Текст книги "Нелегалка-2-2015. 2014-2015-2016"

Через 12 дней врач встретил меня словами: «Вашего сына здесь нет». Я схватилась за сердце.

– Женщина! Да, что Вы! Его перевели в травматологию!

Часто дыша, выдыхая как при схватках, я понеслась на шестой этаж.

Это было что-то.

В больнице вёлся ремонт. Отделение травматологии даже в муравейником сравнить нельзя было. Койки в коридорах, больные в гипсе, родственники, заваленные пакетами полы, запах крови и испражнений… Я очумела с первого взгляда и не сразу поняла, что где-то далеко мне машут Надя и Берт.

Двинулась вперёд.

На первой же кровати в коридоре лежала абсолютно голая пожилая женщина и кричала как сумасшедшая (неврология тоже на ремонте).

Затем – мужчина. Толстый, с загипсованной ногой. Нога – на стуле. Стул – на кровати. Мужчина невозмутимо читает газету.

Семейное ложе. Юноша с перебинтованной головой, кровь запёкшаяся, бинты серые. Но – радостно возбуждён. Рядом с ним лежит девушка, крепко его обнимая. Болтают, не замечая ничего.

Старик. Мат на мате. Воняет невыносимо.

Пожилая женщина. Санитарка меняет ей постельное, ворочая больную, не обращая внимания на слёзы.

Парень. Нога в гипсе. Строчит что-то в ноутбуке.

Женщина.

Мужчина.

Берти. Надя и медсестра пытаются зафиксировать его правую руку повязкой, он отбивается (у него двигается только эта рука): «Не дамся! Я так хоть попить могу взять!»

– Здравствуй, ребёнок!

– Привет, мам!

– Наталья Михайловна, скажите ему, что рука должна зажить, у него ключица сломана!

– Какой ужас! А что с пальцами?

– Мам, ничего, уже зажили! Почти.

– Он так и будет здесь лежать?

– Мам, познакомься, это Маша!

– Здравствуйте, Маша! Очень приятно.

– Маша – моя знакомая. Она здесь работает.

– Через час выписывают кого-то из шестой палаты, я его сразу туда определю. Там кровать нормальная.

Кровати. Наверное, довоенные. С железными провисающими сетками.

Через час мой ребёнок лежал в палате на шесть человек. Койка – почти современная. (Надо купить противопролежневый матрас). Лекарства, продукты, простыни… («Где деньги, Зин?»)

Но сначала – ребёнка надо помыть. Как? Я боялась к нему притронуться. Командовала Надя. Берт судорожно вцепился в простыню: «Нет! Мама, не смотри, мне стыдно!» Я вздохнула: «Хватит уже, что я, тебя не видела?» – «Мама, я голый!» – «Понимаю» – «Ты не понимаешь! Они-меня-побрили!!!»

Мы хохотали втроём, борясь за простыню.

Денег на матрас прислала Ира из Катании. Совершенно неожиданно. Она всё ждала, когда я приеду к ней в гости, но об этом речь уже не шла. И вдруг написала, что сделала мне перевод.

Я приезжала в больницу каждый день, сидя между кроватью сына и умывальником с 9 утра до 9 вечера. В 8 меня сменяла Надя, приезжая после работы. Вдвоём мы мыли и переодевали пострадавшего, меняли постельное. Наволочки, простыни и пододеяльники по графику менялись раз в 10 дней. Одна из нянечек меняла наши каждый раз в свою смену. Но бельё пачкалось каждый день. Я купила в ИКЕА несколько дешёвых комплектов и забирала стирку домой.

Почти каждый день приезжали друзья Берта.

Лежачие мужики, в гипсах, в капельницах и катетерах, скоро перестали меня стесняться. Только один возмущался: «Тебе здесь нельзя! Это мужская палата! Мне не нравится, что ты здесь сидишь!» Каждый раз его вопли сдабривались матюгами и тыканьем. Как-то я не выдержала и обложила его в три этажа, предъявив требование обращаться ко мне на «Вы». Он притих. Берт укорил меня: «Мама, он же больной».

Я тоже больная. Сердце прихватывало всё чаще. Сидеть на табуреточке 12 часов, вздрагивая от малейшего звука, моему здоровью противопоказано. Врачи говорили, что хорошо бы, если бы я находилась при сыне круглосуточно. Это было выше моих сил. Дома ложилась и не могла уснуть. Я почти перестала спать в те месяцы.

К родителям выбралась в конце октября. На выходных с Бертом остались сестра и невеста.

Мама и папа слушали печальный рассказ.

– Мама, я не смогу к вам приезжать. Если получится вот так, на выходных.

– Что делать…

В электричке прикидывала, как ездить к родителям. Просить дочку, работающую за двоих, и посещающую брата, жертвовать редкими выходными? Дома ждал сюрприз. Дочка сломала ногу. Я позвонила маме: «Не знаю, когда теперь к вам приеду. Держитесь» – «А мы что, мы ничего. Продукты есть, дома тепло».

Илья Муромец лежал на печи 33 года. Мой байкер лежал на спине 33 дня. Врачи говорили, что это на полгода, не меньше. Ходить сможет года через два.

Чтобы не образовалось пролежней, Надя купила спрей и сразу предупредила: «Это лекарство для животных. Моя подруга, ветеринар, сказала, что для людей – лучше, чем какое-либо другое». Я не спорила. Надя – медик, пусть и не работает по специальности.

Спрей был ярко бирюзовый. Друзья стали в шутку называть сына Аватаром. Лечащий врач на обходе чуть в обморок не упал, попросил показать баллончик. Почитал и накинулся на меня: «Это – для животных! Что Вы тут самодеятельность разводите?!» Я сурово ответила: «Собаке – собачьи средства!» Врач обалдел: «Собаке?» – «Мой сын родился в год Собаки, так что лекарство как раз для него!» Берт не спорил, он доверял своей девушке целиком и полностью. И спрей оказался отличным, потом к нам записать название многие подходили.

На тридцать четвёртый день я вошла в палату и увидела, что сын лежит на боку. Мне стало плохо: «Кто тебя перевернул?! Нельзя же!»

Важную операцию на скрепление костей таза (четыре перелома) откладывали, потому что у Берта держалась температура. Только вчера я сходила с ума, потому что сын трясся в ознобе, не смотря на показания градусника в 39,5. Его руки были ледяными, он стонал: «Мам, мне холодно, согрей меня…» Уколы и капельницы не помогали. Пневмония. Я сложила на него все одеяла, подушки (привезла из дома 4 штуки), пальто. Обернула его кисти шерстяной шалью. Пристроилась рядом, дыша на холодные пальцы. Маша сказала, что это – сердце. Не справляется. А сегодня он лежат на боку.

– Мам, оставь. Я сам повернулся. Хочу хоть немного побыть в другой позе. Не представляешь, как это здорово…

Ещё через неделю он сел. Ходить не мог. Множественные переломы: шейка бедра, кости, колени, пальцы, начисто срезанная левая пятка, сотрясение мозга, ушиб позвоночника.

Это тоже было утром. Я вошла – он сидит: «Надя обещала, что забежит утром. Представляешь, она войдёт – а я сижу!» Надя пришла в обед. Он уже спал. Но, как только услышал её голос, открыл глаза: «Выйди на минуту!»

Он сел. Она вошла. Они обнялись и заплакали. Я ушла на лестницу к операционной и тоже разревелась. Сын ни разу не увидел моих слёз. Плакала всегда на той же лестнице. Потом спускалась в приёмное отделение, умывалась в туалете, покупала в буфете мороженое и приносила ему.

Едва привыкнув к сидячему положению, сын пересел на инвалидную коляску. Раскатывал по больнице, отталкиваясь костылём, который держал в правой руке, и пел: «На маленьком плоту!..» Врачи ругались, сёстры хохотали.

Коляску на прокат дала Катя. С ней мы вместе учились в универе. Сейчас Екатерина Алексеева работает заместителем директора по воспитательной работе в школе для детей с ограниченными возможностями – ГБОУ «Центр «Динамика». Разрешение взять коляску из резерва дали директор и руководитель службы адаптивной физической культуры. А Катя обратилась к нашим бывшим однокурсникам, и собрала денег на костыли и другие нужды.

В Динамике я несколько раз проводила выставки и мастер-классы, дарила картины для оформления школы. Катя звала меня работать, но я всегда отказывалась. Столько боли… Родителям таких детишек при жизни памятники ставить надо.

Катя не раз предлагала, что приедет в больницу, но я отказалась с ней встречаться: «Катюха, я такая убитая, страшная, безрадостная. Не хочу, чтобы меня хоть кто-то видел в таком состоянии. Извини. Потом, всё потом…»

Я не выношу, когда люди видят, что мне плохо. На всех фотографиях я сияю улыбкой. Если улыбки нет – дело плохо, значит, сил нет сохранять лицо, хотя фотографироваться зачем-то пришлось.

Кто-то ещё присылал мне деньги через интернет, не назвавшись. Всем спасибо.

Берта выписали во второй половине ноября. Дома стояла специальная кровать. Когда моя подруга Галя сломала руку и спину, ей, как инвалиду, выдали эту кровать. Но бумажная волокита длилась полгода, и когда кровать привезли, Галя уже ходила. Кровать она отдала нам.

На самом деле, я никому не рассказывала, что у меня случилось. Вернее, рассказала нескольким подругам, проверенным временем. Молчать о таком нельзя, надо выговариваться, поплакать ели не на плече, так хоть в трубку. Ирка-психологиня выручала, ей доставалось больше всего моих стенаний. Одна бывшая подруга, с которой когда-то работали вместе, перед описываемыми событиями звала в гости. Я позвонила ей, объяснив, почему не приеду. Она перестала со мной общаться. Быстро закруглила разговор и больше на звонки не отвечала. Поэтому слушали меня Ира, Катя (ей я позвонила узнать насчёт коляски), Галя и Марина. С Мариной мы общаемся с училища, с 14 лет, не раз выручали друг друга кое в чём. А с Галей Горошко я познакомилась в 1999 году, в редакции благотворительной газеты «Русский инвалид». В редакцию попала случайно, зашла за компанию, и осталась надолго, став безгонорарным корреспондентом. И из Сицилии, в первый и второй заезды, присылала материалы, которые главный редактор «Русского инвалида», Геннадий Васильевич Дягилев, одобрял и ставил в готовящиеся номера. Всю вёрстку и дизайн делает Галя. Мы созваниваемся часто. Вернее, общаемся по скайпу. Но это я отвлеклась. Продолжу о больнице.

Перед тем, как мы с сыном покинули палату, я сделала подарки всему персоналу, от врачей до уборщиц, и некоторым больным. На осень у меня было запланировано несколько выставок. И на зиму тоже, но я уже ничего не хотела. Работы отдавала легко, с радостью. Только одна санитарка не получила ничего. Она напрасно ходила за мной по отделению, восхищаясь картинами. Я, что называется, в упор её не увидела.

Однажды сыну надо было поправить матрас, но я не могла справиться без помощи, ребёночек занимался боксом и весил почти сто кило. Я обратилась к этой санитарке. Она вошла за мной в палату и тут же удалилась, бросив небрежное: «Сами разбирайтесь!» Я снова отправилась на поиски помощников, и задача была решена. Та санитарка ни разу не откликнулась ни на одну мою просьбу. Вторая, заступая на смену, сразу бежала ко мне (я ей не платила), спрашивая, не надо ли чего, и говорила, что второй раз за несколько лет видит, чтобы за несчастным вот так ухаживали, не отходя ни на шаг. А что я ещё могла сделать? Были бы деньги, перевела бы в платное отделение, с качественным профессиональным уходом.

Едва сына привезли домой, помчалась к родителям. Договорились, что буду искать машину, и заберу их в город.

Вернулась в город и обомлела: наш дом в строительных лесах, затянут плёнкой. Ремонт фасада. В комнате темно, на балкон не выйти, грязь, грохот, топот и крики с утра до ночи. Позвонила на дачу: «Переезд отменяется». Какай уж тут переезд, ни одежду высушить, ни помещение проветрить.

Позвонила Ирке, обосновавшейся на псковщине, попросила о помощи. Учитывая, что я пока не имела возможности жить с родителями, надо было запасти побольше продуктов. Ирка сказала, что в Плюссе есть несколько магазинов («Пятёрочка», «Дикси»), и она с мужем доставит меня и продовольствие на дачу. Продукты закупила, забив машину под завязку. У нас на даче носили в дом втроём. Мама охала, всплёскивала руками: «Куда столько?!» Сколько столько и что – столько? Макароны, крупы, мука, масло, конфеты, чай, кофе, печенье. И немного колбасы, сыра, творога – скоропорт. Холодильника нет.

Зима выдалась европейской. Снега не было вообще. Я металась между городом и деревней, радуясь, что маме не надо прорывать туннели до колодца и дровяника, и в поселковый магазин и в церковь идти не по льду.

Сын не мог ходить по кабинетам, я собирала справки, копии документов, выписки, рентгены, записывала его на дополнительные обследования, вызывала врачей на дом. В реабилитационный центр его не взяли, объяснив, что берут только тех, для кого есть надежда на восстановление. В ещё один реабилитационный центр очередь была на два года.

В марте Берту срочно понадобились новые операции. Штифты, на которых держались раздробленные кости рук и ног, не приживались, началось отторжение. Оперировали в госпитале ветеранов войн. Условия там кардинально отличались от Елизаветинской. Отдельная палата, персонал бдит. Моя помощь сыну была минимальной. Госпитализация в эту больницу тоже была чудом. Изначально его должны были положить в НИИ скорой помощи. Не знаю, было бы там лучше или хуже, но перед этими операциями, когда была на даче, увидела по телевизору передачу о святом Луке Крымском. Я влезла на разные форумы, стала просить кого-нибудь прислать образок. Откликнулась девушка Мария, с красивой фамилией Турская, из Симферополя, тоже имеющая троих детей. Она написала: «Мы с мужем будем рады помочь Вам и Вашему сыну. Муж купит образок или открытку, и сходит в храм, приложит к мощам Св. Луки. Также можем на ночь положить открытку в мощевик с мощами 28 Святых и Креста Господнего». Вскоре Мария прислала образок и триптих, и я сразу подарила их сыну, велев держать при себе. Когда Берт позвонил и сказал, что он лежит в госпитале ветеранов войн, я воскликнула: «Святой Лука помогает!!!» Сын смеялся: «Меня тут спрашивают, ветеран какой я войны?» Я сказала: «Отвечай, что ты ветеран дорожных войн!»

В начале апреля я уехала с дачи, сказав маме, что мне необходимо устроиться на работу. Мы перезимовали, более-менее справились со всеми напастями. Папа стабилен, сидит, разговаривает. Я буду искать место с графиком неделя через неделю, чтобы ездить к ним. Не работать не могу. Я уже выплачиваю два кредита, и влезла в долги. Родители не понимали, какое это дорогое мероприятие – больницы и операции. Они отдавали всё, что могли, денег всё равно не хватало.

Постаравшись, можно было бы поджаться и довести бытие до абсурда, экономя не только на своих личных нуждах. Но я не могла отказывать старикам в маленьких удовольствиях. Каждый раз, когда распаковывала тележку и сумки, глаза папы оживлённо блестели и видно было, что он ждёт подарочков, как маленький. Мама корила за траты, но с удовольствием перенимала из моих рук жестяные музыкальные банки с чаем, пельмени, сырки, тортики, рыбные консервы, яркие журналы, новые наволочки и посуду. Даже на меня в деревне нападала тоска, что уж говорить прикованных к дому пенсионерах.

В городе мне было веселее. Я прочёсывала распродажи и одевалась более чем прилично, приобретая в бутиках вещи со скидками до 90%. В конце концов, какая разница, остались джинсы или пуловер с прошлого сезона или являются писком моды. С возрастом понимаешь, что в одежде и обуви главное – комфорт. В городе я отдыхала от нежелательных мыслей, навроде «как быть» и «что делать», посещая бесплатные культурные мероприятия, или, благодаря подруге-инвалиду, проходя бесплатно (или почти бесплатно) на выставки и в музеи. Она проходила по пенсионному удостоверению, я – по её инвалидному.

Итак, работу нашла быстро, привередничать не стала, выбрала магазин поближе к дому, собралась трудоустраиваться, но тут позвонила мама: «Наташа, приезжай. У меня ноги отнялись».

Цыган загрохотал цепью, запрыгал, заливаясь счастливым лаем: кормить будут! Я вошла в дом. На одной кровати папа лежит, на другой – мама. Я подумала: «Хорошо, что кошку не завели. Весь дом перессала бы». У нас всегда были кошки. Но когда папа заболел, а кот Гриня пропал, мы решили, что пока обойдёмся без котёнка, как бы ни хотелось.

Теперь, когда родители сдали, пса стали ценить ещё больше. А, ведь было время…

Без собаки на даче никак, там более, что родители живут там постоянно. Но первые два пса прожили недолго. Банзай попал под машину, а Топтыгин пропал.

Мама просила, чтоб привезли какую-нибудь дворняжку, и Берт привёз Цыгана. Щенок был тощим и маленьким, как котёнок. А вырос с овчарку.

Мама Цыгана невзлюбила за габариты. Она и так-то собак не жалует, а тут такой кобель. Да ещё злой, как собака. Как хорошая сторожевая собака. Своих знает, а чужих на дух не переносит. Почему – непонятненько, никто его так не дрессировал.

Как-то летом мама позвонила и велела купить снотворного. Она решила, что от Цыгана надо избавиться, пока он кого-нибудь не покусал. Все были против такой превентивной меры, но мама жаловалась, что ей с псом не справиться, и она стала его бояться.

Надо сказать, что деревенские к собакам относятся весьма просто. Если чья-то собака придушит курицу, виноватую просто пристреливают. Или вот соседи в город перебирались, а собаку взять не могли. Зарубили, и дело с концом. Это в городе собака – друг человека. В деревне – такая же скотина, как корова или свинья, должна приносить пользу, а за ненадобностью уничтожается.

Снотворное я купила, надеясь, что применено оно не будет.

Мама позвонила через день.

Для надёжности она сходила в аптеку и купила ещё две упаковки. Недрогнувшей рукой всыпала Цыгану в еду полтораста таблеток. Ради такого случая ужин ему сварганила царский – чтоб напоследок наелся от пуза, и даже с цепи спустила – чтоб побегал.

Пёс поел и уснул. А мама всю ночь плакала и крестилась. Утром вышла во двор, а Цыган её встречает – рот до ушей, хвостом виляет от переизбытка чувств и ещё пожрать просит! Чтоб снова по-царски!

Мама была счастлива. И оставила дурную мысль о казни сторожа. С годами он стал менее активен, и более дружелюбен, но лаял по-прежнему громко и грозно.

Я вызвала неотложку. Сельские медики, знакомые с нашими проблемами, сказали, что после нас едут в райцентр и привезут необходимые лекарства и уколы. Мама начала ходить на вторую неделю. Потихоньку, помаленьку, держась за стеночки. В мае она вполне бодро передвигалась по двору. И тут сдалась я.

Валялась в кровати, боясь пошевелиться. Сердце качало кровь с перебоями, в ушах звенело день и ночь, я часто задыхалась. От любого движения в глазах темнело.

Неделю обождала и кое-как собралась в город, по врачам. Обследования, отказы от госпитализаций почти в каждом кабинете, игнорирование пугающих диагнозов, согласие на дневной стационар. Но тут снова позвонила мама: «Наташа, папе плохо». Поехала на дачу.

Папа умер в июне. Его похоронили на старинном лесном кладбище, на месте, где когда-то стояла церковь, рядом с маминой сестрой и другими родственниками. По инстанциям ездили Надя с Бертом. Договаривались с моргом, с похоронной конторой, с батюшкой насчёт службы. Я с тревогой смотрела на маму: «Как она это выдержит? Более полувека вместе с любимым Мишенькой, и вот – вдова, на 87 году жизни». Мама выдержала.

Папа ушёл вдруг. Перестал есть, двигаться. Она тормошила его, пыталась кормить. Один раз он открыл глаза (взгляд в никуда, теперь я знаю, что это такое) и сказал чётко: «Ничего не надо. Всё хорошо. Спасибо!» Через неделю мама разбудила меня в шесть утра: «Наташа, папа умер в четыре часа. Надо куда-то звонить». В семь я позвонила детям (папе уже всё равно, а им хоть немного поспать в выходной). Берт сказал: «Я знал. Проснулся рано и подумал, что дед умер, а тут ты звонишь. Мы едем». Дочка с внуком приехали на поезде. Младший сын был в командировке на другом конце страны, высказал соболезнования бабушке по телефону.

За несколько дней до того, как папа перестал реагировать на окружающее, мама сказала мне: «Дед наш умрёт скоро» – «С чего ты взяла? Смотри, какой он бодрый!» – «Нет. Я вчера утром пошла Цыгана кормить, а он на меня не смотрит, роет яму возле забора и плачет человеческим голосом: «Ы-ы-ы… О-о-о…». Собака смерть хозяина чует, могилу готовит!» Я отмахнулась, но мама оказалась права.

В июле я подлечила сердечко и устроилась на работу. В августе уволилась.

Наверное, если очень постараться, я могла бы зарабатывать столько и в Питере. Пахала бы в двух местах, с переработками и без выходных. Но, не в тогдашнем состоянии. Врачи давно рекомендовали сменить климат и не работать вообще. Я люблю слушать такие советы. Оказавшись в засаде по всем фронтам, вспомнила про первый заезд на Сицилию. Круглый год тепло. И, если повезёт – спокойная работа с санаторным режимом. О своём решении сообщила детям. Они обещали присмотреть за бабушкой.

Положа руку на сердце, признаюсь откровенно: какими бы ни были обстоятельства, снова приведшие меня на Сицилию, я рада, что сейчас я здесь, и благодарна всем людям, ниспосланными небесами в помощь на этом моём пути. Моя длительная внутренняя опустошённость заполняется солнцем, светом, теплом и покоем. Надолго ли их хватит, когда я вернусь в Россию – Бог весть, но сейчас я скрупулёзно собираю впечатления и ощущения, сортируя их в записях, фотоальбомах и памяти.