Автор книги: Наталья Мицюк
Жанр: История, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
…будь это дитя от… (многоточие А. П. Керн. – А. Б.) оно бы мне дороже было собственной жизни, и теперешнее мое состояние доставляло бы мне неземную радость, когда бы… (многоточие А. П. Керн. – А. Б.) но до радости мне далеко – в моем сердце ад, повторяю это. Тут не каприз: чувство это непреодолимо, хотя и приводит меня в отчаяние[314]314
Керн А. П. Дневник для отдохновения. С. 288.
[Закрыть].
Важно подчеркнуть, что даже при неудачном браке первая беременность, как правило, была всегда желательной[315]315
«Вы ведь помните, как я ждала первого ребенка…» (Там же. С. 234); «…сначала я очень хотела иметь дитя, и потому я имею некоторую нежность к Катеньке…» (Там же. С. 287).
[Закрыть], но последние в череде многочисленных повторных беременностей почти неизбежно и при благополучных браках воспринимались как нежелательные, что сказывалось на последующем материнском отношении к детям[316]316
«Огорченная мать не могла выносить присутствия своего бедного девятнадцатого ребенка и удалила с глаз мою колыбель… Мне постоянно твердили о нерасположении ко мне матери моей… Я имела повод сомневаться в любви моей матери» (Ржевская Г. И. Памятные записки // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц / Сост., подг. текста и коммент. В. М. Боковой и Л. Г. Сахаровой, вступ. статья А. Ф. Белоусова. М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 35); «Она имела с ним 22 человека детей. ‹…› Отец мой был одним из младших и менее других любимым своею матерью» (Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве // Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине / Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. М.: Сов. Россия, 1987. С. 355).
[Закрыть].
Неудачное замужество, нелюбовь к мужу и даже испытываемая к нему ненависть[317]317
«Никакая философия на свете не может заставить меня забыть, что судьба моя связана с человеком, любить которого я не в силах и которого я не могу позволить себе хотя бы уважать. Словом, скажу прямо – я почти его ненавижу» (Керн А. П. Дневник для отдохновения. С. 223).
[Закрыть] делали нежелательными для дворянки не только сексуальные отношения с ним[318]318
«…кабы мне не нужно было касаться до него так близко, тогда другое дело, я бы даже любила его, потому что душа моя не способна к ненависти; может быть, если бы он не требовал от меня любви, я бы любила его так, как любят отца или дядюшку, конечно, не более того» (Там же).
[Закрыть], но и беременности, и материнство[319]319
«…ничто уже не может помочь мне в моей беде. Господь прогневался на меня, и я осуждена вновь стать матерью, не испытывая при этом ни радости, ни материнских чувств» (Там же. С. 287–288).
[Закрыть]. Однако именно такие случаи ввиду невозможности избежать ни одного, ни второго, ни третьего вызывали у женщин особенно бурные внутренние коллизии. Десятого августа 1820 года в 9 часов вечера А. П. Керн, терзаемая переживаниями, записала в дневнике:
…я не имею ни минуты покою, ужасная мысль грызет мою душу, что несчастный увидит свет с ненавистью своей матери! Ежели бы и была возможность к вам теперь ехать, то я не решусь родителям показаться в моем положении; всякий прочитает мои чувства на лице моем, а я бы желала скрыть их от самой себя. Вы знаете, что это не легкомыслие и не каприз; я вам и прежде говорила, что я не хочу иметь детей, для меня ужасна была мысль не любить их и теперь еще ужасна. Вы также знаете, что сначала я очень хотела иметь дитя, и потому я имею некоторую нежность к Катеньке, хотя и упрекаю иногда себя, что она не довольно велика. Но этого все небесные силы не заставят меня полюбить: по несчастью, я такую чувствую ненависть ко всей этой фамилии, это такое непреодолимое чувство во мне, что я никакими усилиями не в состоянии от оного избавиться. Это исповедь![320]320
Там же. С. 287 (написано по-русски, курсив мой. – А. Б.).
[Закрыть]
Идеал материнства, подразумевающий императив материнской любви, не согласовывался с реально испытываемым ею чувством ненависти к мужу, экстраполируемой на будущего ребенка и перерастающей в нелюбовь к нему и в нежелание вообще иметь детей. Вместе с тем подспудное чувство вины, сопровождавшее подобные мысли, компенсировалось негативизацией уже имеющегося опыта материнства и непроизвольным осознанием своих чувств в категории «греха», стремлением, с одной стороны, сокрыть их от всех, включая саму себя, с другой – «исповедовать», то есть, вербализуя, изжить.
Диагностика беременности в изучаемый период оставалась последовательно консервативной. В отсутствии достоверных способов определения беременности дворянки полагались исключительно на субъективные ощущения[321]321
«Я отправилась из Петербурга с кое-какими легкими признаками беременности» (Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II. С. 134); «В течение мая месяца у меня появились новые признаки беременности» (Там же. С. 139); «В феврале месяце у меня появились признаки беременности» (Там же. С. 149); «К зиме этого года мне показалось, что я снова беременна…» (Там же. С. 170); «…я… почувствовала себя беременной и даже с приступами тошноты встретила мою свекровь на лестнице при ее возвращении из Германии» (Александра Федоровна. Воспоминания императрицы Александры Федоровны с 1817 по 1820 год. С. 262); «Раз великая княгиня вернулась из церкви раньше окончания обедни: с нею сделалось дурно. Великая княгиня Мария Николаевна, проводив ее в комнаты, обратилась к нам с радостным поздравлением…» (Яковлева А. Воспоминания бывшей камер-юнгферы императрицы Марии Александровны // ИВ. 1888. Т. 31. Цит. по: Русские императоры, немецкие принцессы. Династические связи, человеческие судьбы / Ред. – сост. А. Данилова. М.: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 303).
[Закрыть] и физиологический признак отсутствия регул, называемых ими в XVIII в. «женскими немощами», или «помесячными немощами»[322]322
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от мая 1722 г. // Семевский М. И. Царица Прасковья. 1664–1723: Очерк из русской истории XVIII века. Репринт. воспр. изд. 1883 г. Л., 1991. Приложения: I. Переписка царицы Прасковьи Федоровны. 1716–1723. № XXV. С. 233.
[Закрыть]. Как известно, в современной гинекологии отсутствие регул (аменорея) считается одним из основных, но не исключительным признаком наступления беременности[323]323
См., напр.: Трча С. Мы ждем ребенка. С. 30; Эйзенберг А., Муркофф Х., Хатавей С. В ожидании ребенка: Рук-во для будущих матерей и отцов / Пер. с англ. М., 1999. С. 28.
[Закрыть]. Аменорея может свидетельствовать также, например, о нарушении менструального цикла (вызванном заболеваниями различной этиологии, особыми физиологическими или психологическими состояниями), которое, как явствует из эпистолярных источников, встречалось и у дворянок. Они называли это «повреждением женских немощей»[324]324
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от мая 1722 г. С. 233.
[Закрыть] и иногда ошибочно принимали за наступившую беременность. Наряду с медикаментозными способами лечения аменореи, практиковавшимися европейскими врачами[325]325
Там же. С. 232–233.
[Закрыть], в России применялось открытое здесь только в первой четверти XVIII века водолечение:
…ежели не брюхата, и тебѣ всеконечно надобно быть на Олонцѣ у марціальныхъ водъ для этакой болѣзни, что пишешь есть опухоль, и отъ такихъ болѣзней и поврежденія женскихъ немощей вода зѣло пользуетъ и вылечиваетъ. Сестра княгиня Настасья у водъ вылечилась отъ такихъ болѣзней, и не пухнетъ, и бокъ не болитъ, и немощи уставились помѣсячно порядком. Если не послужатъ докторскія лекарства, всеконечно надобно тебѣ къ водамъ ѣхать на Олонецъ[326]326
Там же. С. 233.
[Закрыть].
В объявлении 20 марта 1719 года о Марциальных водах, первом российском курорте[327]327
Марциальные воды: Рекламное изд. / Текст В. Н. Верхоглядова. Петрозаводск, 1989.
[Закрыть], которые Петр I, испробовав на себе, признал применительно к ряду заболеваний эффективнее «Пірамонтскіх»[328]328
О лечении Петра I и Екатерины I в 1716 г. в Бад-Пирмонте, германском курорте европейского значения, см.: Ролле Р. Петр I в Бад-Пирмонте // НН. 1988. № VI. С. 18–20.
[Закрыть] и «Шпаданскіх», прямо говорилось, что «оныя воды исцѣляютъ разлічныя жестокія болѣзни», в том числе «отъ запору мѣсячнои крови у женъ, отъ излішняго кровотеченія у оныхъ»[329]329
Объявленіе о лѣчітелныхъ водахъ сысканыхъ на Олонцѣ, а отъ какіхъ болѣзнеи и какъ при томъ употребленіи поступать, тому дохтурское опредѣленіе; также и указъ его царскаго велічества на оныя дохтурскія правілы, и оное следуетъ ніже сего. Печатано въ Санктъпітербурхѣ, 1719 году, Марта въ 20 день.
[Закрыть]. Последнее заболевание – чрезмерно обильные менструации (меноррагия), иногда сопровождавшие наступление менопаузы в возрасте 45–55 лет и завершение репродуктивного периода жизни женщины, – так же, как и противоположная аменорея, обсуждалось дворянками в доверительных письмах с ближайшими родственницами. Жившая в Москве П. Л. Абаза писала 30 ноября 1836 года старшей сестре, вышневолоцкой дворянке В. Л. Манзей: «А на счет крови скажу вам, как прошедшей месяц т. е. весь октябрь был на нее большой разсход то в этом месяце и совсем не показывалась ни куда»[330]330
Письмо П. Л. Абаза к В. Л. Манзей от 30 ноября 1836 г. // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 45. Л. 19.
[Закрыть].
Ввиду ненадежности тогдашней гинекологии и, очевидно, ограниченности знаний на этот счет самих дворянок (даже принадлежавших к правящему дому)[331]331
Переводные пособия по гинекологии появились в России только в конце XVIII века и, разумеется, не входили в круг обязательного чтения дворянок. См.: Гулен Ж., Журден А.‐Л.‐Б. Дамской врач в трех частях содержащих в себе нужныя предохранения, служащия к соблюдению здравия, с присовокуплением венерина туалета. Пер. с фр. М. И. У. Медицинскаго факультета студент К. Муковников. М., 1793. Пер. книги Le médecin des dames. Сокращ. пер.: Диэтетика или Наука, предлагающая правила весьма нужныя и полезныя к сохранению здравия. Пер. с фр. И. Андреевскаго. Изд. 1‐е. М., 1791.
[Закрыть] ожидание исхода беременности в конце XVII века могло длиться от 1 года до 15 (!) лет. Такого рода субъективный опыт активизировался женщинами и в первой половине XVIII века. Царица Прасковья Федоровна, урожденная Салтыкова (1664–1723), обсуждая в 1722 году в письмах с дочерью герцогиней Мекленбургской Екатериной Ивановной, матерью Анны Леопольдовны, ее возможную беременность, апеллировала к назидательным примерам из собственной жизни и жизни своей сестры в прошлом веке: «И я при отцѣ[332]332
Имеется в виду царь Иван V Алексеевич (1666–1696), супруг П. Ф. Салтыковой.
[Закрыть] такъ была, годъ чаяла – брюхата, да такъ изошло»[333]333
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от мая 1722 г. С. 232.
[Закрыть]; «Сестра моя, княгиня Настасья, больше 15 лѣтъ все чаяла брюхата и великую скорбь имѣла, пожелтѣла и распухла…»[334]334
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от 15 мая 1722 г. С. 234.
[Закрыть]
Естественно, прожив жизнь, родив пять дочерей[335]335
Семевский М. И. Царица Прасковья. С. 17.
[Закрыть] и давно преодолев верхнюю границу детородного возраста, женщина приобретала определенный практический опыт распознавания состояния беременности, который готова была обсуждать со взрослой дочерью:
А что пишешь себѣ про свое брюхо, и я по письму вашему не чаю, что ты брюхата: живутъ этакіе случаи, что не познается»[336]336
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от мая 1722 г. С. 232.
[Закрыть];…а о болѣзни своей, что ты ко мнѣ писала, я удивляюсь тому, что какое твое брюхо…[337]337
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от 15 мая 1722 г. С. 234.
[Закрыть]
Действительно надежным подтверждением беременности для дворянок служило только наступление ее середины:
…милостію Божіею я оберемѣнила, уже есть половина. ‹…› А прежде половины [беременности] писать я не посмѣла… ибо я подлинно не знала. Прежде сего такоже надѣялася быть, однако же тогда было неправда; а нынѣ за помощію Божіею уже прямо узнала и приняла смѣлость писать… и надѣюся въ половинѣ «ноемъвриі» (ноября. – А. Б.) быть, еже Богъ соизволитъ[338]338
Письмо герцогини Екатерины Ивановны к государыне Екатерине Алексеевне от июля 1718 г. Цит. по: Семевский М. И. Царица Прасковья. С. 108.
[Закрыть].
По мнению этнографов, особая «отмеченность» середины беременности – «живой половины» – характерна для русской и вообще славянской традиции[339]339
Баранов Д. А. Родинный обряд: время, пространство, движение // Родины, дети, повитухи. С. 12.
[Закрыть]. Примерно в середине беременности женщина чувствует первые движения плода, по времени которого дворянки не только окончательно удостоверялись, что беременны, но и, как и крестьянки[340]340
Там же. С. 11.
[Закрыть], определяли вероятный срок родов[341]341
Такой способ расчета срока ожидаемых родов практикуется среди прочих и в настоящее время. Считается, что при первых родах нужно прибавить 20 недель, а при повторных – 22 недели к первому дню движения плода, чтобы получить вероятный день родов. См.: Трча С. Мы ждем ребенка. 2‐е изд., рус. Прага, 1976. С. 34.
[Закрыть]. Автор процитированного выше письма герцогиня Екатерина Ивановна родила дочь Анну Леопольдовну 7 декабря 1718 года[342]342
Семевский М. И. Царица Прасковья. С. 108.
[Закрыть], то есть на 3 недели позднее рассчитанного ею самою срока.
Ввиду особой пролонгированности периода неудостоверенной беременности и сопряженного с этим многомесячного ожидания, доходившего до 4,5 месяца (для сравнения: современное экспресс-тестирование позволяет женщине узнать, беременна она или нет, уже через один день после ненаступления очередных регул), беременность в исследуемый хронологический отрезок оставалась для дворянок предметом сомнений («…буде не брюхата…»[343]343
Письмо царицы Прасковьи к герцогине Екатерине Ивановне от мая 1722 г. С. 232.
[Закрыть]; «…ежели не брюхата…»[344]344
Там же. С. 233.
[Закрыть]; «…я, кажется, беременна…»[345]345
Керн А. П. Дневник для отдохновения. С. 247.
[Закрыть]; «Если же… я в самом деле беременна (это еще не наверное)…»[346]346
Там же. С. 248.
[Закрыть]), беспокойств («Анна Петровна сказала мне, что вчера поутру у ней было сильное беспокойство: ей казалося чувствовать последствия нашей дружбы… Но, кажется, она обманулась»[347]347
Вульф А. Н. Дневник 1827–1842 // Любовные похождения и военные походы А. Н. Вульфа. Дневник 1827–1842 годов / Сост. Е. Н. Строганова, М. В. Строганов. Тверь: ИД «Вся Тверь», 1999. С. 45.
[Закрыть]), перманентной неопределенности и даже споров между родственницами («Напрасно говорила я, что она брюхата. Тетка ее утверждала противное, и племянница продолжала танцевать. Теперь они удивлены, что я была права»[348]348
Письмо Н. О. Пушкиной к О. С. Павлищевой от 9 марта 1834 г. // Мир Пушкина. СПб., 1993. Т. 1: Письма Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных к их дочери Ольге Сергеевне Павлищевой 1828–1835 / Пер., подгот. текста, предисл. и коммент. Л. Слонимской. № 81. С. 212.
[Закрыть]). Элемент неожиданности сохранялся всегда: как при желании[349]349
«Наступивший 1869 год принес нам счастье: мы вскоре убедились, что Господь благословил наш брак и мы можем вновь надеяться иметь ребенка» (Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 158–159).
[Закрыть], так и тем более при нежелании женщины беременеть. Сравнение текстов, маркирующих столетний интервал, – переписки царицы Прасковьи Федоровны с дочерью герцогиней Екатериной Ивановной, относящейся к 1720‐м годам, и дневника беременной А. П. Керн за 1820 год – показывает, что на протяжении этого столетия техники диагностирования беременности в дворянской культуре практически не претерпели изменений, как и во многом порождаемые этим состоянием эмоциональные переживания женщин. Сохранение консервативных способов распознавания беременности и восприятие последней как своего рода провокации замедленного действия вне зависимости от субъективного отношения позволяет рассматривать ее в ряду исторически «долговременных» практик, определявших женскую антропологию и женскую повседневность. Изменения в этой сфере неочевидны не только на протяжении жизни одного поколения, но и гораздо более длительного времени[350]350
В исторической науке и генеалогии условно принято считать столетие за три поколения. См.: Веселовский С. Б. Род и предки А. С. Пушкина в истории / Отв. ред. С. М. Каштанов. М., 1990. С. 11.
[Закрыть], что оценивается современной этнологией как один из признаков традиционной культуры[351]351
Белик А. А. Культурология: Антропологические теории культур. М., 1999. С. 14.
[Закрыть].
В 30‐е[352]352
Письмо Н. О. Пушкиной к О. С. Павлищевой от 9 марта 1834 г. // Мир Пушкина. Т. 1. С. 212.
[Закрыть] и 40‐е годы XIX века дворянки продолжали пребывать в неведении относительно начавшейся беременности. Е. Н. Волкова, урожденная Манзей, родила вторую дочь 24 января 1846 года[353]353
История родов русского дворянства. Кн. 2. С. 240.
[Закрыть], то есть в мае-июне 1845 года она уже была беременна. Однако в ее письмах[354]354
Письмо Е. Н. Волковой к В. Л. и М. Л. Манзей от 17 мая 1845 г. // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 93. Л. 1–1 об.; Письмо Е. Н. Волковой к В. Л. и М. Л. Манзей от 20 июня. Б. г. (1845 г.) // Там же. 10–11 об.
[Закрыть] из Петербурга и Царского Села к родным тетушкам, тверским дворянкам, которым она эмоционально и подробно сообщала о переживаниях разлуки с ними и с родителями, о своей повседневности молодой мамы, и с которыми с детства имела теплые доверительные отношения, нет ни слова, даже на уровне предположений и сомнений, о возможной новой беременности. Вряд ли она стала бы скрывать это от них, зная, как подобная новость может обрадовать женщин незамужних и нерожавших, считавших «прибавление семейства» «прибавлением радостей и утешений»[355]355
Письмо М. Л. Манзей к С. С. и Н. Л. Манзеям. Б/д // Там же. Д. 39. Л. 29 об.
[Закрыть], особенно если речь шла о семействе для них «драгоценнейшем»[356]356
Письмо В. Л. Манзей к С. С. и Н. Л. Манзеям. Б/д // Там же. Л. 28 об.
[Закрыть], о племяннице, которой они желали «полного щастия»[357]357
Письмо М. Л. Манзей к С. С. и Н. Л. Манзеям. Б/д // Там же. Л. 28.
[Закрыть]. Скорее всего, она, действительно, будучи два месяца беременной, просто не догадывалась об этом[358]358
Ср. с замечанием Екатерины II, для которой подтверждением факта беременности примерно на таком же сроке стал выкидыш, а о самом сроке она судила с большой неопределенностью: «Я была беременна, вероятно, месяца два-три…» (Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II. С. 139). Аналогичная история – выкидыш после неудостоверенной двухмесячной беременности – произошла и с Н. Н. Пушкиной в 1834 г. См.: Письмо // Мир Пушкина. СПб., 1993. Т. 1: Письма Сергея Львовича и Надежды Осиповны Пушкиных к их дочери Ольге Сергеевне Павлищевой 1828–1835 / Пер., подгот. текста, предисл. и коммент. Л. Слонимской. № 81. С. 212.
[Закрыть]. Можно, конечно, предположить и табу из суеверного страха проговориться раньше времени, однако в данном случае для него как будто не было формальных оснований: ни трудностей забеременеть, ни самопроизвольных выкидышей. В случае же с О. С. Павлищевой (1797–1868), вероятно, именно этим[359]359
«Сестра Ольга Сергеевна выкинула и опять брюхата. Чудеса да и только» (Письмо А. С. Пушкина к П. В. Нащокину от между 23 и 30 марта 1834 г. // Пушкин А. С. Собр. соч. Т. 10. С. 155).
[Закрыть] следует объяснять то, что она не сказала матери о своей беременности. Н. О. Пушкина буквально взывала к дочери:
Несмотря на стремление некоторых женщин сохранить в тайне свою беременность, известия о ней в форме более или менее достоверных слухов транслировались внутри женского сообщества в том или ином кругу, напоминая своего рода женский «телеграф».
При этом субъективные источники регистрируют определенные различия в восприятии беременности российских дворянок и иностранок неправославного вероисповедания, посещавших Россию и явно выражавших его в терминах «страха»:
Кстати, Т. Б. Щепанская считает «страх» наиболее типичной, стереотипной первой реакцией женщин на собственную беременность в современной городской культуре и, более того, «весьма распространенным в нашей культуре типом дискурса о деторождении»[362]362
Щепанская Т. Б. К этнокультуре эмоций: испуг // Родины, дети, повитухи. С. 237–239.
[Закрыть]. Отчетливость ощущения «страха» европейских женщин, вызванного беременностью, свидетельствует о более рациональном к ней отношении. Вербализация страха – один из способов его рационализации и «снятия». Страхи российских дворянок не прочитываются столь отчетливо (это не значит, что они их не испытывали): беременность сразу обретала для них «контуры» ребенка или поощряемого многочадия, минуя «промежуточную» стадию – собственно беременной женщины, вынашивающей ребенка и имеющей особые ощущения, чувства, мысли, потребности, интересы. Беременность воспринималась не как состояние, прерывающее «обычный» ход жизни женщины, а как априори «вписанное» в нее. Избегание вербализации страха – свидетельство иррационального к нему отношения. В то же время российские дворянки не часто прибегали к эвфемизму «положение» вместо «беременна» или «брюхата» или «в тягости». Напротив, в 30‐е годы XVIII века женщинам-иностранкам, временно жившим в России, были свойственны христианские реминисценции в отношении беременности и эвфемизация дискурса о ней. Например, леди Рондо очень изящно намекала нерожавшей английской приятельнице на свои предстоящие роды:
Вам свойственно любопытство нашей прародительницы Евы, хотя Вы и избежали страданий, которыми оно было наказано, тогда как я уже не могу более скрывать, что вскоре их испытаю. М-р X. сообщил мне, что не так давно говорил Вам об этом[363]363
Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России. С. 210.
[Закрыть].
Своеобразная «запрограммированность» жизни женщины на череду повторяющихся беременностей, стереотипное восприятие их как единственно возможной женской судьбы потенциально содержат в себе обесценивание этого состояния, которое не рассматривалось как имеющее самостоятельную значимость, в том числе и самими дворянками. При том, что моральные и социокультурные каноны ориентировали женщин на беременность как смысл женского существования, сама беременность оказывалась чем-то акцидентным, как и переживавшая ее женщина. Внутренний императив добродетельных женщин, по баронессе В.‐Ю. Крюденер, гласил:
Твое предназначение как женщины – исполнение высокого долга. Тебе предстоит носить в твоем лоне человека, и от твоей чистоты будет зависеть его судьба[364]364
Крюденер В.‐Ю. [Из дневников] // Баронесса Крюденер. Неизданные автобиографические тексты / Пер. с фр., сост., вступ. ст. и примеч. Е. П. Гречаной. М.: ОГИ, 1998. С. 87–88.
[Закрыть].
Речь не шла о беременности как новом опыте в жизни женщины, новой эмоциональной реальности, которые она сама выбирала, «желала» испытать, а лишь о том, что «должна» была сделать в соответствии со своим «подлинным предназначением» (В.‐Ю. Крюденер). Именно ввиду ригористичности (сказалось еще и влияние католицизма) моральная сентенция, которую транслировала убежденная в своей мессианской роли баронесса, не только являет собой пример социокультурного конструкта, но и обнаруживает определенное расхождение с христианской концепцией, при всех оговорках отнюдь не настаивающей на беременности как универсальном предназначении всех женщин и оставляющей за женщиной право не быть замужней и беременной[365]365
См. историю Марии и Марфы (Лк. 10:38–42).
[Закрыть].
Таким образом, отношение дворянок к первой беременности и родам не было специфическим, маркирующим формальный переход в зрелый возраст. Соответствующий опыт подлежал вербализации лишь в случае особого эмоционального состояния, сопряженного с его переживанием. Установка на беременность как обязательную и возобновляющуюся практику на протяжении всего репродуктивного периода оборачивалась нейтрализацией восприятия каждого отдельного опыта, начиная с самого первого, если только он не был отмечен какой-либо драматической коллизией. Ненадежность диагностики беременности превращала ее в антропологический опыт большой длительности, трансформация которого слабо различима на протяжении XVIII – середины XIX века, а дифференцированность в зависимости от статусных, имущественных и локальных характеристик мало отчетлива.
Проведение беременности. Мемуаристки практически не распространялись на тему проведения беременности[366]366
Белова А. В. Проведение беременности дворянками в XVIII – середине XIX в. как аспект репродуктивного поведения в городах Российской империи // Горожанки и горожане в политических, экономических и культурных процессах российской урбанизации XIV–XXI веков: Материалы Одиннадцатой междунар. науч. конференции РАИЖИ и ИЭА РАН, 4–7 октября 2018 г., Нижний Новгород: В 2 т. / Отв. ред. Н. Л. Пушкарева, Н. А. Гронская, Н. К. Радина. М., 2018. Т. 1. С. 173–176.
[Закрыть], а потому наши сведения об этом очень отрывочны и лаконичны. Интересно, что иногда они не специально описывали свое состояние, а как бы проговаривались о нем, сами того не подозревая. Так, княгиня Н. Б. Долгорукая, вспоминая о пути следования в ссылку с опальной семьей мужа, упоминала о том, что особенно тяжело ей было переносить передвижение по воде:
А когда погода станет ветром судно шатать, тогда у меня станет голова болеть и тошнить, тогда выведут меня наверх на палубу и положат на ветр, и я до тех пор без чувства лежу, покамест погода утихнет, и покроют меня шубою: на воде ветр очень проницательный… Как пройдет погода, отдохну, только есть ничего не могла, все тошнилось (курсив мой. – А. Б.)[367]367
Долгорукая Н. Своеручные записки княгини Натальи Борисовны Долгорукой. С. 273–274.
[Закрыть].
Тошнота и отсутствие аппетита, спровоцированные, по свидетельству мемуаристки, уже не штормом и морской болезнью, а иной причиной, поскольку преследовали ее при штиле, – верный признак токсикоза в начале беременности.
«Чужая» беременность виделась, в первую очередь, как ухудшение самочувствия («Чоглокова, в то время беременная, часто бывала не здорова…»[368]368
Екатерина II. Записки императрицы Екатерины II. С. 124.
[Закрыть]), одна из «своих» первых могла запомниться, например, необычным физиологическим состоянием повышенной сонливости («…на меня напал такой сон, что я спала по целым дням до двенадцати часов и с трудом меня будили к обеду»[369]369
Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II // Сочинения Екатерины II / Сост., вступ. ст. О. Н. Михайлова. М.: Сов. Россия, 1990. С. 139.
[Закрыть]). Современная медицина считает «постоянное желание спать» одним из признаков беременности, возникающим «немного позже»[370]370
Кервасдуэ А. де. Девочка. Девушка. Женщина / Пер. с фр. И. Ю. Крупичевой. М., 2000. С. 272.
[Закрыть]. Сон – своеобразная защитная реакция организма, призванная предотвратить его переутомление и мобилизовать внутренние ресурсы. Культурные антропологи относят сон к измененным состояниям сознания, в результате чего, по словам А. А. Белика, «поддерживается психологическая стабильность и активизируются энергетические резервы человека»[371]371
Белик А. А. Культурология. С. 151.
[Закрыть]. Характерно, что Екатерина II, вспоминая об одной из своих неудачных беременностей, воспроизводит «ошибку» в поведении беременной женщины (кстати, не вполне уверенной в своей беременности): если бы она лучше «прислушалась» к своему организму, который все время «хотел» спать, а не была вынуждена, подчиняясь придворному этикету, присутствовать на обязательных мероприятиях, сопряженных с длительным стоянием, излишней подвижностью и отсутствием отдыха в течение дня, возможно, у нее не случился бы самопроизвольный выкидыш:
Петров день был отпразднован, как всегда; я оделась, была у обедни, на обеде, на балу и за ужином. На следующий день я почувствовала боль в пояснице. Чоглокова призвала акушерку, и та предсказала выкидыш, который у меня и был в следующую ночь[372]372
Екатерина II. Собственноручные записки императрицы Екатерины II. С. 139.
[Закрыть].
Беременность, очевидно, ввиду психологической «естественности» этого состояния не воспринималась светскими женщинами в качестве повода к изменению привычного образа жизни. Они не прекращали своего участия не только в приемах, сопряженных с разъездами, но и в балах[373]373
Там же; Письмо Н. О. Пушкиной к О. С. Павлищевой от 9 марта 1834 г. // Мир Пушкина. Т. 1. С. 212.
[Закрыть], связанных с повышенной подвижностью, эмоциональной и двигательной активностью. Только в самом конце беременности они заключали себя в домашнем пространстве[374]374
Напротив, по свидетельству мемуаристки, великая княгиня Мария Александровна, супруга великого князя Александра Николаевича, уже после появления у нее субъективных ощущений первой беременности «стала чаще оставаться дома» (Яковлева А. Воспоминания бывшей камер-юнгферы императрицы Марии Александровны. С. 303).
[Закрыть], не прерывая вместе с тем общения с ограниченным кругом наиболее близких знакомых, для которых теперь организовывали вечера у себя дома. Москвичка М. А. Волкова делилась в письме от 11 апреля 1812 года со своей петербургской подругой и родственницей В. А. Ланской: «Нынче я еду ужинать в небольшом обществе у графини Соллогуб, которая сидит постоянно дома, так как собирается родить»[375]375
Письмо М. А. Волковой к В. А. Ланской от 11 апреля 1812 г. // Письма 1812 года М. А. Волковой к В. А. Ланской. С. 278.
[Закрыть]. И позднее, 29 апреля: «…я исключена из… праздника, чем и воспользуюсь, чтобы провести вечер у г-жи Соллогуб, которая еле двигается…»[376]376
Письмо М. А. Волковой к В. А. Ланской от 29 апреля 1812 г. // Там же.
[Закрыть] Пример Соллогуб показывает, что причиной добровольного заточения были физиологические сложности перенесения поздней стадии беременности.
Именно заключительный этап беременности и приближавшиеся роды наиболее часто маркировались автодокументальной традицией. Но даже эта поздняя стадия не считалась достаточным поводом к приостановке не только светской жизни, но и придворной карьеры. Екатерина II писала об одной из дам своего ближайшего окружения:
Мемуаристки отмечали большую восприимчивость на поздних стадиях беременности к происходящим вокруг событиям и свою реакцию на них в виде «страха». Например, княгиня М. Н. Волконская, урожденная Раевская (1805–1863), объясняла свой испуг от ночного появления мужа – члена тайного общества – после раскрытия заговора именно завершавшейся беременностью:
Княгиня Е. Р. Дашкова также специально не пишет, как изменилось ее времяпровождение в связи с беременностью, единственное, что упоминает, – поездку с мужем в его «орловские поместья». Очевидно, переезды считались для беременной женщины небезопасными[379]379
См., напр.: «Ей решительно было невозможно пуститься в этот путь со мною по причине ее беременности, приближавшейся уже к концу; дорога же была, по позднему времени года, почти невозможная к проезду» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подгот. текста и примеч. К. Г. Боленко, Е. Э. Ляминой и Т. Ф. Нешумовой. Вступ. ст. К. Г. Боленко и Е. Э. Ляминой. М.: Новое литературное обозрение, 1998. С. 175).
[Закрыть], поэтому она специально сообщает об их благополучном завершении: «Я была снова беременна, но дорóгой князь окружил меня таким заботливым попечением, что это путешествие не принесло мне никакого вреда»[380]380
Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 10.
[Закрыть].
Даже обычный променад по городу в карете мог таить опасность для беременной женщины, неся в себе угрозу выкидыша. Подобное стечение обстоятельств воспринималось ею иногда как средство избавиться от нежелательной беременности. Так, несчастливая в замужестве беременная А. П. Керн иронизировала:
Медики могли ограничить свободу перемещения беременной при ее неудовлетворительном самочувствии и неблагоприятном исходе предыдущих родов, однако слова мемуаристки показывают, что в ее представлении ожидание ухудшения состояния соотносилось только с поздней стадией беременности:
Тем не менее в дворянской культуре не прослеживаются распространенные в народной традиции табу на свободное перемещение в пространстве беременной женщины, ограничения ее двигательной активности. Дворянки «на сносях» предпринимали дальние, в том числе заграничные, переезды и морские плавания с целью оказаться к моменту родов в нужном им месте, например рядом с матерью. Иногда это оборачивалось курьезными ситуациями:
Кроме князя К*** и семейства Д*** на нашем пароходе плыла также княгиня Л***. Она возвращалась в Петербург, который покинула неделю назад, чтобы через Германию попасть в Швейцарию, в Лозанну, и повидать там дочь, которая вот-вот должна родить; однако, сойдя на берег в Травемюнде, княгиня скуки ради пожелала взглянуть на список пассажиров, отплывших в Россию на последнем пароходе: каково же было ее изумление, когда она обнаружила в этом списке имя своей дочери! Она наводит справки у русского консула; сомнений быть не может: мать и дочь разминулись в Балтийском море. Теперь мать возвращается в Петербург, куда только что прибыла ее дочь; благо, если она не родила в открытом море[383]383
Кюстин А. де. Россия в 1839 году: В 2 т. / Пер. с фр. под ред. В. Мильчиной; ст. В. Мильчиной; коммент. В. Мильчиной и А. Осповата. Т. I / Пер. В. Мильчиной и И. Стаф. М.: Изд-во им. Сабашниковых, 1996. С. 89.
[Закрыть].
Более того, повседневная жизнь провинциальных дворянок в период беременности мало отличалась от повседневности небеременных женщин. Екатерина Васильевна Безобразова в письме от 30 мая 1827 года подробно сообщала «несравненой и милой сестритце» Аграфене Васильевне Кафтыревой о том, как она, имея уже срок более половины беременности, отправилась из орловского имения одна с двумя сыновьями и дочерью в столицу, «хлапатала в Петербурге определением детеи» и добилась результата: «Ильюша был принет во втарои кадецкои корпос кандидатам а Гани по летам ва всех корпусах отказали», однако и его удалось пристроить с помощью влиятельного родственника, зятя, адмирала Г. А. Сарычева, который, как выразилась автор письма, «Ганюшку определил в Кранштати в штурманскои корпус беза всякава, мне затруднения»[384]384
Письмо Е. В. Безобразовой к А. В. Кафтыревой от 30 мая 1827 г. // ГАТО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 21 об.
[Закрыть]. Обратный путь от Петербурга до Малоархангельска Орловской губернии, занявший более двух недель, с 7 по 23 марта 1827 года, был омрачен досадным происшествием: беременную женщину с дочерью «Липинькои» ограбили: «…выехачи из Петербурха на парьвом начлеги с моими реестрами и с чепцами и касыначки с кардонками отрезаны зади…»[385]385
Там же. Л. 21.
[Закрыть] Повторяя причину, по которой она была «нещаслива»[386]386
Там же.
[Закрыть] – «крамя убытку отрезаны 2ве кардонки»[387]387
Там же. Л. 21 об.
[Закрыть], – Е. В. Безобразова упоминала и о своей беременности, и о предполагаемом сроке родов, и об опасениях, с ними связанных: «…я еще все в таком же положении как вы меня видили ожидаю перьвых чисел июня Бог знаит отстанусь ли жива…»[388]388
Там же. Л. 22.
[Закрыть] Несмотря на череду беременностей, внимание на которых как бы не акцентировалось, роды воспринимались как состояние пограничное между жизнью и смертью, исход их представлялся неясным заранее даже таким многократно рожавшим дворянкам, какой была Е. В. Безобразова. (Из письма очевидно, что она ездила в столицу с тремя своими старшими детьми, в то время как младшие оставались в «деревни» с отцом И. Безобразовым: «…даехала и всех семеиства[389]389
В подтверждение того, что под «семейством» имелись в виду именно дети см., напр.: «Мое семейство умножается, растет, шумит около меня» (Письмо А. С. Пушкина к П. В. Нащокину от 10 января 1836 г. // Пушкин А. С. Собр. соч. Т. 10. С. 249).
[Закрыть] свое нашла благопалучна…»[390]390
Письмо Е. В. Безобразовой к А. В. Кафтыревой от 30 мая 1827 г. // ГАТО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 21 об.
[Закрыть])
Что касается рациона будущих мам, то в начале беременности женщины жаловались на отсутствие аппетита, ели немного, даже постились, хотя формально беременные, наряду с детьми и больными, освобождаются от поста. Беременная средней дочерью А. П. Керн, например, соблюдая Успенский пост, второй по строгости после Великого, записала в своем дневнике:
Мужья беременных женщин регистрировали в письмах «необычности» или отсутствие таковых во вкусовых предпочтениях жен, сопровождая их собственными шутливыми предсказаниями относительно того, кто должен родиться, например: «Жена моя брюхата, без причуд, только не любит табаку, – знать будет старовер»[392]392
Письмо П. В. Нащокина к А. С. Пушкину от конца апреля 1834 г. // Друзья Пушкина. Т. II. С. 347.
[Закрыть]. Примечательно, что на уровне «проговорки» в «несерьезном» дружеском дискурсе пол будущего ребенка ожидался мужем как мужской.
К числу интуитивных знаний и поступков беременных следует отнести самовольный отказ от приема назначенных лекарственных препаратов, необоснованного с их собственной точки зрения. Именно так поступила во время второй беременности княгиня Е. Р. Дашкова: «…когда… мой муж уехал 8 января, я была так огорчена, что у меня сделался жар, который скорее гнездился в моих нервах и моем мозгу, чем в крови; кажется, благодаря тому, что я упорно отказывалась принимать лекарства, предписанные мне докторами, через несколько дней у меня все прошло»[393]393
Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 10–11.
[Закрыть]. Прислушиваться к своему телу – одна из потребностей и скрытых интенций беременных, отрицающих медицинское «вмешательство в тело».
Манера одеваться в период беременности несколько отличалась от обычной, хотя специальной одежды для беременных, вероятно, не существовало. Даже представительницам императорской семьи, великим княгиням, в 40‐е годы XIX века принято было в этом случае «перешивать платья»[394]394
Яковлева А. Воспоминания бывшей камер-юнгферы императрицы Марии Александровны // ИВ. 1888. Т. 31. Цит. по: Русские императоры, немецкие принцессы. Династические связи, человеческие судьбы / Ред. – сост. А. Данилова. М.: Изографус, ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 303.
[Закрыть], составлявшие их привычный гардероб.
Притом что дворянки в основном активно и деятельно проводили беременность и успевали не только справляться с собственными делами, но и заботиться об окружающих[395]395
«Вскоре сильная болезнь свалила меня в постель. Я получил сильный ревматизм. ‹…› У меня отнялись ноги. Анна Федоровна (жена. – А. Б.), несмотря на свою четвертую беременность, ходила за мной, как за ребенком» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 353).
[Закрыть], принимали самостоятельные решения по многим житейским вопросам, достаточно свободно перемещались в пространстве и старались не изменять своим повседневным занятиям и привычкам, по мере приближения предполагаемого срока родов мужья начинали воспринимать их как лишенных инициативы, своего рода объекты манипуляции. Мемуары и письма пестрят сведениями о том, что молодых первородящих жен незадолго до родов мужья не только старшие по возрасту, но и сверстники, «поручали» и «не брали», «отправляли», «перевозили», «отвозили» и «сдавали на попечение»[396]396
«Так и уехал Владимир Алексеевич в полк, поручив жену бабушке. Взять же ее с собой он не решился, ибо она была в тягости и очень слаба здоровьем» (Сабанеева Е. А. Воспоминание о былом. 1770–1828 гг. // История жизни благородной женщины / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Боковой. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С. 369).
«Посылаю тебе письмо от Прасковьи Юрьевны и советую тебе отвечать ей по первой почте, что ты получила ее письмо уже в Ярославле, и что если я тебя туда, а не к ним отправил, так это от того, что в этом городе можно найти более помощи в родах, чем в другом» (Письмо П. А. Вяземского к жене от 21 августа 1812 г. // Любовь в письмах великих влюбленных: Сб. / Сост. Д. Сажневой. Ростов-н/Д., 2000. С. 128). Та же «объектность» женщины сохранялась и в мужском дискурсе о родильнице: «Летом, после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам…» (Письмо А. С. Пушкина к П. В. Нащокину от около 25 февраля 1833 г. // Друзья Пушкина. Т. II. С. 344).
«Ввиду же появления на свет первого ребенка он нанял в Калуге очень покойный и большой дом купчихи Хохловой, перевез туда мою матушку…» (Сабанеева Е. А. Воспоминание о былом. С. 353).
«Наконец, он мне объявил, что обещал моему отцу отвезти меня к нему в деревню на время родов, – и вот мы отправились. Он меня сдал на попечение моей матери и немедленно уехал…» (Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской. С. 16).
[Закрыть]. Причем «сбывание с рук» жены, которая вот-вот должна была родить, – наиболее типичная стратегия поведения мужа, участие которого в родах зачастую ограничивалось этим, не доходя даже до сопереживания роженице в соседней комнате. В этом смысле муж графини В. Н. Головиной, присутствовавший при ее первых «ужасных родах»[397]397
Головина В. Н. Мемуары. С. 23.
[Закрыть], представлял собой редкое исключение. Она вспоминала: «…мой муж стоял близ меня, едва дыша, и я боялась, что он может упасть в обморок»[398]398
Там же. С. 24.
[Закрыть]. Опасения мемуаристки, несмотря на собственное очень тяжелое самочувствие, были обусловлены тем, что пребывание мужа рядом с роженицей воспринималось как нехарактерное для мужчины поведение.
Любящий муж князь М.‐К. И. Дашков (1736–1764), получивший служебный отпуск в период второй беременности Е. Р. Дашковой, добивался его продления не только, чтобы «окружить заботливым попечением» беременную жену, но и остаться с ней на время родов и последующего восстановления. Княгиня писала: «…пришлось испрашивать у великого князя продление отпуска еще на пять месяцев, дабы я могла оправиться после родов»[399]399
Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 10.
[Закрыть]. Напротив, «оставляющее» поведение мужа по отношению к беременной жене констатировала М. А. Волкова, внутренне убежденная, что пережить роды вместе с женой сложнее и важнее, чем участвовать в военной кампании, и не разделявшая позиции мужчины, думавшего иначе:
В лучшем случае заботливые мужья, провозглашавшие приоритет семейных ценностей, интересовались потом с театра военных действий самочувствием даже не самой беременной жены, а вынашиваемого ею очередного ребенка:
Лицом в грязь не ударил. ‹…› Не хочу чинов, не хочу крестов, а единого истинного счастья – быть в одном Квярове неразлучно с тобою. Семейное счастье ни с чем в свете не сравню. Вот чего за службу мою просить буду. Вот чем могу только быть вознагражден. Так, мой друг, сие вот одно мое желание. ‹…› Что Лиза, ее кашель? Петруша, Ваня, Гриша? Напиши особенно о каждом. Что пятый, стучит ли?[401]401
Письмо П. П. Коновницына к жене А. И. Коновницыной от 27 августа 1812 г. // К чести России. Ч. I.
[Закрыть]
Однако не всякий мужчина, подобно П. А. Вяземскому, мог, по крайней мере вербально, предпочесть спокойствие беременной жены своим честолюбивым «геройским» амбициям и открыто признаться ей в этом, тем более в момент общенационального патриотического подъема 1812 года:
Обязанности военного человека не заглушат во мне обязанностей мужа твоего и отца ребенка нашего. Я никогда не отстану, но и не буду кидаться. Ты небом избрана для счастия моего, и захочу ли я сделать тебя навек несчастливою? Я буду уметь соглашать долг сына отечества с долгом моим и в рассуждении тебя. Мы увидимся, я в этом уверен[402]402
Письмо П. А. Вяземского к жене от 24 августа 1812 г. // Любовь в письмах великих влюбленных. С. 128.
[Закрыть].Кроме тебя, ничто меня не занимает, и самые воинские рассеяния не дотрагиваются до души моей. Она мертва: ты, присутствие твое, вот – ее жизнь; все другое чуждо ей[403]403
Письмо П. А. Вяземского к жене от 30 августа 1812 г. // Там же. С. 129.
[Закрыть].
Князя С. Г. Волконского (1788–1865), например, беременность молодой жены не остановила от участия в заговоре, изменившего все их дальнейшее существование, семейную повседневность и, возможно, стоившего жизни их первенцу, которого, грудного, мать вынуждена была покинуть, отправляясь за мужем в Сибирь[404]404
Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской. С. 17.
[Закрыть]. Тема эгоистического «мужского героизма» декабристов в ущерб жизненным интересам и человеческому счастью их жен, детей, родителей, семей и ожидаемой жертвенности женщин до сих пор не озвучена историографией, в отличие от феминистской литературной критики[405]405
См., напр.: Савкина И. Л. «Пишу себя…»: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Tampere, 2001. С. 95–103.
[Закрыть] и коррелирующей с ней современной женской литературы[406]406
См.: Павлова С. Н. Гонка за счастьем: Роман. М., 2004. С. 344–346.
[Закрыть], несмотря на то что автодокументальные свидетельства дворянок позволяют это сделать:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
