Текст книги "Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени"

Тверская дворянка Вера Николаевна Апыхтина, урожденная Бешенцова, в первой половине XIX века в браке с Николаем Александровичем Апыхтиным родила 7 дочерей и 3 сыновей[201]201
  Ф. 1403. Оп. 1. Д. 1. Л. 1; Бешенцовы № 147 // Генеалогия господ дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губернии с 1787 по 1869 год. С. 25 об. – 26.


[Закрыть].

Жившая в Новгородской губернии Наталья Ивановна Мордвинова, урожденная Еремеева (1733–1795), в браке с Семеном Ивановичем Мордвиновым (1701–1777) родила «одиннадцать человек детей»[202]202
  Мордвинова Н. Н. Воспоминания об адмирале Николае Семеновиче Мордвинове и о семействе его. С. 392.


[Закрыть]. Жившая в Новоторжском уезде Тверской губернии Варвара Александровна Бакунина, урожденная Муравьева (1792–1864), в браке с Александром Михайловичем Бакуниным (1768–1859) родила с 1811 по 1824 год 5 дочерей и 6 сыновей[203]203
  См.: Корнилов А. А. Молодые годы Михаила Бакунина: Из истории русского романтизма. М., 1915; Пирумова Н. Премухино Бакуниных. Дворянское гнездо // НН. 1990. № III (15). С. 143–148.


[Закрыть]. Дворянка Рязанской губернии Варвара Александровна Лихарева, урожденная Астафьева (1813–1897), в браке с Александром Михайловичем Лихаревым (1809–1884) родила с 1836 по 1855 год 6 дочерей и 5 сыновей[204]204
  ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 67, 70–71.


[Закрыть].

Афимья Ивановна Данилова, урожденная Аксентьева (конец XVII века – 1759), мать мемуариста М. В. Данилова, в первой половине XVIII века в браке с Василием Гурьевичем Даниловым родила «двенадцать человек» – 4 дочерей и 8 сыновей[205]205
  Данилов М. В. Записки Михаила Васильевича Данилова, артиллерии майора. С. 293.


[Закрыть]. Жившая в Бежецком уезде Тверской губернии Елизавета Андреевна Аракчеева, урожденная Ветлицкая (1750–1820), родила в браке с небогатым тверским помещиком Андреем Андреевичем Аракчеевым (?–1796) 12 детей, из которых самый известный – временщик при дворах Павла I и Александра I граф А. А. Аракчеев (1769–1834)[206]206
  Михайлова К. В., Смирнов Г. В. Аннотация к № 52 // Из истории реализма в русской живописи: Альбом / Сост.: К. В. Михайлова, Г. В. Смирнов, З. П. Челюбеева. М., 1982. № 52.


[Закрыть].

Дворянки начинали воспринимать повторявшиеся беременности как своего рода естественное, обычное физиологическое и психологическое состояние, чего нельзя сказать, например, о современных образованных женщинах, для которых, разумеется при осознанном отношении, это состояние экстраординарное (часто уникальное), требующее морального настроя и оздоровительной подготовки организма. Не будет преувеличением заключить, что в дворянской культуре, как и в любой традиционной, по справедливому замечанию этнографа, «рождение ребенка не было событием исключительным, а только одним в долгой цепи других рождений»[207]207
  Кабакова Г. И. Отец и повитуха в родильной обрядности Полесья // Родины, дети, повитухи. С. 120.


[Закрыть]. Несмотря на то, что состояние беременности нашло некоторое отражение в женской автодокументалистике XVIII – середины XIX века, сложно понять, насколько оно было отрефлексировано самими образованными носительницами письменной культуры.

Состояние неоднократных беременностей с равной неизбежностью настигало как провинциальных, так и столичных дворянок, обитательниц сельских усадеб и жительниц городов, приходилось на мирное или военное время[208]208
  Березина Е. Я., Волкова М. А. К чести России: Из частной переписки 1812 года / Сост., автор предисл. и примеч. М. Бойцов. М., 1988.


[Закрыть]. Московская великосветская барышня М. А. Волкова писала петербургской подруге и родственнице В. А. Ланской в 1812 году, незадолго до начала войны с Наполеоном: «Все наши дамы беременны»[209]209
  Письмо М. А. Волковой к В. А. Ланской от 6 мая 1812 г. // Письма 1812 года М. А. Волковой к В. А. Ланской. С. 279.


[Закрыть]. Это же касалось дворянок, последовавших после заговора 1825 года за сосланными мужьями в Сибирь. Мемуаристка П. Е. Анненкова (1800–1876) отмечала:

16 марта 1829 года у меня родилась дочь, которую назвали в честь бабушки Анною, у Александры Григорьевны Муравьевой родилась Нонушка, у Давыдовой сын Вака. Нас очень забавляло, как старик наш комендант был смущен, когда узнал, что мы беременны, а узнал он это из наших писем, так как был обязан читать их. Мы писали своим родным, что просим прислать белья для ожидаемых нами детей; старик возвратил нам письма и потом пришел с объяснениями:

– Mais, mes dames, permettez-moi de vous dire, – говорил он запинаясь и в большом смущении: Vous n’avez pas le droit d'être enceintes (фр. «Но позвольте вам сказать, что вы не имеете права быть беременными». – А. Б.), – потом прибавлял, желая успокоить нас: – Quand vous serez accoucher, c’est autre chose (фр. «Когда у вас начнутся роды, ну, тогда другое дело». – А. Б.).

Не знаю – почему ему казалось последнее более возможным, чем первое[210]210
  Анненкова П. Е. Цит. по: [URL: http://decemb.hobby.ru/index.shtml?memory/annenk; [дата обращения: 16.02.2022].


[Закрыть].

При этом беременность, по сравнению с другими аспектами женской дворянской повседневности, слабо репрезентирована автодокументальной традицией. В лучшем случае о ней просто упоминалось в письмах и мемуарах, в большинстве же текстов она вообще игнорировалась и сразу констатировался факт рождения ребенка. О том же, чтобы специально описывать свои переживания или изменения самочувствия, связанные с беременностью, за редчайшим исключением (А. П. Керн, А. Г. Достоевская) речи не шло вовсе.

Репрезентация беременности в иконографии, запускавшей механизм воспоминаний[211]211
  Белова А. В. Женская социальная память: интеграция гендерной антропологии и антропологии памяти // Вестник антропологии. 2019. № 3 (47). С. 39–51.


[Закрыть], – также явление уникальное[212]212
  Оливье (?). Художник первой половины XIX века. Портрет семьи Бенуа. Около 1816 // Из истории реализма в русской живописи… № 60.


[Закрыть], встречаемое только в 10‐е годы XIX века в рамках направления, условно называемого «наивным реализмом» (термин М. В. Алпатова)[213]213
  Алпатов М. В. Вступительная статья // Из истории реализма в русской живописи… С. 12.


[Закрыть]. Одно из объяснений этому может быть связано с выводом Я. В. Брука об отсутствии в русском искусстве XVIII века «аристократического жанра» как отражения дворянской повседневности[214]214
  Брук Я. В. У истоков русского жанра. XVIII век. М., 1990. С. 105, 231–232.


[Закрыть]. Индивидуальные же портреты, которые, по словам Брука, «почти в той же мере привилегия дворянства, что и жалованные ему вольности»[215]215
  Там же. С. 105.


[Закрыть], не позволяют судить о беременности изображенных на них женщин. Очевидно, состояние беременности не соответствовало ожидаемой от дворянского портрета «способности принимать репрезентативный характер»[216]216
  Там же.


[Закрыть]. Не случайно семейный портрет, на котором около 1816 года запечатлена беременной Екатерина Андреевна Бенуа, был охарактеризован впоследствии ее знаменитым внуком, А. Н. Бенуа, как написанный «каким-то „другом дома“» и потому как «совершенно любительское произведение»[217]217
  Бенуа А. Мои воспоминания: В 2 т. М., 1993.


[Закрыть], а не официальный парадный портрет, создаваемый специально приглашенным мастером. Другое из возможных объяснений состоит в том, что, вероятно, и внутренние интенции женщин препятствовали визуальному закреплению образа беременности. Т. Б. Щепанская считает «запреты на фиксацию облика беременной» традиционными и действующими по сей день (одно из проявлений в современной версии – «запрет фотографировать беременную»), усматривая в них определенные культурные предписания[218]218
  См.: Щепанская Т. Б. К этнокультуре эмоций // Родины, дети, повитухи. С. 253.


[Закрыть].

Причины всего этого могут быть следующими. С одной стороны, сами женщины на фоне часто (в некоторых случаях – постоянно) повторявшихся беременностей не усматривали в них явления, «выпадающего из ряда», и потому не считали нужным специально его описывать, воспринимали как своего рода издержки женской биографии, не заслуживающие запечатления в тексте. Кроме того, даже рефлексирующие дворянки были эссенциалистками, разделявшими идею «призвания» женщины как материнских обязанностей, «которые предназначены природой ей самой»[219]219
  Письмо Н. Н. Пушкиной-Ланской к П. П. Ланскому от 13/25 июля 1851 г. // «В глубине души такая печаль…» Письма Н. Н. Пушкиной-Ланской к П. П. Ланскому / Публ. И. Ободовской, М. Дементьева. Вступ. заметка и пер. с фр. писем И. Ободовской // НН. 1990. № III (15). С. 104–105.


[Закрыть]. Именно ввиду регулярной повторяемости беременностей дворянские женщины могли не придавать им особого ценностного значения по сравнению с другими, реже переживавшимися, физиологическими и психологическими состояниями. Беременность, неоднократно возобновлявшаяся в течение репродуктивного периода жизни дворянок, превращалась из локализованного во времени аспекта в своего рода «контекст» женской повседневности, в антропологический фон бытия «по умолчанию», акцентировать внимание на котором противоречило тогдашнему канону письма. Вероятно, в этом случае немногие описания собственных беременностей и родов можно считать проявлениями «женского письма», в значении Элен Сиксу, как преодоления стереотипов и канонов, как «прорыва» к своей телесности и эмоциональности, как попытки озвучить себя на «языке» тела. Женщина, по словам Э. Сиксу,

должна описывать себя, поскольку это есть акт изобретения нового мятежного письма, которое в момент прихода ее освобождения позволит ей завершить необходимый прорыв, трансформировать собственную историю. ‹…› Описывая себя, женщина вернется к собственному телу… Пишите самое себя. Ваше тело должно быть услышано. Только тогда неистощимые запасы бессознательного выплеснутся наружу. ‹…› …родится текст, прописанный ее собственным языком. ‹…› Женский текст – это больше, чем просто разрушение устоев. Это вулкан: когда он написан, он срывает кору старого наследия маскулинной культуры…[220]220
  Сиксу Э. Хохот Медузы // Введение в гендерные исследования. Ч. II: Хрестоматия / Под ред. С. В. Жеребкина. Харьков; СПб., 2001. С. 887. С. 804, 805, 814.


[Закрыть]

Тем самым память, воплощенная в женском автобиографическом нарративе, становится языком тела. Память тела в антропологическом смысле может пониматься не только как следы инициаций в виде шрамов, маркирования сопричастности в виде татуировок и коррекции, но и как мышечная память пережитых социальных опытов, память позы, жеста, любого телесного выражения или движения. Фиксация на письме пережитого опыта способна пробудить в теле по прошествии времени некогда испытанные ощущения. Память родовой боли вряд ли относится к тем телесным ощущениям, которые хочется мысленно воссоздать или пережить заново[221]221
  Белова А. В. Женская социальная память: интеграция гендерной антропологии и антропологии памяти // Вестник антропологии. С. 44–45.


[Закрыть].

С другой стороны, наоборот, дворянки могли, следуя безотчетным интенциям, табуировать беременность, что нам представляется, исходя из анализа субъективных источников, в меньшей степени вероятным (Т. Б. Щепанская, напротив, применительно к современной культуре настаивает на «табу на вербализацию этого опыта»[222]222
  Щепанская Т. Б. К этнокультуре эмоций // Родины, дети, повитухи. С. 253.


[Закрыть]). Складывается впечатление, что российские дворянки XVIII – середины XIX века просто старались «не замечать» своих беременностей, понимая, что это состояние, как и сопряженные с ним физические и часто моральные страдания, – неизбежность. Интересное заключение в отношении наших современниц предложено Т. Б. Щепанской, утверждающей, что, в силу действующих культурных предписаний, женщины избегают включения беременности и родов в опыт собственной идентичности[223]223
  «Традиция препятствует фиксации внимания женщины на телесности деторождения, так чтобы облик ее и ребенка в это время не совмещался бы с ее представлениями о самой себе, не был вписан в систему ее самосознания» (Щепанская Т. Б. Мифология социальных институтов: родовспоможение // Мифология и повседневность. СПб., 1999. Вып. 3). Об этом же см.: Щепанская Т. Б. К этнокультуре эмоций: испуг (эмоциональная саморегуляция в культуре материнства) // Родины, дети, повитухи. С. 253.


[Закрыть]. Тем более не случайно «кавалерист-девица» Надежда Дурова (1783–1866), озвучившая в дворянской автодокументальной[224]224
  Не стоит при этом забывать о специфичности произведения Н. А. Дуровой «Кавалерист-девица» (1836), которое Э. Шоре называет «квазиавтобиографическим», относящимся к традиции литературы амазонок. См.: Cheauré E. Der «fremde Mann»: Identitäts– und Alteritätsdiskurse bei Elena Gan und Nadežda Durova. Die Erzählungen Džellaledin (1838) und Das Spiel des Schicksals oder Die gesetzwidrige Liebe (1839) // Vater Rhein und Mutter Wolga: Diskurse um Nation und Gender in Deutschland und Russland / Hrsg. von E. Cheauré, R. Nohejl und A. Napp. Würzburg, 2005. S. 250.


[Закрыть] традиции «отвращение к своему полу»[225]225
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. Происшествие в России // Дурова Н. А. Избранные сочинения кавалерист-девицы / Сост., вступ. ст. и примеч. В. Б. Муравьева. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 34.


[Закрыть], совершенно «забыла» упомянуть не только о собственном замужестве и уходе от мужа, но и о вынашивании и рождении сына[226]226
  В октябре 1801 года Н. А. Дурова была обвенчана в Вознесенском соборе города Сарапула с чиновником 14‐го класса В. С. Черновым, а в январе 1803 года там же состоялось крещение их сына Иоанна. См.: Основные даты жизни и деятельности Н. А. Дуровой // Кавалерист-девица Н. А. Дурова в Елабуге / Авт. – сост. А. И. Бегунова. М., 2003. С. 38.


[Закрыть], а также о своем отношении к нему. При этом она подробно описала укладывавшиеся в ее «картину мира» беллетризованные переживания беременности своей матери.

Вопрос еще и в том, как осознавали дворянки физиологические сложности вынашивания беременности и «муки родов», поскольку словом «страдания» в дневниках и мемуарах чаще обозначались душевные страдания[227]227
  «Вот любовь до чего довела: все оставила, и честь, и богатство, и сродников, и стражду с ним и скитаюсь» (Долгорукая Н. Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. – фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева // Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720–1760‐е годы) / Под ред. Е. Анисимова. Л.: Худ. лит., 1991); «Пускай бы я одна в страдании была, товарища своего не могу видеть безвинно страждущего» (Там же. С. 275); «Не можно всего страдания моего описать и бед, сколько я их перенесла!» (Там же. С. 279); «Коснувшись этих чувств и страданий, я должна заметить, что мне еще не было полных семнадцати лет, и я в первый раз расставалась с мужем, которого я пламенно любила» (Дашкова Е. Записки 1743–1810 / Подгот. текста, ст. и коммент. Г. Н. Моисеевой; отв. ред. Ю. В. Стенник. Л.: Наука, 1985. (Страницы истории Отечества). С. 16); «…при рассказах о наших лишениях и страданиях, с которыми, однако же, мы свыклись настолько, что сумели быть и веселы и даже счастливы в изгнании» (Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской / Предисл. М. Сергеева; примеч. Б. Г. Кокошко. М.: Молодая гвардия, 1977. (Компас)); «Мой удел на сей земле – одни лишь страдания» (Керн А. П. Дневник для отдохновения / Пер. с фр. А. Л. Андрес // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. С. 288); «…несмотря на то, что мне пришлось перенести много материальных невзгод и нравственных страданий, я считаю свою жизнь чрезвычайно счастливою…» (Достоевская А. Г. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. С. 9).


[Закрыть], а не физическая боль. Будучи и в детстве, и в девичестве приучаемы к терпеливому перенесению боли, возможно, некоторые из них и могли быть к ней психологически менее чувствительны, однако это не означает, что деторождение становилось настолько неощутимым опытом, чтобы не уподоблять его «женской инициации» в мифологии жизненного пути дворянской женщины.

Согласно христианской концепции, болезненность родов определяется женщине в наказание за первородный грех («Жене сказал: умножая умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей» (Быт. 3: 16)). Вместе с тем деторождение оценивается как один из возможных путей к спасению («Впрочем спасется чрез чадородие, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием» (1‐е Тим. 2: 15)). Оно же является основной целью и оправданием христианского брака и сексуальных отношений между супругами как в православной, так и в католической традициях[228]228
  См. также: Пушкарева Н. Л. Семья, женщина, сексуальная этика в православии и католицизме: перспективы сравнительного подхода // ЭО. 1995. № 3. С. 60; Пушкарева Н. Л. Женщина в русской семье X – начала XIX в.: динамика социокультурных изменений… С. 35; Трча С. Мы ждем ребенка. 2‐е изд., рус. Прага, 1976. С. 44.


[Закрыть], не только богословской, но и светской[229]229
  «Первые после женитьбы лета проходят бесплодны, следовательно, такое супружество не супружество…» (Ломоносов М. В. О сохранении и размножении российского народа: Письмо к И. И. Шувалову от 1 ноября 1761 г. // Ломоносов М. В. Сочинения / Сост., предисл. и примеч. Е. Н. Лебедева. М.: Современник, 1987. С. 254).


[Закрыть]. В беременности, родах и неонатальном периоде жизни младенца присутствует элемент мистического, более выраженный в сакральной отмеченности этого отрезка в народных традициях, нежели в стремлении придать ему значение профанной обыденности в дворянской культуре.

Вместе с тем, наряду с поощряемым и практикуемым в дворянских семьях многочадием (следствием одновременного влияния христианской концепции и отсутствия контрацепции), в XVIII веке как женщины нередко имели повод сказать о себе «осталась я именованная бездетна»[230]230
  ГАТО. Ф. 1017. Оп. 1. Д. 6. Л. 1.


[Закрыть], так и мужчины могли себе представить ситуацию, при которой «паче чаяния повласти Всевышняго Творца небудеш ты иметь детеи итако втом восвое время безнадежно себя находить будешь»[231]231
  Там же. Д. 5. Л. 11.


[Закрыть]. При этом на уровне заключения брака сама возможность подобной ситуации даже не предусматривалась, в отличие от момента составления «изустной духовной памяти», когда, «помня каждому необходимои час смерти», обобщение опыта всей прожитой жизни заставляло при решении вопросов наследства принимать в расчет обстоятельства, если «у кого детей не будет»[232]232
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1597. Л. 33 об. – 36; Ф. 1017. Оп. 1. Д. 5. Л. 8–12.


[Закрыть]. В приданых (сговорных, рядных) росписях[233]233
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1427. Л. 4; Д. 1563. Л. 20, 27–27 об., 42–43 об.; Д. 1574; Д. 1586. Л. 1 об. – 2; Д. 1597. Л. 1–1 об., 12 об., 15, 16; Д. 1614. Л. 1–1 об., 7–7 об.; Д. 1643. Л. 2 об. – 3; Д. 1655. Л. 2–4 об., 13; Д. 1665. Л. 1–1 об.; Д. 1690. Л. 1–1 об.; Ф. 1017. Оп. 1. Д. 6. Л. 17 об. – 19 об.; Ф. 1041. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–6 об.; Д. 53. Л. 1–4 об.; ТГОМ – КАШФ. РККД. КНФ 589. Д. 1. Л. 1–1 об.; КНФ 930 (2). Д. 2. Л. 1.


[Закрыть], в тех случаях, если они включали в себя перечень «благословения святыми образами»[234]234
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1574; Д. 1586. Л. 1 об. – 2; Д. 1614. Л. 1–1 об., 7–7 об.; Д. 1643. Л. 2 об. – 3; Ф. 1017. Оп. 1. Д. 6. Л. 17 об. – 19 об.; Ф. 1041. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–6 об.; Д. 53. Л. 1–4 об.


[Закрыть], упоминаются иконы, помогающие благополучию супружества и семейному счастью (образа Спаса[235]235
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1574. Л. 1–1 об.; Д. 1614. Л. 1, 7.


[Закрыть], Богородицы Казанской[236]236
  Там же. Д. 1574. Л. 1 об.; Д. 1586. Л. 1 об.; Ф. 1017. Оп. 1. Д. 6. Л. 18.


[Закрыть], бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана[237]237
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1574. Л. 2.


[Закрыть], святой мученицы Параскевы, нареченной Пятницей[238]238
  Там же. Д. 1614. Л. 1, 7.


[Закрыть], святых мучеников Гурия, Самона и Авива[239]239
  Там же. Д. 1586. Л. 1 об.


[Закрыть], святых мучеников Адриана и Наталии[240]240
  Там же.


[Закрыть]), но не удается встретить ни одного названия из многих икон, которые особо покровительствуют беременности и родам, помогают от бесплодия и нехватки материнского молока, в выборе пола ребенка[241]241
  См.: Земная жизнь Пресвятой Богородицы и описание святых чудотворных ее икон: Справочное изд. / Сост. С. Снессорева. Ярославль, 1997. С. 92–93, 282–283, 396–397; Православие. Настольная книга верующего. Обряды. Святыни. Молитвы / Сост. А. Ю. Костин. М., 2004. С. 422–440.


[Закрыть]. Это характеризует «автоматизмы» сознания, априорную ориентацию на деторождение, прослеживаемую не только в формулах имущественных документов, но и на ментальном уровне как у женщин, так и у мужчин, дававших приданое, для которых замужество ассоциировалось с безусловным появлением детей, процессом настолько «естественным», что даже молитвенные усилия здесь, в отличие от других сфер повседневной жизнедеятельности, казались излишними. Субъективные источники не сохранили ни реакций дворянок на отсутствие детей, ни сведений о том, пытались ли они преодолевать подобные обстоятельства и если да, то какими способами. О том, что они могли прибегать к внецерковным методам исцеления от бесплодия, имеется лишь косвенное свидетельство русской мужской эпиграммы второй половины XVIII века, источника не вполне надежного в силу жанровой конъюнктуры и ярко выраженной мизогинистской направленности:

 
Цыганку женщина дарила
И говорила:
«Рабенка я иметь хочу,
Ты сделай мне, я это заплачу».
Цыганка говорит на эту речь погану:
«Поди к цыгану»[242]242
  Сумароков А. П. Цыганка // Русская эпиграмма / Сост., вступ. ст. и примеч. В. Васильева. М., 1990. С. 76.


[Закрыть].
 

Характерно, что высмеиванию подлежат сами слова женщины, пожелавшей завести ребенка, и предпринимающей к этому самостоятельные шаги. Притом что, согласно предписываемой женщинам социокультурной норме, брак и рождение детей не мыслились отдельно одно от другого, в реальной жизни встречались и браки без детей[243]243
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1563. Л. 20, 27–27 об.; Ф. 645. Оп. 1. Д. 1311. Л. 3; Ф. 1017. Оп. 1. Д. 5. Л. 8–12; Д. 6. Л. 1; Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 80 об. – 81; Ф. 1233. Оп. 1. Д. 1. Л. 2; Д. 3. Л. 6.


[Закрыть] (правда, обусловленные не столько репродуктивным выбором женщин, сколько медицинскими показаниями), и дети вне браков[244]244
  ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 70.


[Закрыть].

Применительно к девичеству мы изучали возможности добрачных связей и беременностей дворянок[245]245
  Белова А. В. Интимная жизнь русских дворянок в XVIII – середине XIX века // Пушкарева Н., Белова А., Мицюк Н. Сметая запреты. С. 96–98.


[Закрыть], которые запечатлены в том числе и в литературной традиции XIX века[246]246
  В частности, так называемая литература «второго ряда» знает такие примеры. Можно вспомнить княжну Анну из теперь уже экранизированного романа В. В. Крестовского (1840–1895) «Петербургские трущобы» (1864–1867) (название телевизионной версии – «Петербургские тайны»).


[Закрыть]. Что касается внебрачных беременностей замужних женщин и вдов, такие примеры тоже существовали[247]247
  ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 70; Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России, к ее приятельнице в Англию // Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720–1760‐е годы) / Под ред. Е. Анисимова. Л.: Худ. лит., 1991. С. 244.


[Закрыть]. Полковница Татьяна Федоровна Ярославова имела внебрачных детей, «воспитанников», от Ф. Г. Орлова (1741–1796), который не был женат[248]248
  См.: Дворянские роды Российской империи. Т. 2. С. 192–193.


[Закрыть]. Печально известная Салтычиха, «вдова Дарья Николаева которая по следствию в Юстиц коллегии оказалась что немалое число людей своих мужескаго и женскаго пола безчеловечно мучителски убивала до смерти», уже находясь в застенке, забеременела от связи с караульным солдатом[249]249
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 2228. Л. 1–1 об.; Д. 2237. Л. 1; Дворянские роды Российской империи… Т. 2. С. 213.


[Закрыть]. Тем более русская мужская эпиграмма второй половины XVIII века, педалировавшая тему женской сексуальности, не оставила этот сюжет без внимания:

 
«Я обесчещена», – пришла просить вдова.
Однако знал судья, кто просит такова.
«Чем?» – спрашивал ее. «Сегодня у соседа, –
Ответствовала та, – случилася беседа.
Тут гостья на меня так грубо солгала:
Уж ты-де во вдовстве четырех родила».
Судья ей говорит: «Плюнь на эту кручину;
Стал свет таков, всегда приложат половину»[250]250
  Сумароков А. П. «„Я обесчещена“, – пришла просить вдова…» // Русская эпиграмма. С. 75.


[Закрыть].
 

Причем мужья относились лояльно к побочным связям своих жен в тех случаях, когда не испытывали к ним сердечной привязанности[251]251
  Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России. С. 244.


[Закрыть] или страдали бесплодием. Помимо определенной психоаналитической подоплеки именно последним обстоятельством следует объяснять стремление некоторых из них даже подыскать жене подходящего любовника:

– Я становлюсь слаб; детей у нас нет… ‹…› – Неужто ты считаешь грехом иметь, кроме меня, другого мужчину, который бы заменил меня и от которого б ты могла иметь детей? Они бы были для меня любезны, потому что твои, и это бы самое меня успокоило. Я бы сам тебе представил того человека, в котором я могу быть уверен, что он сохранит сию тайну и твою честь. А о ком я говорю, я знаю, что он тебя любит. Неужто ты мне в этом откажешь?[252]252
  Лабзина А. Е. Воспоминания. Описание жизни одной благородной женщины // История жизни благородной женщины / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Боковой. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 77.


[Закрыть]

Рязанская дворянка Юлия Александровна Ваценко (1838–1896), урожденная Лихарева, состоя в браке с Николаем Ивановичем Ваценко (?–1901), имела «воспитанницу», или «приемную дочь» Екатерину Николаевну, которая, согласно семейным «анналам», была ее собственной дочерью от «секретаря мужа» по причине того, что «муж был не способен к супружеской жизни»[253]253
  ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 31. Л. 21 об. – 22; Д. 32. Л. 70.


[Закрыть].

Таким образом, в российской дворянской среде XVIII – середины XIX века беременность редко становилась единичным опытом. Как правило, вне зависимости от места жительства, материального достатка и общественного положения дворянки неоднократно переживали это физиологическое и психологическое состояние, составлявшее своего рода антропологический контекст женской повседневности. На бесконечную череду беременностей, предопределенную укорененными ментальными установками, принципиально не влияли даже такие факторы, как возраст женщины и повторность ее брака, чувства, испытываемые ею к супругу, и степень ее образованности. Вместе с тем последний показатель высвечивает любопытную зависимость: дворянка, о которой известно, что она родила наибольшее число детей – 22 (А. А. Полторацкая, урожденная Шишкова), – «не умела ни читать, ни писать», а дважды побывавшая замужем, но имевшая только одну внебрачную дочь (С. А. Миллер-Толстая, урожденная Бахметева) отличалась высокой образованностью, в том числе знанием четырнадцати иностранных языков[254]254
  Белова А. В. Интимная жизнь русских дворянок в XVIII – середине XIX века // Пушкарева Н., Белова А., Мицюк Н. Сметая запреты. С. 145.


[Закрыть]. При том, что оба примера по-своему уникальны и являют собой своеобразные крайности, сама по себе эта взаимосвязь подтверждает, как и в случае с замужеством, альтернативность образования женщины по отношению к матримониально-репродуктивным опытам. Из этого, однако, вовсе не следует, что все нерожавшие дворянки были образованнее своих многократно переживавших беременности современниц. Достаточно вспомнить пример П. А. Вульф-Осиповой, которая не только родила семерых детей, но и, по словам А. П. Керн, «все читала и читала и училась!», «знала языки»[255]255
  Письмо А. П. Керн к П. В. Анненкову от апреля – мая 1859 г. // Керн А. П. Воспоминания. Дневники. Переписка. С. 331.


[Закрыть]. Мемуаристка акцентирует внимание на необычности поведения взрослой женщины, ее образовательной устремленности:

Согласитесь, что, долго живучи в семье, где только думали покушать, отдохнуть, погулять и опять чего-нибудь покушать (чистая обломовщина!), большое достоинство было женщине каких-нибудь двадцати шести – двадцати семи лет сидеть в классной комнате, слушать, как учатся, и самой читать и учиться[256]256
  Там же.


[Закрыть].

Как свидетельствует женская автодокументальная традиция, образование дворянок заканчивалось иногда даже не с замужеством, а с переходом в девичество, или с субъективно оцениваемым вступлением в «возраст невесты», о том же, чтобы оно продолжалось на репродуктивном этапе жизни, в большинстве случаев не могло быть и речи. В этом смысле П. А. Вульф-Осипова, разумеется, исключение, как и некоторые другие образованные женщины – например, писательницы.

Отношение к первой беременности и родам. В дворянских семьях дети появлялись на свет уже на первом году супружества[257]257
  См.: ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 93. Л. 1–1 об., 10–11 об.; Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 38; Головина В. Н. Мемуары. М.: ACT: Астрель: Люкс, 2005. С. 23; Долгорукая Н. Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой, дочери г. – фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева // Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720–1760‐е годы). С. 273–274; Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 15; Мордвинова Н. Н. Воспоминания об адмирале Николае Семеновиче Мордвинове и о семействе его. С. 390; Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской / Предисл. М. Сергеева; примеч. Б. Г. Кокошко. М.: Молодая гвардия, 1977. С. 16; Кропоткин П. А. Записки революционера / Предисл. и примеч. В. А. Твардовской. М.: Моск. рабочий, 1988. С. 50.


[Закрыть]. Тамбовская помещица Анна Ивановна Иевлева, обвенчавшаяся 28 апреля 1802 года с Михаилом Петровичем Загряжским, вскоре уже «была беременна» и в феврале 1803 года «благополучно произвела на свет» первенца[258]258
  Загряжский М. П. Записки (1770–1811) // Лица: Биографический альманах. Т. 2 / Ред. – сост. А. А. Ильин-Томич; коммент. В. М. Боковой. М.; СПб.: Феникс: Atheneum, 1993. С. 148, 153.


[Закрыть]. Княжна В. Ф. Гагарина (1790–1886), выйдя замуж за князя П. А. Вяземского (1792–1878) в 1812 году[259]259
  См.: Снытко Н. В. Остафьево // НН. 1988. № VI. С. 142.


[Закрыть], в этом же году забеременела[260]260
  См.: Письмо П. А. Вяземского к жене от 21 августа 1812 г. // Любовь в письмах великих влюбленных: Сб. / Сост. Д. Сажневой. Ростов-н/Д., 2000. С. 128; Письмо Н. М. Карамзина к И. И. Дмитриеву от 20 августа 1812 г. // К чести России. Ч. I.


[Закрыть]. Аналогичная ситуация была характерна и для императорской семьи[261]261
  См.: Александра Федоровна. Воспоминания императрицы Александры Федоровны с 1817 по 1820 год // РС. 1896. Т. 88. Цит. по: Русские императоры, немецкие принцессы. Династические связи, человеческие судьбы / Ред. – сост. А. Данилова. М.: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 243, 255.


[Закрыть]. Типичный интервал в цепи матримониально-репродуктивных событий отслежен частной перепиской П. А. Осиповой: 19 июля 1831 года она делилась из Тригорского тем, что «8‐го этого месяца состоялось бракосочетание»[262]262
  Письмо П. А. Осиповой к А. С. Пушкину от 19 июля 1831 г. // Гроссман Л. П. Письма женщин к Пушкину. С. 60.


[Закрыть] ее дочери Е. Н. Вульф (1809–1883) с бароном Б. А. Вревским, а в середине мая 1832 года – принимала поздравления «с рождением внука»[263]263
  Письмо А. С. Пушкина к П. А. Осиповой от середины мая 1832 г. // Там же. С. 70.


[Закрыть]. Часто у дворянок были все основания вести отсчет вероятного начала своей первой беременности чуть ли не со дня свадьбы. Тверская дворянка, жившая в Петербурге, Е. Н. Манзей[264]264
  ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 27. Л. 1 об. – 2; Д. 93. Л. 1–1 об., 10–11 об.


[Закрыть], выйдя замуж за С. И. Волкова 21 апреля 1843 года, родила первую дочь 19 января 1844 года[265]265
  См.: История родов русского дворянства… Кн. 2. С. 240. Правда, в этом издании допущена опечатка: вместо 1843 ошибочно указан 1743 год заключения брака. По описанию Еленой Волковой в июне 1845 года дочери Сони представляется как раз примерно полуторагодовалая девочка. См.: Письмо Е. Н. Волковой к В. Л. и М. Л. Манзей от 20 июня. Б. г. (1845 г.) // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 93. Л. 11.


[Закрыть]. А вот ее кузина княгиня М. И. Путятина, урожденная Мельницкая, вступила в брак с князем А. С. Путятиным (1805–1882) 27 июля 1836 года[266]266
  Письмо А. Путятина к В. Л. Манзей от 13 августа 1836 г. // Там же. Д. 45. Л. 22.


[Закрыть], но забеременела лишь спустя 5 месяцев после этого и 4 октября 1837 года родила сына Павла[267]267
  Путятины № 970 // Генеалогия господ дворян, внесенных в родословную книгу Тверской губернии с 1787 по 1869 год. С. 156 об.


[Закрыть]. Ненаступление беременности в ближайшее время после свадьбы свидетельствовало о нездоровье одного или обоих супругов[268]268
  М. Г. Плещеева, прожив 2 года (1701–1703) в первом браке с А. Милюковым и 18 лет (1703–1721) во втором с А. И. Македонским, умерла «бездетной» (ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1563. Л. 20, 27–27 об.). У Федосьи Загряжской не было детей в первом браке с Союзом Загряжским, умершим в 1714 году (ГАТО. Ф. 645. Оп. 1. Д. 1311. Л. 3). А. В. Кафтырева, прожив с мужем чуть больше 4 лет, от венчания 24 апреля 1821 года до его смерти 14 августа 1825 года, не имела детей (ГАТО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 1. Л. 2; Д. 3. Л. 6). О. С. Павлищева почти 6 лет после замужества (27 января 1828 года) не могла забеременеть, возможно и из‐за болезни мужа. См.: Кунин В. В. Ольга Сергеевна Павлищева // Друзья Пушкина: Переписка; Воспоминания; Дневники: В 2 т. / Сост., биогр. очерки и примеч. В. В. Кунина. М., 1986. Т. I. С. 45–46.


[Закрыть], в крайнем случае о слишком юном возрасте невесты и об отсутствии в связи с этим сексуальных отношений[269]269
  «Мне было тринадцать лет. ‹…› Он сказал: «…я не могу быть с ней…» – и ушел с племянницей в другую спальную…»; «Племянницу свою взял к себе жить. Днем все вместе, а когда расходились спать, то тесно или для других каких причин, которых я тогда не понимала, меня отправляли спать на канапе» (Лабзина А. Е. Воспоминания. Описание жизни одной благородной женщины // История жизни благородной женщины / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Боковой. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 27, 31, 38–39).


[Закрыть] либо об отсутствии таковых по причине антипатии мужа к жене[270]270
  «…императрица сказала Чоглоковой, что моя манера ездить верхом мешает мне иметь детей… Чоглокова ей ответила, что для того, чтобы иметь детей, тут нет вины, что дети не могут явиться без причины и что хотя Их Императорские Высочества живут в браке с 1745 года, а между тем причины не было» (Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II // Сочинения Екатерины II / Сост., вступ. ст. О. Н. Михайлова. М.: Сов. Россия, 1990. С. 131–132).


[Закрыть], но не о желании повременить с потомством. Более того, беременность женщины в первый год брака входила в число стереотипных ожиданий мужчин[271]271
  Хронология писем как нельзя лучше подтверждает это: «…Киселев женится на Лизавете Ушаковой…» (Письмо А. С. Пушкина к П. А. Вяземскому от 14 марта 1830 г. // Пушкин А. С. Собр. соч. М., 1977. Т. 9: Письма 1815–1830 годов / Примеч. И. Семенко. С. 293); «Что? не поздравить ли тебя с наследником или наследницею?» (Письмо А. С. Пушкина к С. Д. Киселеву от конца (около 28) марта 1831 г. // Там же. М., 1978. Т. 10: Письма 1831–1837 / Примеч. И. Семенко. С. 24).


[Закрыть].

В XVIII веке возраст первородящей женщины был достаточно низким. По сообщению А. П. Керн, ее бабушка Агафоклея Александровна, урожденная Шишкова, «вышла замуж очень рано, когда еще играла в куклы, за Марка Федоровича Полторацкого» (1729–1795) и вследствие этого «имела с ним 22 человека детей»[272]272
  Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве. С. 354–355.


[Закрыть]. Княгиня Е. Р. Дашкова (1743–1810) впервые стала матерью в 16 лет[273]273
  Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой // Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева. С. 15; Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 10.


[Закрыть], что воспринималось как норма и ею самою, и окружающими. На протяжении второй половины XVIII – первой половины XIX века возраст первородящих женщин постепенно повышался. Дворянки поколения 1780‐х годов, как правило, рожали впервые уже не ранее 18 лет. В 30–40‐е годы XIX века первородящей женщине могло быть как 20–23[274]274
  Например, уже упоминавшаяся В. А. Лихарева впервые в 1836 году стала матерью в 23 года (ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 67, 70), Елизавета Алексеевна Будаевская рожала после 21 года, когда она была «венчана первым браком» с 23-летним Алексеем Афанасьевичем Чебышевым 24 января 1847 года (ГАТО. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 2. Л. 2).


[Закрыть], так и 28[275]275
  Например, А. А. Вульф, урожденная Бакунина (1816–1882), в 1844/1845(?) году (Письмо В. А. Дьяковой к Н. Н. Дьякову от 23 ноября 1844/1845(?) г. // ГАТО. Ф. 1407. Бакунины – дворяне Новоторжского уезда Тверской губернии. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–1 об.).


[Закрыть] и даже 37[276]276
  О. С. Павлищева (1797–1868) родила первенца в октябре 1834 года. См.: Кунин В. В. Ольга Сергеевна Павлищева. С. 46.


[Закрыть] (!) лет. В то время рождение первого ребенка в 37 лет казалось чем-то из ряда вон выходящим[277]277
  Для сравнения: в начале XXI века все более распространенным и не вызывающим бурной реакции становится возраст благополучных первородящих женщин после 30 и даже 35 лет (хотя современная российская медицинская терминология по-прежнему присваивает им название «позднеродящих»). Такая тенденция особенно заметна в некоторых европейских странах, например, во Франции. См.: Рожать до 30 не модно! // Счастливые родители. 2000. Июнь. С. 16.


[Закрыть] даже благоприятно настроенным женщинам:

Не могу в себя прийти от изумления насчет Ольги, но уверены ли вы в этом? Приятно было бы ее увидеть когда-нибудь матерью; кажется, она покорно последовала советам своей подруги Харлинской, которая перед отъездом самым сентиментальным образом умоляла ее любить своего мужа и быть доброй женой[278]278
  Письмо А. Н. Вульф к Н. Н. Пушкиной от 28 июня 1834 г. // Лернер Н. О. Рассказы о Пушкине. Л., 1929. С. 22.


[Закрыть].

Некоторые мужчины реагировали на это с присущим цинизмом и выражали расхожий стереотип нормативного раннего материнства: «Ольга Серг[еевна] немного поздно принялась за материнское дело, и я любопытен знать, один ли Павлищев помогает ей»[279]279
  Письмо Ал. Н. Вульфа к А. Н. Вульф от 30 июня 1834 г. // Пушкин и его современники: Материалы и исследования. СПб., Л., 1903–1930. Вып. I–XXXIX. Вып. I. С. 11.


[Закрыть]. Так или иначе, нельзя не отметить, что в течение всего исследуемого периода возраст первородящих дворянок неуклонно повышался.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что в дворянской среде «произведение на свет» потомства не было привилегией молодых родителей. Достаточно поздний возраст (а по современным меркам слишком поздний), в котором дворяне заводили детей, свидетельствует о длительности их репродуктивного периода и сексуальной активности в зрелые годы, которая продолжалась до собственной смерти или до смерти супруга (супруги). Так, в 1713–1718 годах родителям княгини Н. Б. Долгорукой (1714–1771) при рождении у них пятерых детей-«погодок» было: матери – 43, 44, 45, 46 и 48 лет, а отцу – 61, 62, 63, 64 и 66 лет[280]280
  См.: Моисеева Г. Н. Комментарии // Записки и воспоминания русских женщин XVIII – первой половины XIX века / Сост., автор вступ. ст. и коммент. Г. Н. Моисеева. М., 1990. С. 450–451.


[Закрыть]. Конечно, в первую очередь такое положение вещей было обусловлено повторным вступлением в брак. Однако и в первом (единственном) браке роды дворянок после 40 лет были распространенным явлением[281]281
  ГАТО. Ф. 1063. Оп. 1. Д. 32. Л. 67, 71.


[Закрыть]. Жившим то в имении в Вышневолоцком уезде Тверской губернии, то в Москве Матрене Ивановне Рыкачевой, урожденной Милюковой, и ее мужу подполковнику в отставке Семену Ивановичу Рыкачеву (1721 – после 1786), в браке с которым она родила 5 детей – 3 дочерей и 2 сыновей, – при рождении младшего сына Степана в 1779 году было, соответственно, около 50 и 58 лет[282]282
  См.: ГАТО. Ф. 59. Оп. 1. Д. 5. Л. 19 об.


[Закрыть].

Судя по тому, что о первой беременности и родах та же княгиня Е. Р. Дашкова в своих мемуарах не пишет, констатируя лишь сам факт рождения дочери[283]283
  Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой. С. 15; Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 10.


[Закрыть], можно предположить, что они не вызывали к себе ее особого отношения по сравнению с последующими. Между тем в этнографии существует мнение о том, что именно рождение первого ребенка означало переход из девичества в женское положение и окончательное утверждение женского статуса[284]284
  См.: Щепанская Т. Б. Мир и миф материнства // Этнографическое обозрение. 1994. № 5. С. 19.


[Закрыть]. С этим мнением, однако, не согласны те исследователи, которые придают решающее значение при определении статуса женщины «в любом слое „доэмансипированного“ общества» разделению ее жизни на добрачную и замужнюю[285]285
  См.: Листова Т. А. По поводу статьи Т. Б. Щепанской «Мир и миф материнства» // Этнографическое обозрение. 1994. № 5. С. 32.


[Закрыть].

С нашей точки зрения, с дворянками дело обстояло несколько сложнее. Об изменении статуса можно говорить, если этот статус меняется по отношению к источнику власти. В патриархатной дворянской культуре носителем власти в семье считался отец. Но как раз по отношению к отцу статус женщины не всегда и не сразу менялся после рождения ею ребенка. Ни само замужество, ни беременность и роды не гарантировали дочери выход из-под отцовской суггестии. Тень репрессирующего отца по-прежнему продолжала довлеть не только над вышедшими замуж по своей или по его воле, но и над уже родившими первенцев дворянками, что явно читается в субъективных источниках (Н. И. Дурова, А. П. Керн, М. Н. Волконская). Природа этого кроется в существовавшей модели внутрисемейных гендерных отношений, а главное, в имущественной несамостоятельности женщин, зависимости от выделения им кем-то, прежде всего тем же отцом, приданого или доли наследства. Поэтому в арсенале репрессивных рычагов воздействия, применявшихся к замужним родившим дворянкам, которые намеревались принять самостоятельное жизненное решение, лишение наследства было представлено наряду с отцовским проклятием.

Описание вторых родов Дашкова приводит исключительно как иллюстрацию испытываемой ею «пламенной», «страстной» и «чрезмерной» любви к мужу, а не для того, чтобы подчеркнуть значимость этого физиологического процесса в жизненном цикле женщины. Вместе с тем, если роды были трудными или сопровождались осложнениями, мемуаристки акцентировали на них внимание вне зависимости от того, были они первыми (как у В. Н. Головиной[286]286
  Головина В. Н. Мемуары. С. 23–24.


[Закрыть] и М. Н. Волконской[287]287
  Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской. С. 16–17.


[Закрыть]) или вторыми (как у А. О. Смирновой-Россет[288]288
  Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. II. Баденский роман // Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. Письма / Сост., вступ. ст. и прим. Ю. Н. Лубченкова. М.: Правда, 1990. С. 129.


[Закрыть]). Это свидетельствует о том, что основное значение они придавали не статусным изменениям, а собственным переживаниям, что, в свою очередь, является важной чертой женской дворянской ментальности. А. Г. Достоевская описывала первую беременность и особенно первые роды более детально по сравнению с последующими из‐за того, что эти роды, по ее собственной оценке, были «трудными, продолжавшимися тридцать три часа»[289]289
  Достоевская А. Г. Воспоминания. М.: Захаров, 2002. С. 150.


[Закрыть], а главное, из‐за пережитой вскоре трагедии – смерти трехмесячной дочери[290]290
  Там же. С. 152.


[Закрыть]. То, что образованные дворянки в воспоминаниях явно предпочитали пережитые эмоции приобретенному статусу, убеждает нас в том, что субъективный опыт значил для них больше, нежели формальное желание вписать себя в символическую иерархию женского или семейного сообщества. В отличие от женщин, мужчины-мемуаристы никогда не упускали повода подчеркнуть даже малейшие «подвижки» в собственном статусе.

Часто вторая беременность следовала непосредственно за первой, и дети были «погодками», как, например, у Пелагеи Борисовны Ратковой, урожденной Улановой, дочь которой, тверская мемуаристка Елизавета Яковлевна Березина, свидетельствовала: «…нас было две: я и сестра моя Анюта по другому году…»[291]291
  Березина Е. Я. Жизнь моей матери, или Судьбы провидения // ИВ. 1894. Т. 58. № 12. С. 685.


[Закрыть] Е. Р. Дашкова оказалась снова беременной менее чем через пять месяцев после первых родов[292]292
  Дашкова Е. Р. Записки княгини Е. Р. Дашковой. С. 10.


[Закрыть]. К тому времени, когда Н. А. Дуровой исполнилось четыре с половиной года, у ее матери родилось еще двое детей[293]293
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 29.


[Закрыть]. Императрица Александра Федоровна, супруга Николая I, признавалась в воспоминаниях о начале своего замужества: «Я за два года родила троих детей»[294]294
  Александра Федоровна. Воспоминания императрицы Александры Федоровны с 1817 по 1820 год. С. 270.


[Закрыть]. В этом отношении репродуктивные судьбы знатных женщин самого разного статуса – от провинциальных дворянок[295]295
  Семенов-Тян-Шанский П. П. Детство и юность // Русские мемуары: Избранные страницы (1826–1856) / Сост., вступ. ст., биогр. очерки и примеч. И. И. Подольской. М.: Правда, 1990. С. 479.


[Закрыть] до великих княгинь – были чрезвычайно похожи.

Для Н. И. Дуровой, матери Н. А. Дуровой, первая беременность была шагом на пути получения отцовского прощения за побег из дома и тайное венчание: «…беременность матери моей оживила угасшее мужество ее; она стала надеяться, что рождение ребенка возвратит ей милости отцовские»[296]296
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 26.


[Закрыть]. Причем она связывала возможность вернуть родительское расположение с полом своего будущего ребенка и, по словам дочери, «страстно желала иметь сына»[297]297
  Там же.


[Закрыть]. Такое желание объяснимо скорее субъективно-эмоциональными, нежели практическими мотивами. Наследник мужского пола формально считался продолжателем рода своего отца, а не деда по материнской линии, хотя мог получить имущество последнего после смерти матери или по ее завещанию: «…девица, вышедшая замуж и переменившая фамилию ни мало не теряет чрез то наследственных прав своего рода вместе с произведшим от нее потомством…»[298]298
  Истолкование Сенатом закона о выкупе имений, продаваемых от родственников родственникам // ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 2255. Л. 1 об.


[Закрыть] Только в исключительных случаях – при отсутствии в роду, из которого происходила женщина, наследников мужского пола – ее сын в результате присвоения родового имени мог быть к нему причислен[299]299
  Подобная стратегия реанимации через женскую линию родства угасавших древних дворянских родов практиковалась в XIX веке. Например, в 1801 году указом Александра I в связи со смертью генерал-фельдмаршала князя Н. В. Репнина и с пресечением рода, последним представителем которого он являлся, его родной внук от старшей дочери Александры Николаевны, полковник князь Н. Г. Волконский, стал именоваться Репниным-Волконским. Потомки последнего сохранили за собой двойное родовое имя. См.: История родов русского дворянства: В 2 кн. / Сост. П. Н. Петров. М., 1991. Кн. 1. С. 70. Аналогичным образом родовое имя светлейших князей Воронцовых было присвоено представителям рода графов Шуваловых через женскую линию родства. Князь С. М. Воронцов, сын графа М. С. Воронцова, возведенного в 1845 году в княжеское достоинство наследственно и получившего в 1852 году титул светлости, не имел потомства. Поэтому императорскими указами 1882 и 1886 годов родовое имя светлейших князей Воронцовых присваивалось поочередно сыновьям княжны Софьи Михайловны Шуваловой, урожденной Воронцовой: сначала графу П. А. Шувалову, умершему в 1885 году бездетным, а затем графу М. А. Шувалову. См.: Савелов Л. М. Статьи по генеалогии и истории дворянства. СПб., 1898. С. 23–24.


[Закрыть]. Поэтому практические соображения продолжения рода оказываются в этом случае несостоятельными. Для Н. И. Дуровой (если ее в самом деле посещали мысли, воспроизведенные впоследствии ее знаменитой дочерью) имело решающее значение «вынашивание» образа ребенка, или «духовная беременность» (термин Т. Б. Щепанской[300]300
  Щепанская Т. Б. Мир и миф материнства // Этнографическое обозрение. 1994. № 5. С. 21.


[Закрыть]), в сочетании с идеалом материнства:

Мать моя… во все продолжение беременности своей занималась самыми обольстительными мечтами; она говорила: «У меня родится сын, прекрасный, как амур! я дам ему имя Модест (курсив автора. – А. Б.); сама буду кормить, сама воспитывать, учить, и мой сын, мой милый Модест будет утехою всей жизни моей…» Так мечтала мать моя…[301]301
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 26.


[Закрыть]

Подобные «мечтания» беременных, вероятно, следует отнести к разряду устойчивых антропологических свойств, поскольку они составляют определенную культурную традицию, прочитываемую в дворянской среде на протяжении столетия[302]302
  Если учитывать данные Т. Б. Щепанской относительно городской культуры конца XX века, то общая традиция, хотя в ней и очевидна цезура, связанная со сменой социального состава в результате переворота 1917 года, насчитывает уже целых два столетия.


[Закрыть] – как минимум с конца XVIII до конца XIX века:

Ожидая первенца, мама мечтала о сыне, которого уже мысленно назвала, в честь своего отца, Александром. Но родилась дочь – Марина. Ту же мечту мама лелеяла и перед моим рождением, но и в этот раз ее мечта не сбылась: я была ее последним ребенком[303]303
  Цветаева А. Воспоминания / Ред. М. И. Фейнберг-Самойлова. М.: Изограф, 1995. С. 36.


[Закрыть].

Кроме того, в соответствии с известным гендерным стереотипом[304]304
  Этот стереотип воспроизводил, в частности, С. Т. Аксаков, озвучивая его устами С. М. Багрова, который из пятерых своих детей особо выделял «новорожденного сына, единственную отрасль и надежду старинного дворянского своего дома, ибо дочерей считал он ни за что (курсив мой. – А. Б.). „Что в них проку! ведь они глядят не в дом, а из дому. Сегодня Багровы, а завтра Шлыгины, Малыгины, Поповы, Колпаковы…“». (Аксаков С. Т. Семейная хроника // Аксаков С. Т. Семейная хроника; Детские годы Багрова-внука / Предисл. и примеч. С. Машинского. М., 1982. С. 26). Императрица Александра Федоровна вспоминала о предпочтениях своего супруга, тогда еще великого князя, Николая Павловича в отношении второго ребенка: «Рождение маленькой Мари было встречено ее отцом не с особенной радостью: он ожидал сына» (Александра Федоровна. Воспоминания императрицы Александры Федоровны с 1817 по 1820 год // РС. 1896. Т. 88. Цит. по: Русские императоры, немецкие принцессы. Династические связи, человеческие судьбы / Ред. – сост. А. Данилова. М.: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 266). И это при том, что у будущей императорской четы уже был первый сын и наследник. См.: Там же. С. 255–256.


[Закрыть] Н. И. Дурова, вероятно, полагала, что ее отец отдаст предпочтение внуку, а не внучке, однако в действительности это оказалось не так. Рождение девочки обеспечило ей, вопреки непроизвольным опасениям, желаемое отцовское прощение и благословение[305]305
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 28.


[Закрыть].

Спектр эмоциональных оценок собственной беременности простирался от восторженного восприятия («…надежда сделаться матерью всецело переполняла мое сердце»[306]306
  Также см.: «…у нас прибавлялись заботы о том, благополучно ли совершится ожидаемое нами важное событие в нашей жизни – рождение нашего первенца. На этом предстоящем событии сосредоточивались главным образом наши мысли и мечты, и мы оба уже нежно любили нашего будущего младенца» (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 143).


[Закрыть],[307]307
  Александра Федоровна. Воспоминания императрицы Александры Федоровны с 1817 по 1820 год. С. 255.


[Закрыть]) через нейтральное до явно негативного («…на вечное свое несчастье, я, кажется, беременна…»[308]308
  Керн А. П. Дневник для отдохновения / Пер. с фр. А. Л. Андрес // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. С. 247.


[Закрыть]; «Если же, на свое несчастье, я в самом деле беременна…»[309]309
  Там же. С. 248.


[Закрыть]). Несмотря на приверженность христианскому (в большинстве случаев православному) мировосприятию, дворянкам был известен феномен так называемой нежелательной беременности. Важно, что в любом случае, каким бы ни было отношение женщины к конкретной беременности, это состояние переживалось ею не как нечто самоценное, а как экстраполяция представлений о собственном счастливом[310]310
  Дашкова Е. Р.Записки княгини Е. Р. Дашковой. С. 15–20.


[Закрыть] или несчастливом[311]311
  Керн А. П. Дневник для отдохновения. С. 287.


[Закрыть] браке либо эмоциональное самоощущение от особых обстоятельств его заключения[312]312
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 26.


[Закрыть] или трагического завершения[313]313
  Ржевская Г. И. Памятные записки. С. 35.


[Закрыть]. Особое значение для нее имело ее отношение к отцу будущего ребенка: