Текст книги "Ашната"

– Все что здесь написано, не имеет никакого значения!

– Вы видно шутите? Как это не имеет значения? – методистка опешила от такой реакции.

– Нисколько не шучу! Для меня это ровным счетом ничего не значит и точка!

Закрыв дверь, Ашната прижалась спиной к холодной стене. Из её глаз покатились теплые слёзы. Она не понимала. Отказывалась понимать. Конечно, для неё было важно все, что она прочитала, но поверить до конца в это она не могла. Не хотела.

* * *

– Почему ты не пришёл к ужину? Я тебя ждала. Как ты мог снова не прийти?

Фурией вбежав в комнату, Лидия смотрела на него, сидящего в просторном зале. Опрокинув голову назад, Александр сидел на черном кожаном диване, его ноги расслаблено лежали на пуфике. Тихая музыка вытесняла тишину, висевшую дамокловым мечом в огромном доме.

– Не кричи. Я тебя прекрасно слышу, – спокойным голосом, ответил он, не открывая глаз.

– Мне надоело все!

– Что именно?

– Все! Ты не обращаешь на меня внимания уже очень давно. Не замечаешь. Ты со всеми так холоден, или только мне повезло?

– Что за концерт ты устроила вчера? Тебе было неприятно, но ты могла бы этого избежать.

– Как? Скажи как? Как можно привыкнуть к тому, что тебя не хотят? Да, я купила себе новое бельё, думала, что ты обратишь на меня внимание хотя бы в нём.

– Ты сама делаешь себе больно. Ты никогда не страдала от недостатка мужского внимания. И сейчас не страдаешь, не так ли? Отсутствие внимания одного смертного не должно тебя огорчать. Или это новая инсценировка?

– Что происходит? Ну, скажи! Александр, в конце концов, я твоя жена и имею право говорить с тобой!

– Да, ты моя жена. Садись рядом.

С темными жучками в глазах, которые ядовито размножались в её душе лицемерием и желанием удержать звание жены миллионера, она села рядом с ним. Розовое платье захрустело, соприкоснувшись с диваном. Положив ногу на ногу, она обняла колено руками и испытывающи посмотрела ему в глаза.

– Говоря то, что ты сама делаешь себе больно, я говорю честно о том, что чувствую. Мы много раз беседовали на эту тему. Неужели ты не понимаешь, что я давно живу с твоей душой врозь. Мне тоже больно говорить это, причиняя тебе лишний раз страдание. Но это правда.

– Я молодая, красивая женщина. Дай мне хотя бы немного тепла. Я нуждаюсь в нем.

– Пожалуйста, перестань! Мы оба знаем, что все ложь! – резко встав с дивана, он взял пиджак, лежащий рядом, и вышел в сад.

Бросив пиджак на траву, он сел на скамейку. Как всегда веселая собака подбежала к хозяину, аккуратно взяв в пасть его руку. Видя, что он не замечает её игры, Грета лизнула ладонь и головой подтолкнула её, чтобы хозяин наконец заметил её и приголубил.

– Ну привет, моя лошадка, – он любил ласково называть её лошадкой или пони. И, правда, грациозная, породистая, поджарая и такая красивая, она напоминала чистопородную племенную лошадь.

– Мадлен, кто снял ошейник с Греты?

– Не знаю. Вам принести вечерний чай?

– Будь добра. Но все же кто снял с собаки ошейник? Там наши телефоны, на случай если она перепрыгнет через забор. Закажи завтра новый точно такой же.

– Конечно, господин.

– Опять? Не называй меня господином, чувствую себя каким-то рабовладельцем. «Александр» и этого мне достаточно, – улыбнувшись, сказал он и погладил мокрый нос любимой собаки.

– Хорошо, Александр. Буду стараться исправиться. Я приготовила Ваш любимый апельсиновый пирог. Думала, что Вы приедете к ужину…

– Принеси мне, пожалуйста, чай сюда. И кусок пирога, – улыбка озарила его лицо.

Забранные назад темные с сединой волосы, крупный прямой нос, морщины на лбу все это изо дня в день видели все, кто с ним общается. Аромат дорогих духов, запах накрахмаленных рубашек то, что чувствовали люди, находившиеся рядом с ним. Но ямочки на щеках и лучистый взгляд дарил он немногим. Сейчас, в добрых, темнозеленых, искрящихся нежностью глазах, купалась его любимица. Привязанность и любовь – вот что чувствовало преданное животное сейчас. Эти чувства исходили от любимого хозяина.

Сумерки, окутавшие сад легким ветерком садились на его плечи, завораживая прохладой. Глубоко вдохнув несколько раз, он набрал свежего воздуха и встал с чашкой в руках. Прохаживаясь по саду, он думал о чем-то. Неизвестно, что происходило сейчас в его душе, но в голове играла одна мысль «Разговор». Сделав последний глоток ещё теплого чая, он оставил чашку на столике, зашёл в зал и поднялся наверх. Не раздеваясь, он сел на разложенную постель и посмотрел на Лидию. Она лежала в атласной ночной сорочке и листала модный журнал.

– Завтра мы должны быть на приёме. Надень что-нибудь строгое. Ты недавно купила себе черное платье с разрезом на спине. Вот его ты и наденешь.

– Может быть, ты еще скажешь, в каком нижнем белье мне завтра быть. А может мне его вообще не надевать, милый? – последнее слово было сказано так язвительно, что казалось, было пропитано ядом, вот-вот капнет на персидский ковер.

– Эти подробности меня не волнуют. Пожалуйста, оторвись от глупого журнала и ответь, ты слышала, о чем я попросил?

– Кстати, дорогой, ты в курсе, что дважды бриллиантовые побрякушки я не надеваю. Перед камерами я должна выглядеть идеально. Поэтому будь добр…

– Можешь не продолжать. Купи новое колье и надень черное платье. Это все.

– Зачем ты сохраняешь этот брак, не понимаю, – больше всего она боялась лишиться своего положения.

– Я в ванную и спать. Сегодня я лягу в комнате для гостей. Доброй ночи. И, пожалуйста, больше не пей сегодня.

– Подожди, я не договорила. Я действительно не понимаю, зачем ты держишься за этот брак. Если ты разведешься, ты станешь непопулярным политиком, да? Тебе закроются двери, как вы это называете в «большую политику»? Карьерист и эгоист! Видеть тебя больше не могу! – она кричала громко, но он закрыл дверь и пустил в ванной воду.

Все это он слышал много раз, не было смысла отвечать на то, что десяток раз было сказано и обговорено. То, что раньше больно ранило, сейчас доставляло лишь малый дискомфорт. Этот как рана, которая не зарубцевалась полностью, на которую наложили несколько швов и сверху заклеили толстым слоем пластыря. Тема личной жизни была для него предельно понятной и потому закрытой.

* * *

Чем ближе подходила Ашната к общежитию, чем противнее чувствовался в горле ком. Достав из сумки бутылку с водой, она немного попила и пошла более решительным шагом. Заходя в ворота, она увидела свет в своей комнате. «Значит Анна уже дома», – подумала она и села на скамеечку во дворе. Сад Дома Студента был зеленым: множество высаженных цветов, сочная подстриженная трава, высокие тополя, молодые дубы и несколько лиственниц. Жаркой весной и в начале лета студенты любили готовиться к сессии, сидя, а то и лежа в саду. Уютно расположившись с конспектами в руках: кто-то облепливал скамейки, а кто-то располагался прямо на траве. Расстелив на землю полотенца, покрывала, студенты готовились к предстоящей сессии. Преподаватели шутили, говоря, что перед экзаменами студенты похожи на трудолюбивых муравьёв, выходящих на солнце грызть гранит наук. И никто не задавался вопросом, что ни одно животное, известное науке, не может разгрызть гранит, не говоря о крохотных муравьишках. Но, если эта шутка всех забавляла, значит, от неё был какой-то толк. Зимой же каждый сидел в своей норке, завернувшись в теплые свитера и шерстяные штаны. Попивали горячие чаи, и тихонько шебуршали страницами под сладкие зевки друг друга.

Ашната не хотела заходить без стука. Почему-то ей казалось, что сейчас лучше постучать, прежде чем войти. На стук Анна открыла дверь и вопросительно посмотрела на подругу.

– Зачем ты стучишь? – удивление не уходило с её лица.

Вытащив из сумки бутылку воды и пакет с соком, Ашнала села на кровать и замолчала.

– Не мешает телевизор? – Анна с перевязанным полотенцем на голове ходила по комнате, раскладывая новые вещи.

– С легким паром, – монотонно сказала Ашната, смотря в пол. В руках она теребила брелок с ключами.

– Аш, смотри, какие платья я купила. После работы заскочила на распродажу, – Анна восторженно рассказывала о том, как ей повезло купить брендовые вещи по смешным ценам. Ашната её по-прежнему не слушала.

– Да что с тобой? Что-то случилось, сидишь как замороженная, – Анна подошла к подруге и села перед ней на корточки.

– Я принесла тебе книги, что ты просила – Ашната потянулась за пакетом, но Анна опередила её и достала пакет с пола. Закинув его себе на кровать, она вернулась и снова села рядом с подругой.

– Не сомневалась в том, что ты все сделаешь. Спасибо. Но все-таки, в чем дело? Ты какая-то не такая. Колись, в чем дело.

– Оставь. Все нормально. Мне нужно отдохнуть, сегодня я много шла пешком и совсем мало ела.

– Ничего не чувствуешь? – улыбаясь спросила Анна и расплылась в улыбке. – А ведь я запекла твою любимую курицу. Гулять так гулять! Сегодня я получила зарплату.

– Да-да. Еще в коридоре я уловила аромат приправы карри. Твоя любимая. Ты её кладешь даже в рис, – улыбнувшись, ответила девушка.

– Как без нее. Это же пряная смесь жёлтого цвета. А жёлтый – мой любимый цвет, – рассмеялась Анна и достала с полки тарелки.

Ашната смотрела на Анну, на её длинные вьющиеся чёрные волосы, с которых она небрежно сбросила влажное полотенце на пол. Худые ноги, тонкая кость, девушка ниже среднего роста, удлиненной формы лицо с крупными чертами и заразительный смех. Это и была её подруга. Разве важно то, что написано в её личном деле? Ведь именно она, а не кто-то другой, сейчас нарезает салат и выкладывает на красивое блюдо запеченную птицу. Разве имеют значение бумажки, на которых записаны гадкие слова и ложные обвинения? Что эта, написанная чужой рукой галиматья, значит в сравнении с теплом, которое излучает человек?

– Конечно, блюдо далековато от совершенства. Но надеюсь, что ты не строгий судья.

– Что ты, очень вкусно! Ты неплохой кулинар, а я добрый критик – улыбнувшись, ответила Ашната.

– Не льсти мне, Аш. Мало что сравнится с твоим яблочным пирогом и грибной лазаньей. Вот спомнила их вкус, и у меня еще сильнее разыгрался аппетит. Налетай!

По телевизору опять показывали новости. Итоговую программу. Ашната вспомнила, что утром уже видела этот сюжет. Опять мелькнул мужчина, говорящий тихо, но очень убедительно и какие-то пожилые господа, коротышки в дорогих костюмах внимательно его слушали.

– Смешные они, но говорят красиво. Никогда так не умела, – заметила Анна и переключила на музыкальный канал.

– Главное красиво думать и красиво поступать, – сделав несколько глотков яблочного сока, ответила Ашната и начала собирать посуду. – Спасибо за ужин, все было очень вкусно.

– На здоровье, дорогая. Соберешь посуду в раковину, я когда вернусь вымою.

– Ты уходишь?

– Да, не зря же я накупила столько модных вещей. Вот не знаю, какое платье выбрать. Помоги, а?

– Я бы надела что-то чёрное. Строго и выразительно и всегда беспроигрышно.

– Но у меня нет ничего чёрного, не люблю я траурные цвета.

– Почему же траурный? Чёрный – цвет королей. Это константа. С него все начинается.

– Я не Констанца, вот поэтому черные вещи не люблю, – смеясь, отрезала Анна. Она понятия не имела, что такое константа, а спрашивать у подруги сейчас не хотелось. Все равно новая информация сейчас, перед свиданием, вылетела бы так же быстро, как зашла. Не задерживаясь.

– Есть вот это, – Анна вынула короткое салатовое платьице и вышла в ванную. А зелёный случайно не цвет царевен-лягушек? – быстро надев его, она снова появилась в комнате.

– Главное, чтобы нравилось тебе, – снисходительно к вкусу, точнее к полному его отсутствию, ответила Ашната и, достав из сумки конспекты, начала читать.

«Три мировые религии: христианство, ислам, буддизм, индуизм… Наверное, сейчас он едет домой и в машине слушает аудиокнигу Кинга. Католицизм, христианство, православие, лютеранство… Сегодня на нем синие джинсы и бордовое поло. 95 тезисов Мартина Лютера от 31 октября 1517 года. Наверное, сегодня он не вспоминал меня. Да что такое! Ислам зародился в четвертом веке нашей эре, самая молодая из мировых религий. Собор Святого Петра в Риме…», – мысли перемешались. Смотря в конспект, она не могла сосредоточиться, читая знакомые буквы, она видела его лицо. Достав из сумочки телефон, она посмотрела, не было ли новых звонков или сообщений. На сенсорном экране было много отпечатков её пальчиков, которые через каждые десять минут включали и выключали телефон. «Скоро он будет дома. А может быть уже дома. Три дня назад, да, ровно в это время он звонил мне. В последний раз», – её мысли никак не могли сосредоточиться на учебе. Отбросив конспект, она подошла к окну. Комната была пустой. Открыв настежь окно, она впустила свежий воздух, который был рад наполнить своей свежестью спящие стены. Закрыв глаза, она отдалась силе ветра, бесцеремонно ворвавшемуся в душную комнату. Развивая золотые волосы, он играл с ними, то вздымая вверх, то развеивая их. Играя, он словно подбрасывал ребенка на качелях. По наитию, Ашната раскрыла руки, готовая заключить в объятия все до единого его порывы. Некоторое время она стояла неподвижно, дыша ароматом свежих цветов. Снова этот запах ванили, ей так нравилось это приторное послевкусие. Маленькой она любила садиться у кухонного шкафа, брать оттуда пакетики с ванилью и пересыпать заветный порошок в руках, как песок. Бабушка никогда не ругала её за эти шалости. Запах детства. Он пришёл к ней оттуда, и расстаться с ним сложно, даже будучи взрослой девушкой. Закрыв глаза, она такая юная и беззаботная оказалась в темной комнате. За фортепиано сидела её подруга. Музыка лилась, как быстрый горный ручеёк. «До сих я вспоминаю, как ты играла для меня Лунную сонату с закрытыми глазами. На мой вопрос, зачем ты это делаешь, ты отвечала, что хочешь почувствовать то, что чувствовал композитор, но лишить себя слуха невозможно, проще закрыть глаза. Колющая острота», – Ашната снова перенеслась в сладкие годы своей юности. Как тогда, она слышала любимую мелодию. «Сколько раз слушаю её, а чувства те же: мурашки бегают и по телу и в душе. Всю жизнь возвращаюсь к этой ангельской мелодии. Её не мог написать счастливый влюбленный, так же её не может прочувствовать счастливый любящий. В ней столько боли, столько…», – она по-прежнему стояла у окна с закрытыми глазами, обхватив себя руками за плечи. Солёная на вкус слеза скатилась по щеке, оставляя влажный след на бархатной коже.

* * *

– Прости, я разбудила тебя, – Анна зашла на цыпочках в комнату и зажгла ночную лампу около своей кровати.

– Не думала, что засну. Я читала.

– Тебя сморило. У тебя такие опухшие глаза. Ты что опять плакала?

– Лучше бы у меня что-то болело, чем эта боль… По крайней мере, было бы легче. – Не поняла. Ты о чем?

– Да так. Мысли вслух. Спокойной ночи, – Ашната повернулась на другой бок и закрыла глаза.

Еще какое-то время Анна тихонько ходила по комнате: снимала макияж, переодевалась, расчесывала волосы, пила чая и наконец, свет погас. Началась игра: то тишина проглатывала темноту, то ночная темень съедала убийственную тишину. Именно во время такой игры одиночество одерживает победу и сквозит из каждой щели, цепляется занозой в сердце того, кто днём забывает о том, как ночью бывает холодна его постель. С первыми солнечными лучами царство теней испаряется, но чего стоит выстоять. Одинокие, промозглые ночи – безжалостные змеи.

– Спишь?

– Нет.

– Тебя вызывают в деканат. Просили передать, что ждут тебя.

– Что им все неймется? – нервно подскочила на кровати Анна.

– Они сами все скажут. Я так поняла, что речь идёт о курсовой, которую ты якобы украла у выпускника.

– Раздули скандал? Делать им что ли нечего?

– Преподавателя уже уволили. Тебе нужно объясниться, чтобы не было проблем. Если хочешь, я схожу с тобой.

– И не подумаю туда идти. Пусть не суют свои носы в чужие дела!

– Анна, так нельзя! Если ты не виновата, расскажи свою правду, если виновата поговори и объясни все, как есть.

– У тебя еще крылья за спиной не прорезаются? И что вы все лезете в мою жизнь?

– Успокойся, никто не делает тебе ничего плохого.

– Да, но никто и не помогает!

– Пожалуйста, не думай так. Людей много: кто-то с тобой несправедлив, но есть и те, кто любит тебя.

– Любит? Ашната, посмотри на меня и скажи, похожа я на девушку, которую любят?

– Я считаю, что даже если тебе кажется, что ты обделена человеческим теплом, это не так. Кто-то где-то ищет тебя…

– Замолчи! Начиталась своих дурацких книг и не живешь реальной жизнью! Стоило тебе обжечься, выйти из книжного мира и пожить жизнью людей, как днями и ночами напролет льешь слёзы.

– У каждого своя реальность. И, если сейчас я испытываю боль, то только потому что живу по-настоящему и по-настоящему чувствую. В книгах этому не научат.

И вновь эта тишина, разорвать которую порой не в силу даже пронзительному крику. Ашната лежала на спине, заложив руки за голову. Она смотрела в потолок: на него ложился свет фар подъезжающих к дому машин. Рядом с общежитием располагалось много жилых домов. Уютные, утопающие в зелени дворы, детская площадка, даже несколько дубов у подъездов. Когда Ашната впервые увидела это место, оно напомнило ей тихий оазис. На дворе стояло жаркое лето. Вся в растрепанных чувствах, она шла к этому зданию, как к последней надежде. Сложно сохранять равновесие, когда тебя предают. Сильная по натуре, но очень ранимая белокурая девушка шла твердым шагом по зеленому двору, не оглядываясь назад. Темные очки скрывали красные от слез глаза, в которых застыло отчаяние. Постучав в кабинет директора общежития, она больше не могла давить в себе боль. Рассказав все, как есть, она получила долгожданное разрешение на проживание. Зайдя в свою комнату, которую ей выделили, она села на диван и ощутила себя счастливой… Здесь, в крохотной комнатке, посреди шумного города, она чувствовала себя защищённой. Защищённее может быть только в утробе матери. Над её головой была крыша. Разве это не счастье, знать, что в дождь и в зимнюю стужу, над твоей головой крыша?

– Помнишь, как мы с тобой до утра болтали, когда ты только заехала в комнату? – спросила Ашната.

– Для меня, то время было счастливым, не смотря ни на что! – голос Анны слегка задрожал.

– Должно быть, эти стены привыкли встречать людей со слезами в глазах. Ты приехала заплаканная.

– А ты успокаивала меня. Да, у тебя дар. Я открылась тебе сразу. Знала, что ты не будешь смеяться надо мной.

– Возможно, тебе нужен был незнакомый человек, чтобы рассказать все, что разрывало душу напополам. Ведь тогда твоя жизнь разделилась «до» и «после», – Ашнате было тяжело говорить об этом. Её душа не раз была разделена надвое, а такие раны не заживают никогда.

– Ты ведь знаешь, я ни с кем не церемонюсь. Бываю грубовата, как пацан. Но с тобой мне хотелось быть другой. Смотря на тебя, такую красивую… не знаю, как сказать, такую женственную и нежную, мне захотелось стать такой же.

– Анна, ты не знаешь какая ты! Ты красива, и твоя грубость это всего лишь самооборона, которая ослабевает, когда ты чувствуешь, что опасности нет.

– Не знаю, я не умею так умно говорить и думать. Я простая девчонка. Н-да, девчонка, звучит глупо. Мне ведь 28 лет.

– И в сорок можно оставаться девчонкой. Возраст – для паспорта, душа не знает возраста.

– А тебе невозможно не верить, подруга. Смотрю на тебя и удивляюсь, ты младше меня всего на год, а кажешься моложе на несколько жизней.

– Если бы так… – вздохнув, ответила Ашната.

Она не так давно научилась плакать тихо. Чтобы никто не слышал и не догадался. Наверное она даже этому не училась. Но, живя, с чужими людьми, поневоле наращиваешь на себе ракушку, в которую удобно нырять, хотя бы для того, чтобы бесшумно поплакать…

– Никто знает, как встречать Новый год летом, – смеясь, продолжила Анна. – А мы знаем!

– Это точно. Наш маленький секрет, – смех сквозь слёзы – это тоже приходит не сразу, с годами Ашната узнала, что и такое возможно. – Мы можем и весной и летом и зимой и осенью устроить у себя Новый Год, и никто нам не помешает!

– Помню первый праздник, когда ты пришла с тремя апельсинами и бананами. Я заварила остатки кофе, который у меня оставался из дома, и мы устроили пир горой.

– На наши гроши мы могли себе позволить разве что дольку от апельсина, – рассмеялась не без горечи Ашната.

– Зато в тот вечер, мы были богачами. По полтора апельсина и по целому банану!

– И чашка кофе со сливками, не забудь!

– И с сахаром! – рассмеялась Анна и, как ребенок захлопала в ладоши.

– С тех пор, каждый раз, когда кто-то из нас покупает апельсины и бананы, мы устраиваем Новый Год. Хорошо, что это случается не часто. Иначе…

– Новых Годов не может быть слишком много, – перебила её подруга, смеясь.

– Иначе исчез бы весь шарм волшебства, – Ашната вытерла слёзы и села на кровать, скрестив ноги. – Ты всегда будешь мне другом! – серьезным голосом произнесла она.

– Что такое? – Анна повернула голову к окну, где стояла кровать подруги. – Ты что прощаешься со мной?

– Глупости! Я говорю то, что чувствую. Я просто поняла, что сдерживать слова, идущие от души нельзя. Переполняя сердце несказанное или недосказанное, убивает его, делает грубым.

– Аш, ты тоже моя подруга, и знаешь это. Меня выдержать не так-то легко, но ты такая хорошая, что с тобой сложно быть хамкой, какой я привыкла быть.

– Ты прекрасно знаешь, что если меня вывести из себя, я тоже могу наломать дров.

– Меня всегда восхищало в тебе то, чего нет во мне. Ты красива, ухожена, воспитана, начитана и интеллигентна… Да, стариковское слово, но ты его наделяешь новым смыслом. И при всем этом, ты готова глотку порвать любому, кто по – твоему мнению несправедлив к слабому.

– Если ты имеешь в виду животных, то их я люблю с детства. Они действительно, слабее нас, поэтому нуждаются в защите. А те, кто издевается над ними… Я готова руками выцарапать им глаза, – по голосу чувствовалось, что она волнуется.

Подобные темы вызывали бурю негодования и чувство протеста, которые она сдерживать не умела. Она не хотела принимать такую действительность, когда подросток толкает в очереди старушку, живодёр подвешивает за хвост котенка, здоровый бугай не уступает место в транспорте беременной женщине…

– Это касается не только животных, но и людей. Ты сама, полуголодная, приняла меня и накормила. Поделилась со мной последним в тот вечер, и в остальные вечера ты кормила меня.

– Разве ты поступила бы иначе?

– Сейчас нет, потому что ты научила меня добру. А тогда, тогда я вела себя как дикарка, наверное, и внимания бы не обратила, что рядом со мной голодает человек.

– Нет. Ты вела себя, не как дикарка, а как загнанный в угол волчонок. Но, в тепле оттаивают все, даже дикий зверь.

Анна подошла к кровати подруги и бросилась к ней в объятия. Она знала, что её не оттолкнут, не заругают и, не отвергнут. Ашната утерла слёзы подруги и погладила её по голове. Поцеловав её в лоб, она перекрестила подругу и пожелала доброй ночи.

* * *

От приглушенного звука будильника, он быстро пробудился, по инерции встал и открыл шторы. Впуская теплые рассветные лучи, он стоял у открытого окна. Он стоял, улыбаясь бегающей по саду собаке. Грете нравилось сбивать с травы капельки росы. Носясь у пруда с мокрой, от влажной травы, носом, она могла громко лаять от удовольствия, разбудив всех вокруг. Никто на это не злился. Любимице хозяина разрешалось все. Он баловал её, как ребенка. Это было понятно. Как никто другой, она дарила ему свою любовь. Не потому, что он богат, и не за то, что он влиятельный политик. Она любила его руки, улыбку и тепло. Какая разница? Разве тепло банкира не так же греет, как тепло учителя или каменщика?

– Доброе утро, Александр! Ваш зелёный чай, – Мадлен подала овсяную кашу, несколько тостов и кленовый сироп.

– Ну вот. Наконец ты не называешь меня господином. Доброе утро!

– Ваш чемодан уже в машине. Госпожа распорядилась, чтобы я с вечера уложила Ваши вещи, – она запнулась.

– Спасибо. Принеси, пожалуйста, несколько долек лимона.

– Простите, я забыла, – обычно Мадлен никогда ничего не забывала подавать к столу. Она старалась скрыть своё расстройство. Её мысли были сейчас не в этом доме, а где-то очень далеко.

– Мадлен, что-то произошло?

– Все хорошо, спасибо.

– У тебя расстроенный вид, в словах путаешься, забыла подать лимон. И чего никогда не случалось – приготовила соленую кашу. Из этого, могу сделать вывод – ты огорчена, – он говорил тихо и спокойно. Не было такого, чтобы он хотя бы раз повысил голос на прислугу.

– Мой брат… Его сбила машина, – в слезах начала рассказывать экономка.

– Сядь, – он встал, отодвинув стул и, поддерживая за руку женщину, аккуратно усадил её за стол. – Теперь спокойно рассказывай. Я слушаю!

– Понимаете, он выходил из банка. Мои племянники задолжали банку большую сумму. Брат пошёл просить их подождать, не подавать в суд. Ну, хотел поговорить по-человечески, понимаете? Собрал все свои сбережения и понес в банк. Этого хватило только на то, чтобы погасить проценты, у них это называется пени. На него, бедного, еще и накричали, что он не принес всю сумму. Боже! Не представляю, как они его оскорбляли, – она закрыла лицо руками и заплакала навзрыд.

– Успокойся, – налив ей стакан воды, он сел рядом, взял её за руку, и погладил по плечу.

– У него больное сердце. Видимо стало очень плохо, когда он переходил дорогу. Да что же это такое! В каком мире такое возможно! Издевательство над человеком остается безнаказанным, – она еще сильнее заплакала.

– Позвони ему и узнай, где это произошло. А сейчас приляг, тебе нужно отдохнуть. Мне пора в аэропорт. До завтра, – спешно встав из-за стола, он на ходу сделал несколько глотков чая и ушел.

– Но Вы ничего не поели… – Мадлен только было приподнялась, чтобы догнать хозяина, но у неё не было ни моральных ни физических сил сделать несколько шагов до двери.

Выйдя из черного автомобиля представительского класса, он направился к личному самолету. Быстрый транспорт. Александр любил свой самолет. Приобретая его, он попросил нанести яркой краской на него единственную заглавную букву «А», что отличало его от остальных частных самолетов, которые больше походили на разрисованные граффити металлоломы.

– День добрый! Командир, к полёту готовы? – дружески похлопав по спине пилота, спросил он и зашёл в салон.

– Всегда в Вашем распоряжении, – искренне улыбнувшись, ответил командир.

Две стюардессы, стоящие рядом, переглянулись и ехидно хихикнули друг другу.

Закрыв усталые глаза, он сидел в откинувшимся кресле. Под ним плыли красивые, как взбитые сливки, облака. Ему было сорок лет: всегда ухоженная прическа, дорогие костюмы, начищенная обувь, всегда модный тонкий аромат, золотые запонки и галстук под цвет глаз. Все у него было. И только в сердце было пусто. Он привык к этой пустоте, заполняя эту брешь работой. И до того он привык к этой тишине и тупой боли внутри, что перестал их замечать. Это стало частью его самого. Будто с этим он родился и с этим же должен будет уйти. По крайней мере, именно это предвещало все то серое и невзрачное, что происходило с ним изо дня в день. Александр давно забыл о своей мечте, она где-то затерялась. Искать её, он больше не хотел. А когда человек теряет мечту, он рискует потеряться сам. Когда не за что держаться, трудно выстоять, даже в штиль.

* * *

Проснувшись, Ашната увидела, что Анны в комнате нет. Судя по запаху булочек и сладкого запаха её духов, она позавтракала и ушла. Кто-то учится бесшумно плакать, а кто-то бесшумно уходить.

Смотреть на выключенный телефон было невыносимо. Включив его, она увидела пропущенный звонок. Холод пробежал по телу. Кровь словно застыла, руки и ноги похолодели. Сердце забилось так часто, будто хотело выскочить, но тоненькая оболочка бледного тела, удерживала его.

«Давай все вернем. Не могу без тебя, малышка» – так он писал каждый раз, чувствуя, что она готова уйти. И сейчас, когда силы пришли, она собрала всю волю в кулак, а чувствам приказала подчиниться разуму, ведь он снова теребит её душу.

Не в силах бороться с собственным сердцем, она набрала его номер. Этот сладкий голос обволакивал её сознание. Яд тоже бывает сладок, тем он и коварен. Он убивает не так быстро, как остальные. Убивая, он заполняет все тело приторным, опьяняющим ароматом. Предательское убийство. Нечестное. Такой сладкий, его хочется все больше и больше, пока все тело не будет парализовано этим опасным ядом, он будет казаться безобидной ванильной конфеткой. Запах ванили, да, этот яд пах ванилью. «Он не может быть плохим, ведь он пахнет детством», – так думала она, каждый раз чувствуя, что возвращается к нему. Снова и снова.

– Алло, – и её сердце замирает. На миг оно перестает биться, после чего стучит, как закрытая в темнице рабыня, изо всех сил, пытающаяся достучаться до равнодушных надзирателей.

– Ты звонил?

– Малышка, я соскучился. Когда ты приедешь? Мне плохо.

– Ты опять пил?

– Тебя нет рядом, меня некому пожалеть, погладить по голове.

Слёзы катились у неё из глаз. В ней боролся разум, чувствующий… нет, скорее разум, предчувствующий новый обман, и чувства, которым она была снова отдаться на растерзание. Шла борьба, значит не все потеряно.

Каждый раз она спасала его. В изящной девочке была недюжинная сила, способная помогать. Её душа напоминала верного пса, сидящего в ногах у хоть и плохого, но любимого хозяина. Её глаза преданно смотрели в глаза тому, кто мог в любую минуту её пнуть тапком, а на другой день поманить, но не любя. А из-за эгоистичного желания не быть одному. Не заботясь о душе другого, он мог приголубить на несколько минут, а потом с такой же легкостью грубо отшвырнуть, не находя в этом ничего предосудительного. Душа щенка так чиста и невинна, что ласковый взгляд хозяина, пусть и предателя, он не променяет ни на что. Даже зная, что после кажущейся доброты получит оплеуху ни за что, просто потому что он щенок, а это его хозяин, щенок продолжал преданно смотреть в глаза любимому человеку.

– Я не приеду больше. Отпусти меня, – её голос дрожал.

– Ты точно решила? Ты хочешь сказать мне «прощай»? Подумай еще раз.

– Хочу, – неуверенным голосом, ответила она, и спазм в горле сорвал её голос.

– Скажи, ты мой Котенок?

– Перестань. Прошу тебя, не мучь меня.

– Ты думаешь обо мне. Я знаю. Ты мой Котик. Ну приезжай ко мне.

– Я не приеду. Прости. Больше не могу мучиться. Даже у слепых котят срабатывает инстинкт самосохранения.

– Помнишь, как я ласкал тебя? Ты еще помнишь мой запах? – монотонный голос на том конце провода разрывал её душу на части. И снова душа напополам. Стоит ей срастить, как опять эта невыносимая боль.

– Больше нет смысла продолжать эти отношения. Конечно, я думаю о тебе, но эти страдания выше моих сил. Прости.