как я ему все скажу – с работы уволилась, через две недели ложусь на операцию…» Был час пик. Переполненное метро жило своей жизнью. Кто-то читал, кто-то не стесняясь травил похабный анекдот, толпа тинейджеров возвращалась с пляжа. Какой-то мужик с бабьим голосом предлагал распродажу женского журнала. В рабочем порядке входили и выходили профессиональные нищие и непрофессиональные певцы. Люди покупали, слушали музыку, читали лезущую в глаза рекламу, смеялись, разговаривали, стараясь перекричать шум вагона. Но Нина ничего не замечала, полностью погруженная в свои мысли. Она едва не проехала свою станцию.

Дима уже высматривал ее с высокой горки. Постояв на вершине пару минут, он быстро съезжал вниз, забирался по лестничке наверх и снова стоял. Потом снова съезжал. Короче, «делал лицо» – показывал, что он вполне самостоятельный молодой человек и ему все равно – заберут его сейчас или часом позже. Но мать он все-таки прозевал. Съехав в очередной раз, он завел какой-то сугубо мужской разговор с маленьким серьезным крепышом в бейсболке. Нина как раз входила на площадку, когда они, прильнув к сетчатому забору, обсуждали достоинства и недостатки стоящей по ту сторону забора темно-синей «Ауди».

– Димка!

Он мгновенно повернулся, и на подвижном личике сразу отразилась целая гамма чувств: и досада оттого, что не он первый увидел Нину, и безудержная радость.

– Мама! – Он подбежал и схватил ее за руку. – Пойдем скорее!

Кивнув издалека воспитательнице, Нина подтолкнула Димку.

– Иди попрощайся.

– А! – Он решил пренебречь формальностями и уже тянул ее к выходу. – Пойдем домой быстрей…

– Нет! – Нина присела на край маленькой скамеечки. – Попрощайся, и тогда пойдем.

– Ну хорошо. – Подбегая к воспитательнице, он скороговоркой прокричал: – Досвиданьиринапална! – и вприпрыжку помчался обратно к матери. Жизнь била в нем ключом. Всегда, с самого рождения. Подскочив, он с разбегу запрыгнул на Нину, обхватив ее руками и ногами, как обезьянка.

– Мамочка, – выдохнул он Нине на ухо, – как хорошо, что ты пришла…

Нина не удержалась на ногах и снова села на скамеечку. Зарывшись лицом в пахучие Димкины волосы, она несколько раз поцеловала его в макушку.

– Ты чего? – Он удивленно посмотрел ей в лицо – нежности на улице не были у них в ходу. – Пошли скорей, мам. – Он слез с колен и снова потянул ее за ограду.

На улице он трещал без умолку. Нина слушала его вполуха, изредка кивая головой, когда он особо настойчиво ее тряс.

– Так поедем, мам? А когда поедем? – Он снова дернул ее за руку. – Завтра поедем, мам?

– Завтра, завтра… Куда поедем, Дим?

– Как куда? Ты же говорила, что мы с папой поедем на море, – расстроился он.

– На море? – Она смотрела на него так, как будто не понимала, о чем идет речь.

– Мам, ты передумала, да? Все были на море! Ты ж говорила… Обещала! – В глазах у него уже показались слезы. Они остановились прямо перед входом в подъезд.

– Пойдем. – Она решительно потянула его за собой. – Дома сейчас обо всем поговорим.

– Так поедем? Да? Поедем? – Он вырвал свою ладошку из ее руки и вприпрыжку помчался к лифтам. Настроение у него улучшалось мгновенно.

* * *

– Так поедем? Ты обещал. – Лика сидела на краю стола, покачивала лакированной туфелькой и смотрела на Сергея, который нервно ходил по узкому, маленькому кабинету.

– Обещал! Обещал! Я всем все обещал. Герка приехал?

– Нет. – Она следила за его передвижениями своими чуть выпуклыми черными глазами.

– Черт! Где его снова носит? Я просил тебя не сидеть на столе! Ну, ладно… Ну, прости. – Он понял, что она обиделась. – Поедем. Раз я обещал – значит, поедем.

– Сережа…

– Что?

– Ничего. – Она передумала и развернулась, чтобы выйти. Он догнал ее.

– Не обижайся, ради бога. – Он помолчал, видимо собираясь извиниться, и вдруг снова сорвался: – Да что за день сегодня! Герку где-то носит, твоя мамаша звонит уже третий раз, из банка звонят!

– Мама? – Лика удивленно подняла бровь. – И что она хотела?

– Первый раз приглашала меня к вам на ужин. Второй раз справлялась о твоем здоровье. Третий раз спрашивала, не забыл ли я про первый раз! Лика, я тебя очень прошу… – Он подвел ее к креслу и усадил, сам же присел перед ней на корточки. – Я тебя очень прошу, не нужно на меня давить. Я обещал поехать к твоим родителям – поеду. Но не сегодня. Я два дня дома не был. Она пока что моя жена.

– Сережа… – Она попыталась встать, но он ее удержал. – Сережа, я не могу так больше… Решай: или я, или она. Это не может больше так… Я не могу больше… – Она готова была расплакаться, но сдерживалась из последних сил.

– Зачем ты сказала матери о наших отношениях?

– А что, что я должна была ей сказать? – Она теперь тоже не скрывала своей досады. – Меня тошнит каждое утро! Она сама обо всем догадалась…

– О чем догадалась? Лика, неужели…

– Да, и можешь себе представить, как мне пришлось с ней объясняться!

– Лика, ты что… беременна?!

– Да, беременна! И мне это так же неприятно, как и тебе!

– Что ты, зайчонок… – Он ласково сжал ее руки. – Как ты могла подумать, что мне неприятно!

– Что тут приятного! – Она плакала то ли от облегчения, что не нужно больше носить в себе эту новость, то ли от раздражения на эту так некстати наступившую беременность, и слезы неудержимо катились по ее щекам. – Ты мужчина, ты не понимаешь, что ничего приятного в этом нет…

Он целовал ее глаза, ее мокрые щеки, мгновенно вспухшие от слез губы…

– Это ты ничего не понимаешь! – Он подхватил ее на руки и закружил по тесному кабинету. Ее изящные туфли на высоких шпильках полетели в разные стороны. Она засмеялась и обняла его за шею. Бумаги, лежащие на столе, подняло потоком воздуха, и они разлетелись по полу.

* * *

Если бы кто-то сказал Сергею Кузнецову, что ему нравятся беременные женщины, он рассмеялся бы этому человеку в лицо. Он сказал бы, что, как и большинство мужчин, предпочитает блондинок. Сексуальных блондинок со спортивной фигурой. Спортивных блондинок с сексуальной фигурой. Спортивных брюнеток, крашенных под блондинок. И так далее и тому подобное. На самом же деле взгляд его безошибочно находил в толпе беременных женщин – особая умиротворенность устремленного во внутренний мир взгляда, чуть припухшие губы, осторожная походка… Глаз его лучше любого теста на беременность определял женщин, ждущих ребенка, даже если внешне еще ничего не было заметно. Именно таких женщин он выделял среди остальных. И его тянуло к ним со страшной силой. Он пытался знакомиться на улице, в институте, но девушки уклонялись от знакомства, не назвав никакой мало-мальски серьезной причины. И так же, пять лет назад, его потянуло к тоненькой сероглазой девушке, которая вела у них в институте секцию по аэробике. Они с Геркой ходили тогда «качать железо». А девчонки тренировались в другой половине огромного зала. И он сразу, с первого дня, увидел в ее серых глазах нечто, что неудержимо повлекло его к ней. Но он стеснялся подойти и нарваться на очередной отказ. Герка заметил, что его друг день за днем пялится на хорошенькую тренершу. Он первый подошел и познакомился с ней. А потом познакомил его.

Все это сейчас, когда Лика вышла, неожиданно всплыло в памяти. Он вспомнил, как Нина тогда тоже отказалась с ним встречаться, и когда он прямо спросил ее – почему? – она вдруг так же прямо ответила, что беременна. Он смутился, смешался. Только и промямлил: «Твой муж, наверное, счастлив». «А у меня нет никакого мужа», – ответила она. И он точно так же, как сейчас Лику, подхватил ее на руки. «Тогда я делаю тебе предложение!» – сказал он. Правда, он еще долго ходил за ней, ухаживал полгода, до самого Димкиного рождения. Со стороны, наверное, это казалось странным – ну как можно ухаживать за беременной! А он был счастлив. Нина сказала наконец «да», когда он явился в роддом забирать ее и Димку. С огромной охапкой желтых нарциссов. Он привез ее и смешного краснолицего младенца к ней домой, а вскоре перевез к ним свои вещи. К себе он не решился их везти – мать его Нину так и не приняла. Елена Александровна внешне смирилась с его выбором, когда Сергей официально женился на Нине, и даже приехала посмотреть на ребенка, привезла подарки. Но простить невестку, которая, как ей казалось, хитростью завлекла сына, да к тому же была старше его на шесть лет, так и не смогла. И она непроизвольно поджимала губы, когда заходила речь о Нине. «Да уж, – цедила она, – спортсменка, комсомолка, к тому же еще просто красавица!» «Знаем мы, – добавляла она уже только в кругу близких подруг, – как эти спортсменки ноги широко расставлять умеют…»

Когда Сергей начал заниматься компьютерным бизнесом, Елена Александровна очень радовалась успехам сына. Сначала она втайне гордилась его удачными первыми шагами (тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!), потом и открыто стала хвалиться. И только Нина была каплей хинной горечи в этой ложке меда. Сначала Сергей думал, что со временем все образуется. Сам он был в восторге от маленького Димки, купал его, гулял с ним, приезжал с коляской к родителям. Но, видя, что мать не скрывает раздражения при виде «внука», поездки эти вскоре прекратил. Их с Томашевским бизнес все расширялся, и он с головой ушел в работу. Конечно, он мечтал о собственном ребенке, да и Нина была не против завести еще малыша. Возможно, появление этого ребенка и примирило бы невестку со свекровью, но Нина больше не беременела. Просидев два с половиной года дома, она пошла работать. Сережин приятель порекомендовал ее в частную школу. Сергей внешне был доволен – красивая молодая жена, машина, квартира в новом доме – постороннему могло показаться, что уж эта-то пара точно получила от жизни все. Но Сергей мучительно хотел детей – своих детей. Так, как хочет детей женщина, обреченная на бесплодие. Это был редкий тип мужчины, любящий маленьких детей. Крохотному Димке он уделял едва ли не больше времени, чем Нина, приходя в восторг от ручек, ножек, складочек новорожденного. Герка подсмеивался, когда Сергей, развернув младенца, показывал ему: «Ну посмотри, посмотри, какие у него пальчики! Какие ноготочки!»

И вот теперь – Лика.

* * *

Выйдя от Сергея, Лика быстро пошла по коридору, стараясь не попасться никому на глаза. Не хватало только, чтобы ее увидели с поплывшей косметикой! Но совсем рядом со спасительной дверью со скромной табличкой «Бухгалтер» она буквально налетела на Томашевского.

– Ликуся, лапочка… – Он попытался обнять ее своими ручищами, но она увернулась, желая прошмыгнуть в свою комнатушку. Но он загородил ей вход.

– Что такое? Мы плакали, – ерничал он. – Глазки красные, личико того… тоже красное! Начальник, зверь, обидел?

– Пусти. – Она вознамерилась обойти его сбоку, но он с тупым упорством снова развернулся к ней. Она обострившимся обонянием уловила отчетливый запах алкоголя и фыркнула про себя: «С утра уже где-то пил!»

– А почему на «ты», я тоже вроде начальник, а? – Томашевскому явно хотелось покуражиться.

– Отцепись! – Оттолкнув его, она наконец протиснулась в свою каморку. Снаружи послышалось глупое Геркино хихиканье. Вот чучело! Она с досадой посмотрелась в зеркало. Так и есть! Все растеклось. Хорошо, хоть клиенты не видели. Ну ладно, скоро все это закончится. Ей не придется больше работать в этой тесной, плохо проветриваемой конуре. И терпеть Геркины пошлые шуточки. Как только она выйдет замуж за Сергея, она больше никогда не будет работать.

* * *

С раннего детства Лика Малышева отличалась особой миловидностью. К тому же и характер у белокурой черноглазой малышки был прекрасный. Родители не могли нарадоваться на дочь. Со временем волосы у девочки потемнели, стали почти черными, а вот характер остался прежним. Лика исправно ходила в школу, занятий не прогуливала, с плохими компаниями не водилась, хотя и звезд с неба не хватала – училась на твердые четверки. На семейных праздниках, когда подвыпивший дядя Лики, Леонид Петрович Малышев, начинал хвастать успехами двух дочерей-отличниц, Станислав Петрович, отец Лики, мрачнел. И когда дядя Леня предъявлял табели дочерей, Ленки и Витки, крутящихся тут же и явно ждущих этого приятного момента, Лика, которая особыми талантами не блистала, старалась незаметно уйти к себе. Кроме того, Витка играла на пианино, а Ленка училась в математической школе и ходила в изостудию при бывшем Дворце пионеров. И как-то однажды мать Лики, Вероника Валерьевна, не выдержала:

– При такой красоте, как у нашей Ликуси, ей физика с математикой ни к чему. А рисовать, к примеру, и обезьяну можно научить. Сейчас кого ни возьми – художник. Или на пианино бренчит, песенки пишет. Ни слуха, ни голоса. Такое услышишь – уши вянут. Даже, пардон, мат. Композиторы! – Вероника Валерьевна деликатно пригубила рюмку ликера. – А насчет учебы я вам вот что скажу: взять, к примеру, меня – в школе отлично успевала, институт окончила, теперь вот я старший экономист, – вздохнула она. – И что? Всю жизнь на заводе, вечно домой халтуру берешь… Своей дочери я такой жизни не хочу. И не уговаривайте. Вот Вита ваша, к примеру, куда со своим пианино денется? В музучилище? А что дальше? А дальше только оболтусов учить. На учительскую зарплату. А она меньше, чем, к примеру, у меня. А вот Лика у нас в театральный поступать будет, потом в кино сниматься. Правда, Ликуся? – И она обернулась к дочери.

К такому повороту событий Лика готова не была. О театре или о кино она даже и не думала. Но по вытянувшимся лицам Витки и Ленки поняла, что мать попала в точку. Обе племянницы Вероники Валерьевны красотой не отличались – были обычными, живыми девчушками с довольно заурядной внешностью, неопределенного цвета волосами и веснушками на носу. Непонятно было, что из них еще вырастет – прекрасные лебеди или гадкие утята. Лика же с самого детства была прекрасным лебедем – в этом можно было даже не сомневаться. И чувствуя, что в этот раз мать сказала что-то очень важное, двенадцатилетняя Лика согласилась:

– Да, я буду актрисой.

Витка и Ленка тут же притихли – никакой политехнический институт, никакое музучилище, о которых в их семье так много говорили, не могли и рядом стоять с театральным! Эту красивую Лику, конечно же, возьмут в театральный. И потом она будет сниматься в кино. А они, скорее всего, станут простыми инженерами – как папа и мама. Леонид Петрович с этого дня все меньше хвастал, потому что, как только он заводил свое, Вероника Валерьевна тут же доставала пухлый альбом с фотографиями Лики во всех ракурсах и заявляла:

– Вы только посмотрите, какая наша Ликуся фотогеничная! – И пела о театральном институте.

К окончанию школы она так заморочила всем голову, что, собственно, у Лики не оставалось выбора. И она поехала поступать в театральный. Вероника Валерьевна ходила гордая и рассказывала об этом всем и каждому. Когда же дочка вернулась ни с чем, материнскому разочарованию не было предела. Вероника Валерьевна переживала поражение гораздо сильнее, чем дочь. Лика же, пожив абитуриенткой в общежитии, очень быстро поняла, что стирать свое белье в облупленной душевой и готовить на общей кухне – это не для нее. Дома все это делала мать, не подпуская Лику ни к плите, ни к стиральному порошку – будущей актрисе не пристало портить руки! Конечно, Лика хотела поступить, и приемная комиссия обратила внимание на красивую девушку. Но в Лике не было искры, куража, которые так нужны для актерской профессии. И она не прошла даже во второй тур. Вернувшись домой, к убитой этим известием матери, Лика не выглядела особо огорченной.

– Ну почему, почему они тебя не приняли? – недоумевала Вероника Валерьевна, горестно глядя на Лику и не находя в своей дочери ни одного изъяна.

– Откуда я знаю, мама, – отвечала оголодавшая в столице красавица дочь, уписывая за обе щеки борщ. – Знаешь, в одной комнате со мной жила такая толстая, рыжая. – Лика сделала рукой в воздухе неопределенный жест, описывая, должно быть, расплывчатые формы рыжей. – Так она прошла во второй тур.

– И поступила?! – негодовала Вероника Валерьевна.

– Откуда я знаю, мама, – отвечала Лика, принимаясь за второе. – Я же уехала.

– Наверное, на лапу дали.

Мать все не могла оправиться от полученного удара и искала причины – ну не могли ее Ликусю, такую красавицу, такую умницу, не принять, когда какую-то толстую, рыжую – чью-то дочь или племянницу – наверняка приняли.

– Ничего, на следующий год снова поедешь. – Она уже наливала Лике чай и пододвигала пироги.

– Никуда я не поеду, мама. – Лика решительно надкусила пирог с вишней.

Вероника Валерьевна остолбенела. Как это не поедет? Позанимается как следует и поедет. Возьмут репетитора, сколько бы это ни стоило. Завтра же она начнет наводить справки. Но Лика уперлась:

– Я все уже решила, мама. Я поступаю на курсы секретарей.

– Каких еще секретарей? – У Вероники Валерьевны подкосились ноги.

– Секретарей-делопроизводителей.

– Но почему, – недоумевала мать, – почему именно секретарей?! Можно ведь попытаться поступить и в наш институт. Он хоть и не столичный… – Она все еще хотела видеть дочь человеком искусства. – В наш Институт культуры, к примеру.

– Ну, и кем я буду? – Лика была неумолима. – Массовиком-затейником? Библиотекарем? Знаешь, как называют твой институт культуры? Институтом старых дев.

Вероника Валерьевна была сражена. Ее дочь, ее красавица, ее сокровище будет какой-то там секретаршей! А эта серебряная медалистка, эта мартышка Витка, старшая Ленькина дочь, поступает в университет, на кибернетику. И наверняка поступит! Горю Вероники Валерьевны не было предела. Вернувшийся вечером с дачи с ведром клубники Станислав Петрович не был особо удивлен. Он с самого начала не верил в театральную затею, но благоразумно молчал. Но решением Лики пойти на курсы секретарей был возмущен не меньше жены.

– Может быть, врачом… – неуверенно предложил он.

– Слава, ты в своем уме? – Вероника Валерьевна трезво смотрела на жизнь. – Каким врачом? Ты знаешь, сколько нужно дать, чтобы поступить в медицинский? Даже если мы квартиру продадим, все равно не хватит. Вот только если в медучилище…