Текст книги "Зачем, что и как читать на уроке? Художественный текст при изучении русского языка как иностранного"

Вместе с тем вопрос о необходимости общей памяти у текста и его читателя имеет ещё один аспект. Казалось бы, из сказанного можно сделать следующий вывод: с уходом с исторической сцены поколения читателей-современников, на чей объём памяти ориентировался автор, текст неизбежно должен терять информативность, актуальность и значимость. Но так происходит не со всеми текстами. Тексты, сохраняющие «культурную активность», обнаруживают способность накапливать информацию, т. е. способность памяти. Ныне «Гамлет» – это не только текст Шекспира, но и память обо всех интерпретациях этого произведения, более того, память о тех вне текста находящихся исторических событиях, с которыми текст Шекспира может вызывать ассоциации. «Мы можем забыть то, что знал Шекспир и его зрители, но мы не можем забыть то, что мы узнали после них. А это придаёт тексту новые смыслы» (там же: 22; курсив наш. – Н.К.). Это замечание Ю.М. Лотмана связано с проявлением такого свойства текста, как информативность.

Выполнять коммуникативную функцию, быть средством общения текст может лишь в том случае, если, помимо общей информации (условие самой возможности общения), будет передавать новую для читателя информацию (если этого нет, то общение бессмысленно[11]11
  Это необходимо помнить преподавателю, т. к. нередко мы предлагаем учащимся «разыгрывать» общение, обмениваясь текстами, не содержащими новой информации, или «читать» тексты, содержание которых заранее известно.


[Закрыть]), представлять собой некоторое сообщение, иными словами, будет обладать таким качеством, как информативность.

Информация – это одна из основных категорий текста. «В общем виде текст можно рассматривать как определённую совокупную информацию, закодированную по системе данного языка» (Клычникова 1983: 107). Таким образом, информативность характеризует любой текст, а не только художественный, но именно в художественном тексте информация представлена в наиболее сложном и разноплановом виде. Речь идёт даже об «информационной насыщенности» (З.Н. Клычникова) текста литературного произведения (см. о планах (Клычникова 1983) и типах (Гальперин 1981) смысловой информации в художественном тексте).

Упрощенным образом мы можем говорить о том, что информация художественного текста складывается из

– фактуальной (фактической), т. е. сведений о фактах – объектах, явлениях, событиях внешнего (реального) или воображаемого мира;

– эмотивно[12]12
  Мы вслед за Ш. Балли, Б.А. Лариным, В.И. Шаховским и др. различаем эмоциональность как психологическую характеристику личности и эмотивность как категорию текста и речи вообще.


[Закрыть]-побудительной, т. е. передачи в тексте чувств, переживаний, эмоциональных состояний, побуждений и пр., присущих как автору, так и героям произведения;

– оценочной (или аксиологической), т. е. отражения в тексте ценностных ориентиров, морально-нравственных, эстетических, социально-политических и иных, присущих как героям произведения, так и его автору;

– концептуальной, связанной с авторским замыслом или концептом как отправной точкой порождения текста (В.В. Красных), в котором отражены авторские мотивы, интенции и т. п.

Давайте посмотрим, как разные виды информации представлены в поэтическом тексте, например в стихотворении М. Цветаевой.

Москве

 
Когда рыжеволосый Самозванец
Тебя схватил – ты не согнула плеч.
Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец,
Красавица? – Разумница, – где речь?
 
 
Как Пётр-царь, презрев закон сыновний,
Позарился на голову твою —
Боярыней Морозовой на дровнях
Ты отвечала Русскому Царю.
 
 
Не позабыли огненного пойла
Буонапарта хладные уста.
Не в первый раз в твоих соборах – стойла.
Всё вынесут кремлёвские бока.
 

9 декабря 1917 года

Фактуальная информация этого стихотворения:

– во-первых, исторические сведения: события русской истории (захват Москвы польско-литовскими войсками, перенос столицы из Москвы в Санкт-Петербург, пожар в Москве в 1812 году и положение Москвы после Октябрьского переворота 1917 года);

– во-вторых, имена реальных исторических персонажей (Дмитрий Самозванец, Пётр Первый, боярыня Морозова, Наполеон);

– в-третьих, наименования объектов реального мира (дровни, пойло, соборы, стойла, Кремль и др.).

Эмотивно-побудительная информация в этом тексте связана с передачей и отражением в тексте:

– во-первых, эмоционального отношения поэта к событиям русской истории и их участникам (например, он называет императора Франции по фамилии (Буонапарт), как принято среди простых людей, а не как положено – по имени (Наполеон), выражая этим своё презрение к нему; обращается к Москве, как к сестре, ласковыми и нежными словами: княгинюшка, красавица, разумница и др.);

– во-вторых, эмоций персонажей (Самозванец «схватил» Москву, она «не согнула плеч» и т. п.);

– в-третьих, побуждений автора, например, по отношению к адресату стихотворения, Москве, выраженных в форме риторических вопросов: «Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец, Красавица? – Разумница, – где речь?»;

– в-четвертых, волевых усилий персонажей, например: «Всё вынесут кремлёвские бока».

Эмоциональное отношение человека к объекту, явлению, событию и т. п. обычно сочетается с их оценкой, соответственно, и эмотивность текста, как правило, связана с определением положения предмета речи на аксиологической шкале (шкале ценностей), которое отражается в тексте как оценочная информация:

– во-первых, выражение оценки автором тех объектов, явлений, событий и т. п., которые описываются в тексте (например, М. Цветаева говорит о Петре Великом как о преступнике, который украл у Москвы её право быть столицей – «позарился на голову твою», нарушив при этом моральные законы как сын русских царей и сын Москвы – «презрев закон сыновний»; или называет Москву княгиней, т. е. главным городом России, и пр.);

– во-вторых, передача оценивающих действий персонажей: сравнение Москвы с исторической боярыней-раскольницей Феодосией Морозовой, ставшей символом сопротивления, непокорности, отрицательного отношения к властям, говорит о негативной оценке действий «Русского Царя».

Концептуальная информация, как «сжатый» смысл текста, присутствует в той или иной мере во всех частях стихотворения, но наиболее явно – в последних чеканных строках:

 
Не в первый раз в твоих соборах – стойла.
Всё вынесут кремлёвские бока.
 

В реальном художественном тексте разные планы могут наслаиваться друг на друга. Один и тот же фрагмент текста способен передавать объективно присутствующую в тексте информацию разного рода – фактуальную и эмотивно-побудительную или оценочную, фактуальную и концептуальную и т. п. Например, в выражении огненное пойло присутствует как фактуальная (пожар), так и эмотивно-побудительная (эмоции по поводу события), а также оценочная (осуждение виновника события) и частично концептуальная (как пример того, что Москва преодолевала испытания, посланные судьбой) информация.

Информация любого вида может быть как наблюдаемой, т. е. эксплицитной, так и не наблюдаемой непосредственно, иными словами, имплицитной. Например, в словах поэта Буонапарта хладные уста эксплицитно выраженной оказывается только фактуальная информация о том, что у него холодные губы, тогда как имплицитно содержится фактуальная («победитель» замёрз в зимней Москве), оценочная (холодность как проявление равнодушия, жестокости и других отрицательных черт человеческой личности) и др.[13]13
  Методическую разработку стихотворения М. Цветаевой «Москве» см.: Кулибина 1994: 38–46.


[Закрыть]

Наличие имплицитно выраженной информации является отличительной чертой аутентичных текстов (художественных, прежде всего), и обучение учащихся пониманию скрытых смыслов – важнейшая методическая задача. Скрытые смыслы, имплицитно выраженная информация образуют подтекст. «Один из слоёв смысла принадлежит предложению и составляет его смысловое содержание, а другой выносится за пределы предложения (или высказывания) и образует условия его правильного понимания или … его подтекст» (Звегинцев 1976: 250; курсив наш. – Н.К.). Сказанное по поводу предложения справедливо и по отношению к тексту.

1.2.2.а. Благодаря чему возникает подтекст?

Трудно найти такой текст, в котором бы эксплицитно – прямо, буквально – было выражено всё, что составляет его содержание и требуется для его понимания. По мнению учёных, наличие подтекста, как «любой скрытой, не выраженной специальными регулярными языковыми средствами установки текста» (Исаева 1996: 30), является характерной чертой текста. В этом смысле подтекстом как скрытой авторской модальностью обладает любой текст, даже строго «однозначный» научный или официально-деловой, в котором скрытые смыслы, безусловно, присутствуют и составляют значительную часть информационного потенциала, не имеющую, конечно, художественной природы.

Подтекст возникает потому, что естественная человеческая речь, как писал А.П. Пешковский, «по своей природе эллиптична… мы всегда не договариваем своих мыслей, опуская из речи всё, что дано обстановкой или предыдущим опытом разговаривающих» (Пешковский 1959: 5). Автору, говорящему или пишущему, нет нужды включать в свой текст ту информацию, которая, являясь необходимым условием его понимания, уже известна тому, для кого этот текст предназначен, т. е. общие для участников коммуникативного акта фоновые знания. Ему следует лишь каким-то образом дать понять собеседнику (читателю), что эта информация актуальна для данного текста.

Как показывает практика, при работе в иностранной аудитории преподаватель может рассчитывать на то, что учащиеся владеют значительной фоновой информацией и – главное – приёмами её использования («способностями разумного рассуждения», по словам Дж. Сёрля[14]14
  Приведём полностью гипотезу Дж. Сёрля, сформулированную следующим образом: «В косвенных речевых актах говорящий передаёт слушающему большее содержание, чем то, которое он реально сообщает, и он делает это, опираясь на общие фоновые знания, как языковые, так и неязыковые, так и на общие способности разумного рассуждения, подразумеваемые им у слушающего» (Серль 1986: 197).


[Закрыть]). Задача преподавателя не всегда состоит в моделировании необходимого фона, а нередко – лишь в актуализации и активизации необходимых сведений и приведении в действие присущих индивидууму когнитивных механизмов.

Для преподавателя-словесника не будет новым тот факт, что между планом выражения и планом содержания текста существует определённая несоразмерность. «Объём» содержания текста, включающего и подтекст, т. е. все имплицитные смыслы текста, существенно превышает реальное языковое выражение того же текста. Это связано с так называемым асимметрическим дуализмом языкового знака (С.О. Карцевский), т. е. с представлением о том, что значение единицы в языковой системе и в речевом употреблении не тождественно. По мнению Г.В. Колшанского, «высказывание складывается не как простая сумма из слов с их значениями, а, скорее, наоборот, слова с их значением получают своё реальное существование только как часть контекста в рамках высказывания» (Колшанский 1979: 52; курсив наш. – Н.К.). Несмотря на то что термин «значение» относится к наиболее употребительным не только в лингвистике, но и ряде других наук и многие с лёгкостью оперируют им, содержание этого понятия до сих пор остаётся дискуссионным.

1.2.2.б. Что же представляет собой значение?

Более тридцати лет назад немецкий лингвист В. Мюс так ответил на вынесенный в подзаголовок вопрос: «Мы этого не знаем. Мы только знаем, что значение есть, имеется. Мы не можем дать ему никакого определения. Однако все языковеды предполагают наличие значения и работают с ним. Ибо иначе зачем существовал бы язык, если не для передачи значений?» (цит. по: Комлев 1969: 7).

Современный исследователь, отмечая, что феномен значения изучается в разных науках – философии, лингвистике, психологии, вынужден констатировать то же самое: «Вполне естественно появление разных определений сущности значения в зависимости от принятого тем или иным автором “угла зрения”, что объясняет отсутствие на сегодняшний день единой общепринятой дефиниции того, что следует понимать под значением слова» (Залевская 1999: 134).

«Что такое значение слова? – писал А.А. Потебня в «Записках по русской грамматике». – Очевидно, языкознание, не уклоняясь от достижения собственных целей, рассматривает значение слов только до известного предела… Без упомянутого ограничения языкознание заключало бы в себе, кроме своего неоспоримого содержания, о котором не судит никакая наука, ещё содержание всех прочих наук» (Потебня 1958, т. I–II: 19). К ведению языкознания А.А. Потебня относил лишь ту часть содержательной стороны слова, которую определил как ближайшее, или формальное, значение и которая «делает возможным то, что говорящий и слушающий понимают друг друга… Общее между говорящим и слушающим условлено их принадлежностью к одному и тому же народу…ближайшее значение слова народно» (там же: 8). Дальнейшее значение слова, по А.А. Потебне, «лично», т. к. у каждого своё, «различное по качеству и количеству элементов» вплоть до научного («высшей объективности мысли»), представление о предмете. Оно возникает не иначе как на основе «народного понимания», однако находится уже вне сферы интересов лингвистики.

Вслед за А.А. Потебнёй С.Д. Кацнельсон различает в слове: содержательное понятие – энциклопедическое (аналог дальнейшему, по А.А. Потебне), т. е. всю сумму знаний человека о данном предмете, которая зависит от индивидуального опыта, уровня образования, самостоятельности мысли, творческой одарённости и др.; оно хранится в нашем сознании в свёрнутом виде, и без нужды мы им не пользуемся; формальное понятие, которое, собственно, и есть значение слова, которым мы оперируем в обычных условиях и которое, в принципе, должно быть одинаковым у всех членов данной языковой общности; формальное понятие может быть выражено либо с помощью единого слова, либо посредством «внутреннего перевода» (как в толковом словаре) (Кацнельсон 1965: 23).

По остроумному замечанию С.Д. Кацнельсона, слово так относится к содержательному понятию, как библиотечная каталожная карточка – к содержанию книги: содержательное понятие не выражается, а называется словом. Для того чтобы выразить содержательное понятие, одного слова мало, нужен целый словесный текст.

Примером развёртывания слова в подобный словесный текст может служить не только словарная статья энциклопедического словаря, но и толкование преподавателем неизвестного учащимся слова-реалии при чтении текста (своего рода лингвострановедческий комментарий). И в том и в другом случае используется информация, далеко выходящая за пределы собственно языковой семантики. Собственно же лексическое значение слова выражает лишь часть его содержания, прежде всего именно формальное понятие .

«Понятие, лежащее в основе лексического значения, характеризуется нечёткостью, размытостью границ: оно имеет чёткое ядро, благодаря чему обеспечивается устойчивость лексического значения слова и взаимопонимание, и нечёткую периферию. Благодаря этой “размытости” понятия лексическое значение может “растягиваться”, т. е. увеличиваться в охвате… <…> Подвижность лексического значения слова позволяет использовать слово для наименования новых объектов и является одним из факторов художественного словесного творчества» (Гак 1998: 262; курсив наш. – Н.К.).

Чёткое ядро (в терминологии В.Г. Гака), лежащее в основе лексического значения слова, это не что иное, как формальное понятие (по С.Д. Кацнельсону). Оно содержит лишь минимум различительных черт, достаточных для репрезентации именно данного понятия, тогда как собственно понятие (в системе логики) включает в себя глубокие существенные характеристики объекта (Гак 1990; Комлев 1969 и др.).

Лексическое значение слова, помимо (формального) понятия, включает в себя ряд дополнительных компонентов: эмоционально-оттеночных, коннотативных, стилистических и др., а также содержит элементы, не свойственные ему (т. е. понятию), например возможность отнесения к более широкому кругу денотатов, что обуславливает явление многозначности.

Однако не только одно слово (знак) может использоваться для называния разных объектов (денотатов), но и для характеристики одного объекта могут быть применены несколько лексических единиц (в этом случае каждый раз будут выделяться, подчёркиваться разные различительные черты этого объекта). Обе возможности широко используются в словесном творчестве и в значительной мере определяют образную специфику языка национальной художественной литературы.

Приведём примеры.

(1) О следующей группе слов, взятых вне текста: изысканность, грациозная стройность, нега и т. п., с большой долей уверенности можно сказать, что их используют, когда говорят о женщине. Однако в стихотворении Н. Гумилёва эти слова характеризуют… жирафа:

 
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана…
 

Благодаря этому семантическому сдвигу при восприятии стихотворения возникает удивительный «оптический» эффект: в изображении необыкновенного животного угадывается образ юной женщины, к которой поэт обращается[15]15
  Методическую разработку этого стихотворения для занятия по русскому языку см.: Кулибина 2014: 53–56.


[Закрыть].

(2) Использование в художественном тексте разных лексических единиц для номинации одного и того же объекта, например, персонажа, позволяет автору не только по-разному охарактеризовать его, но и передать представление о нём, свойственное другим персонажам, его оценку другими персонажами.

Например, в рассказе Ю. Трифонова «Прозрачное солнце осени» об Анатолии Кузьмиче Величкине, работнике аппарата крупного московского спортивного общества, сказано:

– «Ведь он талантливый человек, а стал администратором». Эти слова принадлежат человеку, с которым они двадцать лет назад вместе учились в Институте физкультуры и, возможно, были приятелями;

– «…стал чиновником». Так думает о нём тренер баскетбольной команды, который хорошо знает и професиональный уровень, и отношение своего начальника к делу.

Различные номинации, отражающие разные точки зрения, «разные голоса» (М.М. Бахтин), делают характеристику персонажа более объёмной[16]16
  Методическую разработку этого рассказа для занятия по русскому языку см.: Кулибина 1987: 104–117.


[Закрыть].

Современные психолингвистические исследования исходят из понимания значения слова как достояния личности, как «средства выхода на личностно переживаемую индивидуальную картину мира во всём богатстве её сущностей, качеств, связей и отношений, эмоционально-оттеночных нюансов и т. д.» (Залевская 1999: 134).

Таким образом, значение слова, представленное как в словаре национального языка, так и в ментальном лексиконе отдельного носителя этого языка, – явление сложное и разноплановое. В речевом употреблении, в тексте со значением слова происходят ещё более захватывающие изменения: оно превращается в смысл.

1.2.2.в. В чём состоит различие между значением слова и его текстовым смыслом?

Л.С. Выготский писал: «Слово, взятое в отдельности в лексиконе, имеет только одно значение. Но это значение есть не более как потенция, реализующаяся в живой речи, в которой это значение является только камнем в здании смысла… Слово приобретает свой смысл только во фразе» (Выготский 2000: 498; курсив наш. – Н.К.).

Вслед за Л.С. Выготским А.Р. Лурия определял значение как объективно сложившуюся систему связей, которые стоят за словом, одинаковую для всех членов данного лингвокультурного сообщества систему обобщений, понимая под смыслом «индивидуальное значение слова, выделенное из этой системы связей. Оно состоит из тех связей и отношений, которые имеют отношение к данному моменту и данной ситуации» (Лурия 1998: 60; курсив наш. – Н.К.), т. е. к моменту и ситуации речи (текста).

Смысл возникает либо в результате актуализации в тексте одного (или нескольких) из элементов значения (например, одного значения многозначного слова), либо в результате «наращивания» на основе лексического значения слова нового контекстуального, содержательного фрагмента.

Рассмотрим это теоретическое положение на примере из конкретного текста – стихотворения Д.А. Пригова:

 
Вот устроил постирушку
Один бедный господин (1)
Своей воли господин (2)
А в общем-то – судьбы игрушка
Волю всю собравши, вот
Он стирать себя заставил
Все дела свои оставил
А завтра, может, и помрёт
 

Обратим внимание на то, как называет поэт своего героя: господин. Это стихотворение написано до 1985 года и всех последующих изменений в нашей жизни, затронувших и язык (прежде всего, его семантику), поэтому обратимся к словарю того времени.

«Словарь русского языка» С.И. Ожегова толкует значение слова господин следующим образом: «1. При фамилии или звании (в дореволюционное время, а также по отношению к иностранцам) – форма вежливого упоминания или обращения. 2. В буржуазно-дворянском обществе: человек, принадлежащий к привилегированному классу. 3. Человек, обладающий властью эксплуатировать зависимых от него людей; барин; повелитель. 4. чего. Тот, кто властен распоряжаться чем-н. (устар.) Г. положения. Г. своего слова. Сам себе г. (вполне самостоятельный человек)» (Ожегов 1961: 137).

Общий контекст стихотворения подсказывает, что здесь слово господин не реализует свои значения 1–3, т. к. вряд ли речь идёт о представителе привилегированного класса, повелителе или иностранце. В третьей строчке стихотворения слово господин (2) употреблено как синоним слова хозяин, т. е. происходит актуализация словарного значения 4, его превращение в текстовый смысл: герой стихотворения – самостоятельный человек, хозяин, тот, кто может распоряжаться своей жизнью, волей и т. п.

Помимо тех значений, которые отмечены словарём, в реальной речевой практике (например, в газетной или журнальной полемике, а также в устной речи) слово господин могло использоваться как формула иронического упоминания оппонента или лица, принадлежащего к противоположному политическому лагерю[17]17
  Например, Н.С. Хрущёв в своей печально известной речи кричал неугодному властям поэту А. Вознесенскому: «И пусть господин Вознесенский убирается отсюда!» (т. е. эмигрирует из Советского Союза).


[Закрыть].

Вместе с тем в определённых кругах, прежде всего в среде интеллигенции, это слово могло несколько демонстративно использоваться и в своём прежнем, уважительном, значении. Синонимический ряд, в который входит это слово, таков: человек – гражданин – товарищ – господин. Так как герой этого стихотворения, безусловно, наш соотечественник, то номинация господин, с одной стороны, выделяет его из массы товарищей и граждан, подчёркивает его особость, а с другой – передаёт иронию говорящего (особенно отчётливую в словосочетании бедный господин (1) и усиливающуюся под влиянием таких выражений, как устроил постирушку, игрушка судьбы и др.).

Поэт представляет читателю человека, имеющего высокое мнение о собственной персоне, полагающего себя хозяином своей судьбы (2) (и развитие ситуации подтверждает его правоту), тогда как взгляд со стороны иронично отмечает и его бедность, и не очень счастливо сложившуюся жизнь (1): он одинок (холост, разведён, вдовец?), т. к. вынужден сам стирать бельё, женатые русские мужчины обычно этим не занимаются.

Всё сказанное поэтом приводит внимательного и вдумчивого читателя к мысли, что герой стихотворения – представитель интеллигенции, причём не обязательно творческой: может быть, учитель, врач, научный работник и т. п. В этом выводе и раскрывается текстовый смысл слова господин, который как бы надстраивается над словарным значением этого слова под влиянием «данного контекста и данной ситуации»[18]18
  Методическую разработку этого стихотворения Дм. Пригова см.: Кулибина 2001.


[Закрыть].

Л.С. Выготский в работе «Мышление и речь» (1934) выделял у слова референтное значение и социально-коммуникативное значение. А.Р. Лурия первое называет основным элементом языка, а второе – основной единицей коммуникации, в основе которой лежит восприятие того, что именно хочет сказать говорящий и какие мотивы побуждают его к высказыванию (Лурия 1998: 61).

Э.Г. Аветян пишет: «Определённо известно, что слово в словарях и слово в речи не вполне идентичны, хотя и в словарях значения слов подобраны и превращены в парадигму из синтагматических характеристик, они не могут указать на все возможные модификации значений. Речь шире языка, ибо это знак + конкретная ситуация» (Аветян 1968: 223; курсив наш. – Н.К.).

Сказанное позволяет объяснить многочисленные случаи, так хорошо известные любому преподавателю-практику, когда даже знание значений всех слов текста не гарантирует читателю-инофону понимания текста, т. е. его смысла (об уровневом характере смыслового восприятия текста см. раздел «О чтении», п. 2.6).