Текст книги "Человек рождающий. История родильной культуры в России Нового времени"

В отличие от крестьянской традиции, повитухи помогали дворянкам как при первых, так и при повторных родах, что также свидетельствует об отводимой «благородным» роженицам пассивной роли в процессе родовой деятельности даже при наличии репродуктивного опыта. Непредвиденное отсутствие акушерки при первых родах могло иметь особенно тяжелые последствия. По крайней мере, в сознании роженицы трудность родов напрямую связывалась с неполучением своевременной акушерской помощи: «Роды были очень тяжелы, без повивальной бабки (она приехала только на другой день)»[502]502
  Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской. С. 16.


[Закрыть]. Повитух воспринимали в качестве своеобразных носительниц репродуктивной «грамотности», однако «просвещать» они могли, в случае долгого отсутствия в браке детей, только женщин, а не обоих супругов: «…она объявила, что Императрица чрезвычайно гнѣвается на насъ, отчего у насъ нѣтъ дѣтей и желаетъ знать, кто изъ насъ обоихъ виноватъ в этомъ, и что по этому она пришлетъ ко мнѣ повивальную бабушку, а къ нему доктора»[503]503
  Екатерина II. Записки императрицы Екатерины II. С. 93.


[Закрыть].

Отсутствие компетентной врачебной помощи беременной при инфекционном заболевании, в частности кори, приводило к трудным родам и к трагическим последствиям для ребенка. Графиня В. Н. Головина (1766–1819) вспоминала:

Двадцати лет у меня были ужасные роды. На восьмом месяце беременности я захворала сильнейшей корью и была на краю могилы. Это случилось во время путешествия Императрицы в Крым. Часть докторов была с Ее Величеством, другие были в Гатчине во дворце, в котором Великий Князь Павел проводил часть лета. У молодых Великих Князей и Великих Княгинь не было кори, и поэтому доктора не могли приехать ко мне. Мне остался полковой хирург; он запустил болезнь; с ребенком, находившемся во мне, начались судороги; я терпела жестокие мучения. Граф Строганов, который был очень привязан ко мне, отправился к Великой Княгине, чтобы вызвать в ней участие к моему тяжелому положению. Она послала мне сначала доктора, потом акушера. Мои страдания были так сильны, что пришлось дать мне опиуму, чтобы усыпить меня на двенадцать часов. Когда я пробудилась от искусственного сна, у меня не было сил для разрешения от бремени; пришлось прибегнуть к инструментам. Я мужественно перенесла эту мучительную операцию; мой муж стоял близ меня, едва дыша, и я боялась, что он может упасть в обморок. Ребенок умер через двадцать четыре часа, но я узнала об этом по истечении трех недель. Я была при смерти, но постоянно спрашивала его, и мне отвечали, что волнение, которое я испытаю при виде его, очень ухудшит мое положение[504]504
  Головина В. Н. Мемуары. С. 23–24.


[Закрыть].

Случай Головиной свидетельствует, что при слабости родовой деятельности использовались головные акушерские щипцы, сконструированные английским хирургом П. Чемберленом – старшим (1560–1631) в 1598 году и сохранявшиеся в тайне четырьмя поколениями врачей семьи Чемберленов вплоть до середины XVIII века[505]505
  Эйзенберг А., Муркофф Х., Хатавей С. В ожидании ребенка. С. 426.


[Закрыть] – времени их усовершенствования и введения в практику. В России применение акушерских щипцов связано с именем «Господина повивальнаго искуства доктора Амбодика»[506]506
  ЦИАМ. Ф. 127. Оп. 3. Д. 2. Л. 3 об.


[Закрыть], который как бы в ответ на мысль М. В. Ломоносова, писавшего еще в 1761 году о целесообразности сочинения «наставления», обобщающего в том числе и «добрые приемы российских повивальных искусных бабок», особенно «долговременным искусством дело знающих»[507]507
  Ломоносов М. В. О сохранении и размножении российского народа. С. 258.


[Закрыть], составил первое оригинальное русское руководство по акушерству «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле» (Ч. 1–5. СПб., 1784–1786)[508]508
  См.: Ковригина В. А., Сысоева Е. К., Шанский Д. Н. Медицина и здравоохранение // Очерки русской культуры XVIII века. С. 83.


[Закрыть]. Мемуаристке операция наложения щипцов и извлечения живого плода запомнилась как «мучительная» по причине того, что в 1786 году, когда она ей подверглась, необходимая в данном случае местная анестезия еще не делалась. В то же время оперативная помощь, оказанная при родоразрешении, способствовала спасению ее жизни, притом что жизнь ребенка вследствие перенесенной в утробе матери инфекции сохранить не удалось. Тем не менее состояние родильницы было осложнено послеродовым септическим заболеванием.

Первые роды графини В. Н. Головиной симптоматичны как показатель тогдашнего уровня организации родовспоможения. Очевидно, что возможности, в том числе оперативные, придворной медицины в области акушерства сильно отличались от ресурсов провинциального врачевания, при том что в дворянскую усадьбу врача или акушера нужно было приглашать из города. Иногда занятость на других родах или время, затрачиваемое на дорогу, становились причиной несвоевременно оказанной роженице помощи (даже если не принимать в расчет меру ее компетентности), что приводило к трагическим последствиям для нее и для ребенка. Участие же в родовспоможении крестьянских «бабушек», как свидетельствует пример княгини М. Н. Волконской, также не всегда бывало эффективным, в том числе из‐за межсословных и межкультурных барьеров, разделявших представительниц разных социальных страт.

Одним из акушерских приемов, способствовавших усилению схваток и стимуляции родовой деятельности, считалось кровопускание. Однако, по словам Н. А. Дуровой, и эта процедура носила для роженицы принудительный характер:

…приближалось время, и муки, предшествовавшие моему рождению, удивили матушку самым неприятным образом… Надобно было позвать акушера, который нашел нужным пустить кровь; мать моя чрезвычайно испугалась этого, но делать нечего, должно было покориться необходимости. Кровь пустили, и вскоре после этого явилась на свет я…[509]509
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 26.


[Закрыть]

Важно заметить, что в XVIII веке кровопускание трактовалось вообще как «едва ли не самое универсальное средство лечения» ввиду расхожих представлений «о необходимости возбуждать эвакуаторные (выделительные) функции организма»[510]510
  Ковригина В. А., Сысоева Е. К., Шанский Д. Н. Медицина и здравоохранение // Очерки русской культуры XVIII века. С. 78.


[Закрыть].

Помимо вышеупомянутых родов в дорожной карете экстремальные роды вынужденно могли происходить и на театре боевых действий «в кругу воинов» (П. Б. Раткова[511]511
  Березина Е. Я. Жизнь моей матери, или Судьбы провидения // ИВ. 1894. Т. 58. № 12. С. 685.


[Закрыть]), и даже в застенке (Д. Н. Салтыкова[512]512
  См.: Дворянские роды Российской империи. Т. 2. С. 213.


[Закрыть], П. Ю. Гагарина[513]513
  См.: Бокова В. М. Примечания. Е. А. Сабанеева. Воспоминание о былом. Сноска 23 // История жизни благородной женщины / Сост., вступ. ст., примеч. В. М. Боковой. М., 1996. С. 451.


[Закрыть]). Так, мемуаристка Е. Я. Березина описала первые роды своей матери П. Б. Ратковой, урожденной Улановой, последовавшей за мужем в военный поход, и необычные обстоятельства собственного рождения в конце XVIII века:

…началось сражение и приступ к городу Вильно. Мать мою начинает мучить; тут родитель мой открывает тайну полковнику Дмитрию Андреевичу Закревскому. Тот был удивлен… Но кто не подаст из христиан страждущему руку помощи! Мать моя в кругу воинов производит меня на свет в 1794 году, июня 9 числа, в ту самую минуту, когда взят город Вильно. Унтер-офицер омыл меня в ключе, вблизи находящемся, маиор Кокушкин жертвует жилет, отец мой снимает подтяжки; спеленав меня таким образом, отправили матушку со мною в вагенбург…[514]514
  Березина Е. Я. Жизнь моей матери, или Судьбы провидения // ИВ. 1894. Т. 58. № 12. С. 685.


[Закрыть]

Осуществляя первое купание новорожденной, «унтер-офицер» выполнял одну из прерогатив повитухи, а для первого пеленания в силу сложившихся обстоятельств использовалась одежда противоположного пола. Однако мемуаристка не развивает мысль о том, сказалась ли такая инверсия на ее биографии, несмотря на то, что вообще иррациональные объяснения ей не чужды. Отчасти, возможно, потому, что в центре ее повествования стояла судьба матери, а не ее собственная.

Таким образом, в женской автодокументальной традиции зафиксирована типология родов, среди которых различались первые, повторные, легкие, трудные, оперативные, экстремальные. К этому можно добавить дифференциацию родов на домашние и госпитальные.

Иногда женщины оказывались перед необходимостью принимать срочные самостоятельные решения относительно внезапно начинавшихся родов. Однако чаще всего они пассивно следовали воле отцов, мужей, врачей, родственников в ущерб собственным ощущениям и переживаниям. Мемуаристки фиксировали свою подчиненность в качестве рожениц и в силу этого необходимость согласовывать намерения и действия с носителями или носительницами[515]515
  См., напр.: «Я собралась с силами и с самым спокойным видом вернулась к княгине-матери и объявила, что болей у меня нет и что я приняла желудочные колики за родовые схватки и что, по всей вероятности, роды будут продолжаться не менее двадцати часов, как и в первый раз; вследствие чего я и попросила их удалиться к себе, обещая, что, когда настанут настоящие боли, я позволю себе обеспокоить их и пригласить к себе» (Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 12). Как синонимы «родовых схваток» мемуаристки употребляли понятия «родовые боли», «боли», «мучить».


[Закрыть] семейной власти. Влияние родов и отношения к ним на систему ценностей женщины осмыслялось подобно практикам выживания в буквальном и символическом смыслах.

По сравнению с крестьянской культурой организация родов в дворянской среде в меньшей степени подчинялась универсальному механизму внутренней традиции, была более ситуативной, а следовательно, менее предсказуемой с точки зрения исхода, регламентировалась внешними санкциями носителей власти в конкретном семейном пространстве. Наблюдается важная корреляция: степень допустимой активности роженицы в процессе родовой деятельности обратно пропорциональна ее социальному статусу. Чем выше был статус роженицы, тем более пассивное участие в собственных родах ей предписывалось и большему репрессирующему воздействию она подвергалась[516]516
  Белова А. В. Организация родов и родовспоможения в дворянской среде России XVIII – середины XIX века // Вестник Тверского государственного университета. Серия: История. 2014. № 2. Вып. 14. С. 29–48.


[Закрыть].

«Дамы бросились поздравлять родильницу…»: обычаи послеродового периода

Благополучный для матери и ребенка исход родов вызывал, как правило, радостную реакцию всех членов семьи, находившихся в одном доме с роженицей. Они старались практически сразу как на акциональном, так и на вербальном уровне засвидетельствовать родильнице (а именно так в послеродовой период[517]517
  Белова А. В. Послеродовой период как элемент родильного обряда в российской дворянской культуре XVIII – середины XIX в. // Вестник Тверского гос. ун-та. Серия: История. 2014. № 3. Вып. 24. С. 69–88.


[Закрыть], с момента рождения плаценты, называют женщину) свое отношение: являлись к ней в комнату, высказывали поздравления, некоторые оставляли символические знаки внимания новорожденному[518]518
  «Мне рассказывали, что при моем рождении тетка Анна Ивановна принесла мне розу, на которую я устремил глаза… первым приветствием мне была роза…» (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни. С. 35).


[Закрыть]. Затем принято было в письменной форме оповещать отсутствовавших или живших отдельно членов семьи[519]519
  «Aléxandrine est heureusement accouchée d’ une fille…», т. е. «Александрин счастливо родила дочь» (пер. с фр. мой. – А. Б.) (Письмо В. А. Дьяковой к Н. Н. Дьякову от 23 ноября 1844/1845 (?) г. // ГАТО. Ф. 1407. Оп. 1. Д. 44. Л. 1–1 об.).


[Закрыть], родственников[520]520
  «Приятное письмо твое от 8. маиа я имел удовольствие получить, закоторое сердечно благодарю» (Письмо брата к сестре Марье Михайловне от 18 июня 1813 г. // ГАТО. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 38. Л. 1); «…узнав из приятнаго писма Вашего что Вы обрадованы рождением племянника…» (Письмо П. Юшкова к В. Л. Манзей от 17 мая 1820 г. // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 45. Л. 66).


[Закрыть], свойственников и близких знакомых, которые откликались выражением ответной радости, пожеланиями здоровья родильнице, поздравлениями в адрес ее самой, новорожденной/новорожденного и их ближайших родных[521]521
  «Я весьма порадовался, что милой Любушке даровал Бог сына дай Бог чтоб она была здорова. Я к ней буду писать» (Письмо брата к сестре Марье Михайловне от 18 июня 1813 г. // ГАТО. Ф. 1022. Оп. 1. Д. 38. Л. 1 об.); «Сие начинаю принесением Вам усерднейшаго моего поздравления, узнав из приятнаго писма Вашего что Вы обрадованы рождением племянника, а Брата Николая Логгиновича и Софью Сергеевну с первенцом. Желаю Вам всем совершеннаго здоровья» (Письмо П. Юшкова к В. Л. Манзей от 17 мая 1820 г. // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 45. Л. 66); «Любезная сестрица Вера Логиновна. Приимите мое поздравление с новорожденным племянником. Также и Любезнаго Братца Николая Логиновича прошу от меня поздравить» (Письмо М. Юшковой к В. Л. Манзей от 17 мая 1820 г. // ГАТО. Ф. 1016. Оп. 1. Д. 45. Л. 67); «С особенным удовольствием узнал я о приумножении круга ваших родных с тем искренно вас поздравляю» (Письмо А. А. Кафтырева к А. В. Кафтыревой от 7 декабря 1833 г. // ГАТО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 17 об.); «Поздравляю тебя с дочкою Катериной Павловной; желаю роженице здоровья (Ты не пишешь, когда она родила)». (Письмо А. С. Пушкина к П. В. Нащокину от начала января 1835 г. // Друзья Пушкина. Т. II. С. 349).


[Закрыть].

Из семейной переписки видно, что внутри семьи информацию о родах и самочувствии родильницы обычно распространяло женское окружение последней – сёстры, матери, сёстры мужей. Хотя роды могли стать предметом лаконичной письменной коммуникации и между мужчинами в дворянской семье. В этом случае дело ограничивалось констатацией самого факта родин и общего самочувствия недавней роженицы. Князь М. М. Щербатов, например, среди прочих новостей сообщал 18 января 1787 года своему сыну Д. М. Щербатову: «…увѣдомляю тебя другъ мои, что в прошедшіи четверкъ то есть 14 числа сего мца, сестра твоя Ірина Михаиловна родила сына Ивана, и слава Богу находится въ изрядномъ состоянии»[522]522
  Письмо М. М. Щербатова к Д. М. Щербатову от 18 января 1787 г. // ПМ XVIII. № 102. С. 78. (Оригинал: РГАДА. Ф. 1289. Оп. 1. Д. 517. Л. 140.)


[Закрыть]. Отец, ограничиваясь ролью статиста в один из существенных моментов жизненного цикла дочери, воспроизводил весьма сдержанную эмоциональную оценку родов. Трудно понять, означает ли это действительное отсутствие переживаний с его стороны ввиду «заурядности» для него подобной житейской ситуации или причина кроется в том, что искренняя, полноценная коммуникация между мужчинами на эту тему, считавшуюся сугубо «женской», была не принята, даже когда это касалось такой близкой кровной родственницы, как дочь и сестра. Если речь шла о супружеской паре, жившей отдельно вдали от родных, роль информатора вынужденно (то есть не по собственной инициативе, а лишь отвечая на поступивший запрос) брал на себя муж[523]523
  «В последнем письме вы спрашивали, скоро ли родит Ольга? 8/20 октября она разрешилась сыном Львом благополучно: не пишет сама к вам потому, что глаза у нее еще очень слабы» (Письмо Н. И. Павлищева к А. С. Пушкину от 25 октября 1834 г. // Друзья Пушкина. Т. I. С. 58).


[Закрыть]. Отсутствие коммуникации на тему родов свидетельствовало о не вполне позитивной реакции на них в первую очередь самой родильницы[524]524
  «О моем рождении, грустном происшествии, запрещено было разглашать» (Ржевская Г. И. Памятные записки // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. С. 35).


[Закрыть].

Существовал обычай навещать родильницу и оставлять символическую сумму денег за возможность увидеть новорожденную или новорожденного[525]525
  Разновидность такого обычая сохранилась даже в современной городской культуре: если знакомые семьи или соседи – не родственники – заходят посмотреть на грудного ребенка, то оставляют взамен что-то, имеющее чисто символическую ценность, например полотенце или кусок мыла. «Банная» коннотация этих «подарков», возможно, коррелирует с обычаем «размывания рук» после родов.


[Закрыть]. Причем такие визиты наносились именно женщинами в ближайшие дни после родов, пока родильница, находясь не в лучшем самочувствии, еще лежала в постели. Денежное «вознаграждение» являлось своеобразной «защитой от сглаза», вместе с тем размер его соотносился с материальным благосостоянием родильницы. А. П. Керн, в частности, сообщала о своем рождении в 1800 году: «Обстановка была так роскошна и богата, что у матери моей нашлось под подушкой 70 голландских червонцев, положенных посетительницами»[526]526
  Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве. С. 340.


[Закрыть]. Смысл такого обычая, не интерпретируемый российскими мемуаристками, очевидно, ввиду его «общеизвестности», прояснялся в письмах иностранок, для которых это был неизвестный обряд «чужого» народа, вызывавший к тому же их скептическое отношение. Леди Рондо еще в 1733 году судила о русском обычае проведывания после родов[527]527
  Белова А. В. Обычай послеродового проведывания в репродуктивной культуре российского дворянства в XVIII – середине XIX века // Сила слабых: гендерные аспекты взаимопомощи и лидерства в прошлом и настоящем: Материалы Десятой междунар. науч. конф. РАИЖИ и ИЭА РАН, 7–10 сентября 2017 г., Архангельск: В 3 т. / Отв. ред. Н. Л. Пушкарева, Т. И. Трошина. М., 2017. Т. 2. С. 245–248.


[Закрыть] и денежного вознаграждения родильницы с позиции европейской рационалистки, ставшей невольной участницей этого обычая в его нетипичном проявлении:

На другой день после моего разрешения от бремени один русский дворянин пришел навестить м-ра Р. и настоял на том, чтобы повидать меня. Он на минуту зашел в комнату, поздравил меня и дал мне дукат; он не мог этого не сделать, так как русские верят, что в противном случае либо женщина, либо ребенок умрет. Это могло бы развлечь меня, если бы тогда я не была до смерти обессилена[528]528
  Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России. С. 213.


[Закрыть].

Случай с леди Рондо доказывает хорошую осведомленность мужчин в, казалось бы, «женском» обряде, что, в свою очередь, свидетельствует о его широкой распространенности. Обращает на себя внимание, что в обоих случаях родильницам оставляли в качестве вознаграждения иностранную валюту. В роли своеобразного «проведывателя» мог выступить и отсутствовавший в доме во время родов муж. А. С. Пушкин в 1836 году сообщал П. В. Нащокину:

Я приехал к себе на дачу 23‐го в полночь и на пороге узнал, что Наталья Николаевна благополучно родила дочь Наталью за несколько часов до моего приезда. Она спала. На другой день я ее поздравил и отдал вместо червонца твое ожерелье, от которого она в восхищении. Дай Бог не сглазить, все идет хорошо[529]529
  Письмо А. С. Пушкина к П. В. Нащокину от 27 мая 1836 г. // Друзья Пушкина. Т. II. С. 350.


[Закрыть].

Весьма важно, что посещение родильницы мужчинами при разнополом сообществе присутствующих в доме во время и после родов формально не предусматривалось: «Дамы бросились поздравлять родильницу (в те времена не было докторских предосторожностей) и целовать «маленькую», а мужчины, пользуясь отсутствием дам, прикончили припасенные бутылки шампанского, провозглашая тосты в честь новорожденной»[530]530
  Достоевская А. Г. Воспоминания. С. 9.


[Закрыть]. Традиция, засвидетельствованная в дворянской среде субъективными источниками на протяжении столетия (30‐е годы XVIII века – 30‐е годы XIX века) и трактуемая иностранкой в терминах этнической идентичности, характеризовалась устойчивостью, участвовали в ней главным образом женщины, но знали (и эвентуально принимали участие) также и мужчины. К тому же эта традиция некоторым образом соотносится с восточнославянским обычаем посещения роженицы[531]531
  См.: Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. С. 96–97.


[Закрыть]. Н. И. Костомаров утверждал, что и в XVI–XVII веках «родильницы получали от гостей подарки, обыкновенно деньгами: это соблюдалось и у знатных, но только для исполнения обычаев; ибо родильнице в доме боярском давали по золотому, хотя такая сумма не могла чего-нибудь составить для тех, кому дарили»[532]532
  Костомаров Н. И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI и XVII столетиях / Авт. очерка и коммент. Б. Г. Литвак; под общ. ред. Н. И. Павленко. М., 1992. С. 247.


[Закрыть]. В связи с этим можно утверждать: так или иначе дворянство XVIII–XIX веков выступало носителем и транслятором одной из древнейших национальных традиций в контексте ритуалов жизненного цикла, обеспечивая ее преемственность на определенном историческом этапе. Гендерный «антураж» традиции свидетельствует в пользу ее конституирующего и символизирующего значения в дворянской культуре.

Вместе с тем роды жены могли стать для финансово несостоятельного мужа поводом в очередной раз «напомнить» ее родственникам о необходимости материальной поддержки:

8/20 октября она разрешилась сыном Львом благополучно… Вы были так добры, что обещали прислать что-нибудь к ее родам; теперь, более нежели когда-нибудь, вы сделаете доброе дело исполнением благого вашего намерения. Крайность положения моего вам известна…[533]533
  Письмо Н. И. Павлищева к А. С. Пушкину от 25 октября 1834 г. // Друзья Пушкина. Т. I. С. 58.


[Закрыть]

В придворной среде пространство родильницы, маркируемое как исключительно женское, становилось иногда фактором политических интриг:

Во время моих последних родов она (великая княгиня. – А. Б.) у меня назначала свидания г-же Бенкендорф, которую Великий Князь выслал из города, о чем я и не знала[534]534
  Ржевская Г. И. Памятные записки. С. 59.


[Закрыть].

Восстановление после родов длилось обычно довольно продолжительное время, независимо от возраста дворянок и очередности репродуктивных опытов[535]535
  «Жена была беременна, хотела родить у матери. В начале декабря поехали к теще. В феврале благополучно произвела на свет сына Ивана. Прожили долго» (Загряжский М. П. Записки (1770–1811). С. 153).


[Закрыть]. Княгиня Е. Р. Дашкова писала о своем самочувствии после вторых родов: «Мое выздоровление затянулось, но, когда мне удалось набраться хоть немного сил, мои семнадцать лет быстро восстановили мое здоровье»[536]536
  Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 14.


[Закрыть]. Леди Рондо же в 1733 году сообщала из Петербурга английской корреспондентке: «Ибо хотя миновало три месяца, с тех пор как я разрешилась от бремени, я еще не покидала моей комнаты; но так как настроение у меня доброе, надеюсь, что силы ко мне скоро вернутся»[537]537
  Рондо. Письма дамы, прожившей несколько лет в России. С. 213.


[Закрыть]. Вместе с тем романтическая любовь становилась поводом для более быстрой реабилитации. Княгиня Е. Р. Дашкова после родов, хотя «была слишком слаба, чтобы встать», настолько активно обменивалась любовными («самыми нежными») записками с заболевшим «обожаемым мужем», находившимся в соседней комнате, что у ее свекрови возникли опасения относительно состояния ее здоровья[538]538
  «…ночью, когда мой муж спал, я писала ему еще с тем, чтобы он утром, просыпаясь, мог получить письмо от меня из рук нашего услужливого Меркурия. …а у меня от постоянных слез и писания по вечерам стали болеть глаза. ‹…› Мой Меркурий, очевидно опасаясь за мои глаза, на третий день выдал меня свекрови, которая побранила меня и даже погрозила, но уже значительно смягчившись, отнять у меня перо и бумагу» (Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 14).


[Закрыть]. Письма европейских женщин фиксируют аналогичный романтический «энтузиазм», правда, во внебрачных отношениях: «Я тебе уже писала на бумаге, в которой были волосы твоей дочери, и в письме в день моего разрешения от бремени»[539]539
  Письмо Софии Монье к графу Габриэлю Мирабо от 1778 г. // Любовь в письмах великих влюбленных. С. 42.


[Закрыть]. Однако написание письма во время схваток, а тем более сразу после родов, давалось женщинам с большим трудом: «Письмо твое написано среди мук, – я это вижу; ты прибавила только слово, только одно слово после события. И как трепетно оно написано! Неровные буквы истерзали мне сердце!»[540]540
  Письмо графа Габриэля Мирабо к Софии Монье от 9 января 1778 г. // Там же. С. 47.


[Закрыть] Некоторые российские дворянки, наоборот, долго не могли вернуться к ведению семейной переписки из‐за послеродовых осложнений, связанных со зрением:

В последнем письме вы спрашивали, скоро ли родит Ольга? 8/20 октября она разрешилась сыном Львом благополучно: не пишет сама к вам потому, что глаза у нее еще очень слабы[541]541
  Письмо Н. И. Павлищева к А. С. Пушкину от 25 октября 1834 г. // Друзья Пушкина. Т. I. С. 58.


[Закрыть].

В то время не проводилось предродовое обследование зрения, измерение давления глазного дна будущей роженицы и, следовательно, не прогнозировались возможные негативные последствия родов для глаз женщины.

Довольно часто роды заканчивались осложнениями, причины которых диагностировались иногда странным образом, что, очевидно, соответствовало уровню развития медицины того времени. А. О. Смирнова-Россет писала в своих «Воспоминаниях»:

После вторых моих родов, сопровождавшихся ужасающим кровотечением, доктора послали меня на воды, и знаменитый Horn, который специально лечил нервные болезни, сказал мне, что все происходит от атонии печени. Я совершенно потеряла сон, но очень много ела. Меня мучили ужасные idées fixes[542]542
  Смирнова-Россет А. О. Воспоминания. II. Баденский роман. С. 129.


[Закрыть].

Связь между родами, нервными заболеваниями и атонией печени, которую легко улавливал такой специалист, как доктор Хорн, не представляется столь уж очевидной при современной интерпретации. Вместе с тем ясно, что физиологические осложнения послеродового периода сопровождались у Смирновой-Россет явной послеродовой депрессией, медицинской трактовки феномена которой в то время еще не существовало.

Последствием третьих родов в 1763 году княгини Е. Р. Дашковой стало то, что она «почувствовала сильные внутренние боли и судороги в руке и ноге», от которых «поправлялась… долго и очень медленно»[543]543
  Дашкова Е. Р. Записки 1743–1810. С. 65.


[Закрыть]. Разразившаяся в следующем году «самая ужасная катастрофа», когда она «узнала о смерти… мужа»[544]544
  Там же. С. 70.


[Закрыть], усугубила ее подорванное родами здоровье, «несмотря на… двадцатилетний возраст»[545]545
  Там же. С. 71.


[Закрыть]:

Я была в состоянии истинно достойном сожаления. Левая нога и рука, уже пораженные после родов, совершенно отказались служить и висели, как колодки. Мне приготовили постель, привели детей, но я пятнадцать дней находилась между жизнью и смертью[546]546
  Там же. С. 70.


[Закрыть].

О длительном восстановлении после трудных родов и осложнении в виде рожистого воспаления сообщала княгиня М. Н. Волконская. Интересно, что способ лечения этого заболевания заимствовался дворянкой из народной традиции и был предложен и реализован крестьянкой:

Я объявила матери, что уезжаю в Петербург, где уже находился мой отец. На следующее утро все было готово к отъезду; когда пришлось вставать, я вдруг почувствовала сильную боль в ноге. Посылаю за женщиной, которая тогда (во время родов. – А. Б.) так усердно молилась за меня Богу; она объявляет, что это рожа, обвертывает мне ногу в красное сукно с мелом, и я пускаюсь в путь со своей доброй сестрой и ребенком, которого по дороге оставляю у графини Браницкой, тетки моего отца: у нее были хорошие врачи; она жила богатой и влиятельной помещицей. ‹…› Я была еще очень больна и чрезвычайно слаба. Я выпросила разрешение навестить мужа в крепости. Государь, который пользовался всяким случаем, чтобы высказать свое великодушие (в вопросах второстепенных), и которому было известно слабое состояние моего здоровья, приказал, чтобы меня сопровождал врач, боясь для меня всякого потрясения[547]547
  Волконская М. Н. Записки М. Н. Волконской. С. 19 (курсив автора).


[Закрыть].

Распространенным явлением в то время была женская смертность при родах или вскоре после них. Причем это касалось женщин разного статуса и социальных возможностей: от провинциальных дворянок до царственных особ[548]548
  «Мы остались трое: аку[шер], бабушка и я. Ей (жене. – А. Б.) часто стали делаться обмороки. Хотя акушер с бабушкой нас утешали, обнадеживая благополучными родами, но я видел их самих в крайнем беспокойстве. Приступили к своему делу. Я не мог уже тут быть, ходил по другой комнате, но более стоял у дверей. Слышу крик ребенка, с радостию вхожу, поздравляю жену; они меня. Она также обрадовалась, но говорит слабым голосом, что она чувствует что-то необыкновенное. Не более как чрез полчаса у ней стали померкать глаза. Взяла меня за руку, пожала очень слабо и говорит: „Жаль только, мой друг, тебя и детей, а в прочем я покойна“. – Слова ее меня поразили! Поцеловал, и чтоб не усилить ее робости, говорил, что в голову вошло к ее утешению. Отвечала: „Друг мой, я чувствую“. – Перекрестилась, закрыла глаза… Я не помню, как отошел от нее. Акушер сам был уже не свой, то брал за пульс, то с жалостным и робким видом смотрел на нее. Наконец, взяв зеркало, приложил к лицу, подержав минут пять, обернулся ко мне, говорит: „Все кончено…“» (Загряжский М. П. Записки (1770–1811). С. 165–166).
  «Через восемь или десять дней после смерти Императора Павла было получено извещение о смерти эрцгерцогини (Великой Княгини Александры) во время родов» (Головина В. Мемуары // Тайны царского двора (из записок фрейлин): Сборник / Сост. И. В. Еремина. М.: Знание, 1997. С. 90).


[Закрыть]. В случае последних трудно предположить отсутствие своевременной квалифицированной акушерской помощи. Следовательно, сам уровень этой помощи оставался все еще недостаточным для жизнеобеспечения женщин. В имеющихся источниках в большинстве случаев не обсуждался отдельно вопрос о том, успешны ли были роды и выжил ли ребенок. Вероятнее всего, смерть наступала еще в процессе родовой деятельности, и ребенка, как и роженицу, спасти не представлялось возможным. При этом наиболее уязвимыми были первородящие, совсем молодые женщины. Княгиня Екатерина Андреевна Щербатова, урожденная Вяземская[549]549
  Ее портрет см.: Молинари А. Княгиня Екатерина Андреевна Щербатова. 1809 // Русские акварельные портреты (1825–1855) / Под ред. Э. Дюкана; предисл. и коммент. М. Барюша; введ. И. М. Сахаровой. Париж, 1994. С. 113.


[Закрыть] (1789–1810), умерла от родов на следующий год после замужества (1809)[550]550
  Там же. С. 112.


[Закрыть], великая княгиня Александра Николаевна[551]551
  Ее портрет см.: Гау В. И. Великая княгиня Александра Николаевна. 1840 // Там же. С. 71.


[Закрыть] (1825–1844) также умерла на следующий год (1843) после замужества от преждевременных родов[552]552
  Там же. С. 70.


[Закрыть], А. И. Трувеллер, урожденная Вульф (Нетти) (1799–1835), умерла от родов через полтора года после замужества[553]553
  См.: Черейский Л. А. Пушкин и Тверской край: Документальные очерки. Калинин, 1985. С. 30.


[Закрыть]. В письме, датированном 22 марта 1836 года, Анна Ивановна Мацкевичева сообщала дочери Аграфене Васильевне Кафтыревой о смерти двух ее племянниц, дочерей сестры Анны Васильевны Редзиковой, Александры и Анны, получивших в недавнем прошлом институтское образование: «…[Анна Васильевна и ее муж Алексей Тимофеевич] лишились… дочь Александру воспитывавшую в Московском Институте она пробывши за мужем 7^мь лет умерла родами и… дочь которая была в Смольном монастыре… Анна умерла тоже родами на 1^и недели Великого Поста»[554]554
  Письмо А. И. Мацкевичевой к А. В. Кафтыревой от 22 марта 1836 г. // ГАТО. Ф. 1233. Оп. 1. Д. 2. Л. 37.


[Закрыть]. В отношении последней дочери А. Т. Редзиков уточнял, что она «не более как год была замужем, нещастно родила, мертваго ребенка; и спустя три недели и сама оставила сей суетный свет»[555]555
  Письмо А. Т. Редзикова к А. В. Кафтыревой от 22 марта 1836 г. // Там же. Л. 38.


[Закрыть]. В ряде случаев, когда мы обнаруживаем в имущественных документах сравнительно недавно выданных замуж дворянок сведения об их смерти, «вписывающейся» в интергенетический интервал, есть основания предположить, что причиной преждевременной кончины могли стать неудачные роды. Княжна Наталья Петровна Черкасская была «сговорена» замуж за Степана Степановича Загряжского 10 мая 1760 года, родила в браке сына Петра, а уже 12 марта 1766 г., в его «малолетство», умерла[556]556
  ГАТО. Ф. 103. Оп. 1. Д. 1586.


[Закрыть]. Женская смертность в послеродовой период[557]557
  «У ней была дочь Варвара Кирилловна, она скоро скончалась после родов» (Смирная Е.‐А. В. Данила Яковлевич Земской. Один из птенцов Петра Великого / Сообщ. П. В. Лобанов // РС. 1883. Т. 40. № 10. С. 73); «…соседка наша Соковнина при смерти вследствие родов» (Письмо М. А. Волковой к В. А. Ланской от 18 мая 1812 г. // Волкова М. А. Письма 1812 года М. А. Волковой к В. А. Ланской. С. 280).


[Закрыть] также по-прежнему оставалась высокой по причине осложнений послеродовыми септическими заболеваниями.

Многодетность и ее влияние на физическое и духовное здоровье женщины. С одной стороны, можно предположить, что многократные частые беременности способствовали тому, что женский организм быстро «изнашивался». С другой – и в наше время известны редкие случаи, когда многодетные матери сохраняют моложавость и не ощущают негативных последствий родов для здоровья. Об этом же упоминал в XIX веке и П. А. Вяземский:

Несмотря на совершение своих двадцати женских подвигов, княгиня была и в старости, и до конца своего бодра и крепка, роста высокого, держала себя прямо, и не помню, чтобы она бывала больна. Таковы бывали у нас старосветские помещичьи сложения. Почва не изнурялась и не оскудевала от плодовитой растительности[558]558
  Вяземский П. А. Московское семейство старого быта. С. 315.


[Закрыть].

Распространенная медицинская точка зрения на последствия родов для женского организма состоит в том, что они по-разному сказываются на нем в зависимости от его исходного состояния: могут способствовать оздоровлению и омоложению, активной мобилизации всех его ресурсов, а могут, напротив, спровоцировать развитие заболеваний, особенно хронических, и дать непосильную нагрузку на все органы и системы. Естественно, применительно к XVIII – середине XIX века следует исключить фактор негативного влияния экологии и целого сонма заболеваний, «благоприобретенных» в связи с развитием индустриальной и постиндустриальной цивилизаций.

Тем не менее уже во второй половине XVIII века российским ученым мужам, таким как М. В. Ломоносов, было известно, что «женщины скорее старятся, нежели мужчины, а особливо от частой беременности»[559]559
  Ломоносов М. В. О сохранении и размножении российского народа. С. 254.


[Закрыть]. Это наблюдение, высказанное в отношении крестьянок, очевидно, отражало некие общеантропологические, то есть распространявшиеся и на женщин иного социального происхождения, суждения того времени. Характерно, что расхожее представление о женской физиологии выражалось клише «частая беременность», во-первых, априори атрибутируемой всем женщинам, во-вторых, воспринимаемой как безусловно повторяющееся состояние. В первой половине XIX века и женщины[560]560
  «Здоровье Евпраксии недурно для ее состояния…» (Письмо П. А. Осиповой к А. С. Пушкину от 25 января 1832 г. // Гроссман Л. П. Письма женщин к Пушкину. С. 69).


[Закрыть] и мужчины[561]561
  «Мы услыхали здесь о беременности вашей дочери. Дай Бог, чтобы все кончилось благополучно и чтобы здоровье ее совершенно поправилось» (Письмо А. С. Пушкина к П. А. Осиповой от января 1832 г. // Там же. С. 68).


[Закрыть] разделяли мнение о негативном влиянии беременности на женское здоровье. Наряду с этим в дворянской среде бытовало мифологизированное представление об эстетизирующем воздействии на женщину беременности и родов:

Я нахожу, что А. К. (Анна Керн. – А. Б.) прелестна несмотря на свой большой живот; это выражение вашей сестры[562]562
  Письмо А. Н. Вульф к А. С. Пушкину от 2 июня 1826 г. // Гроссман Л. П. Письма женщин к Пушкину. С. 49.


[Закрыть].

Говорят, что от первых родов молодая женщина хорошеет, дай Бог, чтобы они были также благоприятны и здоровью[563]563
  Письмо А. С. Пушкина к П. А. Осиповой от января 1832 г. // Там же. С. 68.


[Закрыть].

Что касается эмоционального состояния женщин, то иногда многодетность оборачивалась для них психологической травмой, однако, по-видимому, не сама по себе, а при определенных сопутствующих драматических обстоятельствах[564]564
  Капнист-Скалон С. В. Воспоминания С. 283; Ржевская Г. И. Памятные записки. С. 35–36.


[Закрыть].

Таким образом, послеродовой период в жизни дворянок XVIII – середины XIX века в антропологическом смысле был одним из самых сложных, непредсказуемых и опасных для собственно выживания. Даже при, казалось бы, благополучном исходе родов он грозил возникновением серьезных осложнений, с которыми в то время слабо справлялись и которые могли стоить жизни родильнице, как первородящей, так и многоопытной. В социальном смысле этот период обретал ритуализованную форму традиционного «женского» обряда проведывания-поздравления-дарения, «правила» которого вместе с тем были известны и мужчинам, иногда допускаемым до участия в нем. Несмотря на общую схему, данный обряд отражал имущественную, социальную и локальную дифференциацию дворянок.

Обращение с грудничками. За новорожденной в дворянской культуре признавался особый статус. На вербальном уровне, например в женских письмах, это выражалось в выделении ее из общей категории «детей»: «Здравія вашего желаю на множество лѣтъ, и съ свѣтлѣйшею княгинею Дарьею Михайловною, и съ прелюбезнѣйшими вашими дѣтками, и съ новорожденною вашею дочерью…»[565]565
  Письмо царицы Прасковьи к кн. Меншикову от 10 ноября 1716 г. // Семевский М. И. Царица Прасковья. Приложения: I. № X. С. 223–224.


[Закрыть] В дворянской среде известно практиковавшееся в народной культуре обрядовое «перепекание» больных младенцев[566]566
  Байбурин А. К. Ритуал в традиционной культуре. С. 53–54.


[Закрыть]. Г. Р. Державин, писавший о себе в третьем лице, в частности, сообщал об этом: «Помянутый сын их (родителей. – А. Б.) был первым от их брака; в младенчестве был весьма мал, слаб и сух, так что, по-тогдашнему в том краю («…Гавриил Романович Державин родился в Казани… Отец его… переведен в Оренбургские полки»[567]567
  Державин Г. Р. Записки. М.: Мысль, 2000. С. 9.


[Закрыть]. – А. Б.) непросвещению и обычаю народному, должно было его запекать в хлебе, дабы получил он сколько-нибудь живности»[568]568
  Там же.


[Закрыть]. Неизвестно, практиковалось ли такое обрядовое действие в провинциальной среде середины XVIII века только в отношении новорожденных мальчиков или и девочек тоже. Вплоть до конца XIX века образ новорожденной описывался мемуаристками как окруженный ореолом особого отношения: «К ней (кормилице. – А. Б.) подходишь с любопытством и страхом посмотреть на новорожденную, пухленькую, мягонькую, тепленькую в своих пеленочках»[569]569
  Бок М. П. П. А. Столыпин: Воспоминания о моем отце. М.: Современник, 1992. С. 28.


[Закрыть].

Грудное вскармливание[570]570
  Белова А. В. Период грудного вскармливания как элемент дворянского родильного обряда в XVIII – середине XIX в. // Смоленский медицинский альманах. 2016. № 4. С. 129–137.


[Закрыть]. Проблемы лактации нередко упоминались автодокументальной традицией – и женской, и мужской. В семьях многодетных малообеспеченных дворян грудное вскармливание как вынужденная мера практиковалось задолго[571]571
  «В 1722 году случилось ему (отцу. – А. Б.) ехать от свойственников своих с моею матерью, при коей и я находился в младенчестве у грудей матери» (Данилов М. В. Записки Михаила Васильевича Данилова, артиллерии майора, написанные им в 1771 году (1722–1762) // Безвременье и временщики: Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720–1760‐е годы) / Под ред. Е. Анисимова. Л.: Худ. лит., 1991. С. 293).


[Закрыть] до известных «экспериментов» с лактацией конца XVIII века. Например, Афимья Ивановна Данилова, урожденная Аксентьева (конец XVII века – 1759), в первой половине XVIII века сама выкормила всех своих 12 детей из‐за крайней бедности, в которой жила семья. Один из ее сыновей, мемуарист М. В. Данилов, писал: «Мать наша кормила всех детей своих своею грудью…»[572]572
  Там же. С. 294.


[Закрыть]

Поколение «новых матерей» рубежа XVIII–XIX веков, осознанно стремившихся кормить детей грудью (не по причине невозможности нанять кормилицу, а руководствуясь культурно-психологическими мотивами), уже нуждалось в специальном налаживании лактации, поскольку это было для них делом необычным и не всегда осуществимым из‐за отсутствия навыков и соответствующих консультаций: «Мать моя, восторженно обрадованная моим появлением, сильно огорчалась, когда не умели устроить так, чтобы она могла кормить; от этого сделалось разлитие молока, отнялась нога, и она хромала всю жизнь»[573]573
  Керн А. П. Из воспоминаний о моем детстве. С. 340.


[Закрыть]. Сама не кормила новорожденную ни мать Керн, ни жена ее брата П. А. Вульф (о причинах, по которым не кормила последняя, А. П. Керн не сообщает). По-видимому, речь идет об одном из заболеваний груди, связанных с лактацией, известном в настоящее время как мастит. Вместе с тем опыт кормления грудью приходил к дворянкам с очередной беременностью. А. П. Керн вспоминала о поездке с матерью и сестрой в Берново: «…мать поехала вместе со мною и другой дочерью, которую сама кормила…»[574]574
  Там же. С. 342.


[Закрыть]

Культурный миф Ж.‐Ж. Руссо «о священном долге матерей», адаптированный к дворянской интеллектуальной культуре России Н. М. Карамзиным, провозгласившим, что «молоко нежных родительниц есть для детей и лучшая пища, и лучшее лекарство»[575]575
  Карамзин Н. М. Рыцарь нашего времени // Русская литература XVIII века. II / Сост., коммент. А. Р. Курилкина, М. Л. Майофис; предисл. А. Л. Зорина. М., 2004. С. 246.


[Закрыть], усваивался дворянками, воспринимавшими его как своеобразное руководство к действию, и порождал в свою очередь новый миф о лактации как способе «вызывания» материнской любви:

Через несколько дней маменька выздоровела и, уступая советам полковых дам, своих приятельниц, решилась сама кормить меня. Они говорили ей, что мать, которая кормит грудью свое дитя, через это самое начинает любить его. Меня принесли; мать взяла меня из рук женщины, положила к груди и давала мне сосать ее; но, видно, я чувствовала, что не любовь материнская дает мне пищу, и потому, несмотря на все усилия заставить меня взять грудь, не брала ее; маменька думала преодолеть мое упрямство терпением и продолжала держать меня у груди, но, наскуча, что я долго не беру, перестала смотреть на меня и начала говорить с бывшею у нее в гостях дамою. В это время я, как видно, управляемая судьбою, назначавшею мне солдатский мундир, схватила вдруг грудь матери и изо всей силы стиснула ее деснами. Мать моя закричала пронзительно, отдернула меня от груди и, бросив в руки женщины, упала лицом в подушки[576]576
  Дурова Н. А. Кавалерист-девица. С. 26–27.


[Закрыть].

Литературный конструкт Н. А. Дуровой при всей его «квазиавтобиографичности» дает тем не менее представление о господствовавших «штампах» сознания, в том числе о своего рода программировании характера будущих отношений между матерью и дочерью в зависимости от их взаимодействия в процессе грудного вскармливания.