Текст книги "Козявка. Часть 3"

Козявка
Часть 3
Наталья Маренина

© Наталья Маренина, 2016

ISBN 978-5-4483-4371-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Белая, как гусиный пух из подушки, кошка сидела спокойно на подоконнике и даже не подозревала, что за ней уже полчаса следят. Она то медленно смыкала веки глаз, засыпая, то вдруг резко широко открывала их, когда мимо окна пролетала какая-нибудь мелкая пичуга. Кошку звали простовато… Простое какое-то имя… Обычное… В общем, её звали Простовата, она даже похожа была из-за своей белой пушистой шерсти на вату. Полноценного хвоста, впрочем, у Ваты не было. Ей прищемило его, когда она пыталась проскочить в рыбный магазин через дверь, на которой было строго написано: «Кошек не впускать!». Вот её и не впустило. Хвост методично отвалился, и Вата стала жить своей, отдельной от хвоста, жизнью. Её это, однако, ничуть не смущало: Вата периодически вываливалась из окна и, несмотря на отсутствие хвоста и вопреки законам физики, приземлялась на все четыре ноги. Друзей у Ваты было много, даже была приходящая хозяйка. Дело в том, что у Ваты жил раб по имени Михаил Борисович. Рабом он был исправным: кормил, убирал, гладил её и всё такое. Иногда в гости к Михаилу Борисовичу приходила эта самая хозяйка – девочка по имени… Как же её… В общем, девочку все звали Козявкой. Она была воспитанная. Наверное, когда-то. А Вате от Козявки доставалось изрядно, за что Вата её уважала, но драла. Сначала Михаилу Борисовичу это не нравилось: приходилось разнимать их, или что хуже – разгребать последствия. Однажды, например, Михаил Борисович пришёл домой и обнаружил следующую картину. По обыкновению своему Козявка пришла в его отсутствие (у неё был свой ключ) поиграть с кошкой. Обнаружил же Козявку Михаил Борисович лежащей на полу, рука до крови расцарапана, в правой руке ножницы, а в метре от неё приклеенная скотчем к полу и смирившаяся с участью Вата. Вата изодрала Козявку, когда та начала её приклеивать скотчем, Козявка в свою очередь так измоталась, что уснула, невзирая на боевые ранения в виде четырёх царапин. Михаил Борисович спросил её: «Зачем ты её приклеила?». А Козявка лишь довольно ухмыльнулась, глядя на лысеющую кошку и на то, как Михаил Борисович выстригает у кошки из шерсти скотч, потому что последний был поразительно клейкий (то, что нужно для таких мероприятий).

Несмотря на всё это, Михаил Борисович прекрасно понимал, что Козявка и Вата очень любят друг друга, пусть и странной, но всё же любовью. Козявка не могла не прийти и не поиграть с кошкой, а кошка начинала скучать и мяукать под дверью, когда Козявка по каким-то причинам долго не приходила с ней поиграть.

В этот раз никакого коварного плана у Козявки по отношению к Вате не было: она играла в шпионов. Её задачей было как можно дольше оставаться незамеченной. Торжеству её не было предела: кошка в упор не замечала её вот уже полчаса. Тогда девочка перешла к наступлению, взяла в руки маленькую диванную подушку и прицелилась. Все последствия столкновения кошки с подушкой выразились в искреннем «мя-я-яу» и звуке пробуксовывающих по подоконнику когтей.

– Козявка, тебя не потеряют …э-э-э… дома?

– Михалыч, ну ты как неродной прям, так и говори – в детдоме. Вот вы люди все такие.

– Какие, ну какие мы?

– Боитесь обидеть неаккуратным словом, а вот поступком или положением вещей нет.

– В кого ты такая умная?

– Видимо в свою… э-э-э… маму. Воспиталку, то бишь.

– Она тебе как мать?

– Ага, а ты как дедушка. А кошка как бабушка и дочка одновременно. Маразм крепчает, – уже надевая сапожки, из прихожей ответила Козявка.

– Попьёшь чаю? – крикнул из кухни Михаил Борисович, но в прихожей уже хлопнула дверь, и из подъезда послышались слова песенки мамонтёнка, но почему-то на развесёлый мотив.

В детдоме девочку любили не все, а боялись все. Смешно говорить, что кто-то боится маленькую девочку, но она была сурова с теми, кто её обижал и беспощадна с теми, кто пытался её сломать. Детям, которые её обижали, она устраивала мелкие подлянки: ломала любимые игрушки, подсыпала соль в еду, запускала таракана (которых было предостаточно на кухне детдома) в кровати и тому подобное. Но это были крайние случаи, когда обидчики не понимали сразу. Конечно, она несла наказания: стояла в углу, оставалась без обеда или мыла посуду за всю группу. Зато ребёнок, обнаруживший подлянку, точно знал, кто её автор, и прекрасно понимал, что это – предупреждение и лучше бы перестать делать то, что делаешь. Сколько бы, правда, ни было конфликтов и врагов у Козявки, она никогда не жаловалась и не«стучала» на своих обидчиков, она всегда решала проблемы сама. Воспитательницам было тяжело с ней. Тяжело не физически, они просто не могли обуздать её силу и энергию. Козявка была умнее даже воспитательниц, многим это не нравилось. Одна новенькая воспиталка даже ушла, когда подняла руку на Козявку, за что получила единственное в жизни «донесение» от девочки вышестоящим органам, а заодно в местную газету. Но это был единственный раздутый до масштаба войны случай. Если подумать, Козявка была главной воспитательницей всех обитателей детдома. Взрослым она не давала плохо влиять на детей, а детей учила тому, что плохим людям достаются тараканы в кровати.

Кому-то она могла показаться жестокой, а кому-то – смелой и выживабельной.

Друзей у Козявки тоже было много. Это не были друзья на всю жизнь или друзья а-ля «в огонь и в воду». Это были союзники в битве при крепости Святой бабищи (директрисы детдома) против зомби, например. Или это были коллеги по организации «Щит» (основанной Козявкой же; в неё входили самые смелые воспитанники, которые защищают ботанов и изгоев). Каждый раз легенда была разной, а союзники, как правило, одни и те же.

В этот раз Козявка ушла из детдома без спросу. Просто так уйти, конечно, сложно, но не ей. Она всегда находила лазейку или способ сбежать. Поначалу её искали, перекрывали пути для побега. На двадцатый или тридцатый раз смирились, договорились, что в кармане всегда будет лежать записка с её именем, адресом детдома и телефоном директрисы, а также перцовый баллончик. Ничего она, конечно, в кармане не носила, кроме конфет. А работники детдома каждый день ложились спать с мыслью, что завтра нагрянут менты и загребут их всех за растрату детского ресурса. Встретили её по возвращению любимая воспиталка Ксюха и два кибер-ботана. Ксюха любимая, потому что молодая и многое разрешает, не ссорится, не выносит мозг и вообще просто добрая, понимающая, как мама. А кибер-ботаны с Козявкой дружат. Они, тоже не особо взрослые, целыми днями сидят с планшета в интернете и что-то хакают (насколько можно, конечно, хакать с планшета), чем заслужили доверие, защиту и одобрение Козявки.

Все дети уже поужинали, поэтому Ксюха достала из холодильника отложенную порцию, а сама куда-то ушла. Когда Козявка уже собиралась хлебнуть борща, внезапно на полу образовалось белое облако пыли, расходящееся клубами во все стороны. Как раз вернулась Ксюха, всплеснула руками и ахнула:

– Ты что устроила? А ну работай ложкой быстрее и шевели колготками в сторону спальни.

– Это не я. Впрочем, ты права, это я залезла на столовский холодильник высотой два с половиной метра и спихнула двадцати пяти килограммовый мешок муки.

– Точно, бредово звучит. Сам что ли упал?

– Не зна… – начала говорить Козявка, но в момент, когда перевела взгляд на холодильник, подавилась. На действительно высоком столовском холодильнике, на месте, где лежал мешок, восседала хитрая Простовата. Она щурилась и облизывала лапу.

– Живая? – нагнувшись к самому лицу Козявки, спросила Ксюха. – Чего ты подавилась-то? Будто призрака увидела.

– Не призрака, а кошку.

– Какую кошку? – спросила Ксюха, поворачивая голову к холодильнику. Никакой кошки на холодильнике не было.

– Ну вон же сидит, – а здесь кошка была.

А у Ксюхи не было. А у Козявки была.

– Та-а-ак, понятно, крышак поехал? С нариками связалась? А ну марш спать!

Козявка послушно спрыгнула со стула и направилась к выходу с кухни. Спорить и доказывать ей не хотелось, она уже сообразила, что видит кошку одна. Простовата тоже спрыгнула с холодильника, вертя своим коротким хвостом. Но Ксюха вдруг окрикнула Козявку:

– Слушай, мелкая, а кошка часом не твой воображаемый друг? У меня в детстве лошадёнка в духовке жила.

Козявка, не поворачиваясь, фыркнула и пошла спать. Простовата последовала следом.

В темноте детдомовской спальни Козявка лежала и думала, а рядом мирно сопела, свернувшись клубком, Вата. «Ты нереальная. Но и не воображаемая. Зачем мне воображаемый друг? Я не одинока, мне неплохо и одной, да и друга я могу найти себе вполне реального. Ксюха та же, Михрютка Борисыч или ботаны эти. Реальная Вата тоже мой друг, зачем мне она ненастоящая? Бред какой-то… Карандаши надо крепче держать, выпадут ведь… Ох, споткнулась! …Белая лапша в сугробе совсем незаметная…».

На следующий день девочка первым делом направилась к рабу кошачьему Михаилу Борисовичу. Михаил Борисович оказался не один, в гостях была компания молодых людей. Внезапно Козявка осознала, что Михаил Борисович, он же Михалыч, вовсе не Михалыч, а в общем-то молодой Мишка.

– Мишка Борисыч, я прям как дедушку только что потеряла, – потянула за подол рубашки Михаила Борисовича Козявка.

– Я тебе велел называть меня Михаил Борисович. К старшим надо относиться уважительно, я всё-таки лет на тридцать дольше тебя живу.

– Вот скажи, Михал Борисыч. Ты типа молодой такой, с понятиями, вроде не страшный, а бабы нету?

Компания прыснула, а Михаил Борисович покраснел.

– Ключи, – вдруг строго, но не зло сказал он.

– Ну ладно тебе, не обижайся. Лучше скажи, где Простовата?

– В комнате вроде спала. Не мучай её только, она что-то приболела.

В тёмной зашторенной комнате на хозяйской белой пуховой подушке (что обычно кошке не позволялось) спала Вата. Она мирно сопела и не подозревала, какой удар ей готовила судьба. И правильно делала. Вопреки обычному своему поведению, Козявка ничего не стала делать. Она села на кровать рядом с подушкой и просто смотрела. Спустяминут пять минут кошка открыла глаза и встретилась взглядом с Козявкой. Они смотрели друг на друга несколько секунд, за которые Козявка всё поняла. Вата действительно была больна. Где-то в груди легонько кольнуло и захотелось плакать. Козявка вдруг истошно заорала:

– Михалыч! Ко мне!

Михалыч влетел в комнату со шваброй наготове. Он ждал окровавленного поля битвы с горами трупов и стервятниками, и спешил на помощь к любой из сторон, которая либо больше в этом нуждалась, либо была ещё жива. Но ничего такого не было и он, успокоившись, поставил швабру в угол. Кошка от крика встрепенулась и подняла голову с подушки.

– Ну что кричишь? У меня же гости, напугала их. Ты в порядке?

– Михалыч, пообещай, что сегодня же отнесёшь Вату в ветеринарку, пусть её осмотрят, и пока не найдут причину болезни и не вылечат, не возвращайся!

– Вот ещё глупости. На кошке всё само заживёт. Симптомов почти никаких: ну, менее энергичная, тебя не дерёт, спит больше.

– Не заживёт, – на редкость серьёзно и грустно сказала Козявка, и Михаил Борисович увидел, что глаза её наполнились слезами, но виду она не подала.

– Ммм… Мучительница ты моя. Хорошо. Сегодня же отнесу. Но с чего ты взяла, что это что-то серьёзное? Простыла, может, немного. Отлежится и всё хорошо будет.

– Я что, плохо выразилась? Сегодня же! И вообще! Немедленно! Вот прям всей толпой и идите!

– Ну хорошо-хорошо, успокойся. Отнесу. Провожу ребят и отнесу.

Козявка сидела на диване в комнате и ждала возвращения Михалыча с кошкой. Прошло уже четыре часа, а их всё не было. На улице стало смеркаться, по потолку стали бегать тени и полосы света, шум потока машин стал громче, а на стене привычно тикали часы. «Может, он обманул меня? Сам сидит, наверное, в баре каком-нибудь с друзьями своими, оболтусами, а кошка наверняка под дверью в подъезде». Но проверить Козявка боялась. Хотелось верить в лучшее в людях. Особенно в Михалыча. Он был хорошим человеком, очень добрым и заботливым.

Наконец, в замочной скважине защёлкало, и в комнату влилась порция света из коридора. В комнату на полусогнутых вбежала Простовата и спряталась под тумбочкой. Козявка не сдвинулась с места. После недолгого шуршания одежды в комнату зашёл и сам Михалыч, он включил свет, увидел девочку и удивился:

– Ой, ты тут что ли? А чего в темноте сидишь? Ты покушала? И так вижу, что нет. Пойдём, поужинаешь хотя бы. Я думал ты в детдом вернёшься, знал бы – не оставил бы тебя тут одну.

– Что с Ватой? – всё ещё грустно спросила Козявка.

– А! Да! Представляешь, просидели сначала в очереди полчаса, потом то к одному врачу, то к другому. Рентгены, узи-музи. Ну всё как мы, врачи, любим. Завтра на операцию. Нашли образование, сказали, если бы ещё протянули, Дуся бы не выжила, и было бы поздно. А теперь всё точно хорошо будет, так что спасибо тебе. Ты молодец, Козявка.

Козявка просияла от радости, наполнившиеся слезами глазки сделались щёлками, а наружу показались маленькие белые зубки.

– Ты моя белка, – сказал Михалыч, и, сев рядом с Козявкой, приобнял её за плечики. – Не переживай больше, завтра уже домой принесу здоровенькую, будет в трусиках таких смешных ходить, как в памперсах. Будешь приходить кормить её?

– Обойдётся! – засмеялась Козявка и легко, глубоко вздохнула.

Она ещё не знала, что это не последнее призрачное предостережение.

От кислого огурца всё во рту свело, и девочка невольно скривила рожицу. На ужин у Михаила Борисовича была варёная картошка и бочковые огурцы. У Ваты – в честь пережитых ею страданий и проделанных махинаций – консервированная сардина в масле. Вата звонко чавкала рыбой, похрустывая рыбными позвонками, а Михаил Борисович жевал картошку и вглядывался в темноту за окном.

– Не темно уже ворон-то считать?

Михалыч ухмыльнулся, но взгляд от окна не отвёл:

– Мелкая, а ты вот скажи: ты это всерьёз про… эээ… девушку?

– Какую девушку? – решила поиздеваться Козявка. – Ту, которой у тебя нет? Хыхы.

– Гррр, да. Про неё. Ты всерьёз?

– А почему нет? Ты первый парень на деревне, глядишь, скоро сороковник стукнет, а ты всё неженатый и не замужем. Скоро лысина на башке пробьётся, будет как мишень с воздуха видна, птички целиться по ней будут. Тогда точно девушку уже не найдёшь. А почему, кстати, у тебя её нет?

– Ну-у-у, как-то не задалось… Когда-то отношения были, жениться даже собирался… Потом случай был… В общем, не сложилось.

– О-о-ой, погоди, сейчас сопли на кулак намотаю. Есть тряпка? Я тут наплакала тебе на пол, надо вытереть, – засмеялась Козявка.

– Ну вот что ты понимаешь. Не буду тогда ничего рассказывать, – Борис Михайлович отошёл к плите и налил в кружки с чайными пакетиками кипяток, немного помолчал и всё-таки продолжил: – И потом… Я же врач, целыми днями на работе, ты и сама знаешь. Иногда на скорой работаю, врачей совсем не хватает… Плюс я работу в лаборатории возобновил, исследования провожу.

– Пилюлькин… В спасители заделался? Так и помрёшь в одиночестве, – холодно сказала Козявка.

– Почему сразу в одиночестве. Ты вот у меня есть.

– Ха! А если меня завтра усыновят и увезут в Урюпинск? Тогда точно в одиночестве помрёшь над письмом в Урюпинскозадрипинск.

– И в кого ты такая умная? По горшкам дежурная.

– Во-о-о! Уже лучше. Чувство юмора просыпается. Продолжай в том же темпе, и к концу века мы найдём тебе соседку по кладбищу.

– Боже упаси. Пойдём, я лучше провожу тебя, поздно уже одной тебе ходить, да и потеряли, наверное, – сказал Борис Михайлович, проходя в прихожую и доставая из шкафа маленький плащик.

– Только не надевай на себя, порвёшь.

– И кстати. Это не я в спасители заделался, – подмигнул, улыбаясь, Борис Михайлович. – Хорош врач, который кошку свою чуть не угробил. Если б не ты…

– Не было б тебя, тебя, тебя, – пропела Козявка и влезла ногами в старенькие резиновые сапожки жёлтого цвета, похожие на резиновых утят в ванне.

Во всём детдоме, кроме проходной, уже не горел свет, Козявка опять пришла после отбоя, и это грозило смачным (хоть и не болезненным) подзатыльником от Ксюхи. Михаил Борисович дёрнул за дверь, но она оказалась закрыта, и с шипящим «тссс» Козявка тихонько постучала в оконное стекло проходной. Через мгновение щёлкнул замок, дверь распахнула Ксюха. Она была в ночной рубашке, в каких-то бабушкиных тапочках и с распущенными волосами.

– Ты что не могла платье вечернее надеть? Знала бы, что ты так выйдешь к людям, вообще бы в этот детдом не пришла. Стыд и срам, стыд и срам, – на мотив «Мойдодыра» сказала Козявка.

– Спасибо, – благодарно глядя на Михаила Борисовича, Ксюха схватилась одной рукой за капюшон девочки, втянула её в проходную, а другой рукой захлопнула дверь.

– Невежливая какая. И неблагодарная, – поправляя плащик, пробубнила девочка.

По своему обыкновению Ксения Львовна должна была ответить Козявке что-нибудь колкое, остроумное и повелительное. Но Ксюха промолчала и покраснела.

Простоваты рядом с Козявкой больше не было. Не было её и в кровати у девочки в большой детдомовской спальне, не было на холодильнике. Настоящая Вата мирно спала на подушке рядом с Михаилом Борисовичем, ничего не подозревая о завтрашней операции. Девочка ещё раз облегченно вздохнула и уснула.

Утром прямо в спальню зашла директриса и устроила разгромную прилюдную словесную порку. Примерное содержание Козявка передала бы так: «Хде ты шлялась до ночи? Я тебя ростила, я тебя кормила, а ты ж меня пидманула». На что Козявка ей отвечала примерно так: «Я паспорт свой, конечно, не съем, у меня его нет, но улечу, убегу, испарюсь, я на тебе никогда не женюсь. И ищите-свищите потом меня, вас посадят за такую пропажу. Сама же и „стукну“, что курица не досчиталась яиц». На что директриса – как, впрочем, и всегда – покрылась красными пятнами, схватилась за сердце, и удалилась в свой замок, побеждённая самоотверженной Козявкой Дарк. Все смотрели, как на очередную серию мыльной оперы про рабыню Изауру. Все знали, что это не более, чем спектакль. Директриса пыталась запугать остальных, чтобы они не убегали также, как Козявка, потому и порка устраивалась всегда прилюдная и когда все в сборе. А Козявка давала понять, что сбегать насовсем она пока не собиралась, но и запереть себя в высокой башне не даст, поэтому её статус временного беглеца сохраняется.

Один из ботанов зычно цокнул и помотал головой, осуждая не Козявку и директрису конкретно, а как бы всю жизнь, миропорядок и законы существования в целом. Ещё пара человек поддакнули ботану, и дети начали одеваться. Утро началось замечательно.

В этот день всему детдому предстоял поход в зоопарк. Мероприятие ответственное, всеми детьми любимое. Но Козявка не любила ходить в зоопарк, да и зоопарк, точнее работники зоопарка её недолюбливали после того, как она напугала горного козла в открытом вольере, а он от страха перепрыгнул через забор и носился по всему зоопарку два часа, пока его не поймали. Козёл, кстати, заслужил такое отношение, так как укусил девочку, когда она потянулась погладить его морду.

Козявку было решено оставить в детдоме. Кроме того (и это был подарок судьбы), дежурной в детдоме осталась Ксюха. Вдвоём на весь детдом, вот это везенье. Ксюха предложила ненадолго прогуляться вблизи детдома. Козявка взялась за руку девушки. По пути, проходя мимо мусорных баков, они увидели собаку, которая вяло рылась носом в мусоре возле бака. Собака была очень худая, рёбра выпирали наружу, как ненадёжный каркас, уши висели унылыми тряпочками, а шерсть торчала лысеющими грязными пучками. В общем, зрелище не из приятных. Козявка не отличалась острой чувствительностью к таким вещам, как и Ксюха, но собака произвела неизгладимое впечатление. Козявке показалось, что что-то не так, когда спустя минут десять, уже в другом дворе возле угла дома она вновь увидела эту собаку. Спутать её было невозможно. Собака сидела и смотрела на девочку, моргая воспалёнными глазами. В течение следующих двадцати минут девочка видела собаку ещё три раза. И каждый раз она сидела, стояла или лежала, глядя на Козявку. В последний раз собака пошла следом за ними, и, тогда Козявка спросила Ксюху, видит ли она собаку. Та удивлённо и озабоченно посмотрела на Козявку, помотала головой, но ничего не сказала.

– Ты думаешь, это опять мой воображаемый друг? – спросила Козявка.

– Ммм, скорее нет, чем да. Но…

– Ты кого тут психом назвала? Вот я тебе щас! – Козявка выдернула руку из руки Ксюхи и начала колотить кулачками по Ксюхиной попе.

– Успокойся, истеричка ты моя. Что за собака-то?

– Та, голодяйка возле мусорки. Пойдём вернёмся, а? Ну пожалуйста!

– Только для успокоения твоей совести.

Они вернулись, и на удивление Козявки, увидели всё ту же картину. Только собака уже лежала среди мусора, опустив голову на лапы. Девочка стояла и смотрела, приоткрыв рот.

– Да что с тобой, мелкая? Ты меня пугаешь. Тебе его жалко? Ну, тут ничего не поделаешь, это жизнь, естественный отбор. Кого-то в сумках на дискотеку таскают и кормят отборной говядиной, а у кого-то вот такая судьба.

– Глупыха, это тут не причём. Помнишь, я видела кошку тогда? Теперь эту собаку видела…. Мне нужно кое-что проверить. Пойдём в магазин, купи сосиску.

– Какую ещё сосиску? Собаке что ли? Я воспиталка в детдоме, я не прокормлю всех бездомных собак сосисками.

– Купи. Одну. Сосиску.

– Благородная ты наша. Пошли, магазин там, – Ксюха ткнула пальцем в сторону соседнего дома, а другой рукой уже потащила Козявку за капюшон. Как только реальная собака скрылась из виду Козявки, появилась воображаемая и последовала за ними. Стоило Ксюхе расплатиться за сосиску, а ухмыляющейся и недовольной продавщице эту сосиску положить на прилавок, Козявка схватила несчастный мясной продукт и пулей полетела обратно к мусорке.

– Голодом что ли их морите, Ксения Львовна?

– Не ваше дело, – огрызнулась Ксюха и для пущей убедительности выпучила глаза на продавщицу.

Собака, словно на последнем издыхании, покусала сосиску и явно не без труда съела.

– Кажется, я слишком тупая и уже поздно.

– Ты о чём?

– Посмотри, – Козявка погладила собаку по голове, – она от голода умирает, похоже.

Ксюха уставилась испуганными глазами на девочку:

– Так нафига сосиску-то тогда! Вот блин! Мы обе тупые, похоже. Я не сообразила, что она умирает, а ты её сосисками пичкаешь.

– Бери её на руки! – скомандовала Козявка.

– Зачем? Давай сразу на этот раз цель выкладывай, а то как с сосиской выйдет. Её сосиска добьёт только. Ей бы молочка сейчас, или яйцо сырое.

– К Михалычу понесём, он же врач, что-нибудь сделает. Только бы сегодня не его смена была, и не дежурство.

– Ху из Михалыч?

– Не матерись при детях. Это друг мой. Ну или неофициальный папа. С кошкой его, короче, играю. Давай, бери её на руки.

– Сумку мою тогда неси.

Ксюха не без труда взяла собаку на руки и крехтя понесла в сторону дома Михалыча.

Михалыч, к своему ужасу и радости Козявки, оказался дома. Он явно не ожидал увидеть на своём пороге взмыленную растрёпанную девушку с грязной, лысеющей собакой на руках.

– Это что такое? – мягко выражаясь, удивлённо спросил он.

– Михалыч, выручай, собака умирает, сделай что-нибудь, – запыхавшись, ввалилась в квартиру Козявка. – Ты же пилюлькин, тебе какая разница, человека или собаку спасать.

– Вообще-то большая разница. Что с собакой-то? – пропуская в коридор и подхватывая собаку с рук девушки, спросил Михалыч.

– С голода помирает, уже есть отказывается.

– Понял. Я отнесу её пока в ванную, тёплой водой её полей, Козявка, ягодицу ей с мылом помой, и сами руки помойте! – уже из другой комнаты кричал Михалыч и шуршал своими сумками с лекарствами.

Спустя полчаса в гостиной на диване сидели Ксюха и Козявка, а на полу, возле собаки на разложенной поверх ковра старой простыне сидел Михалыч и кормил собаку молоком через большой шприц без иглы. Собака после укола приободрилась, взгляд стал более ясный.

– Кстати, Михаил Борисович, – представился мужчина, освободив руку и протянув её Ксюхе.

– Ксения Львовна, воспитательница Козявки. Очень приятно.

– Сомневаюсь.

– М? – будто не расслышала Ксюха.

– Сомневаюсь, что быть её воспитательницей очень приятно, – засмеялся Михалыч. Ксюха шутку оценила, что выразилось в её заливистом смехе. Козявка закатила глаза, но мысленно порадовалась, что Михалыч смог рассмешить Ксюху. «Через месяц свадьбу сыграем», – подумала Козявка и с ухмылкой посмотрела на Ксюху.

– Пока ты такой довольный, да ещё и при свидетелях, при которых ты не сможешь отказаться, торжественно назначаю тебя опекуном этой собаки. С Ватой я договорюсь, она не будет против Голодяя.

Михалыч явно не ожидал такой подставы, но девочка была права, при Ксюхе он не смог сказать ничего против, как и не смог бы выгнать собаку на улицу.

– Ты уже и имя ему дала, шустрая. Тогда будешь сама приходить и кормить их обоих. Я поставлю корм пониже, чтоб ты дотягивалась.

– Кстати, как там наша хлопчатобумажная в памперсах? – безадресно спросила Козявка, заглядывая под тумбочку, где сидела ошарашенная и шокированная Вата в тряпочных трусиках. – Операция прошла успешно?

– Да, ветеринар сказал, что теперь всё будет хорошо, швы снимем, и будет как новая.

– А что с кошечкой? – заботливо спросила Ксюха.

– Представляете, Ксения Львовна, хандрил кошак, я как-то не беспокоился, симптомов особо нет, а Козявка как гаркнет на меня, мол, неси на обследование и всё тут. Я отнёс, а у неё опухоль нашли, вот, удалили, теперь Дуся бодренькая, уже «носится», можно сказать. Если б не Козявка, остался бы без кошки, балбес. Ещё врач, называется.

– Та-а-к. Козявка, ничего не хочешь рассказать? – Ксюха встала с дивана и упёрла руки в боки.

– А я что? Я ничего. Не виноватая я, он сам пришёл, на лыжах.

– Давай, колись. Что происходит? Собака, кошка. Кого ещё ты намерена спасать?

– Товарищи присяжные заседатели, дело было так. Помнишь, Ксюха, мешок упал? Я кошку-то видела, помнишь? Так вот это Вата была. Она в это время вялая какая-то была, я попросила Михалыча к настоящему доктору отвезти. Дальше сама знаешь. Потом, когда мы сегодня с тобой гуляли, я видела эту собаку. Дальше тоже сама знаешь.

– Так тебя что, преследуют призраки животных, которые умирают? – выпучила глаза Ксюха.

– Вот ты когда так это сказала, зазвучало как-то по-идиотски, и я сразу себя психом почувствовала, – Козявка скорчила рожу, как будто во рту оказался кусочек лимона.

– Вот к психологу и пойдём, раз психом себя почувствовала, – Ксения Львовна села на диван поближе к Козявке. – Михаил Борисович, может быть, вы посмотрите её?

– Ты ещё издеваться вздумала!? – завопила Козявка и замахала руками, как утёнок, который учится плавать.

– Ты чего кричишь? Точно псих, – наигранно вздохнула Ксюха.

Но шутка оказалась не шуткой – к психологу они всё-таки пошли. Не то, чтобы Ксюха не верила, не доверяла, но она боялась за девочку и решила пообщаться со знающими людьми.

– В таком… кхе… юном возрасте… кхе… главное – не упустить момент….кхе.. когда ребёнок увлекается своими собственными… кхе… фантазиями, и перестаёт… кхе… отличать реальность… кхе… от вымысла. Я достаточно… кхе… ясно выражаюсь? – седой мужик в роли доктора посмотрел поверх очков и потрогал дужку двумя пальцами. На нём был белый халат, морщинистый башмак вместо лица, худоба вместо тела, и он без конца покашливал. Его образ создавал ощущение психбольницы, где главный пациент – он сам.

– Вообще, «кхе» более, чем достаточно. Я бы даже уменьшила, – сказала Козявка, схватила со стола макет человеческого мозга на железной ножке и стала разглядывать.

– Не дерзи, мелкая, – строго одёрнула Ксения Львовна. – Достаточно, доктор. С ней произошло два странных…

– Дерзость в их возрасте… кхе… является отражением… кхе… детских и подростковых… кхе… переживаний. Они боятся… кхе… что мир не примет их такими… кхе… какие они есть… кхе… или какими будут. Я достаточно ясно… кхе… выражаюсь?

– А вы что-то уже сказали? Я просто думала, вы так кашляете, – сказала Козявка, не отрывая взгляда от пластикового мозга.

– Доктор, мы же с конкретным вопросом. Дело в том…

– А с тобой я вообще не разговариваю, – сказала Козявка и, по-прежнему, не отрывая взгляда от мозга, направила указательный пальчик на Ксюху.

Монолог, всё время прерывающийся раздражающими «кхе», продолжался несколько минут. Ни на Ксюхины вопросы, ни на Козявкины подколы доктор не обращал внимания.

– Такой способ… кхе… протеста… кхе…, – не унимался доктор, – присущ тем детям… кхе…, – но не успел закончить фразу.

– Дурдо-о-ом! – Ксюха вскочила с кресла, схватилась за голову руками и начала ходить по комнате, протяжно приговаривая про дурдом. – Козявка! Подожди, пожалуйста, с той стороны двери, в коридоре, я с этим доктором поговорю.

Доктор широко раскрыл глаза и вдавился в кресло. Козявка выскользнула за дверь и уже из коридора услышала отборную, но приличную на слова, ругань Ксении Львовны. В такие моменты Ксения Львовна вызывала глубочайшее чувство уважения и симпатии. Спустя пять минут Ксения Львовна вышла из кабинета доктора, поправляя чёлку на вспотевшем лбу, взяла девочку за руку и направилась к выходу. Козявка вся сияла от восхищения и неотрывно, улыбаясь, смотрела снизу вверх на Ксению Львовну.

– Ну, что сказал этот ваш сихолог-сихотерапевт? – всё ещё улыбаясь, спросила Козявка, когда Ксюха присела на корточки рядом с ней помочь одеться.

– Олень этот дохтер. Я бы ему и кошку свою не доверила, если бы она у меня была.

После некоторого молчания, когда Козявка уже была одета, Ксения Львовна вдруг посмотрела в глаза Козявке и мгновенно покраснела. Ей было стыдно.

– Милая моя, ты только не подумай, что я тебе не верю. И психом я тебя вовсе не считаю…

– Да знаю я всё, что ты хочешь мне сказать, дурында, – засмеялась Козявка и будто упала на плечи Ксюхе.

Утро выдалось солнечное, но накануне вечером был дождь. Поэтому Соня вышла из дома, захватив с собой зонтик кислотно-зелёного цвета в безумный, кислотно-розовый горох. Зонтик никак не сочетался с воздушным и нежным образом самой Сони. Бежевые сапожки у неё всегда были чистыми, светло-жёлтый, цвета варёного яичного желтка, с серыми узорами плащик подвязан серым пояском, а вязаный белый берет надет набекрень, как будто вот-вот сползёт, словно часы на картине Дали. Соня спешила на работу, она работала реставратором при церкви, точнее, только училась. Это была её практика от худграфа. Лето только начиналось, как и практика, поэтому Соня каждое утро, собираясь в церковь, так сильно волновалась, что тянула время своего пути как можно больше, из-за чего даже опаздывала. В это утро всё было по-прежнему, поэтому девушка зашла в продуктовый магазин купить что-нибудь, например, на обед, или просто поболтать с продавцом и владельцем магазина в одном лице – дядей Толей.