Текст книги "Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени"

История медицины конца XX века неуклонно смещала внимание и акценты с врачей на пациенток. Побужденные М. Фуко, ученые стали свободней вовлекать в свои исследования источники медицинского характера: отчеты медицинских обществ, истории болезней, научно-популярные книги по медицине, современные описываемым событиям, женские дневники и письма, на страницах которых женщины прошлого описывали свой опыт разрешения от бремени. Феминистски ориентированные авторы пытались увязать перемены, происходившие в женских телесных практиках (беременность, роды, грудное вскармливание), с изменением гендерного контракта и всей гендерной системы общества. Вот почему некоторым из авторов так важно было не просто реконструировать детали давно забытых ритуалов, но (как это призывала сделать Дж. Левитт, возглавившая к тому времени AAHM – Американскую ассоциации истории медицины) вписать историю детородных практик в историю повседневности и через них – в обычные исторические исследования[25]25
  Leavitt J. W. Science enters the birthing room: Obstetrics in America since the 18 century // Journal of American history. 1983. № 2 (70). Р. 281–304.


[Закрыть].

На примере изучения истории родовспоможения и медикализации этого процесса стало возможным изучение механизмов социального контроля – процесса перехода контроля над родами от женской части общества к мужчинам-врачам, которые не могли ни толком прочувствовать все этапы этого биологического действа, ни оказать действенную психологическую помощь. Исследователь связывала историю медикализации родовспоможения, утверждение технократической модели родов не столько с прогрессом науки и технологий, сколько с господствовавшей патриархатной системой, которая (несмотря на все успехи женской эмансипации в политической и социальных сферах) не только не думала сдавать позиции, но и вытесняла женский опыт и знания из сферы наблюдения за женским репродуктивным здоровьем. Такой подход к истории науки был абсолютно новым, как и желание Дж. Левитт доказать, что медикализация родовспоможения, обеспеченная развитием европейского медицинского знания, в итоге превратила врачей-мужчин во всемогущих экспертов, спорить с которыми стало бесполезно.

Утверждение биомедицинской модели родов и, как следствие, перенос родов в стационары, которые стали считаться единственным легальным местом для деторождения, привело, конечно, к снижению материнской и младенческой смертности, облегчению страданий роженицы – этого никто не отрицал. Но именно с обращением к теме чувств и эмоций, с усилением позиций гендерной антропологии стало возможным заострить внимание на оборотных сторонах новой, технократической модели родов.

Одновременно с публикациями Дж. Левитт в те же 1980‐е вышло немало работ по истории деторождения, написанных с иных идейных позиций: их авторы не склонны были считать, что двухвековая история трансформации культуры деторождения привела женщину в «физическую тюрьму» (к потере контроля над собственным телом, зависимости от технологий и знаний врачей), а социальную систему – к углублению патриархата, гендерных асимметрий и социального неравенства (поскольку не все женщины имели равный доступ к медицинским технологиям). Так, в книге французского историка Жака Жели «Дерево и плоды» (1984)[26]26
  Gelis J. History of Childbirth: Fertility, Pregnancy and Birth in Early Modern Europe. Boston: Northeastern University Press, 1991. (Оригинал – Gelis J. L’ Arbre et le Fruit. Paris, 1984.)


[Закрыть] та же социальная история родовспоможения была подана как история расширения научного знания, прогресс которого неизбежно ведет к общему социальному прогрессу. Однако сторонницы феминистской антропологии восприняли такие воззрения критически[27]27
  Van Hollen C. Perspectives on the anthropology of birth // Culture, Medicine, and Psychiatry. 1994. Vol. 18. P. 501–512; Blumenfeld-Kosinski R. Not of Women Born – Representations of Caesarean Birth in Medieval and Renaissance Culture. Ithaca; London, 1990.


[Закрыть], полагая, что в контексте гендерных исследований в истории и антропологии раскрывать темы, связанные с историей женского тела, не опираясь на концепты и тезаурус этого нового направления (гендер, медикализация, социальный конструктивизм, биовласть, эмоциональный режим эпохи), уже нельзя[28]28
  Opitz-Belakhal C. Evatöchter und Bräute Christi: weiblicher Lebenszusammenhang und Frauenkultur im Mittelalter. Weinheim, 1990.


[Закрыть]. Справедливости ради стоит отметить, что Ж. Жели собрал огромный материал по истории обрядов, миропонимания, по «истории чувств» и интимности в раннее Новое время. Сумев привлечь фольклорные источники, книги по знахарству, он создал классическое сравнительно-этнографическое исследование, проведя аналогию между культурой деторождения европейцев и их представлениями о природных и сельскохозяйственных циклах и ввел в научный оборот бесценный материал по этномедицине (использование целебных трав для стимуляции зачатия[29]29
  Gelis J. History of Childbirth. P. 7.


[Закрыть]). Как и большинство коллег, Ж. Жели полагал, что система родовспоможения, основанная на традиционных знаниях и навыках, «неизбежно сменилась» биомедицинской вследствие развития капитализма, рационализма и урбанизации. Именно так представлялась тема в публикациях немецких историков того же времени (и все они, как можно догадаться, были именно мужчины-исследователи)[30]30
  Rituale der Geburt. Eine Kulturgeschichte / Hrsg. von J. Schlumbohm, J. Goelis, P. Veit. München, 1998; Schäfer D. Geburt aus dem Tod. Der Kaiserschnitt an Verstorbenen in der abendländischen Kultur. Hürtgenwald: Guido Pressler, 1999.


[Закрыть].

В те же годы на излете XX века в европейской и американской историографии появилось множество публикаций, авторы которых не столько центрировали внимание на истории проникновения в акушерство (и через него в массовое сознание) медицинского языка и стиля мышления, медицинских концепций и представлений, сколько реконструировали «историю акушерок»[31]31
  Donegan J. Women and Men Midwives. Westport, Connecticut: Greenwood Press Inc., 1978; Donnison J. Midwives and Medical Men. New Barnett: Historical Perspectives, 1988.


[Закрыть]. Историки демонстрировали непростые отношения между умелицами-повитухами, ставшими постепенно акушерками, и мужчинами-врачами и прослеживали эти отношения с конца XVIII века в контексте переноса родов из домашнего пространства в стационары (и, по сути, иллюстрировали процесс медикализации деторождения). Именно в это десятилетие ученые стали задавать непростые вопросы: кто определял поведение роженицы и в силу опыта мог научить их, как не опытные акушерки? Так почему же и как эти последние поддались напору обученных и образованных на медицинских факультетах мужчин-врачей, превратившись в «служанок» акушерской практики? Что было следствием этого растянувшегося на полтора столетия процесса? Те, кто придерживался феминистского подхода, настаивали на том, что в вину врачам-мужчинам можно ставить потерю женщинами собственного автономного опыта родов. Те, кто был далек от феминизма, видели в медикализации родов только солнце научного прогресса.

Изучение процесса медикализации деторождения (исследования 1990‐х годов)

1990‐е годы принесли с собой взрыв интереса к истории культуры деторождения ушедших столетий[32]32
  Пушкарева Н. Л. Материнство как социально-исторический феномен (обзор зарубежных исследований по истории европейского материнства) // Женщина в российском обществе. 2000. № 1 (17). С. 9–24.


[Закрыть]. Расширилось тематическое и географическое разнообразие исторических исследований, чему немало способствовал междисциплинарный подход, заметнее стали методы, привлеченные из сопредельных дисциплин, новые источники. Особо усердствовали медиевисты[33]33
  Ordnung und Lust: Bilder von Liebe, Ehe, Sexualität im späten Mittelalter und fruheren Neuzeit / Hrsg. von H.‐J. Bachorski. Trier, 1990.


[Закрыть] и новисты (специалисты по истории раннего Нового времени)[34]34
  Boym S. Sexuality and Body in Russian Culture. Stanford, 1993; Barona J. L. The Body Republic: Social Order and Human Body in Renaissance Medial Thought // History and Philosophy of Life Science. Valencia, 1993. Vol. 15. P. 165–180; Koerper-Geschichten: Studien zur historischen Kulturforschung. Frankfurt a. M.: Taschenbuchverlag, 1996; Labouvie E. Andere Unstaende: Eine Kulturgeschichte der Geburt. Koeln etc: Boehlau, 1998.


[Закрыть]. В те же «гендерные 90‐е»[35]35
  Жеребкина И. А. Гендерные 90‐е, или Фаллоса не существует. СПб.: Алетейя, 2003.


[Закрыть] развернулись активные дискуссии между специалистами в области женской истории, социальными историками медицины[36]36
  Schlumbohm J. Rituale der Geburt. Eine Kulturgeschichte / Zus. mit B. Duden, J. Goelis, P. Veit, Hg. München, 1998; Schäfer D. Geburt aus dem Tod.


[Закрыть], социальными и культурными антропологами, социологами медицины и филологами. Стоит подчеркнуть, что в то время как российская историография еще только подступала к этим темам, в европейской окончательно утвердились и стали доминирующими подходы феминистской антропологии, гендерной истории, опирающиеся на подходы социального конструктивизма. История родильной культуры давала как нельзя более обширный и внятный материал для реконструкции всех форм противостояния «традиционного» и приобретенного личностного опыта, равно как опыта «научного», то есть опирающегося на доказательные медицинские знания; патриархатных социальных институтов – и идей, связанных с гендерным равенством, женской свободой, репродуктивными правами женщин.

Как и прежде, весьма заметное влияние на исторические работы 1990‐х годов оказали исследования культурных антропологов, и в качестве самого выразительного примера можно выбрать публикации техасской ученой, специализацией которой как раз и является антропология репродукции, Робби Дэвис-Флойд. Уже не одно десятилетие она изучает символическую сторону практик, процедур и ритуалов, связанных с современными родами и родовспоможением[37]37
  Davis-Floyd R. E. Birth as an American Rite of Passage. Berkeley-Los Angeles-London: University of California Press, 1992; Davis-Floyd R. E. The Ritual of Hospital Birth in America // Conformity & Conflict. Readings in Cultural Anthropology / Ed. by J. P. Spradley, D. W. McCurdy. New York, 1994.


[Закрыть]. В 1990‐е под ее редакцией вышла книга «Роды и авторитетное знание: кросс-культурные перспективы», в которой она объединила результаты исследований ученых-этнографов, антропологов, психологов, социологов и врачей, ведших свои наблюдения по схожему гайду (списку вопросов) в шестнадцати различных обществах и культурах[38]38
  Childbirth and Authoritative Knowledge: Cross-Cultural Perspectives / Ed. by R. Davis-Floyd, С. Sargent. California: University of California Press, 1997.


[Закрыть], показав на практике результаты междисциплинарности в изучении родильной культуры и выявив (что упустила в свое время Б. Джордан) каналы формирования биомедицинской, технократической модели деторождения. В поле ee внимания оказался также непростой процесс «воспитания послушных рожениц» – социального конструирования поведения беременных и рожающих в различных культурах. Как убежденная сторонница гендерной антропологии, Дэвис-Флойд писала, что технократическая модель родов символизировала победу культуры над природой, но привела, как ни странно, опять же «к воспроизводству патриархата», в котором «женские тела стали рассматриваться в качестве слабых, требующих вмешательства биомедицинских технологий, созданных и контролируемых мужчинами»[39]39
  Davis-Floyd R. E. Birth as an American Rite of Passage. P. 152.


[Закрыть]. Социологи продолжили эту идею, размышляя об утверждении и укреплении политики социального контроля над женской репродукцией[40]40
  Ginsburg F., Rapp R. The Politics of Reproduction // Annual Review of Anthropology. 1991. № 20. P. 311–344.


[Закрыть] – а сама Дэвис-Флойд убедительно являла в своих новых исследованиях, насколько сильно поражен сексизмом язык описания женских и мужских физиологических процессов, как сформировался и окреп концепт «женщина – машина по воспроизводству себе подобных»[41]41
  См. ее рецензию на кн.: Martin E. The Woman in the Body [URL: https://birthpsychology.com/content/woman-body-cultural-analysis-reproduction; дата обращения: 16.10.2021].


[Закрыть].

Историки меж тем обратили взоры на реалии прошлого, начав изучать социальное конструирование моделей поведения рожениц в разные эпохи, что и осуществлялось главным образом на материалах США и Великобритании. Они увязывали историю трансформаций родильных практик и контроля над всем временем до рождения ребенка, над женским окружением, над повитухами с историей роста научного знания, которым (как уже было доказано) слишком долго располагали главным образом мужчины, составлявшие подавляющее большинство обучающихся на медицинских факультетах. Появление женщин-врачей и особенно специалисток по женским болезням выглядело в перечисленных трудах того десятилетия истинной революцией, важным сдвигом не только в медицинской практике, но и в гендерных отношениях – отношениях господства и подчинения[42]42
  Wilson W. The Making of Man-Midwifery: Childbirth in England, 1660–1770. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995; Borst C. G. Catching Babies: The Professionalization of Childbirth, 1870–1920. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1995; Williams A. S. Women and Childbirth in the Twentieth Century. Stroud: Sutton Publishing, 1997.


[Закрыть]. Расширялся круг привлекаемых источников, все чаще в публикациях использовались уже не только косвенные данные (описания из нарративов), но и документация, которой ранее пренебрегали (a она все же сохранилась), – свидетельства о рождении, лицензии на право акушерской деятельности, врачебные записки, медицинская статистика. В научный обиход также вошли ранее редко и случайно встречавшиеся, но специально выявляемые ныне описания акушерками своей практики.

Особое внимание к голосам акушерок Великобритании, работавших в середине XX века (1940–1970‐е годы) и помогавших разрешавшимся от бремени как раз в домашних условиях, позволило Джулии Эллисон опровергнуть доводы Э. Оукли об абсолютной потере автономности акушерской практики в прошлом веке[43]43
  Allison J. Delivered at Home. London: Chapman and Hall, 1996.


[Закрыть]. Традиция (по крайней мере, в Англии и в обеспеченных социальных слоях) продолжала жить. И это социоантропологическое исследование (скорее социолога, чем историка) в известном смысле дополнили собственно исторические изыскания Адриана Уилсона, который тоже озадачился целью понять и проанализировать процесс медикализации родовспоможения в Великобритании и раскрыть пути активного проникновения врачей-мужчин в родильную комнату. В отличие от предшественниц, исследовательниц-феминисток (Дж. Донегэн, Дж. Доннисон и, скажем, своей современницы и соотечественницы М. Тью или француженки С. Бувале-Бутюри), считавших, что перенос родов в стационары не снизил рисков смертности и стал ответом не столько запросам рожениц, сколько стремлению врачей получить абсолютный контроль над процессом родов и увеличить прибыль от применяемых медицинских вмешательств[44]44
  Tew M. Safer Childbirth: A Critical History of Maternity Care. London: Chapman and Hall, 1995; Beauvalet-Boutouyrie S. Naître à l’ hôpital au XIX^e siècle. Paris; Belin, 1999.


[Закрыть], А. Уилсон был куда аккуратнее с выводами. Он спорил с теми, кто был убежден, что мужчины-врачи «агрессивно изгоняли» акушерок без надлежащего медицинского образования из родильных практик, последовательно показывая, как расширялись запросы и заинтересованность самих рожениц в привлечении врачей вместо малограмотных повитух[45]45
  Wilson W. The Making of Man-Midwifery. P. 6.


[Закрыть]. Он связал процесс медикализации с общим повышением грамотности и культуры, объяснил выбор женщин, связав его с образовательным и социальным контекстами, прогрессом науки, десакрализацией научных знаний, касающихся тела, новым пониманием сексуальных запретов и предписаний[46]46
  Ibid. P. 186.


[Закрыть]. В итоге медикализация родов предстала результатом обоюдного интереса врача и пациенток, а не итогом злонамеренного разрушения традиционной модели, основанной на «исключительном праве женского участия в женском деле»[47]47
  Ibid.


[Закрыть]. Следом Шарлотта Борст и Анжела Дензи заострили внимание на социальном аспекте того же процесса, продемонстрировав влияние социального расслоения на сохранность или утерю традиционности в родильных практиках[48]48
  Borst C. G. Catching Babies; Danzi A. D. From Home to Hospital: Jewish and Italian American Women and Childbirth, 1920–1940. Lanham, Md.: University Press of America, 1997.


[Закрыть].

Разрабатывая далее тему социального конструирования материнского и репродуктивного поведения, их взаимосвязи и связи с развитием хирургии в родовспоможении (речь об истории кесарева сечения)[49]49
  Schäfer D. Geburt aus dem Tod; Schäfer D. «Es ist leichter, ein guter ‚Caesarist’ als ein guter Geburtshelfer zu sein». Die Entwicklung des Kaiserschnitts nach 1880 // 110 Jahre Niederrheinisch-Westfälische Gesellschaft für Gynäkologie und Geburtshilfe / Hrsg. von A. Jensen, A. Keck. Zülpich: Biermann, 2008. S. 122–132.


[Закрыть], педиатрией и валеологией в различные исторические периоды, историки все более углублялись в частные аспекты истории материнства[50]50
  Пушкарева Н. Л. Материнство как социально-исторический феномен // Женщина в российском обществе. 2000. № 1; Мицюк Н. А. История материнства в англоязычной историографии // Вопросы истории. 2014. № 10. С. 167–175.


[Закрыть], выделив из общего потока лишь те публикации, в которых речь шла собственно об истории родовспоможения, ритуалов и культуре родов.

Историк медицины Ирвин Лоудон задался целью изучить, основываясь на большом массиве медицинской статистики 1800–1950‐х годов, каким образом развитие научных знаний в области акушерства, внедрение новых медицинских технологий, перехода родов из домашнего пространства в стационары, обоснование врачами новых требований в отношении проведения беременности, питания, гигиены беременной повлияли в США, Великобритании, Австралии, странах Западной Европы на благополучный исход родов и на уровень материнской смертности[51]51
  Loudon I. Death in Childbirth: An International Study of Maternal Care and Maternal Mortality 1800–1950. Oxford: Oxford University Press, 1992.


[Закрыть]. Он пришел к выводу, что вопреки всем ожиданиям с начала XIX века до 1940‐х материнская смертность при родах существенно не изменилась. С его точки зрения, основной причиной высоких показателей смертности была родильная горячка. Уменьшить количество женских смертей при родах, по мнению исследователя, удалось не столько благодаря росту профессионализма врачей (и переходу от домашних родов к родам в стационаре), сколько благодаря внедрению антибиотиков. Кроме этого, И. Лоудон, анализируя показатели смертности в различных социальных группах, доказал отсутствие корреляции показателей смертности с социально-экономическим положением рожениц. Тем самым историк, опираясь на солидный количественный материал, подтвердил низкую эффективность внедрения медицинского знания в сферу деторождения, заостряя внимание на отрицательных последствиях медикализации и большую роль фармакализации родов. Соотечественница И. Лоудона, Сьюзен Вильямс, также описывавшая проблемы материнской и младенческой смертности, отметила значимость доступности медицинского образования для женщин разных сословий, что внесло существенный вклад в улучшение подготовки акушерок, развитие социальной поддержки беременных и молодых матерей со стороны благотворительных обществ и участниц женского движения начала XX века[52]52
  Williams A. S. Women and Childbirth in the Twentieth Century.


[Закрыть].

Вообще, тема медикализации буквально не сходила со страниц исследований по истории родовспоможения, поскольку однозначного ответа и решения, пользу она несла или вред, найти было все еще невозможно. Однако обобщение исторического материала и корректная компаративная аналитика привели лишь к выводу, что в связи с культурными и социальными особенностями этот процесс имеет и в настоящее время разную степень выраженности даже в схожих по уровню развития странах[53]53
  Teijlingen E. Lowis G., McCaffery P., Porter M. Midwifery and the Medicalization of Childbirth: Comparative Perspectives. New York: Nova Science Publishers, Inc, 2000. P 1.


[Закрыть]. Споры вызвали к жизни исследования по истории акушерских знаний, написанные не столько историками, сколько клиницистами[54]54
  Rhodes P. A Short History of Clinical Midwifery; McIntosh T. Profession, Skill or Domestic Duty: Midwifery in Sheffield 1881–1936 // Social History of Medicine. 1998. № 11. Р. 403–420; Murphy-Lawless J. Reading Birth and Death: A History of Obstetric Thinking. Bloomington: Indiana University Press, 1998; Rooks J. P. Midwifery and Childbirth in America. Philadelphia: Temple University Press, 1997.


[Закрыть]. Последние – как представители врачебного сообщества – делали ставку на изучение истории применения конкретных медицинских техник, на введение в действие все новых акушерских инструментов и приемов (к чему можно отнести эмбриотомию, эпизиотомию, сменившие стародавние техники наложения щипцов, «поворота на ножку» и т. п.), но так или иначе во всех трудах по истории родовспоможения последних десятилетий присутствовало желание найти искомое соотношение пользы и риска в процессе медикализации и переноса родов из дома в стационары.

Женщины-историки, сочувствующие идеям феминизма, выстраивали в своих публикациях альтернативную версию женского исторического прошлого, настаивая на необходимости реконструкции истории родовспоможения в терминах гендерных иерархий и властных отношений, как поле непрекращающегося противостояния между женщинами (роженицами, повитухами) и мужчинами (врачами-акушерами). Опытные повитухи в их работах представали идеальными участницами холистической модели родов[55]55
  Leap N., Hunter B. The Midwife’s Tale: An oral history from handywoman to professional midwife. 5 Montague Road, London: Scarlet Press, 1993; Midwives, Society and Childbirth: Debates and Controversies in the Modern Period. London and New York: Routledge, 1997; McIntosh T. Profession, Skill or Domestic Duty: Midwifery in Sheffield 1881–1936 / Eds. Marland H., Rafferty A. M. // Social History of Medicine. 1998. № 11.


[Закрыть], при которых вторжение медицинских технологий было умеренным (начало XX века), роженицы же были психологически свободны и реализовывали естественную функцию воспроизводства без психологического и иного насилия, поскольку «оказание медицинской помощи наносит вред человеку только в том случае, если она организована неправильно или осуществляется недостаточно»[56]56
  Доброродний Д. Г., Черняк Ю. Г. Медикализация как социокультурный феномен и предмет междисциплинарного исследования // Философия и социальные науки. 2012. № 1/2. С. 82–88.


[Закрыть].

История медицинской помощи как этнографическое описание предметов материальной культуры родовспоможения возникла как раз на гребне волны публикаций по истории медикализации. Работа Аманды Бэнкс оказалась в этом смысле буквально новаторской и захватывающе интересной даже читательницам, далеким от науки: она анализировала модификацию поз рожениц и предметов материальной культуры на примере стульев, столов, кресел для рожающих[57]57
  Banks A. Birth Chairs, Midwives, and Medicine. Jackson, Mississippi: Press of Mississippi, 1999.


[Закрыть]. А. Бэнкс, в частности, убедительно доказала, что со времени изобретения акушерских щипцов (1723), считавшихся именно хирургическим инструментом, пользоваться которым повитухам как не имеющим хирургического образования воспрещалось, произошел тот самый перелом в истории родовспоможения, с которого женщины-помощницы в родильных практиках стали уступать место мужчинам, а «женский бизнес» – «акушерству как учебному предмету». Подробное описание исторических артефактов (книга снабжена богатым иллюстративным материалом – рисунки родильных кресел, стульев, ручек, поднимающихся и вращающихся деталей в лежаках и т. п.) позволило исследовательнице обосновать вывод о том, что буквально с начала XIX века в городских непривилегированных слоях начался сравнительно быстрый переход от естественных родов, где главными действующими лицами были роженица и акушерка, к медикаментозным родам с доминированием мужчин медицинской профессии. С развитием медицинских знаний и осознанием экономической выгоды от этих процедур (что и составляло тогда содержание процесса медикализации родов) рожающие женщины, действительно все еще часто умиравшие в момент родов от родильной горячки, стали восприниматься не как живые и здоровые будущие матери, а как больные, именно пациентки клиник, как «хрупкие инвалиды» (fragile invalids), требовавшие заботы, специфичных манипуляций и ухода. Однако обеспечить такой уход, нужный уровень дезинфекции и изолированности здоровых от больных тогдашняя медицина (как в Великобритании, так и в континентальной Европе)[58]58
  Metz-Becker M. Akademische Geburtshilfe im 19. Jahrhundert: Der Blick des Arztes auf die Frau // Metz-Becker M. Hebammenkunst gestern und heute – Zur Kultur des Gebärens durch drei Jahrhunderte. Marburg: Jonas Verlag, 1999. S. 37–42.


[Закрыть] не могла. А. Бэнкс реконструировала картину настойчивого проникновения мужчин в сферу женских практик, насильственного помещения беременных женщин из низших сословий в городские госпитали, откуда пациентки чаще всего старались просто сбежать, наполненные страхами перед мужчинами-стажерами (для которых они были просто «объектами изучения» и «опытными образцами»), дикой скученностью и отсутствием элементарной гигиены.

Историки, обращаясь к анализу трансформаций медицинских манипуляций в том числе и в такой области, как гинекология и акушерство, размышляли о взаимосвязи выявленных ими изменений с культурными сдвигами в социальной жизни. Вот отчего в любом исследовании по истории родовспоможения неизменно присутствовала тема акушерской помощи в момент телесной и душевной боли – то есть в широком смысле тема уменьшения чувствительности готовящихся родить и рожающих[59]59
  Fasbender H. Geslichte der Geburschilfe. Hildenschein: Georg Olm Verlag, 1964; The History of the Management of Pain: from Early Principles to Present Practice / Ed. R. D. Mann. New York: Park Ridge, 1988; Thiery M. De Geschiedenis van Verloskunde. Gent Universiteit, 1996.


[Закрыть]. История апробации разных инвазивных методов «помощи» роженицам (от наложения щипцов до эпидуральной анестезии) оказалась поводом для острейших дискуссий, охвативших в 1990‐е годы не только историков медицины (среди них и собственно врачей)[60]60
  Bierig A., Huhn A., Jesberg-Boris A. Hausgeburten in Deutschland: Hebammen erzählen // Metz-Becker M. Hebammenkunst gestern und heute – Zur Kultur des Gebärens durch drei Jahrhunderte. Marburg: Jonas Verlag, 1999. S. 78–93; David M., Stürzbecher M. Ein Meilenstein in der Gesundheitsgesetzgebung?! Historische Anmerkungen zur Entstehung und zum Inkrafttreten des ersten einheitlichen deutschen Hebammengesetzes vor 60 Jahren // Geburtshilfe und Frauenheilkunde. 1999. Bd. 59 (12). S. 16–170; Gengnagel A., Hasse U. «Die Geburt in der Klinik»: Accouchiranstalten in Deutschland // Metz-Becker M. Hebammenkunst gestern und heute – Zur Kultur des Gebärens durch drei Jahrhunderte. S. 31–39.


[Закрыть], но и социальных историков. Последние склонны были размышлять о путях гуманизации детородного акта на протяжении столетий, между тем как историки, опиравшиеся на записи акушерок и собственно рожавших, настаивали на том, что больница как место разрешения от бремени трактовалась тогдашними роженицами негативно: они настаивали, что там они чувствовали себя куда более беззащитными, нежели дома, в окружении родных[61]61
  Barbaut J. Histoire de la naissance à travers le monde. Paris: Ed. Plume (Calmann Levy), 1990; Leroy F. Histoire de Naître. Bruxelles: Ed. De Boeck Université, 2002.


[Закрыть]. Понятно, что история родов как биосоциокультурного явления, написанная актуальными или бывшими клиницистами, имела как плюсы (особенно в профессиональной оценке врачебных техник и инструментов, избегания болевого синдрома[62]62
  Pöppinghege R. Zwischen Hausgeburt und Hospital. Zur Geschichte der Geburtshilfe und Frauenheilkunde. KG, Wickede: Schmitz u. Söhne GmbH & Co, 2005.


[Закрыть]), так и минусы: детали социальной истории этого явления, этнокультурные «привязки», внимание к индивидуальному и коллективному женскому социальному опыту – все это ускользало, оказывалось на задворках исследований и способствовало отправке самих трудов по теме родов и акушерства в область истории науки и техники, а вовсе не культурной и гендерной истории, истории идентичностей и коллективной памяти[63]63
  Rhodes P. A Short History of Clinical Midwifery.


[Закрыть].

В ряду множества публикаций по истории «борьбы с болью» важно отдать должное отличной работе профессора-анестезиолога Дональда Кэтона, который написал историю применения анестезии в родовспоможении в самом широком социально-историческом и культурном контексте. Проанализировав большое число медицинских публикаций XIX–XX веков, начиная с первого применения эфира в родовспоможении в 1847 году (шотландским акушером Джеймсом Янгом Симпсоном) и вплоть до современности, обработав немалое число источников личного происхождения (женских автобиографий, врачебных записок и заметок, сделанных рядом с рожавшими женщинами) и все время пытаясь найти ответ на вопрос, отчего сами женщины часто отказывались и по сей день отказываются от обезболивания (которое с его точки зрения – абсолютное благо), вникнув в отрывки из произведений художественной литературы[64]64
  Caton D. What a Blessing She Had Chloroform: The Medical and Social Response to the Pain of Childbirth from 1800 to the Present. New Haven: Yale University Press, 1999.


[Закрыть], он пришел к парадоксальному выводу: анальгезия в родовспоможении прежде всего служила утверждению авторитета врачебной профессии, а как следствие – примиряла женщин с необходимостью покинуть домашнюю кровать и отправиться в больницу, чтобы произвести на свет дитя. Истории внедрения данной практики (акушерской анальгезии) как практики символической для акушерства он придал большое значение, обосновав свой тезис о том, что родовая боль имела не столько физиологический, сколько глубокий социальный и культурный смысл. Широкое распространение анестезии и анальгезии, по мнению Д. Кэтона, стало возможно лишь тогда, когда произошла десакрализация родового акта, секуляризация сознания в контексте быстрого снижения авторитета церкви, которая защищала тезис о необходимости женщинам безропотно переносить родовую боль. «Появление анестезии – основа и исток революционных изменений в эмоциональном переживании родового акта», – считал он, показывая, что первый успех хлороформа не только был началом революции в фармацевтике (эфир сменился хлороформом, а последний сменил скополамин и т. д.)[65]65
  Ibid. P. 92.


[Закрыть], но и включил множество психопрофилактических стратегий борьбы с болью, которые оказались в конце XX столетия тем самым «хорошо забытым старым».

Одной из новейших работ по истории обезболивания родового процесса является книга «Избавь меня от боли: анестезия и деторождение в Америке» Жаклин Вульф, доказавшей в своем исследовании, что культурные идеи и социальные нормы и особенно существовавшие предубеждения (которые было очень трудно побороть, в особенности те, что касались женского сексуального образования в XIX веке, которое почти начисто отсутствовало) «способствовали распространению анестезии в акушерстве даже в большей степени, чем технологические новшества»[66]66
  Wolf J. H. Deliver Me from Pain: Anesthesia and Birth in America. Baltimore: Johns Hopkins Uni Press, 2011.


[Закрыть]. По ее мнению, врачи первой половины XIX столетия, начав использование хлороформа, неверно толковали смысл и переживание родовой боли. Они были убеждены, что рождение ребенка равно́ болезни женского организма и что обезболивание обеспечивает нужную комфортность произведения детей на свет. С досадной уверенностью они отрицали необходимость поддержки роженицы со стороны ее родственников и «сестер»[67]67
  Ibid. P. 42.


[Закрыть], что привело к долговременному отдалению близких от рожающей женщины. Практики «отдаления», «исключения» утвердились в процессе медикализации на десятилетия, сопровождаемые отношением к поступающим в родильные дома женщинам как к «беспомощным», «уязвимым», «слабым», «открытым инфекциям», то есть отношением к беременности и родам как к патологии. Такое отношение и стало, по мнению Ж. Вульф, началом той практики родовспоможения, которая вначале обрела «вид конвейера», а как протест по отношению к ней возникло движение «за естественные роды» в 1970‐х годах в США. Это движение смогло переломить общемировую доминанту, чему начиная с 1980‐х стали активно способствовать усомнившиеся в технократической модели родов активистки женских движений[68]68
  Knott S. Early Modern Birth and the Story of Gender Relations // History Workshop Journal. 2014. Iss. 78. Р. 287–294; Neither S. N. «Baby Factories» Nor Squatting «Primitives»: Defining Women Workers Through Alternative Childbirth Methods in the United States, 1945–1965 // Journal of Women’s History. 2015. Vol. 27. № 2. Р. 134–158.


[Закрыть]. Понятно, что женский страх перед родовой болью (и возможность ее избежать в обстановке больницы), делала главный вывод автор, был мощнейшим катализатором и ускорителем процесса медикализации всей жизни (а не только родовспоможения). В акушерстве же он привел к резкому и необратимому снижению авторитета повивальных бабок.

Последние в наименьшей степени имели отношение к контролю над рождаемостью с середины XIX века. Напротив, мужчины – врачи-акушеры – как раз получали образование, не только охватывавшее вопросы помощи в родовспоможении, но и дававшее знания, касавшиеся контрацепции. Изучение этой темы (история контрацептивных практик) тоже десятилетиями считалось частью истории медицины и лишь в последние полвека заинтересовало социальных историков, демографов, историков медицины, так что тема приобрела характер мультидисциплинарной, рассматриваемой в широком социальном и культурном контексте, учитывающем гендерные режимы обществ и их изменения, социальный статус женщин и демографическую политику государства. Э. Макларен, Д. Кричлоу, Т. Макинтош, Э. Чеслер, Дж. Броди, Л. Риган, Дж. Ридл[69]69
  McLaren A. A. History of Contraception: From Antiquity to the Present Day. Oxford, UK: Blackwell Publishers; Chesler, Ellen, 1990; Woman of Valor: Margaret Sanger and the Birth Control Movement in America. New York: Simon and Schuster; Brodie J. F. Contraception and Abortion in Nineteenth-Century America. Ithaca, NY: Cornell University Press, 1994; Critchlow D. The politics of abortion and birth control in historical perspective. Pennsylvania: University of Pennsylvania Press, 1996; Reagan L. J. When Abortion was a Crime: Women, Medicine, and Law in the United States, 1867–1973. Berkeley: University of California Press, 1997; Critchlow D. T. Intended Consequences: Birth Control, Abortion, and the Federal Government. New York; Oxford: Oxford University Press, 1999; McIntosh T. «An Abortionist City»: Maternal Mortality, Abortion and Birth Control in Sheffield, 1920–1940 // Medical History. 2000. Vol. 44. Р. 75–96; Riddle J. M. Contraception and Abortion: From the Ancient World to the Renaissance. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1992; Riddle J. M. Eve’s Herbs: A History of Contraception and Abortion in the West. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1997.


[Закрыть], обратившись к истории контрацептивных практик, убедительно разъяснили, как была связана их легализация и с развитием женской эмансипации, рационализацией женской репродуктивной функции, и с революционным процессом автономизации деторождения от сексуальной жизни, как они расширили и обогатили индивидуальный сексуальный репертуар. Эта тема особенно интересовала американских историков, так как борьба американок (и в частности знаменитая для истории этой борьбы М. Сэнгер) за легализацию контрацепции была драматичнее, чем у их европейских сестер. Европейские законы были куда либеральнее американских, и для реконструкции истории женских репродуктивных прав в США особенно ценными были не столько медицинские материалы, сколько автобиографические свидетельства. В частности, Джанет Броди, восстанавливая историю борьбы американок за их репродуктивные права (право планировать число беременностей и избавляться от нежелательных) с середины XIX до второй половины XX века, убедительно показала неисчерпанные резервы ранее никем не изучавшихся дневников замужних женщин среднего класса, подробно описывавших интимные отношения с мужьями и практики предохранения[70]70
  Brodie J. F. Contraception and Abortion in Nineteenth-Century America.


[Закрыть]. Подход Дж. Броди тематизировал самостоятельное изучение эмоциональных переживаний женщин, связанных с репродуктивным поведением, что было подчеркнуто (в частности) в коллективном исследовании по истории репродукции – фундаментальной коллективной монографии «Деторождение. Меняющиеся идеи и практики в Британии и Америки с 1600 г. по настоящее время», изданной в 1995 году под эгидой Института истории медицины в Лондоне[71]71
  Childbirth. Changing Ideas and Practices in Britain and America 1600 to the Present / P. Wilson. London: Truman State University, 1996.


[Закрыть] и подведшей итоги изучению сюжета на материале англоязычных источников.

Новые сюжеты в изучении культуры деторождения в 2000‐е годы

В 2000‐е годы интерес к изучению культуры деторождения прошлого во взаимосвязи с широким социальным контекстом продолжал расти[72]72
  Schlumbohm J. Comment l’ obstétrique est devenue une science. La maternité de l’ université de Göttingen, 1751–1830 // Actes de la recherche en sciences sociales. 2002/3. № 143. P. 18–30.


[Закрыть], концентрируясь все чаще вокруг процессов перехода от естественных родов с применением традиционных практик к биомедицинской модели деторождения. Исторические аспекты все чаще давали не только научное оправдание существования проблемы, но и конкретный «опорный материал». Концептуальную же основу создавали концепты медикализации (как скорейшего и иной раз неуправляемого проникновения медицины в социальную жизнь и, в частности, во все вопросы, связанные с репродукцией) и биовласти[73]73
  Загыртдинова Ф. Б. БИО: власть, политика, этика // Вестник Челябинского гос. ун-та. 2012. № 33 (287). Политические науки. Востоковедение. Вып. 13. С. 39–43: Чешко В. Ф. High hume: биовласть и биополитика в обществе риска: Учеб. пособие. М., 2009.


[Закрыть]. Скажем, историк медицины Филлис Бродски настаивала на том, что с тех пор, как роды были перенесены из домашнего пространства женщин в больницы, женщины потеряли больше, чем рассчитывали[74]74
  Brodsky Ph. The Control of Childbirth: Women Versus Medicine Through the Ages. London: McFarland & Co, 2008.


[Закрыть]. Она критически отзывалась о современных практиках акушерства, считая их противоестественными.

Новшеством стал анализ практик деторождения в контексте изучения женской истории, женской телесности, идеалов женственности и мужественности. В частности, Дж. Левитт обратила внимание на тему присутствия и соучастия мужей в родах их жен, показав, что в множестве культур мужчины традиционно присутствовали, а не изгонялись подальше от рожающей женщины. В своей легкомысленно названной книге «Дайте место папе: путешествие из комнаты ожидания в родильную палату»[75]75
  Leavitt J. W. Make Room for Daddy: The Journey from Waiting Room to Birthing Room. The University of North Carolina Press, 2009.


[Закрыть] она справедливо упрекнула историков, изучающих историю деторождения, в игнорировании описаний и исследований мужских (отцовских) ролей и странном безразличии к истории удаления отцов от родового процесса. С ее точки зрения окончательно это явление проявилось на рубеже 1940‐х годов, когда на волне мощнейшей медикализации родов возникло стремление обеспечивать высокий уровень стерильности родильных палат. Историю борьбы отцов за возвращение к своим рожающим женам из специальных залов ожидания (которые в США именовали «аист-клубы») в родильные палаты в 1970‐е (опять-таки речь о следствиях молодежной и сексуальной революции конца 1960‐х – начала 1970‐х годов) она именует даже «революцией отцов»[76]76
  Ibid. P. 283.


[Закрыть]. Действительно, с этого времени можно говорить о существенной трансформации гендерной системы и о развитии холистической модели родов.

Сопоставляя давно ушедшие эпохи и сравнительное недавние (XX век), английский профессор истории медицины Хилари Мерланд исследовала еще один, долгое время ускользавший, аспект в истории деторождения, материнства и женской истории XIX века – проблему послеродовой депривации женщин, их депрессий и психических расстройств, которые часто в прошлом и являлись причиной инфантицида[77]77
  Marland H. Dangerous Motherhood. Insanity and Childbirth in Victorian Britain. Palgrave Macmillan UK, 2004.


[Закрыть]. Убежденная феминистка, сторонница подходов социального конструирования гендера, Х. Мерланд объяснила рост числа опасных девиаций в материнском поведении прошлого жесткостью моделей социального конструирования идеальной женственности и материнства. Вплоть до середины – конца XIX столетия она не обнаруживала столько резких и требовательных социальных запросов по отношению к материнскому поведению. Возросшее же число их в указанное время и частая невозможность им следовать, в особенности женщинам из бедных социальных групп, обострила, с ее точки зрения, проблему инфантицида. Это было время особых «экспертных» советов женщинам, так что с подачи гинекологов и акушеров репродуктивные функции женщин (беременность, роды, послеродовое состояние, менструация) стали постепенно рассматриваться как отклонение от здорового состояния, а в начале XX века вообще в качестве патологии, требовавшей постоянного медицинского контроля и вмешательства. По мнению не только Х. Мерланд, но и других исследователей[78]78
  Ehrenreich B., English D. For her own good: Two centuries of the experts’ advice to women. New York: Anchor, 2005.


[Закрыть], этот факт обусловил отрицательное воздействие медикализации на положение и роль женщины в обществе.