Текст книги "Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа"

Тобольцев все никак не мог прийти в себя от того, что она так легко согласилась пустить к себе на ночь человека, которого знает чуть более суток. А может быть, не только переночевать, но и… Да нет. Не может быть. Там же есть Илюша, по которому она скучает и целует. Да какая ему разница? Своей цели Иван достиг, и теперь можно расслабиться и ждать, когда они доберутся до ее квартиры. Тихо и спокойно ждать. Угу, как же. «Тихо и спокойно» – это не про Тобольцева.

– Как я рад. За саженцы и за себя лично. Обещаю вести себя прилично, опускать за собой сиденье в туалете и не петь в душе. И вот, – достал из рюкзака права. – Я же обещал. Держи.

Потому что ему немного, но стало стыдно за свое вранье. За то, что она поверила. Поэтому получи свои права, Дульсинея. В качестве компенсации.

– Ты великодушен, – она сунула права в сумочку, словно бы и не удивившись. – Осталось только выбраться из затора.

Тем временем на город спустились сумерки. Поток машин сдерживали ремонтные работы, которые начинались в вечернюю пору. Когда они миновали строящуюся развязку, ехать стало веселее. Но Дуня утомилась, он это видел, и была молчалива. Наконец она припарковала машину около супермаркета:

– У меня дома нечего есть. Надо хотя бы хлеба купить.

Еще и хозяйственная! В животе у Тобольцева согласно заурчало.

– И колбасы! И яиц. И печенья к чаю. И бутылку коньяка.

– Думаю, коньяк – лишнее. Тебе завтра в больницу утром, а мне на работу. Так что – колбасы и печенья.

Она выглядела усталой, отвечала вяло. Да и верно – за плечами долгий день за рулем, который сам Иван провел комфортнее – в пассажирском сиденье. Хорош уже провоцировать Дуню всякой ерундой.

– А его не обязательно пить сегодня. Хотя… ты права. К тому же не факт, что тут есть по-настоящему хороший коньяк. Лучше уж и в самом деле ограничиться колбасой с печеньем.

Но набрали они полный пакет почему-то. На кассе расплатился Иван, Евдокия даже не стала спорить. Устала. Точно устала.

Оказалось, что царица живет в типовой высотке. На пятом этаже. «Моя любовь на пятом этаже». Нет, у него хватило ума не петь в лифте. Вместо этого вслух порадовался тому, что этот самый лифт работает – а то тащиться пешком с охапкой пусть маленьких, но деревьев было бы совсем не здорово. А Дуня все молчала.

Квартирка оказалась типовой двушкой, крошечной.

– Куда молодильные складировать? – Иван, не выпуская саженцы, скинул с ног кроссовки, стягивая носком пятку.

– На балкон, – махнула рукой Дуня, бросая ключи на журнальный столик и направляясь в сторону санузла. Тонкие ветки с листочками существенно затрудняли обзор, поэтому квартиру рассмотреть пока не удалось. А на застекленном балконе у Дуни оказался… кабинет. Компьютерный стол, на подоконнике куча журналов и каталогов. Иван аккуратно положил саженцы в дальний угол балкона, развернулся. Узко у нее тут. Толстый глянцевый каталог, зацепившись за его ногу, с шелестом шлепнулся на пол. Тобольцев нагнулся и поднял, листнул страницы. Плитка напольная, плитка настенная, плитка мозаичная. Посмотрел на подоконник. И там все то же самое. Плитка, обои, отделочные материалы. Иван вернул каталог на место и толкнул балконную дверь. Чтобы услышать, как она говорит:

– Илюш, я дома… Да, все хорошо… Устала очень. Вся окружная стояла… Как твоя встреча прошла?… Отлично… Да, завтра обо всем поговорим… Спокойной ночи. И я. Целую.

Детское желание подать голос какой-то идиотской репликой Иван смог подавить довольно легко. Ему нужна крыша над головой на эту ночь. Хорош дурака валять.

Третье ЕЕ правило: «Заключай пари на достойные ставки».

Глава 4

Четвертое ЕГО правило: «Не ври. Если врешь – не попадайся на вранье».

Уже выговаривая слова приглашения переночевать в ее квартире, Дуня знала, что: а) делает огромную глупость; б) не очень рискует. Вернее, она надеялась, что не очень рискует.

«Дура! Дура! Дура!» – буквально взорвался криками внутренний голос, угрожая расколоть надвое и так ломящуюся от усталости голову.

«Да, дура», – покорно соглашалась с собой Дуня, но идти на попятную было уже поздно. Предложение озвучено.

«Сколько ты его знаешь? – не унималось подсознание. – Это сумасшествие! Он узнает твой адрес, он может быть вором! Он… мужчина, в конце концов! Ты не отобьешься».

Все так… все так… Но если что и было по-настоящему ценного в ее квартире, то это компьютер. Ну и украшения. Наличности немного – Дуняша предпочитала держать средства в банке. Так что потери от ограбления будут не катастрофическими. Что же касается мужских желаний… тут она успокаивала себя тем, что во время пути было миллион возможностей воспользоваться ситуацией. Что стоило вцепиться в руль Коко, заставить машину остановиться, потащить куда угодно – и Дуня не справилась бы. Поэтому, принимая решение, она сделала ставку именно на его «неопасность как маньяка».

А на кону стояла бабушка. Сам того не зная, автостопщик задел больное. Мы прячем свои самые уязвимые точки подальше, чтобы до них не добраться, не показать слабые места, не стать беззащитными перед другими, «держим лицо». Дуня тоже держала.

А он взял и сказал, что бабушка в больнице и что-то с сердцем. У него была бабушка. У нее – не было.

Если бы Дуню спросили, кто любит ее на свете больше всех, она бы не задумываясь ответила: «Бабушка». И это при наличии двух родителей, обожающих свою дочь. Но бабушка… это совсем другое. Это целый мир, в котором зимой – санки и румяные пирожки, сказки перед сном – не прочитанные, а рассказанные, и каждый раз – разные. Первые сережки тоже купила бабушка. И помогала исправлять кривой фартук, сшитый на уроке труда, – она же. И сажать в землю семена, и выпалывать сорняки, и собирать макулатуру, чтобы обменять ее в маленьком вагончике на баллады про Робин Гуда с какими-то совершенно необыкновенными картинками. И дать денег втайне от мамы, когда уже в год окончания школы Дуня поехала с классом в театр. И подписать трогательную открытку на день рождения неловкими натруженными руками. Это все она – бабушка.

Родители были. Мама, строгая, но понимающая, папа – геолог и потому часто в экспедициях. Брак ее родителей был счастливым. Просто напоминал брак капитана дальнего плавания. Зато по любви. Дуня обожала отца. В детстве ей казалось, что он может все, потому что умел рассказать удивительную историю о каждом камне и даже дереве, о далеких краях, станциях, путешествиях. Он виделся ей тогда настоящим героем, да и сейчас ничто не изменилось. Но бабушка… бабушка – это совсем другое. Она ждала ее всегда. Даже когда Дуня уехала в Москву. Даже когда стало ясно, что Москва надолго. И потому на большие праздники она часто возвращалась домой. Домой и к бабушке. И рассказывала Дуняша ей такие умные вещи, в которых старушка ничего и не понимала, но всегда слушала внимательно и кивала. А потом что-то с сердцем. И скорая не приехала. Вернее, приехала, но через полтора часа. Слишком поздно. И бабушки у Дуни больше не стало.

А у автостопщика она была. Еще была. Там тоже что-то с сердцем, только врачи успели вовремя. Счастливый ты, Иван. Сам не знаешь, насколько. Береги людей, которые рядом с тобой. Пусть даже они съедают твой мозг. Кто еще будет любить тебя так же беззаветно и навсегда, если не они? Счастливый, счастливый Иван…

Когда Коко ехала по Москве и Дуня принимала решение, глядя прямо перед собой, она почти не замечала дороги. Перед глазами были весы с двумя чашами. На одной написано «мне нет дела до чужих проблем», на другой – «не пройди мимо».

«На самом деле, – размышляла она уже позднее, когда доставала из гардероба комплект постельного белья, чтобы вручить его автостопщику, – эти весы стоят около нас каждый день. Только мы их не замечаем. Мы бежим, мы спешим, у нас куча дел и забот, встречи, отчеты, контракты и постоянное состояние „не успеваю“. Мы не уступим место в очереди старушке, потому что очень спешим, и нам плевать на больные ноги старой женщины, которая просто не в состоянии стоять. „Прости, бабуля, в следующий раз пропущу, но сегодня не могу“. Мы проходим на улице мимо плачущего ребенка, потому что нам не до него. А он, может, потерялся. И пробегаем мимо лежащего мужчины, потому что пить надо меньше, а у него, вполне вероятно, обморок. Каждый день жизнь предлагает вот на таких мелочах сделать нам выбор. А мы даже не понимаем этого, успешно проваливая личные экзамены».

Дон Кихот вел себя на удивление молчаливо. Принес тяжелый пакет на кухню, и Дуня быстро разобрала его содержимое, положив скоропортящиеся продукты в холодильник, а хлеб и печенье в ящик. Потом разложила диван в гостиной, отдала постельное белье, плед и чистое полотенце.

– Если голодный, можешь сам себе на кухне сделать чай и бутерброды. Нож в верхнем выдвижном ящике, посуда на полке над мойкой. Пульт от телевизора вот, – указала рукой на консоль между книжными стеллажами. – Будешь смотреть, не включай звук громко, хорошо? Я в ванную и спать.

* * *

В квартире Дульсинея развила бурную деятельность. А Ваня словно в ступор впал. Только пакет с продуктами на кухню отнес. А потом – она разбирала диван, а он, вместо того чтобы помочь, стоял и пялился на то, как тонкая серая ткань облекла ее… ну, это… бедра. Слова же «попа» нет – так ему в детстве объясняли. Попа есть, а слова нет.

Ему вручили стопку постельного белья, увенчанную розовым полотенцем. И инструкцию о том, что можно, а что нельзя. После чего царица удалилась в ванную.

Иван бросил белье на разобранный диван. Вот так вот, да? Стремительным кавалерийским наскоком? И не будет совместного вечернего чаепития и разговора на ночь по душам? Про торты, саженцы и испанскую литературу?

Из-за двери ванной доносился шум включенной воды. А Иван принялся бродить по комнате – чтобы не думать о том, что происходит сейчас там, под душем.

Комната, в которой Тобольцеву предстояло провести ночь, была выдержана в голубых тонах. Спасибо, как говорится, что не в красных.

Видимо, гостиная. Все до мельчайших деталей продумано, функционально и стильно. Видна рука хорошего дизайнера – поболтавшись по куче разных квартир, это Иван мог определить точно. Диван, неизбежный стеклянный столик для «попить чаю», пуфик. Мягкий бежевый ковер под ногами. Фикус в углу. Или не фикус – для Тобольцева все домашние растения назывались «фикус».

Он прошел к книжным стеллажам. Ух, сколько. Нет, поменьше, конечно, чем дома у Ивана, где книгами было заставлено ВСЕ. Но в современных дизайнерских квартирах много печатных изданий увидишь нечасто. И их выбирают по цвету корешка и картинке на обложке.

Иван скользнул взглядом по книжным переплетам. Пушкин, «Евгений Онегин». Ну да, наше все. Шекспир. Не наше, но тоже все. Чехов. Ну, все понятно. Теккерей. Кто такой? Имя смутно знакомое, но ноль ассоциаций. Потрепанная, с потертыми уголками, явно читанная не один раз книга. Что это? «Баллады о Робин Гуде». Ну да, почти рыцарь из леса, куда же без него.

Как говорится, скажи мне, что у тебя на книжной полке, и я скажу, кто ты. Иван перевел взгляд на кабинет за балконным стеклом. Да и без книг все ясно.

Стукнула дверь ванной комнаты, послышались легкие влажные шаги.

– Ванная свободна. Спокойной ночи, Иван.

Какие церемонии. Тобольцев отвесил невидимой Дуне официальный поклон и взял с дивана оставленное ему розовое полотенце. Да и шут с ним, с цветом. Зато на ощупь мягкое и пушистое.

В ванной было не повернуться. И сама ванна крошечная, и все заставлено всякими разными баночками. И пахнет после Дуни чем-то сладким. Сам воздух тут теплый, влажный и сладкий. Иван поежился и потянул вверх толстовку. Чтобы не видеть стоящие в стаканчике две зубные щетки и бритву на полочке. Не для придания гладкости женским ножкам, стопудово. Мужской станок. Единственный, слава богу, мужской след в этой целиком и полностью женской цитадели чистоты и красоты.

Вытирался после душа Иван не глядя в зеркало. Собственная заросшая физиономия стала вдруг неимоверно раздражать. Не ровен час покусится на Илюшин бритвенный станок. Руки так и чешутся. Или взять на балконе со стола маркер – должен он там быть у Дульсинеи обязательно – и написать на нижней поверхности стульчака «Здесь был Ваня». Привет Илюше, угу. Дуня вряд ли обнаружит первая.

Что за детский сад, Тобольцев? И что за свинство, в конце концов? Нельзя так платить за гостеприимство.

Из ванной он вышел, обернутый лишь в пушистое розовое полотенце. Тишина в квартире. Освещение включено только в гостиной. Из-под дверей спальни не пробивалось даже намека на свет. Спишь, Дульсинея? Ну, спи.

Иван бросил взгляд в сторону темной кухни. На ночь жрать вредно, так говорят. Но в животе урчало. Свет из холодильника выхватил из темноты мужские ноги из-под розового полотенца. Молоко Тобольцев отхлебнул прямо из бутылки. Ему всю жизнь это категорически запрещали делать. «Ваня, воспитанные люди пьют из кружки!» Он ополовинил бутылку и пристроил ее обратно в холодильник. В животе теперь было не пусто, но леденило. Ничего. Зато завтра утром будет полноценный и горячий завтрак. Будет же, Дульсинея?

От наволочки пахло приятно. Почти как дома. И совсем не так, как пахло от чужих простыней в чужих квартирах. И сама простынь – гладкая, на ней приятно лежать. Или… не только лежать. Интересно, на этой простыне Дуня со своим Илюшей тоже не только спали? Да наверняка. И все-таки любопытно, почему они живут врозь? Когда такое показное «целую-скучаю-мимими»? А, провалитесь вы оба! Со своими общими простынями, зубными щетками и бритвенными станками. Будто есть Ивану до этого хоть какое-то дело. Тобольцев сердито взбил кулаком подушку, словно наказывая ее за что-то. И – наверное, это помогло. Через минуту уже спал. Без сновидений.

Проснулся он рано и сам. Неудивительно в целом. Во сколько он вчера спать лег? Часов в десять? Тобольцев не смог вспомнить, когда в последний раз ложился в такую рань. Иван был типичной «совой». Но сейчас «сова» проснулась ни свет ни заря. Запястье к глазам. Восемь утра, неслыханное дело. Иван потянулся и констатировал удивительный факт: он выспался. И жрать хочет смертельно. Но это-то как раз неудивительно.

Десять минут на утренние гигиенические процедуры. Без зазрения совести, как и накануне, воспользовался зубной пастой – щетка имелась в рюкзаке своя. В путешествии Иван вообще понял, что без презервативов – читай, без секса – он прожить в долгой дороге может. А с нечищеными зубами – нет. Спасибо, мамочка.

Из спальни не доносилось ни звука – как и вчера вечером. Ой, да и ладно. Тобольцев самостоятельный и не гордый. И сам себе завтрак сделает. И даже тебе, Дунечка. Ты бутерброды ешь? Тобольцев с утра мог съесть все. И вообще, человек, испивший хоть раз в жизни смесь свежесцеженного овечьего молока напополам со свежесцеженной же и овечьей же кровью из тыквенного сосуда, не может уже быть привередлив в еде. Так, где там у нас ножи?

В окно ярко светило солнце, Иван прихлебывал из чашки кофе с молоком. Предпочитал обычно черный, но сейчас так хотелось кофе, а ждать, пока остынет, – ну никак, поэтому остудил слегка молоком. Прихлебывал, жмурясь на солнце, и резал колбасу. И собственный палец.

– Твою налево! – от неожиданности кофе щедро плеснул на многострадальные джинсы. Указательный палец тут же щедро засочился кровью. Обильно так. Уже с пяток капель на чистой поверхности кухонного стола.

– Придурок криворукий! – обозвал себя Иван и сунул палец в рот. Вот вам и молоко с кровью. И еще кофе в довесок. Спустя минуту вытащил палец изо рта. Кровоточит так же сильно. Нет, все-таки надо бинтовать.

У двери в спальню призадумался ненадолго. А потом свободной рукой – три быстрых, три с паузами, три быстрых.

– Mayday, mayday!

Своим английским Иван по праву гордился. Выдрессировали в школе, и богатая разговорная практика. Но за дверью его не поняли. Или не услышали.

– Кушать подано! – Иван повысил голос. – Садитесь жрать, пожалуйста.

Только тут он сообразил, что говорит невнятно. Из-за засунутого за щеку кровоточащего указательного. Вынул палец изо рта.

– Дульсинея, вставай! Твой Дон Кихот себе палец отрезал.

Дверь наконец-то открылась, явив сонную хозяйку квартиры. Аккуратно уложенные еще вчера темные волосы в беспорядке покрывали плечи. Плечи, которые обтягивала тонкая голубая ткань. И такого же точно цвета виднелось кружево в вырезе… Чего? Ночнушки? Нет, ночнушка была у бабули – такая теплая, фланелевая, белая в зеленый горошек, до пола. На Дуне была надета явно не ночнушка. И не халат – халат был у матери Ивана. Махровый, уютный, в желто-бежевую полосу. Нет, царица облачилась не в ночнушку и не в халат. В голове вдруг всплыло нужное слово – «пеньюар». И до кучи к нему – «будуар». Но второе заценить Тобольцеву явно не светит.

– Что случилось? – деликатно прикрыв рот после зевка, спросила Дуня, прервав размышлятельные филологические штудии Ивана.

Тобольцев мысленно встряхнул себя и сунул царице под нос окровавленный палец.

– Вот! Производственная травма!

И не соврал, между прочим. Указательный палец – для фотографа кормилец и отец родной.

Дуня пару секунд разглядывала предъявленное – видимо, еще не до конца проснулась. Потом кивнула.

– Ясно, – обогнула Ивана и двинулась в ванную. – Иди за мной.

Что оставалось делать? Пошел. В ванной Дульсинея включила воду и со словами: «Держи, я сейчас», – сунула руку Тобольцева под струю. Вода оказалась ледяной, и, кроме этого, в порезе начало покалывать.

– Щиплет!

– Потерпишь, – отрезала Дуня и вышла, оставив после себя едва уловимый аромат – аромат теплой, сонной, только что поднятой с постели женщины. Тобольцев тряхнул головой и брызнул себе в лицо из-под крана. Плохо он сегодня умылся, факт. Всякая чушь в голову лезет.

Тем временем вернулась царица с полным набором для оказания первой и неотложной помощи пострадавшим указательным пальцам. Действия ее были точными и уверенными – промокнула рану куском бинта, легко прижала.

– С кем сражался, идальго? – поинтересовалась Дульсинея, пока распаковывала пластырь.

Иван не смог сдержать усмешку.

– Хотел бы сказать, что с драконом, но – увы. С колбасой! – а потом снова. В который раз. Не смог удержаться. – А ты мне подуешь? На вавку?

– Кто бы мог подумать, что рыцарей так легко победить, – после паузы пробормотала Дуня, держа пластырь. – И кто бы мог подумать, что рыцарям необходимо подуть на боевые раны.

Она аккуратно и сосредоточенно заклеила порез, а потом еще пригладила концы пластыря, чтобы плотнее прилипли к коже. Иван на все это смотрел, словно ничего интереснее в жизни не видел.

– Ну все, Дон Кихот, ты спасен.

Она подняла голову. И оказалось, что они стоят очень-очень близко друг к другу. Так близко, что видно, что у нее на носу и щеках веснушки. Наверное, она их маскировала – кремом там или пудрой. А сейчас они видны как на ладони. Мелкие. Она несколько раз моргнула, будто растерянно. Ресницы и брови у царицы безо всякой косметики темные и густые. И она вся другая сегодня утром. Не безупречная леди с красным маникюром и на красном спорткаре. А почти девочка – растрепанная, с веснушками и в этом, с кружевами… пеньюаре.

– А со сколькими рыцарями тебе приходилось встречаться раньше, Дульсинея? – срочно надо разрушить это растерянное молчание. Но голос упорно сбивался на шепот. – У тебя веснушки. Надо же. А я вчера не заметил… Дуня.

Она не ответила. Только взгляда не отводила. Молчание вот-вот грозило переплавиться во что-то иное. Оно просто не могло больше вот так длиться.

А потом вдруг кто-то за стеной включил дрель, и Дуня вздрогнула. Иван, впрочем, тоже. А Дуня опустила голову и стала деловито собирать со стиральной машинки разложенные бинты и упаковку пластыря.

– Ухажеры в детском саду считаются? – уточнила она, не поднимая взгляд.

– Вот в детском саду самые рыцари и есть! – Тобольцев принялся демонстративно разглядывать наклеенный пластырь.

– Ну, если самые-самые в детском саду, то вот один оттуда, ну и ты, видимо. Итого – два. Пошли завтракать, рыцарь.

– Пошли, – вздохнул Иван. Никогда бы не подумал, что дрель с утра может быть кстати. – Вот не зря говорят, что благими намерениями выстлана дорога в Перу. Хотел отблагодарить тебя за гостеприимство. В итоге устроил с утра кровавую оргию. Только что без девственниц.

– Это, конечно, упущение. Хотя… где же ты их с утра пораньше найдешь, да? Но я согласна на колбасу.

Иван молча наблюдал, как Дуня быстро запихнула хлеб в тостер и нажала кнопку, потом достала тарелки, разложила порезанную колбасу и взялась за сыр. Его странно и неожиданно кольнуло то, как она себя исключила из числа претенденток на кровавую оргию. Нет, оно понятно, конечно, что царица – красивая молодая женщина, и Илюша этот, и не только он, видимо… как там говорят врачи – в анамнезе. Но почему-то вдруг стало неприятно. Не пойми с какого перепугу.

– Если хочешь, есть хлопья. Знаешь, сейчас принято на завтрак кушать хлопья с молоком. Словно мы живем в Европе, – как ни в чем не бывало вела светскую беседу Евдокия, еще и демонстрируя похвальную заботу о незваном госте.

– И молоко, наверное, обезжиренное? – лучше необременительно трепаться, чем думать о какой-то непонятной ерунде.

– А ты какое вчера взял?

Точно. Молоко же вчера сам Тобольцев выбирал. Он вообще вчера был ответственным за провиант – потому что все время, проведенное в магазине, Дуня думала о чем-то своем.

– Нормальное! Там написаны страшные цифры. Три с половиной процента, – тут желудок дал о себе знать пока еще деликатным урчанием, и Иван поспешно добавил: – Сделай мне бутерброд, пожалуйста.

Подсушенные ломтики хлеба как раз выскочили из тостера. Дуня вытащила два, уместила их на тарелке, сверху одного кусочка положила колбасу, сверху другого – сыр. На бутерброд с колбасой добавила колечки свежего огурца.

Обычные бытовые действия. Женщина в голубом пеньюаре на маленькой кухне, залитой ярким майским солнцем, делает бутерброды. А Иван видел другую картину.

Блики солнца на стекле – оконном и в настенных шкафчиках. И отражаются от темной стеклокерамической поверхности. На разделочном столе волнами сбился голубой шелк. Наверное, шелк. А та, которая окутана этим голубым и мягким, сидит на столешнице. Обнимает руками за шею стоящего перед ней мужчину. И целует его, зарываясь пальцами с алым маникюром в темные волосы на затылке. Наверное, эта кухня видела такую картину не раз. Мужчина поднимает руку, чтобы погладить девушку в голубом шелке по щеке. На его запястье – сплетение кожаных ремешков и разнокалиберных бусин.

Это не тот мужчина! Или… тот?

– Я тут подумала, – Иван вздрогнул от того, как неожиданно вторгся в его сон наяву ее голос. А ведь той Дуне, что присутствовала в его мыслях, только что было совсем не до разговоров. А Дуня реальная поставила перед Тобольцевым тарелку и продолжила: – Ты же не можешь с пустыми руками пойти в больницу. Надо что-то купить из еды. Или… цветок.

– А вдруг ей ничего нельзя? Я сначала все разузнаю. А потом уж видно будет, – соображалось как-то туго. И ощущение, что поймали с поличным. – Но за беспокойство… и бутерброд… спасибо. – Подумал и добавил: – И извини, что разбудил. Хотя… тебе же все равно на работу, так?

– Так, – улыбнулась Дуня. – Через полчаса я должна выйти из дома. Так что можно сказать, ты вовремя меня разбудил. Будильник почему-то не прозвонил.

– Какой я молодец! – Иван отдал должное бутерброду. Вкусно. Впрочем, утром все вкусно. – Тогда я в темпе доедаю и у…

хожу. А то тебе же надо за полчаса – чулки, помада и все такое. А на это пока… – и все-таки откровенно уставился на выглядывающую в вырезе тонкую кружевную лямку. – Нет и намека.

– Ты можешь спокойно допивать кофе, – невозмутимо ответила Дульсинея. – А я пойду умываться.

И пошла.

В ванной шумела вода, Иван методично доедал бутерброд, запивая его холодным кофе. Потом насыпал себе еще предложенных ранее мюсли, залил молоком. За стеной кто-то продолжал от души упражняться с дрелью. К тому моменту, когда стукнула дверь спальни, Тобольцев успел смести со стола все, что видел, и даже убрать с него следы своего обжорства.

Растрепанная после сна девушка с веснушками исчезла. В дверях кухни стояла бизнес-леди – прямая юбка до колен, белая блузка, ярким пятном – пестрый шейный платок. Через руку перекинут легкий пиджак, волосы гладко убраны назад. Стрелки, тушь, помада. От взгляда фотографа не укрылось ничего, отметил все. И не сказать, что увиденное «все» и новый имидж Дульсинеи ему понравились. Но – его ли это дело?

– Ты готов?

Тобольцев инфантильно облизнул пальцы от крошек – просто в пику этой гладкой затянутости и застегнутости на все пуговицы, этой помаде, чопорной юбке и… колготки или чулки? Да какая ему разница?!

– Да, готов. Слушай, а тебе метро не по дороге случайно? – и, сообразив, что просьбу принято чем-то сдабривать, добавил: – Отлично выглядишь, кстати.

Евдокия закатила глаза, красноречиво дав понять, что она думает по поводу таких комплиментов.

– Какой долгий у нас совместный путь, автостопщик, – но потом смилостивилась. – По пути, но сначала вымой руки. С руками в крошках в «ауди» не сажают.

– Я как котик! – язык голову опередил просто на корпус. – Вылизался чисто-чисто. Смотри! – и зачем-то протянул руки. – И вообще, как мне руки мыть? У меня пластырь, его нельзя мочить!

Ему показалось, что смех притаился в уголках идеально накрашенных губ, на краях безупречно нарисованных стрелок. Но царица хранила серьезность. Вздохнула только:

– Бери рюкзак, котик.

Она обернулась и не увидела, как он широко ухмыльнулся на «котика». Она сама не поняла, как это прозвучало. Ласково.

В прихожей Дуня сунула ноги в бежевые шпильки – и сразу практически сравнялась в росте с Иваном. Посмотрела на него – глаза почти на одном уровне.

– Пошли?

– Мяу-мяу, хозяйка. Уже бегу!

Он брал рюкзак и нахлобучивал свою любимую, связанную дражайшей Антониной Марковной шапку, и поэтому не видел, как все-таки дрогнули идеально накрашенные губы.

В машине они молчали. У каждого из них начинался новый день. Новый день своей собственной жизни. У метро машина притормозила. Иван открыл рот, но Дуня его опередила. Полезла в сумочку, вытащила оттуда блокнот, черканула там что-то и протянула Тобольцеву.

– Я не знаю, как сложится, но, может, нужны будут лекарства. У меня знакомая – заведующая аптекой, если вдруг потребуется что-то достать или заказать – звони… В общем, желаю выздороветь твоей бабушке. И купи ей хоть ромашку. Даже если есть можно не все, цветку женщина обрадуется всегда, и неважно, сколько ей лет. Особенно от внука. Удачи, автостопщик.

Ее слова удивили. В целом. И такой неожиданной, не принятой в этом вечно куда-то спешащем и ничего вокруг не видящем городе заботой о совершенно незнакомом человеке – в частности. Что-то неприятно похожее на угрызения совести резко кольнуло внутри.

– Ты полна сюрпризов, Ду… ня. Куда ни кинь, – Дуня просто «человек-сто-сюрпризов-в-день». Но сейчас развивать эту мысль уже бессмысленно. Пора и честь знать. Давно пора, собственно. Иван спрятал бумажку с телефоном в карман. – Ну, спасибо за все, как говорится. Диван у тебя удобный, кофе вкусный, а сама ты – чудо.

Резко хлопнул дверью. Долгие проводы – лишние слезы. Это тоже из репертуара Антонины Марковны Тобольцевой. И внук ее категорически в данном вопросе поддерживал. Коротко прощаться и быстро уходить Иван умел. Но, сделав пяток шагов, все же обернулся. Красная Audi TT так и стояла у обочины. Пальцы прижались к губам. Эффектный воздушный поцелуй.

А потом крепче перехватил лямку рюкзака и быстро зашагал к метро.

* * *

Проводив взглядом автостопщика, Дуня снова влилась в поток автомашин, и мысли переключились на предстоящий день. Она планировала сделать многое. Плюс важная встреча.

Припарковав через полчаса Коко у офиса, Дуняша поднялась на второй этаж, где находилась фирма «Дизайн Идея», и почти столкнулась в дверях с Олей-блондинкой, которая куда-то спешила с мокрыми глазами. Вообще прозвище свое Оля получила не из-за всем известных анекдотов, а потому что когда-то в фирме работали две девушки с одинаковыми именами, и чтобы понять, к какой именно обратиться, их стали звать Оля-брюнетка и Оля-блондинка. Брюнетка вскоре удачно вышла замуж и закончила с трудовой деятельностью. В офисе осталась всего одна Оля, которую по привычке все продолжали называть Олей-блондинкой.

– Что-то случилось? – спросила Дуня, увидев опухшие глаза.

– Все в порядке, – шмыгнула носом секретарь-референт, – просто все мужики козлы.

– Ты, видимо, напоролась на особенно крупного, – мягко сказала Дуняша.

Оля снова шмыгнула носом.

– Ладно, иди пока проветрись, а я к Паше. Он у себя?

– У себя, – ответила девушка, и на ее лице даже появился намек на улыбку.

Паша – это было ходячее недоразумение, но талантливое! Поэтому ему многое сходило с рук. Иногда.

Кивнув головой, Дуня зашла в офис и сразу направилась в маленький кабинет местного гения, проходя через зал, где сидели менеджер, два дизайнера (один – ландшафтный, другой – графический) и бухгалтер. Все дружно приветствовали уважительным:

– Здравствуйте, Евдокия Романовна!

А Евдокия Романовна тихо открыла дверь и увидела стоявшего к ней спиной – к окну лицом Пашу. Паша разговаривал по телефону.

– Что надо найти, высоту? А длина и ширина дана?… А формулу объема параллелепипеда вам давали?… Как не давали? Не может такого быть. Я просто не помню… ну как не помню? Вот так! Я же давно в школе учился. Ты полистай учебник, полистай… ага, я подожду…

Дуняша тихонько подошла сзади и проговорила почти на ухо:

– Объем параллелепипеда равен площади основания, умноженной на высоту.

– Виталь, мне вот тут подсказали, что площадь основания на высоту надо умножить… – с этими словами Паша повернулся к Дуне и замер. – А-а-а… Евдокия Романовна… а… я… вот…

– Да я вижу, Паш, вижу, – похлопала его по плечу Дуняша. – Ты, когда с задачей закончишь, зайди ко мне. Вместе с фотографиями Мадонны.

– А-а-а… да… я зайду…

– Да ты не отвлекайся, ребенок ждет.

Паша заметно покраснел.

– И сразу ко мне! – открывая дверь, повторила Дуняша.

Оля-блондинка сидела уже в приемной и что-то распечатывала на принтере. Глаза были слегка покрасневшие, но заново накрашенные. Ей катастрофически не везло в личной жизни – попадались одни «козлы», о чем был в курсе весь офис.

Прежде чем зайти в свой кабинет, Дуня остановилась у стола секретаря, и Оля подняла лицо в ожидании указаний.

– Банковскую выписку за последние десять дней, счета, которые поступили на оплату за время моего отсутствия. Кроме этого, распечатай презентацию фирмы на хорошей плотной бумаге, сшей, чтобы все было в лучшем виде.