Текст книги "Высшая школа и государство. Глобальное и национальное измерение политики"

В рамках позитивистского подхода процесс принятия решений трактуется в качестве рационального и линейного. Он чётко контролируется и носит последовательный характер – от концепции до реализации на практике[100]100
  Hill М. The Policy Process: a reader. – 2nd edn. – Hemel Hempstead: Prentice-Hall / Harvester Wheatsheaf, 1998.


[Закрыть]. Сторонники этого подхода обычно сочетают в используемом языке и анализе научную эмпирику и объективизм, черпая идеи из экономики и опираясь на количественные показатели или «свидетельства» для подкрепления своих утверждений. Как правило, эти исследования ограничиваются вопросами выбора, который определяется правительством и его действиями. Исходная посылка заключается в том, что правящие элиты преследуют рациональные цели и делают это системно и логично. Соответственно, круг акторов и решаемых вопросов носит достаточно ограниченный характер.

Постпозитивистский подход бросает вызов утверждениям позитивистов о рациональности, объективности и определённости в процессе принятия политических решений. Постпозитивисты[101]101
  Hewlett М., Ramesh М., Perl A. Studying Public Policy: policy cycles and policy subsystems. – 3rd edn – Toronto: Oxford University Press. 2009. – P.26.


[Закрыть] выражают свою неудовлетворённость механистичной и технократичной направленностью политического анализа позитивистов. Эпистемологически они начинают с предположения о том, что не существует какой-либо одной абсолютной истины в вопросе о выработке государственной политики, и не претендуют на нейтральность и объективность в своём анализе. Скорее они признают влияние собственной страновой принадлежности, ценностей, норм и перспектив. Постпозитивисты рассматривают политику как динамичный процесс, который формируется под воздействием различных сил, акторов, событий, катализаторов процесса, ограничений, оперирующих внутри определённых структур, систем, и культурных контекстов. Другими словами, они утверждают, что не существует единых моделей принятия решений, поскольку в каждом отдельном случае присутствует свой социально-политический контекст. Реализация государственной политики в обязательном порядке включает переговоры и «торговлю» в условиях конфликтной по своей природе внешней среды, характеризующиеся разнообразием и ограничениями[102]102
  Hill M. The Policy Process: a reader. – 2nd edn. – Hemel Hempstead: Prentice-Hall / Harvester Wheatsheaf, 1998.


[Закрыть].

Постпозитивисты утверждают, что в политике редко ставятся однозначные, не вступающие друг с другом в определённое противоречие цели, а те, кто принимает решения, далеко не всегда выбирают рациональные, наиболее эффективные инструменты их реализации. В отличие от рациональных моделей позитивизма, постпозитивистские модели интерпретируют процесс принятия решений как результат политической деятельности людей, в который вторгаются партийные интересы и субъективные ощущения индивидуальных акторов, могущие вступать друг с другом в конфликт на всех его стадиях. В постпозитивистских исследованиях явственно ощущается озабоченность проблемами демократии, политического равенства, партисипаторного процесса определения политики и политического дискурса. Отсюда стремление найти такие инструменты интерпретации для анализа государственной политики, которые включали бы в себя широкий спектр разнообразных методов и источников информации. Таким образом, постпозитивизм расширяет исследовательское поле и само понятие «государственная политика». Однако постпозитивистский подход подвергается критике за его очевидный релятивизм и предположение о том, что не существует объективных критериев оценки фактов и конкурирующих между собой утверждений. Соответственно, каждая точка зрения может оцениваться как имеющая равный вес. Это – в сочетании с сопротивлением «упрощённым рецептам» – в постпозитивистском анализе политики затрудняет чёткое определение методологии[103]103
  Hewlett М., Ramesh М., Perl A. Studying Public Policy: policy cycles and policy subsystems. – 3rd edn – Toronto: Oxford University Press. 2009. – P. 26–30.


[Закрыть].

Анализ литературы, касающейся государственной политики в сфере высшего образования, опубликованной в последние 30 лет, приводит к выводу о различном, междисциплинарном и нередко причудливом сочетании различных исследовательских подходов. Выделим лишь основные из современных теорий, которые наиболее часто используются для объяснения оснований принятия политических решений в этой сфере.

Теория рационального выбора применяет экономический анализ для объяснения человеческого поведения и в общем виде предполагает, что люди, принимающие политические решения, действуют в своих интересах таким образом, чтобы максимизировать собственную выгоду и минимизировать свои затраты. Однако существует множество вариаций этой теории, которые фокусируются на различных уровнях и единицах анализа (т. е. индивидуумах, группах или институтах/структурах). Так, например, институциональная теория рационального выбора или теория общественного выбора, широко используемая в политической науке и государственном управлении[104]104
  См., напр.: Buchanan J.M., Tollison R.D. The Theory of Public Choice. – Ann Arbor, MI: University of Michigan Press, 1984; Ostrom E. Institutional rational choice: an assessment of the institutional analysis and development framework // Theories of the Policy Process / P. A. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview Press, 2007. – P. 21–64.


[Закрыть], используется в исследовании государственной политики в высшем образовании достаточно широко. Например, Ч. Хси (Тайвань) и Дж. Хуисман (Бельгия)[105]105
  Hsieh С, Huisman J. Cross-national education policy change in quality assurance: convergence or divergence? // Making Policy in Turbulent Tines, challenges and prospects for higher education / P. Axelrod, T. Shanahan, R. Desai Trilokekar, R. Wellen (eds.). – Montreal and Kingston: McGill-Queen's University Press, 2013. – P.270.


[Закрыть] концентрируют своё внимание на уровне системы в целом и паттернах конвергенции и дивергенции процессов обеспечения качества обучения в системах высшего образования трёх европейских стран для того, чтобы объяснить изменения в государственной политике по данному вопросу. Утверждая, что «политика является многомерной, а политическое изменение представляет собой динамичный, комплексный, многоуровневый, иерархический феномен»[106]106
  Hsieh C, Huisman J. Op. cit. – P.271.


[Закрыть], они исследуют взаимоотношения между политическими акторами и политическими изменениями.

Теории рационального выбора и общественного выбора стремятся объяснить логику процесса определения политики путём выявления структур, процедур и политических практик, в которых задействованы политические акторы внутри правительства и вне его. Исследователи пытаются выявить и систематизировать то, каким образом правила, условия и характеристики среды, в которой происходит процесс определения политики, могут оказать влияние на принимаемые решения путём структурирования действия и обеспечения инициативы индивидуумов[107]107
  Оstrom E. Institutional rational choice: an assessment of the institutional analysis and development framework // Theories of the Policy Process / PA. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview Press, 2007. – P. 21–64.


[Закрыть]. Критики данного теоретико-методологического подхода убеждены в том, что человеческая мотивация гораздо сложнее, чем утверждается его сторонниками. Как отмечают оксфордские исследователи М. Хаулетт, М. Рамеш и Э. Перл, «множество политических действий… предпринимается по символическим и ритуальным причинам: рассматривать их как целевое поведение, ориентированное на максимизацию пользы, было бы недооценкой сложности политического окружения процесса определения политики»[108]108
  Hewlett М., Ramesh М., Perl A. Studying Public Policy: policy cycles and policy subsystems. – 3rd edn. – Toronto: Oxford University Press. 2009. – P.34.


[Закрыть].

Инкременталистский подход Ч. Линдблома[109]109
  Lindblom C. The science of muddling through // Public Administration Review. – 1959. – № 19 (2). – P. 79–88.


[Закрыть], частично связанный с теорией плюрализма, базируется на утверждении, что процесс определения политики включает в себя переговоры, торг и уступки и, соответственно, компромиссы между различными ценностями и групповыми интересами. В рамках этой модели процесс выработки политики представляется сложным, нередко противоречивым, поскольку принимающие решения вынуждены действовать в неустойчивой, быстро меняющейся, разнородной внешней среде[110]110
  Braybrooke D., Lindblom C. A Strategy of Decision: policy evaluation as a social process. – New York: Free Press of Glencoe, 1963; Dahl R., Lindblom C. Politics, Economics and Welfare: planning and politico-economic systems resolved into basic social processes. – New York: Harper and Row, 1953.


[Закрыть]. Инкрементализм утверждает, что политические решения представляют собой небольшие, осторожные шаги, постепенно меняющие ситуацию. Такая постепенность диктуется ограниченностью ресурсов и информации, а также необходимостью преодоления стереотипов общественного сознания, затрудняющих принятие кардинально меняющих привычный порядок вещей фундаментальных решений. Инкременталистский подход достаточно широко используется для анализа государственной политики в сфере высшего образования. Так, например, канадский исследователь Д. Смит именно с этих позиций анализирует изменения в политике по отношению к высшему образованию в канадской провинции Манитоба на протяжении 40 лет, начиная с 1967 года[111]111
  Smith D. Manitoba's post-secondary system since 1967: stability, change and consistency // Canadian Journal of Higher Education. – 2010. – № 41 (1). -P.48–60.


[Закрыть]. В то же время, несмотря на свою внешнюю реалистичность, инкрементализм не даёт полного объяснения целого ряда важных моментов: каким образом формируется повестка дня, какие принципы или идеи сталкиваются между собой, какие именно структуры оказывают влияние на процесс определения политики.

Поскольку политические процессы в мире под влиянием целого ряда факторов, включая глобализацию, всё в бо́льшей степени усложняются, то естественно появление новых концепций, призванных объяснить происходящие изменения, а именно: кто и каким образом определяет политику, какие идеи и силы, помимо правительства, влияют на принимаемые решения. Отсюда – расширительное (по сравнению с предшествующими теориями) представление о круге политических акторов, агентов и агентств, оказывающихся частью процесса определения государственной политики. Всё большее распространение получают теории, базирующиеся на идеях сетевого подхода. К такого рода концепциям публичной политики, объясняющим действия индивидуумов и групп, можно, например, отнести теорию множественных потоков[112]112
  Kingdon J.W. Agendas, Alternatives and Public Policies. – Boston, MA: Little, Brown and Company, 2010.


[Закрыть], теорию прерывистого эквилибрума[113]113
  True J., Jones В., Baumgartner F. Punctuated-equilibrium theory: explaining stability and change in public policy-making // Theories of the Policy Process / P. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview, 2007. – P. 155–189.


[Закрыть], теорию политических сетей[114]114
  Marsh D., Smith M. Understanding policy networks: towards a dialectical approach // Political Studies. – 2000. – № 48 (1). – P. 4–21.


[Закрыть], инновационные и диффузные модели[115]115
  Berry F.S., Berry W.D. Innovation and diffusion models in policy research // Theories of the Policy Process / P. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview, 2007. – P. 223–261.


[Закрыть] и теорию лоббирующей коалиции[116]116
  Theories of the Policy Process / PA. Sabatier (ed.). – 2nd edn. – Boulder, CO: Westview Press, 2007.


[Закрыть]. Каждая из этих теорий имеет собственные характеристики, однако все они разделяют точку зрения, в соответствии с которой важное значение для определения государственной политики имеет вовлечение в этот процесс экспертов, образующих так называемое «эпистемологическое сообщество»[117]117
  Zito A.R. Epistemic communities, collective entrepreneurship and European integration // Journal of European Public Policy. – 2001. – № 8(4). – P.585.


[Закрыть], коалиций или сетей и облегчение транслирования и диссеминации информации среди тех, кто принимает соответствующие решения.

В рамках теории множественных потоков[118]118
  Zahariadis N. The multiple streams framework: structure, limitation, prospects // Theories of the Policy Process / PA. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Wesrview, 2007. – P. 65–93.


[Закрыть] политика формируется в результате сложного процесса, соединяющего в себе проблемный поток (кризис или вопрос, требующий разрешения), идеологический поток (идеи и предложения) и политические потоки (политические процессы, действия, события, влияние на которые оказывают правительство, общественное мнение и интересы организованных групп). На пересечении этих потоков и открывается окно возможностей для определения конкретной государственной политики. Сторонники данного подхода показывают, каким образом ключевые акторы распространяют своё влияние на выбор альтернатив и определение главных составляющих политического решения. Они умело выбирают подходящий момент и благодаря устойчивым связям друг с другом эффективно отстаивают выгодные для себя решения. Их успех напрямую зависит от знания того, как работает система и каков расклад социально-политических сил в конкретной ситуации. Дж. Кингдон сравнивает этих людей с «серфингистами, ожидающими большой волны», и утверждает, что «почти всегда можно указать конкретного человека или по крайней мере нескольких людей, которые сыграли центральную роль во включении соответствующего вопроса в политическую повестку дня и в стимулировании определённых действий»[119]119
  Kingdon J. W. Agendas, Alternatives and Public Policies. – Boston MA: Little, Brown and Company, 2010. – P. 173, 189.


[Закрыть]. В качестве примера использования данного подхода применительно к высшему образованию можно назвать диссертацию А. Чарльза[120]120
  Charles A. Policy Windows and Changing Arrangements: an analysis of the policy process leading to the Colleges of Applied Arts and Technology Act, 2002 [Unpublished doctoral dissertation, University of Toronto]. – 2011. – URL: https://tspace.library.utoronto.ca/bitstream/1807/2968 l/3/Charles_Anne_C_201106_PhD_thesis.pdf


[Закрыть], посвящённую изменениям правовых основ функционирования университетских колледжей.

Теория прерывистого эквилибрума[121]121
  True J., Jones В., Baumgartner F. Punctuated-equilibrium theory: explaining stability and change in public policy-making // Theories of the Policy Process/P Sabatier(ed).-Boulder, CO: Westview, 2007. – P. 155–189.


[Закрыть] предлагает объяснение резких, драматических изменений в государственной политике после периодов относительной стабильности. Центральной является идея о том, что политический конфликт выступает в качестве катализатора изменений и что группы интересов конкурируют друг с другом посредством отстаивания различных стратегий, включая переформулирование политических проблем, или опротестования монополии на принятие решений определённым органом с тем, чтобы перенести решение на другой уровень управленческой иерархии или в другое структурное подразделение. Методологически этот подход требует ретроспективного, лонгитюдного анализа одного и того же объекта во временно́м срезе и часто используется в сочетании с другими подходами. Так, например, Т. Шанахан и Г. Джоунс[122]122
  Shanahan T, Jones G. Shifting roles and approaches: government coordination of post-secondary education in Canada, 1995–2006 // Higher Education Research and Development. – 2007. – № 26 (1). – P. 31–43.


[Закрыть], рассматривая изменения, происходившие в высшем образовании на североамериканском континенте в период с 1995 по 2006 г., комбинируют теорию прерывистого эквилибрума с идеями инкрементализма в контексте политико-экономических факторов для того, чтобы зафиксировать периоды стабильности и глубоких перемен в государственной политике регулирования системы высшего образования.

Сетевой подход охватывает широкий круг философских ориентации, начиная с марксизма и плюрализма и заканчивая структурализмом, и рассматривает политическую систему как арену взаимодействия государственных и негосударственных акторов, включённых в процесс определения и реализации политики. Применительно к высшему образованию данный подход используется, например, такими авторами, как У. Коулмен и Г. Скогстад, Д. Марш и М. Смит, Л. Падуре и Г. Джоунс, Р. Веллен, и рядом других[123]123
  Policy Communities and Policy Networks: a structural approach / W. Coleman, G. Skogstad (eds.). – Mississauga: Copp Clark Pitman, 1990; Marsh D., Smith М. Understanding policy networks: towards a dialectical approach // Political Studies. – 2000. – № 48 (1). – P. 4–21; Padure L., Jones G. Policy networks and research on higher education governance and policy // International Perspectives on Governance of Higher Education Systems: alternative frameworks for coordination / J. Huisman (ed.). – New York, London: Routledge, 2009. – P. 107–125; Wellen R., Axelrod P., Desai-Trilokekar R., Shanahan T. The making of a policy regime: Canada's post-secondary student finance system since 1994 // Canadian Journal of Higher Education. – 2012. – № 42 (3). – P. l-23.


[Закрыть]. Однако в работах, написанных в рамках сетевого подхода, ведутся дискуссии по поводу роли, значения и влияния негосударственных акторов и групп давления на процесс определения политики. Очевидны и различия по вопросу о том, что играет более существенную роль – структуры или процессы. При применении к высшему образованию сетевой подход позволяет выявить сложность взаимосвязей и взаимоотношений между всеми заинтересованными сторонами, подчёркивая необходимость учёта давления на принятие соответствующих решений со стороны бизнеса и структур гражданского общества[124]124
  Подробнее см.: Сморгунов Л. В. Управляемость и сетевое политическое управление // Власть. – 2014. – № 6. – С. 5–14.


[Закрыть].

Теория лоббирующей коалиции[125]125
  Sabatier P. An advocacy coalition framework of policy change and the role of policy-oriented learning therein // Policy Sciences. – 1988. – June. – Vol. 21. – № 2. – P. 129–168; Jenkins-Smith H.C. Analytical debates and policy learning: analysis and change in the federal bureaucracy // Policy Sciences. – 1988. – № 21 (2). – P. 169–211.


[Закрыть] может рассматриваться в качестве близкой к сетевому подходу, поскольку в ней также используется идея политических подсистем, в которые входит множество разнообразных акторов и решения в которых принимаются в результате процесса переговоров между экспертами в различных точках политической сети. В этом случае процесс определения политики трактуется как применение ценностей или приоритетов политических акторов для достижения целей. Разделяемые убеждения и ценности заставляют политических акторов внутри системы государственной власти и вне её формировать лоббирующие коалиции и «действовать в рамках концерта»[126]126
  Sabatier P. A., Jenkins-Smith H. Policy Change and Learning: an advocacy coalition approach. – Boulder, CO: Westview Press, 1993. – P. 18.


[Закрыть]. Коалиции конкурируют между собой, продвигая и отстаивая отражение своих идей и ценностей в государственной политике и стремятся или заменить, или подстроить под своё понимание идеи, высказываемые их оппонентами из других коалиций[127]127
  Pal L. Beyond Policy Analysis: public issue management in turbulent times. – 4th edn. – Toronto: Nelson Thomson Education, 2010; Schlager E. A comparison of frameworks, theories and models of policy processes // Theories of the Policy / P. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview Press, 2007.


[Закрыть].

Инновационные и диффузные модели государственной политики объясняют, как и при каких обстоятельствах определённое политическое решение формируется или переходит из одной юрисдикции в другую. Ф. и У. Берри считают, что в основе этих моделей лежит предположение о том, что, например, в рамках федеративного государства субъекты федерации либо учатся друг у друга, либо конкурируют между собой. При этом они действуют под давлением со стороны общественности и центрального правительства[128]128
  Berry F. S., Berry W. D. Innovation and diffusion models in policy research // Theories of the Policy Process / P. Sabatier (ed.). – Boulder, CO: Westview, 2007. – P. 223–261.


[Закрыть]. В рамках этих теорий также подчёркивается роль конкретных людей, которые инициируют перемены, находясь внутри правительства или вне его, выступая в роли драйверов политических инноваций[129]129
  McLendon M. K., Heller D., Young S. State postsecondary policy innovation: politics, competition and interstate migration of policy ideas // Journal of Higher Education. – 2005. – № 76 (4). – P.369.


[Закрыть].

Неоинституционализм, исходя из организационной теории, сетевого подхода и теории рационального выбора, фокусирует своё внимание на взаимодействии между институтами (организациями, бюрократиями, рынком, правовыми институтами, культурными нормами и правилами и т. п.), идентифицируя те их характеристики, которые оказывают влияние на политическое поведение[130]130
  DiMaggio P., Powell W. The New Institutionalism in Organizational Analysis. – Chicago, IL: Chicago University Press, 1991; New Institutionalism: theory and analysis / A. Lecours (ed.). – Toronto: University of Toronto Press, 2005.


[Закрыть]. Исследователи, работающие в данной парадигме, разделяют точку зрения сторонников теории общественного выбора по поводу человеческого поведения, ориентирующегося на собственную выгоду однако одновременно они задействуют понятие «актороцентричного институционализма», подчёркивая автономию институтов от общества. В рамках данного подхода индивидуумы играют свою роль, однако утверждается, что «большее влияние на человеческое поведение оказывает социально-политическая внешняя среда людей и организаций, чем внутреннее взаимодействие между индивидуумами или группами»[131]131
  Hewlett М., Ramesh M., Perl A. Studying Public Policy: policy cycles and policy subsystems. – 3rd edn – Toronto: Oxford University Press. 2009. – P.44.


[Закрыть]. Отсюда следует вывод, что структурные условия функционирования определённых вузов могут затруднять для некоторых групп или лиц, принимающих решение, принятие или защиту определённого политического курса. Вот почему институционализм может быть полезен для сравнительного анализа государственной политики в сфере высшего образования и объяснения того, почему наличие одного и того же набора идей, проблем и интересов может привести к совершенно разным политическим выборам.

В последние годы особую популярность приобретают различного рода новые варианты социологического, культурного, политэкономического и исторического анализа для понимания процесса определения государственной политики[132]132
  См.: Axelrod P. Public policy in Ontario higher education: from Frost to Harris // The Exchange University: The Transformation of Academic Culture in Canada / A. Chan, D. Fisher (eds.). – Vancouver: University of British Columbia Press, 2008. – Р. 90–104 Axelrod P., TrilokekarR.D., Shanahan Т., Wellen R. People, processes and policy-making in Canadian post-secondary education 1990–2000 // Higher Education Policy. – 2011. – № 24 (2). – P. 143–166; Axelrod P., Shanahan Т., Wellen R.D., Trilokekar R. The politics of policy-making in postsecondary education in Canada and in the province of Ontario: implications for governance // University Governance and Reform / H. Schuetze, W. Bruneau, G. Grosjean (eds.). – New York: Palgrave Macmillan, 2012. – P. 77–95; OlssenM., Peters M. Neoliberalism, higher education and the knowledge economy: from free market to knowledge capitalism // Journal of Education Policy. – 2005. – № 20 (3). – P. 313–345; Tierney W. The Impact of Culture on Organizational Decision-making: theory and practice in higher education. – Sterling, VA: Stylus, 2008.


[Закрыть]. Новая социологическая литература по этой проблеме предлагает критический анализ структурной составляющей процесса выработки политики, помещая его в более широкий социально-политический контекст и опираясь на современные и классические социологические теории, начиная с К. Маркса и кончая П. Бурдье. Примерами применения этого подхода к высшему образованию могут служить работы Дж. Джеральда[133]133
  Gerald G. Scholarship and ideology in education policy studies // International Studies in Sociology of Education. – 1998. -№ 8 (1). – P. 135–140.


[Закрыть], Д. Фишер и К. Рубенсона[134]134
  Fisher D., Rubenson K., Jones G., Shanahan T. The political economy of post-secondary education: a comparison of British Columbia, Ontario and Quebec // Higher Education. – 2009. – № 57 (5). – P. 549–566.


[Закрыть], Т. Шанахан[135]135
  Shanahan Т., Jones G, Fisher D., Rubenson K. Contradictory trends in PSE policy in Ontario // The Development of Postsecondary Education Systems in Canada: a comparison between British Columbia, Ontario and Quebec, 1980–2010 / D. Fisher, K. Rubenson, T. Shanahan, С Trottier (eds.). – Montreal and Kingston: McGill-Queens University Press, 2014. – P. 122–199.


[Закрыть] и других авторов. Г. Нив, например, в ряде своих работ для оценки государственной политики в отношении высшего образования использует термин «оценивающее государство», помещая его в исторический контекст[136]136
  Neave G. The evaluative state reconsidered: 20th anniversary issue of review of trends in higher education // European Journal of Education. – 1998. – № 33 (3). – P. 265–285.


[Закрыть]. В свою очередь Д. Фишер, использующий социологический и политико-экономический подходы, выдвигает идею множественных «ключевых ориентирующих концептов»[137]137
  The Development of Post-Secondary Education Systems in Canada: a comparison between British Columbia, Ontario, Quebec, 1980–2010 / D. Fisher, K. Rubenson, T. Shanahan, С Trottier (eds.). – Montreal and Kingston: McGill-Queens University Press, 2014. – P.4.


[Закрыть], в рамках которых либерально-демократическое государство, академический капитализм и маркетизация используются для более глубокого проникновения в сущность происходящих в сфере высшего образования политических изменений. На основе аналогичного анализа Э. Меткальф[138]138
  Metcalfe A. Revisiting academic capitalism in Canada: no longer the exception // The Journal of Higher Educational. – 2010. – № 5. – P. 489–514.


[Закрыть] выделяет неолиберализм, глобализацию и новый публичный менеджмент в качестве причин изменения системы финансирования высшего образования и стимулирования его маркетизации.

При анализе процесса определения государственной политики в сфере высшего образования в последние годы всё чаще используются и идеи, почерпнутые из постмодернистских и/или структуралистских концепций, феминистских теорий, теорий постколониализма и т. п. Так, в ряде работ подчёркивается тендерный и патриархальный характер принимаемых решений в отношении системы высшей школы[139]139
  Anderson Н. As if gender mattered: feminism and change in higher education // The Journal of Higher Education. – 2003. – № 74 (3). – P. 321–336; Bensimon E., Marshall С Policy analysis for postsecondary education: feminist and critical perspectives // Women in Higher Education: a feminist perspective / J. Glazer-Raymo, B. Townsend, B. Ropers-Huilman (eds.). – 2nd edn – Boston, MA: Pearson Custom Publishing, 2000. – P. 133–148; Shaw K. Using feminist critical policy analysis in the realm of higher education // The Journal of Higher Education. – 2004. – № 75 (1). – P. 56–79.


[Закрыть], отмечается доминирование идеологии колониализма и угнетения[140]140
  Pidgeon M. Pushing against the margins: indigenous theorizing of «success» and retention in higher education // Journal of College Student Retention. – 2008–2009. – № 10 (3). – P. 339–360.


[Закрыть], использование в этой сфере технологий власти и контроля[141]141
  Deem R. Globalisation, new managerialism, academic capitalism and entrepreneurialism in universities: Is the local dimension still important? // Comparative Education. – 2001. – № 37. – P. 7–20.


[Закрыть]. В целом можно отметить, что социально-классовый подход к оценке реформ, проводимых современным государством в отношении системы высшего образования, получил достаточно широкое распространение[142]142
  См.: Anderson G. Equity and critical policy analysis in higher education: a bridge still too far // The Review of Higher Education. – 2012. – № 36 (1). – P. 133–142; Marginson S. University ranking, government and social order // Re-reading Education Policies: a handbook studying the policy agenda of the 21st century / M. Simons, M. Olssen, M. Peters (eds.). – Rotterdam: Sense Publishers, 2009. – P. 584–604; Tierney W., Rhoads W. Postmodernism and critical theory in higher education: implications for research and practice // Higher Education Handbook of Theory and Research / J. Smart(ed.). -Dordrecht: Springer, 1993. -Vol. 9. -P.308–333; Vidovich L. Balancing quality and equity in higher education policy agendas? Global to local tensions // Making Policy in Turbulent Times: challenges and prospects for higher education / P. Axelrod, T. Shanahan, R.D. Trilokekar, R. Wellen (eds.). – Montreal and Kingston: McGill-Queems University Press, 2012. – P. 167–189.


[Закрыть].

В результате в оценке процесса определения и реализации государственной политики в сфере высшего образования усиливается внимание к динамике властных отношений, гендеру, расе, политике и идеологии. При этом данная тенденция характерна как для зарубежных, так и российских исследований[143]143
  См., напр.: Грибанова Г. И., Насонкин В. В. Тендерные аспекты государственной политики в образовании (на примере стран Европейского союза). – СПб.: РГПУ им. А. И. Герцена, 2014.


[Закрыть]. В то же время следует подчеркнуть, что единого теоретико-методологического подхода к анализу государственной политики, в том числе образовательной, пока явно не сложилось. Более того, между исследователями существуют серьёзные разногласия по таким ключевым моментам, как иррациональность или прагматизм при принятии решений, мотивированность собственными эгоистическими или общественными интересами, доминирование влияния индивидуумов и групп и/или ценностей, идеалов и принципов. Тем не менее сегодня практически достигнут консенсус в позитивистской и постпозитивистской литературе по вопросу о политизированной природе процесса определения государственной политики в высшем образовании. Последняя рассматривается как напрямую связанная с общесоциальным, политическим и экономическим контекстом, обладающим в каждом конкретном случае специфическими характеристиками, присущими данному уникальному соотношению политических сил, общественных ожиданий и реальных финансово-экономических возможностей государства в данный момент.

В XXI в. дискуссии о рамочных условиях деятельности систем высшего образования становятся всё более острыми и интенсивными. Однако нередко за пределами этого проблемного поля остаётся зависимость университетов (в широком смысле слова) в организационном и финансовом отношении не просто от государства, а от того, каково влияние на высшую школу конкретного государства в определённый период его существования в идеологическом и духовном отношении. Данная проблема стоит особенно остро в странах, переживших перерывы в демократическом процессе, эволюционировавших на протяжении длительного периода в условиях авторитарных режимов различной степени жёсткости или откровенных диктатур, подавлявших волю человека и препятствовавших свободному творчеству.

Именно поэтому нам представляется важным проанализировать изменения государственной политики в отношении высшего образования в двух странах – Германии и России, переживших в XX в. наибольшие потрясения, детерминированные резкой сменой политических режимов, и связанных между собой в значительной степени общими представлениями и идеями, касающимися сферы образования.